Читать книгу Свечи Апокалипсиса - Татьяна Замировская - Страница 5

На улице плюс 30, выхожу посидеть на наше квадратное крылечко-скамейку вокруг дерева. На нем же сидит тихий черный паренек лет восемнадцати-двадцати, занимается какими-то своими делами, вроде пьет пиво из пакета. Я размышляю о том, какие есть apps для писателей, чтобы категоризовать линии и явления недописанного романа – наподобие карточек у Набокова. Паренька начинает рвать прямо на крылечко. Рвет один раз, два, три. Ему становится неловко, он уходит.

Я поднимаюсь, иду в заднюю комнату магазина, наполняю огромную бутылку водой и долго-долго лью ее на крылечко.

Замечаю, что паренек забыл потрепанный кожаный блокнот.

Открываю блокнот. Это его дневник.

Запись за сегодня:

«Что должен делать мальчик-мужчина, когда дом его – больше не дом ему? Мой новый дом – бесконечный стресс, рент слишком высокий, и я больше не я, но я продолжаю искать способ справиться. Что должен делать мальчик-мужчина, когда работа твоя – это твой самый огромный стресс и кошмар, и люди вокруг с легкостью говорят о тебе мерзость и грязь прямо в лицо – а это первый раз в твоей жизни, когда ты по-настоящему в чем-то хорош, когда у тебя впервые что-то получается. Но я открыл в себе кое-что новое. Вот что: вы не будете больше говорить со мной по-старому, хватит. Потому что я, кажется, смог развить в себе чувство глубокого самоуважения. Кто бы мог подумать, что, когда ты наконец-то сам оплачиваешь свои счета – это настолько повышает самооценку! Никогда не поверил бы в это раньше. Все эти богатые люди, которые говорят свои глупые комплименты и относятся к ним как к подаркам, – это такой абсурд. И вот он я, весь целиком, сижу на скамейке около модного бутика в Сохо, пью свое пиво „Модело“ перед тем, как пойти на работу, мою ненавистную работу, я страшно раздражен, я в ужасном стрессе, и я совершенно не уверен в своем будущем».

Черт.

Этот дневник – самое депрессивное, что я читала в жизни. Мальчик между тем хороший и талантливый. Он еще и рисует картиночки. И пишет стихи.

Нашла на форзаце его телефон, напишу ему через часик (когда он немного проветрится).

Может быть, мне перепечатать еще пару его текстов? Там неплохие наблюдения за пассажирами в метро и еще всякое про Нью-Йорк. Хороший мальчик. Еще бы он не натошнил на наше крылечко, цены бы ему не было.

«Селин, как только ты ушла, мальчик-поэт заблевал нам все крыльцо».

…

«И он забыл на заблеванном крыльце свой дневник».

…

«Возможно, он зайдет за ним завтра, когда будет твоя смена».

…!!!

«Селин, это очень хороший мальчик, просто он был в стрессе».

…

Написала мальчику: «Привет, Стив! Кажется, я нашла твой блокнот на крылечке свечного бутика. Можешь за ним зайти сегодня до семи или завтра в любое время».

Мальчик тут же позвонил и бодрейшим, удивительно веселым голосом закричал:

– Как здорово! Ты нашла мой блокнот! Я работаю тут совсем рядом на той же улице, сейчас подбегу! Никуда не уходи! Стой где стоишь!

Подбегает. Переодет в нарядную форму официанта, в передничке, в черной рубашечке, искрит счастьем, улыбается, у него свежий жизнерадостный вид. Он совершенно трезв, у него блестят глаза. Вообще полная противоположность мрачному чуваку в джинсах с рваным рюкзаком, который буквально только что заблевал мне все крыльцо (теперь я понимаю, что его тошнило от стресса перед работой).

– Боже мой! Спасибо! Как круто, что ты его нашла! Не могу поверить! Я так расстроился!

