Читать книгу В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Том 3, часть 4 - Татьяна Вячеславовна Иванько, Татьяна Вячеславовна Оськина - Страница 5

Едва мне поставили капельницу, как я уснула. И во сне опять кто-то, или что-то, гремя механизмами, делало мне операцию в животе, правда потом боль притупилась и вообще вытекла куда-то… Но, зато, когда я проснулась, в палате был Марк. Я ещё во сне почувствовала его, аромат его тела или тепло его взгляда, я не знаю и не смогу объяснить, но, открывая глаза, я уже знала, что он здесь.

Да, он был рядом, почувствовал, что я просыпаюсь, и пересел ко мне на кровать, взял мои руки своими тёплыми пальцами, прижал к своему лицу.

– Танюшка… Танюшка, Боже мой… я так соскучился…

Я обняла его, поднявшись.

– Марик… милый…

На ощупь он ещё похудел, выступили лопатки, плечи стали костистыми, я отодвинулась, чтобы посмотреть в его лицо, да, ещё похудел, совсем осунулся. Кожа на лице кажется такой тонкой, горячей.

– Ты не заболел? Ты такой горячий, – я прижалась щекой к его лицу.

– Да нет… Ты… тебе можно сидеть-то? – испуганно глядя на мои активные телодвижения, сказал Марк.

– Да можно, я уже прекрасно хожу, ты что! – рассмеялась я.

– Что, правда? – он приложил ладонь к моей щеке.

– А ты думал, сломалась твоя кукла? Или надеялся, выкинуть, наконец, можно эту противную дуру?

Марк засмеялся с облегчением, снова обнимая меня, и поцеловал в губы долго и тепло, но отодвинулся, чтобы ещё раз посмотреть в лицо и поцеловать ещё сто раз всё лицо, смеясь, и я смеялась.

– Это… так страшно столько дней не видеть тебя, не понимать, что происходит, эти… рожи суровые, слова не лучше… к тебе не пускают, реанимация… Думал, чокнусь… Дни-ночи, ночи-дни… ох, я всё о себе… Как ты чувствуешь себя?

– Да прекрасно! – засмеялась я. – По-моему, мне какой-то транк подкололи, ничего не болит и весело. А может, потому, что ты пришёл, мой милый…

– Я напросился остаться на ночь, – сказал Марк. – Вон на этой койке, мне разрешили.

Я обрадовалась, да, я пока не могу пойти домой, но мой дом пришёл ко мне, Господи, как долго я этого не понимала, я всё ждала, я строила его где-то вне, буквально вне себя самой. Вернее, не строила вовсе, я просто бежала, не видя, не разбирая дороги, не думая о цели. Что должно было так гнать меня? И что случилось, что я остановилась? Что? Володина смерть? Она обрезала, обломила мне вечные крылья, которые несли меня по воле ветра, по воле Небес, без моего выбора, почти без моего участия. А теперь я хочу строить мой мир, наш с ним мир, с ним, с Марком, потому что нигде больше моего мира и моего дома нет…

– Хочешь послушать, какой у меня теперь завод внутри? – мне так хотелось порадовать его тем, что теперь я здорова, потому что даже слабости я почти не чувствовала. – Вот уж точно, механическая кукла, как у наследника Тутти, теперь захочешь – заведёшь, захочешь, отключишь. Классно было бы, а?

– Болтаешь ты Танюшка, точно под кайфом, – засмеялся Марк, нежно погладив меня по волосам своей чудесной рукой.

Я раскрыла было халат, забывшись, чтобы дать ему послушать моё новое странное сердце, но там некрасивая повязка.

– Ой, нет, пока не покажу. И вообще… я страшная, небось, да?

– Да уж… ужас, – Марк засмеялся снова, даже вытирая веки. – Ох, Танюшка, ты даже не представляешь… Я принёс одежду, хоть халатик этот «чудесный» смени, а то мне кажется, что ты в тюрьме.

– Только ты не смотри на меня, правда, я пока не могу, чтобы ты смотрел на весь этот ужас…

– Глупая, – покачал головой Марк. – Ну, какая же ты глупая, Господи.

– Нет… я хочу быть красивой куколкой для тебя, а не… раскуроченной.

– Ладно, я отвернусь.

– Лучше выйди.