– Слушай, я открыла его в паре мест наугад – ну, извини, я понимаю, что это личное, но просто я же должна была понять, что это! Я не сразу к тому же увидела твой телефон. Короче, там были очень классные заметки и крутая идея пьесы про Нью-Йорк! Ты очень талантливый, обязательно продолжай писать, пожалуйста! Может, это и есть то, чем ты должен заниматься в будущем?

– Офигеть, спасибо! Черт, правда понравилось? Ура-ура, я так рад, как круто, какой прекрасный день! Я тут работаю в мексиканском ресторане, забегай иногда, сделаю скидку на коктейль!

– О да, это классный ресторан!

– Спасибо-спасибо! Уиии, как круто! Хорошего тебе вечера! Класс-класс!

Красивый нарядный жизнерадостный мальчик, словно и не было у него этого жуткого получаса перед работой. Нью-Йорк, жестокая ты сука, что ты делаешь с детьми.

Заходит ужасно сердитая высокая девушка с нашим фирменным пакетом.

Девушка (возмущенно):

– Я от корпоративного клиента Аниты Карлен. Я ее секретарь. Она всегда покупает у вас свечи для шоурума. Всегда одни и те же! Вы всунули ей не те свечи! Не с тем запахом! Неужели нельзя было посмотреть в ее покупательский профиль и глянуть, что она у вас всегда берет?

Я (недоумевая):

– Да, я помню, заходил на днях мужчина и покупал…

Девушка (перебивает):

– Да, это был ее бойфренд! Он хотел всего лишь две свечи! Которые она берет всегда! Вы не могли, что ли, посмотреть в ее профиль покупателя и убедиться? Она всегда берет «Жизель»! Вообще всегда! У нас в офисе горит только «Жизель»! И теперь вот я трачу кучу времени на то, чтобы прийти сюда и все поменять. Короче, возьмите эти неправильные свечи, которые вы непонятно зачем нам всунули, и обменяйте их на свечи «Жизель»!

Я (беру пакет, раскрываю, вынимаю свечи, недоуменно на них смотрю):

– Но это «Жизель».

Девушка (возмущенно, с претензией):

– Да?

Я:

– Да. Поэтому я не могу обменять «Жизель» на «Жизель». Это было бы странно. Вот, смотрите: на них написано «Жизель».

Девушка (возмущенно берет свечу, открывает ее, нюхает).

Я (примирительным тоном):

– Она будет пахнуть тем, что написано. Там написано «Жизель». Я не обманываю вас.

Девушка (принюхивается сильнее).

Я:

– Что я должна сейчас сделать?

Девушка (мрачно):

– Ничего. Да, это свечи «Жизель». Ладно, тогда я их забираю.

Забирает, уходит.

(Связываю это с тем, что Аните Карлен просто не могло прийти в голову, что ее любовник притащил ПРАВИЛЬНЫЕ свечи.)

#какиеизнихдлиннее

Вот и настал этот момент. Женщина с неровной дрожащей улыбкой, нервным тиком и ужасно тонким церковным голосом:

– У вас есть вот такие палочковые свечи?

(Разворачивает свечу, которая у нее с собой в бутербродном пакете. Это церковная свеча, но в форме длинного конуса.)

Я (в ужасе опознаю свечу новой системы):

– Да, это свеча Торч, она же Факел. Они у нас есть. Вот, смотрите – они тут в подсвечниках, пять цветов. Какие вам нужны?

Женщина (ласково):

– Синяя.

Я (паникую):

– Мы не можем продать отдельно. Дело в том, что мы продаем их коробочками по шесть. Коробочка – 30 долларов. И еще у нас нет коробочек. Но мы все равно продаем их только по шесть.

Замолкаю в ужасе.

Женщина (подходит к свечному бару с палочковыми свечами Мадлен и Рояль):

– Тогда я возьму три этих… и три этих…

Я (в полном отчаянии):

– А это свечи другой системы. Видите, они прямые, не конусообразные, как нужны вам. Мы держим их вот тут в баре на виду, потому что они хорошо укладываются штабелями. А свечи Торч, конусообразные, мы в бар не кладем, мы выставляем их на дисплее в подсвечниках. Скажите просто, какие вам нужны, и я схожу на склад и принесу.

Женщина (сладким тонким голосом):

– Шесть синеньких.

Иду на склад через заднюю комнату (может, для удобства называть ее бэкстейдж?), там долго копаюсь в коробках, не могу найти конусовидные свечи. Слышу в магазине какое-то копошение. Думаю, что наверняка там куча народу крадет духи «Морбидо», пока я роюсь на складе в поисках синенькой свечи Торч.

Нахожу свечи Торч (они сложены валетом в огромной картонной коробке), выбираю шесть. Разворачиваюсь, чтобы идти обратно, и вдруг замечаю в задней комнате (там у нас кофейный столик, раковина и стол, покупателям туда нельзя) елейно улыбающуюся женщину. Потрясая церковной свечой и пакетом для церковной свечи, она медленно, как зомби, ползет ко мне, на склад. Это катастрофа.

Я (в полном ужасе от случившегося вторжения):

– Извините, пожалуйста! Сюда нельзя покупателям! Подождите меня в магазине, очень прошу!

Женщина (улыбается, пятится назад, постепенно заползает за прилавок, где обычно стою я. Теперь перед ней лежат моя гигиеническая помада, мой блокнот для заметок, которые я делаю сейчас, крем для рук «Нероли и орхидея», кокосовые чипсы, чеки, духи конкурирующей фирмы «Ласточка» с дикими маками и записка от Селин «Таня, пожалуйста, заверни чертовы свечи „Команданте Че“ в подарочные упаковки»).

Я (осторожно пытаюсь ее вытеснить, выставив вперед свечи Торч как шестипалые грабли).

Женщина (улыбается елейно):

– Знаете, я подумала… И решила, что, наверное, я не буду их брать. Я зайду позже. Я пойду еще в другие магазины загляну, погуляю.

Конечно, загляни и посмотри, как у них там на складе, тоже бардак или получше.

Дед в белой шляпе, похожий на Уильяма Берроуза и Дэвида Бирна одновременно.

– Я ищу подарок. У вас была свеча, которой вы знамениты.

– Вот наши два бестселлера. «Марокканский мятный чай» и «Команданте Че». Понюхайте.

– Нет, я не буду нюхать. У вас была одна особенная свеча, благодаря которой вас все знают!

– Не эти? Тогда, может быть, «Скрипучие половицы Версаля»?

– Да нет. Определенная, конкретная свеча. Которой вы славитесь. Понимаете?

(Безразличным, упавшим голосом):

– «Древние мшистые стены»?

– Нет, Та Самая Свеча! Хотя ладно, поищу подарок в другом месте.

Уходит.

Заходит пара китайцев, парень и девушка. Парень видит антикварное кресло, сияет и радостно громоздится в него жопой. Кресло трагично трещит.

Я поняла, для мужчин кресло – это что-то вроде коробки для котика.

Парень, белый, с тремя подружками. Вбегает и кричит:

– Покажите мне духи, которые сделал всемирно известный культовый парфюмер Ян Ванье!

Я:

– Вот, это духи «Морбидо».

Парень берет духи, брызгает их вертикально вверх пять раз. Стоит в облаке духов. Спустя полминуты улыбается и говорит:

– Ян Ванье – мой двоюродный брат.

Веселый юноша-подросток в компании двух очкастых друганов долго выбирает себе веселую праздничную свечку. Останавливается на свече «Тоскана» – несколько минут в нее внюхивается и решает, что вот она, свеча его мечты.

Я лезу в шкафчик и достаю оттуда коробочку со свечой «Тоскана», запакованную и заклеенную.

Юноша:

– Я могу ее распаковать и понюхать?

Я:

– После того как купите – конечно!

Юноша:

– Но я не могу купить, пока я не знаю, как она пахнет!

Я (недоумевая):

– Так вот же она, на прилавке. Вы же ее выбрали! Вы ее нюхали только что!

Юноша:

– Но там ВНУТРИ в коробке точно она?

Я (трагически):

– А вот этого никто не знает.

Юноша:

– Это как?