– Какая ты противная… – сказал Марк, но не стал больше спорить и вышел в коридор, пока я переодевалась в трикотажный костюм, белый, как и прежде. Вот перепачкается-то, выбросить придётся, не отстираешь…

…Я подсмотрел всё же, невольно, но видел, пусть и немногое, но в неплотно закрытую дверь можно было разглядеть, как она сняла халат, как надевала трусики, футболку, а после и всё остальное, и я видел, как сильно она похудела, даже в сравнении с прежними днями, теперь от неё и вовсе осталась половина, просто скелет… Как раз в этот момент в коридоре появился… Вьюгин. Боже, какое-то проклятие, всё время видеть его, того, кто считает, что женат на моей жене.

– Добрый вечер, Валерий Палыч, – сказал я, улыбаясь как можно искреннее, хотя какая к чёрту искренность с ним? Он дал мне кровь, спас мне жизнь и притом спит и видит, как отобрать мою жену. Мою жизнь… такой вот экзистенциальный враг.

Сложно описать игру чувств, что отразилась на его лице от злости и разочарования до улыбки вроде моей, которую он всё же сумел изобразить на своём лице.

– Добрый вечер, Марк Борисыч, давно вы… пришли?

– Да нет, с полчаса. Я думал, Таня в реанимации, оказалось, её перевели уже, а меня не пускали, – я посмотрел ему в глаза. – Не знаете, в чём дело?

Он лишь с ухмылочкой покачал головой, хотя ясно, что это по его распоряжению мне врали, когда я звонил этим утром, что к Тане нельзя, что она по-прежнему в реанимации, когда она уже вторые сутки была в отделении.

– Хотелось дать ей покоя, – сказал он, бледнея, улыбка сразу полиняла.

Я покивал:

– Ну, да-да… я так и понял, конечно, от меня сплошное беспокойство, – сказал я. – Ей очень спокойно было, очевидно. Настолько, что она просила меня купить ей прокладок, интересно, чем обходилась? Наверное, покоем.

Вьюгин подошёл ближе, вскидывая голову и засунув кулаки в карманы халата, чёртов белый халат, всегда казался одеждой ангелов, чем-то неприкосновенным, иначе я, наверное, уже вмазал бы Вьюгину уже за то одно, что он не пускал меня к Тане.

– Не забудьте рассказать, почему ей понадобилась эта байда именно сейчас… – очень тихо и сквозь зубы сказал он.

Я ничего не сказал на это. Да… это меткий удар, ничего не скажешь. Я знаю, что должен буду рассказать Тане, что здесь сделали с ней с моего позволения, но я не думаю, что надо делать это прямо теперь, в лоб, едва она пришла в себя. Всё же… это очень тяжёлый разговор, это страшное признание, что мы всё же уступили Вито, что мне пришлось сделать то, чего он хотел, притом гораздо больше, чем изначально. Надо сказать, здесь повторился мой собственный тезис о том, что вначале цена была меньше. Как страшно ударил меня тот бумеранг. Теперь они забрали и нашего ребёнка, а не только клетки Тани… И мне предстояло сказать ей об этом.

Вьюгин постоял возле меня некоторое время, наслаждаясь произведённым эффектом, разглядывал моё лицо. Я не мог спустить ему этого.

– А вы, Валерий Палыч, как бы ни при чём, да? Все ни при чём.

Он рассмеялся, очень довольный собой.

– Так это вы свои грехи оплачивали собственными детьми. Таниной плотью. Вы так гордились, что вы её муж, и вы же продали её, когда платить стало нечем.

Я долго смотрел на него. Ему приятно было воткнуть в меня копьё по самое древко и сейчас ворочать им в моей груди, превращая всё внутри в фарш. Но я и с этим фаршем выживу, не дождёшься, хуже, чем я сам, никто меня не казнит.

– Да, вы правы, Валерий Палыч, – сказал я. – Мне пришлось сделать выбор: похоронить мою жену вместе с будущим ребёнком или отдать ребёнка, отдать то, чего она не отдала бы и ценой жизни, сказала сама об этом… Так что да, мне пришлось выбирать. И не дай Бог никому стоять перед таким выбором. Вы этого не знаете…

– Я не делаю долгов, которые не могу оплатить собственными ресурсами.

– Уверены? Так вы мелко плаваете.

Вьюгин усмехнулся, нервно дёрнув ртом.

– А вы привыкли к рогам, не замечаете?.. Что там чешется на макушке, ах, да, рога… – усмехнулся он, очень довольный собой, изображая идиота-рогоносца.

Я рассмеялся, ну это уже проще, на эти шпильки мне плевать.

– Вы знаете, Валерий Палыч, благородный олень – король леса, и корону свою носит с гордостью. Мало на чью жену найдётся столько желающих, как на мою, и вы в их числе. Так что… своими слюнями теперь упиться можете. Ничего иного вам не достанется.

Он побелел и проговорил, дёрнув лицом:

– Расскажите Тане всё, что вы сделали с ней, и посмотрим, долго ли ваша гордая корона продержится на вашей голове. С какой скоростью Таня побежит от вас.

– И вы полагаете, она побежит в вашу сторону?

– Не сомневаюсь, – с улыбочкой, от которой его очень светлые глаза заискрились. – Но даже если бы она побежала во все стороны разом, я и тогда смогу перехватить её.

Я присел на подоконник, глядя на него, ростом я намного выше, так что, в таком положении мы стали наравне. Сложив руки на груди, я сказал, качая головой:

– Не сможете. Вы не можете. Сколько времени вы уже пытаетесь сделать это? Но ваши сети – обман, ваши объятия – ложь. Вы не даёте ничего, вы только берёте у неё. Вам надо научиться давать.

У него дрогнули губы, мне казалось, он наморщил нос, как пёс, готовый броситься.

– Посмотрим? – вот так и сказал, гад, с вопросом. С вопросом! Он будет смотреть! Воображает, что будущее за ним. Ну, нет…

– Конечно, – кивнул я и поднялся с подоконника, чтобы вернуться в палату, обходя его. – Конечно, Валерий Палыч, время всё расставит по местам. А пока я пойду к Тане.

– Что, вас выгнали?

Я обернулся на него и улыбнулся самой обаятельной из своих улыбок:

– Не-ет, меня ждут, – я сказал это так, чтобы он понял: меня ждут в отличие от него.

Таня обернулась, когда я вошёл, подняла руки к волосам, собираясь убрать их под резинку, но я подошёл, обнял её, зарылся лицом в их нежный шёлк.

– Танюша… милая…

Она обняла меня, тихо смеясь:

– А ты будто неделю отсутствовал.

– Да больше… Каждая минута без тебя как год.

Она засмеялась уже смелее:

– Ну, тогда ты редкостный долгожитель.

– Всё смеёшься над своим старым мужем, – я поцеловал её.

Я скажу. Я скажу всё, но не сейчас, она так мала в моих руках, она смеётся и шутит, она счастлива тем, что позади испытания, боль, опасность, что жизнь не закончилась, что её сердце, которое остановили и вскрыли, чтобы отремонтировать, снова завелось. И сейчас я скажу ей, что сразу после этого из её тела украли то, что ей намного важнее и дороже всего остального? Дороже меня точно… Я скажу. Я всё скажу, но пусть окрепнет хоть немного. Пусть хотя бы успокоится, разбить её радость моей тяжкой правдой сейчас я не хочу. Не могу…

Она попросила меня сдвинуть кровати вместе, и мы засунули, не раздеваясь, и обнимая друг друга, как когда-то, когда мы так спали, не познавая друг друга, как муж и жена, тихо обнимаясь во сне.

Утром над нами добродушно посмеялась Анна Ивановна, что приносила Тане завтрак. Потом её повели на анализы, на какие-то обследования, я удивлялся лёгкости, с которой она снова двигается, будто ничего и не было, будто и не было такой операции, будто бы неделю назад я не привёз её сюда, всю в крови, вытекавшей из её рта… Это казалось неправдоподобным.

С перевязки она пришла очень весёлой.

– Мне сняли швы, Марик! И шрам не такой уж и страшный. Они мне косметический шов наложили, он то-онкий. Правда, все равно пока страшный. Там зелёнка и… вообще. Пока не покажу.

– Что и сисечки не покажешь? – я, шутя, попытался забраться к ней под свитерок, целуя в шею и волосы.

Но тут Анна Ивановна привезла обед.