Я (очень серьезным голосом):

– Внутри может быть любая другая свечка, конечно. Потому что это бутик квантовой неопределенности. У нас так заведено. А на коробочке написано «Тоскана», чтобы разочарование ваше было непомерным. Мы продаем скорбь.

Юноша (неуверенно):

– Ха. Ха.

А ведь это не шутка была.

Обнаружила на нашем крылечке совсем новую книжку «Пионеры» Дэвида Маккалоу.

Села на крылечко рядом с книжкой, смотрю на нее. Мимо, медленно шаркая, проходит опрятный стройный дедушка.

Дедушка:

– Хорошая книга?

Я:

– Да вот забыл кто-то на крыльце. Или выбросил.

Дедушка (со знанием дела):

– Это совсем новая книга!

Я:

– Новая. А вот кто-то оставил. Она не моя, если что.

Дедушка (значительно):

– Релиз был ровно две недели назад. Седьмого мая, позавчера, была презентация в книжном магазине тут на районе.

Я (безразлично):

– М. Интересно.

Дедушка (уходит).

Я гуглю автора книги – смотрю, а это тот самый дедушка.

Ох.

Жара плюс 30. С людьми творится что-то странное: каждые 10 минут кто-то подходит снаружи к витрине бутика, утыкается в нее лицом, как поросенок или ежик из мультфильма, и долго всматривается вдаль, оставляя на стекле мутные дыхательные подтеки.

Когда это случилось в четвертый раз, я вышла на середину бутика и помахала рукой медленно-медленно. Люди смутились и ушли.

Через 10 минут я увидела в витрине мрачное мужское лицо, обрамленное кудрями. Это было немного похоже на лик Иисуса. Лицо не исчезало. Мужчина смотрел внутрь бутика сосредоточенно и бессмысленно. Лоб его прилип к стеклу. Я подняла руку и поманила его указательным пальцем. Мужчина смутился и ушел.

Через 10 минут я увидела, что к окну подошла пара, мужчина и женщина. Они немного присели, прислонились лбами к стеклу и смотрели на меня. Это длилось довольно долго. Минуту, три, пять…

Я вышла наружу.

– Я могу вам помочь?

Мужчина и женщина (в замешательстве):

– Эээээ… нет. Нет.

Я (искренне):

– Извините, а не могли бы вы сказать, почему вы смотрели внутрь долго-долго вот так?

Мужчина и женщина (смущенно):

– Просто у вас красивый магазин.

Я:

– Я понимаю. Сейчас я объясню. Дело в том, что последний час все делают вот так – прислоняют лицо и смотрят. Мне страшно некомфортно видеть изнутри эти лица. Мне кажется, что я в аквариуме. Такого не было никогда вообще, сколько я тут работаю, но вот сегодня происходит постоянно. Я хочу посмотреть, изменилось ли что-то. Почему вдруг так. Я сейчас тоже попробую. Я хочу понять.

Подхожу к стеклу, прислоняюсь головой, всматриваюсь.

Мужчина и женщина (смотрят на меня в полном ужасе):

– Мы просто хотели узнать, что внутри.

Я (мрачно):

– Раньше люди всегда заходили. А последний час они прилипают к стеклу и пугают меня! Вы не представляете, как это страшно – ты работаешь и видишь это луноликое нечто, которое за тобой подсматривает. Может, вы могли бы мне сказать, почему вы решили не зайти, а вот так вот прислонить лицо? Мне это важно.

Мужчина и женщина (совсем смущенно):

– Мы сейчас зайдем! Извините!

(Заходят.)

Я:

– Да можно и не заходить! Мне просто интересно, чем люди руководствуются. Я решила: вот если кто-то следующий так сделает, я точно спрошу, в чем дело. Реально никогда не было такого, а сегодня происходит. Что-то с сегодняшним днем не то. Он не такой, как все остальные.

Мужчина и женщина (в отчаянии):

– Да мы хотели понять, что внутри!

Я (в отчаянии):

– Но чтобы понять, можно же зайти!

Мужчина и женщина (испуганно):

– Спасибо вам за всё.

(Уходят.)

Да, ребята, я правда до вас доебалась. Но так бывает, невинные случайные прохожие сразу огребают за всех.

#ачтотамвнутри

Заходит под конец дня наш постоянный покупатель, хмурый местный азиат, который всегда берет свечу «Половицы Версаля». Возможно, он под каким-то веществом. Сразу хватает жестяную баночку и начинает ее вертеть, как кубик Рубика.

Я (привычно, скороговоркой):

– Внутри ничего нет. Она не пахнет. Туда можно класть что угодно. Это просто антикварная китайская баночка с эмалью. У нее тугая крышка, осторожно. Советую ее не открывать и не закрывать.

Покупатель тут же пытается закрыть баночку крышкой. Ничего не получается. Он старается, руки его наливаются силой и буграми.

Я (жалобно):

– Не закрывайте, пожалуйста. Потом все покупатели будут приходить и пытаться ее открыть. А она очень тугая. Ее сложно открыть.

Покупатель (пытается открыть закрытую им же баночку – тужится, мучается. Это и правда нелегко):

– Для чего она нужна?

Я:

– Для чего угодно. Это антикварная баночка. Можете в нее класть чай, например.

Покупатель:

– Какого она года? Расскажите ее историю.

Я:

– Этого мы не знаем. Наш поставщик антиквариата – французская женщина, которая профессионально этим занимается. Она нашла это где-то во Франции и переслала нам. Просто красивая баночка конца девятнадцатого века. Я предпочитаю думать о ней именно так.

Покупатель (наконец-то открывает баночку, заглядывает внутрь, словно забыв, что он сам же ее и открыл):

– Там ничего внутри нет?

Я:

– Нет, ничего нет. Это пустая баночка.

Покупатель (откладывает баночку, смотрит на следующий антикварный объект – это старинное пресс-папье, инкрустированное эмалью, конец девятнадцатого века):

– А это что?

Я (упавшим голосом):

– Старинное пресс-папье с эмалью. Тоже антикварная вещица.

Покупатель (берет пресс-папье, вертит его в руках):

– А что с этим делают?

Я:

– Этим любуются.

Покупатель:

– Как этим пользоваться?

Я:

– Это антикварная вещица. Ей пользуются с эстетической целью, функциональность ее ничтожна и стремится к нулю. Ее просто нужно где-то положить, и она будет радовать глаз.

Покупатель (пытается разобраться в строении антикварного пресс-папье, пробует разъять его на части или хотя бы отодрать эмаль, прилагает физическую силу):

Я:

– Это очень хрупкая вещица, возможно, есть резон оставить ее как есть, и не пытаться ничего в ней изменить. В ней нет функциональности, я не обманываю.

Покупатель (разочарованно откладывает пресс-папье. Его взгляд переходит на следующий антикварный предмет, находящийся рядом с двумя предыдущими. Это пятирожковый старинный канделябр, являющий собой каприкорнию – колосья ржи, виноградная лоза и иные дары природы, отлитые из меди, ботанически расплетаются в свечные держатели):

– Это виноград?

(Пытается отогнуть виноградную часть каприкорнии – крупные медные ягоды.)

Я (обреченно):

– Да, виноград. Это как бы… рог изобилия. Там еще рожь и цветочки. Дары природы.

Покупатель:

– Покажите, где рожь.

Я (совершенно теряю способность разговаривать):

– Вот.

Покупатель (отходит, долго гремит другими предметами антиквариата, гордо приносит мне оттуда ножницы для фитиля и тушилку для свечей в виде конуса на тонкой ножке):

– Что это и как этим пользоваться?

(Щелкает ножницами для фитиля.)

Я:

– Это обрезать фитиль. Но когда уже немного подгорел. И не у пахучих свечей, а у палочковых. И оно декоративное.

Покупатель:

– Покажите, как это работает.

Я:

– Это декоративное. Оно не так уж и функционально. Мне трудно показать.

Покупатель:

– А этим как пользоваться?

(Поднимает тушилку для свечей.)