– Ох ты, безобразник, а, Марк Борисыч, – она оказала головой, добродушно улыбаясь. – Дай хоть мясцо-то нарастить жёнке, ты уж потерпи, молодик.

Мы засмеялись с Таней, я перестал забираться к её телу, но из объятий не выпустил.

– Так мы не виделись давно.

– Ну да, ну да…

Не успела Таня пообедать, а добрая Анна Ивановна и мне налила супа, сказав:

– Ну, а што? В буфет дрянной, какой потащишься, поешь нашего, больничного, не Бог весть… но здоровая еда. Только старшей не говорите, будет зудеть…

Посмеиваясь, мы сели обедать. Но Таню опять позвали на очередное УЗИ.

– Марик, съешь второе? Мне всё равно много, а пока буду ходить – остынет, съешь, а?

Пришлось пообещать. Впрочем, каша с мясом тоже оказалась очень вкусной, в Чечне мы с Радюгиным такое блюдо за счастье посчитали бы. Кстати, я виделся с ним накануне. Он приехал в Москву, и мы встретились в одном из ресторанов на Калининском. Как всегда прошли с разных входов в отдельную комнату, я обычно проходил через кухню, заплатив за нарушение долларов пятьдесят охраннику, за такие деньги он согласился бы мне позволить и супу попробовать на кухне, но на это я не претендовал. А Радюгин через главный вход. Так мы встречались и в прежние времена, в ресторанах, он настаивал, чтобы я входил через служебный вход.

– Вы слишком привлекаете внимание, Марк Борисыч, – сказал он мне. – Я пройду через главный вход, а вы извольте…

Я не спорил. С детства я привлекал внимание, сначала как сынок и наследник своих родителей и дедушек, а потом как красавец, об этом я говорю без ложной скромности, глупо отрицать очевидное, другое дело, что как видите, мне это скорее мешало, а никак не помогало в жизни, если даже моя жена до последнего времени влюблялась в кого угодно, только не в меня.

– Этих, кто спланировал ваше убийство, мы нашли, – сказал Радюгин, посмотрев на меня.

Признаться, меня не слишком это интересовало, я думал о чём угодно, но не о том. Поэтому я лишь рассеянно кивнул.

– Но заказчики здесь, Марк Борисыч, в Москве. И даже… – он посмотрел на меня. – Вы меня слушаете?

Я кивнул.

– Да-да… я не сомневаюсь, что заказчики в самом Кремле, я не дурак, – сказал я.

Я давно просчитал до номера кабинета, кто послал тех, что воткнули мне нож в спину, при моей способности к анализу мне это не составило труда, я знал это уже когда летел из Нальчика в Питер, я нарочно отвлекал себя этими мыслями, чтобы не думать о том, что с Таней. А сейчас я даже написал на салфетке фамилии тех самых обитателей этих кабинетов и показал Радюгину. Он даже не кивнул, зная, что это излишне.

– Но… Николай Иваныч… честно сказать, меня сейчас это мало волнует. Моя жизнь вообще не важна, лучше займитесь ими ради безопасности тех, кто и правда важен, потому что врагов, конечно, надо держать поближе, но следить за их руками, как говорится. А у меня другие заботы сегодня.

– Я понял. Как Татьяна Андревна? – спросил он, всегда хорошо понимал меня.

– Плохо. То есть прооперировали, но пока… А главное не в этом… – я посмотрел на него. – Мне нужны будут люди, Николай Иваныч.

– Когда?

– Ну… пара месяцев понадобиться, думаю, для окончательной проработки деталей.

– Два месяца – это лучше, чем неделя, как в Петербурге.

– Тогда был форс-мажор, теперь нет. Уже нет, я опоздал, – сказал я. – Но крови теперь будет больше.

Он долго молчал, вытащил сигареты, предложил мне, и я не отказался. Да, не очень-то у меня получается бросить…

– Это необходимо?

– Абсолютно.

– Если бы на вашем месте был кто-то другой, я бы решил, что человек зарвался. Но… вам я доверяю. И даже не спрашиваю, почему надо больше крови.

– А я могу объяснить, – сказал я, с удовольствием затягивать сигаретой. – Когда Зло овладевает человеком до самого дна, его уже не спасти, остаётся только стереть его с лица земли, чтобы он не служил распространению Зла. Как чёрную плесень.

– Довольно смело.

– Нет. Я напрасно столько времени медлил, надеясь, что успею, что разберусь позднее. Таня оказалась страшно больна, и… – я потёр лоб, тяжело было говорить об этом. – Словом, я потерял инициативу, Николай Иваныч, а в любой войне это гибельно. Из-за этого пострадала моя жена. И погиб мой ребёнок. И нас ограбили самым циничным образом, отняв то, чего ещё не воровали у людей прежде. Теперь, возможно, где-то в богомерзких лабораториях Вито полным ходом идёт создание клона Тани. Или искусственно сфабрикованного ребёнка из её клеток и клеток Вито. Ничего более отталкивающего и чудовищного я и представить не могу.

Радюгин с изумлением смотрел на меня.

– Ну… я и не подозревал… Я думал, он озабочен другим.

– Он безумец. И все его клиники – отвратительное безумие. Там фабрикуют и торгуют детьми, и женщинами как инкубаторами…

– Вы против ЭКО?

– Господи, нет. Я не против ЭКО и прочего прогресса, пока он не начинает спорить с Богом. Пока не использует тело человека, которое есть Храм, как поле для экспериментов и противоестественных опытов.

– И где грань?

– В человеческой душе. Как и всегда грань между Светом и Тьмой. Человек с раннего детства понимает всё об этом, а потом учиться обманывать себя, прислушиваясь к Лукавому. А тот сначала говорит шёпотом, и постепенно вползая в ум и сердце, начинает диктовать, полностью заглушая в человеке изначальное, вложенное Богом. Ибо все мы созданы по Его Образу и Подобию.

Радюгин долго молча курил, глядя на меня, сквозь дым.

– Вы это из венчальной молитвы вынесли?

Я посмотрел на него, качая головой:

– И об этом знаете…

– Ну, а как же, сами понимаете, такая работа, – он пожал плечами. – Это… это изменило ваши отношения с женой?

Я засмеялся:

– Ещё бы! Секс стал ещё слаще.

Радюгин тоже засмеялся, качая головой.

– Я серьёзно, – сказал я, чувствуя, что он не верит. – Попробуйте, обвенчайтесь.

– Да у меня всё хорошо в этом смысле.

– Так и у нас было хорошо, даже сказочно. А стало… как… ну я даже не знаю… Одним словом, обвенчайтесь, Николай Иваныч. Как зовут вашу жену?

– Не поверите, – захохотал он, роняя пепел с сигареты. – Татьяна!

– Да, редкое имя, – захохотал и я.

Отсмеявшись, мы занялись нашими делами. И к утру я знал имена всех сотрудников клиник и лабораторий Вито. Он и наркотой успешно торговал под прикрытием медицинского бизнеса и малолетними проститутками, которых отправлял в Турцию, Таиланд и в старушку-Европу, конечно, тоже. А также торговлю детьми под видом усыновления вообще по всему миру. Так что Вито был не просто моим врагом, он был врагом человечества.

И вот сегодня, пока Таня ушла, а я доедал её обед, я открыл ноутбук со всеми обновлёнными данными о нём, включая денежные потоки, и в моём мозгу начал формироваться план действий.

Вернувшись, Таня сияла как бриллиант в рекламе Cartier.

– Нас отпускают домой, Марик! – сказала она почему-то шёпотом. – Буду приходить раз в неделю… Господи, неужели…

Я обнял её. Квартира на Поварской, куда мы вполне могли теперь переехать, сейчас была в разгаре ремонта и переделки, я не мог вернуться туда с Таней после того, как там топтали паркет подонки Вито, а после целая толпа милицейских и прокурорских, с любопытством перещупавших все наши вещи, даже Танино бельё, я это заметил по беспорядку в её комоде, а я хорошо знал, как у неё всё лежит там. Так что я всё выбросил, и теперь там всё переделывали. Конечно, можно было просто купить другую квартиру, или отправиться жить в одну из тех, что принадлежали когда-то дедушкам, но я не хотел, чтобы мы жили с Таней в пронафталиненых музеях, это первое. А второе, мне казалось, если мы насовсем уедем с Поварской, это будет похоже на то, что я отказался от детства. Может быть, и надо было это сделать, быть может, как раз пришло время, но я не был к этому готов пока.