Я (с усилием):

– Накрываете этим палочковую свечу. Она гаснет. Но оно декоративное.

Покупатель:

– А как тушить пахучую свечу этим?

Я:

– Никак.

Покупатель:

– Хорошо, дайте мне свечу «Половицы Версаля».

А ведь можно было с этого и начать.

#вернусьчерезпятьминут

Селин попросила срочно ее подменить. Приезжаю в бутик, вижу, что Селин повесила табличку: «Вернусь ровно в 3». До трех еще пять минут. Захожу в бутик – у меня есть пять минут, чтобы вымыть руки, снять куртку, сварить себе кофе.

Когда я удаляюсь на бэкстейдж, слышу ужасный грохот – кто-то колотит кулаками в стекло и в дверь.

Выбегаю – вижу снаружи девочку лет двадцати.

Девочка (возмущенно):

– Я уже полчаса каждые пять минут сюда подхожу и проверяю дверь, и у вас все время закрыто! Возмутительно!

Я (с неподдельным интересом):

– Но там же табличка ВЕРНУСЬ В ТРИ? Нужно было подойти в три. Зачем было проверять каждые пять минут?

Девочка (еще более возмущенно):

– ЗАТЕМ ЧТО МНЕ НУЖНА СВЕЧА СРОЧНО!

А, ну это аргумент, безусловно.

Вот и случилось то, чего я все время боялась. В бутик пришел бездомный человек с Бауэри, где находится центр социальной помощи.

Бездомный (медленно, неразборчиво):

– Здсте, мэм. Я мздн эмнсд бездомн. У мн абм аэн анмэыэ голоден. Если бы вы эмнм гмнгм и чем-ыбо наэмбн и аэмнм и шоугодно бы энмбн и псят центв и всяк эмбнм аэмн и шбн.

Я (в оцепенении):

– У меня ничего нет. Тут только свечи, и они все ЧУЖИЕ.

Бездомный (совсем медленно):

– Амэнмны ну псят центов аэ.

Я (все еще не верю, что это случилось):

– Я НИЧЕГО НЕ МОГУ ОТДАТЬ, ПОТОМУ ЧТО МНЕ ЗДЕСЬ НИЧЕГО НЕ ПРИНАДЛЕЖИТ.

Бездомный (оглядывается по сторонам):

– Свсм амн аэ?

Мотаю головой (все это время думаю о том, как я буду его выталкивать, если он решит остаться. Он выглядит ослабленным неким веществом (ты прнс?). Есть шанс, что вытолкать его будет легко, думаю я, или можно попросить местного почтальона Шона, он мне иногда помогал с тяжелыми посылками, а тут то же самое, только человек).

Бездомный (разочарованно уходит).

Не очень понимаю, на что это было рассчитано. На то, что я возьму ключ, открою кассу и дам ему из кассы 50 центов? Серьезно?

Заходит девушка.

– Какие у вас есть летние свечи? Чтобы там, например, были мята и базилик.

Я:

– Вот наш бестселлер, «Марокканский мятный чай» – там есть немножко черной смородины, за счет чего кажется, что пахнет базиликом, хотя базилика там нет.

Девушка (нюхает):

– Да, неплохо. Я возьму две.

Кладу в пакет две, называю цену.

Девушка (замечает на прилавке ароматизированные спички):

– Спички еще положите.

Я:

– Да, за спички еще тридцать.

Девушка (недовольно):

– Они дают нам спички бесплатно вообще-то.

Я (с интересом):

– Кому «вам» и кто «они»?

Девушка (с презрением):

– Они всегда дают нам спички просто так, когда мы берем две свечи!

Я (вежливо):

– Они – это я. Действительно, я иногда дарю спички бесплатно нашим корпоративным клиентам, если у нас праздники, или новые продукты, или промоушн. Вы корпоративный клиент? Простите, пожалуйста, что я вас не узнала. Обычно корпоративными клиентами занимается другой человек, поэтому вам надо было сразу представиться, нам тяжело всех запомнить в лицо. Вы откуда?

Девушка (надменно):

– Вы не поняли. НАМ. ВСЕГДА. ОНИ. ТУТ. ДАЮТ. СПИЧКИ. БЕСПЛАТНО. КОГДА МЫ. ПОКУПАЕМ. ДВЕ. СВЕЧИ.

Я (пожимаю плечами):

– Не понимаю, кто такие эти «они». Смотрите, если вам тут кто-то дал спички бесплатно, это была я или в крайнем случае Селин. Вы на кого ссылаетесь? Селин? Вы ее корпоративный клиент?

Девушка:

– Я ссылаюсь на тех, у кого мы тут обычно покупаем свечи! Они дают нам бесплатные спички, а вы не даете!

Я (терпеливо):

– Я не понимаю. «Они» – это же мы и есть! И да, мы иногда, когда праздники или у нас какой-то новый продукт, дарим спички корпоративным клиентам. Но это не правило. И сейчас мы так не делаем. Но я могу дать вам спички, конечно же, если вы наш корпоративный клиент. Вы корпоративный клиент? А кого вы представляете?

Девушка (устало):

– Обычно за свечками приходит другой ассистент, а не я. И ей они всегда дают спички!

Я (вздыхаю):

– Кто «они»? И кто «вы»?

Девушка (злобно):

– Я поняла. Спасибо.

(Уходит.)

Проверяю ее чек – она из шоурума Кельвина Кляйна. Самого конспиративного шоурума в мире.

Проводим совместный ивент с французским чайным домом «Очарование». Директор чайного дома – очень милая девушка, крошечная брюнетка с живыми и яркими темными глазами, ее зовут Франсуаза. Между ней и американской редакторкой журнала, забежавшей к нам на огонек, происходит диалог:

– Франсуаза, мон шер! У вас такой прекрасный американский акцент! По вам даже не скажешь, что вы из Парижа!

(Да, это звучит как комплимент.)

– Спасибо, дорогуша, я очень стараюсь! Иногда, когда мне что-то нужно от людей и надо притвориться холёсенькой францюзской девоцькой, я говорю вот так, усиливая французский акцент, но вообще да, я стараюсь говорить как американка! Это помогает! Легко всем дурить голову.

– А как вам удалось научиться именно американскому акценту? Лондон же близко там от вас.

– Я осознанно старалась. Ненавижу британский акцент. Они говорят так, как будто бы у них Правильный Язык. Все выговаривают Правильно!

– Да-да, а наш язык для них такой кривой, заплетающийся, комичный. А они – Правильные. Да какие они правильные! У них там пиздец в стране творится.

– Абсолютно! У них из правильного – только язык. Подчеркивают за счет произношения, какие они идеальные.

– В Лондоне, может, и идеальные, все-таки столица. А в провинции вы были? Да там полная разруха! Манчестер, например. Да там все девочки в тринадцать лет беременные! С животами огромными ходят! И рожают все!

(Пауза.)

– В Манчестере? Беременные?

– Да! Вы что, не читали! Всякий раз, когда читаешь новости про беременного тинейджера – это Манчестер. Там из десяти беременностей семь – это тринадцати-четырнадцатилетние девочки. Да погуглите! Просто погуглите «Манчестер Беременная Девочка Подросток».

(Пауза.)

– Правда?

– Я вам говорю, просто погуглите «Манчестер Беременная Девочка», вы поразитесь!

Стоит ли говорить, что мой вечер прошел с пользой.

Очень спортивная белая девушка в легинсах:

– Я хочу купить самую большую свечу. За семьсот долларов. Почему она так высоко? Я не могу дотянуться.

Я (с пониманием):

– Потому и высоко. Иначе все бы дотягивались и пытались ее поднять. Это опасно.

Девушка (возмущенно):

– Я хочу поднять ее, чтобы понять, какая она!

Я (качаю головой):

– Это невозможно. Она слишком высоко. Мы ее специально туда поставили, чтобы не искушать людей поднять ее и понять, какая она. Давайте я принесу вам ее прямо в коробке новую и вы поймете. Можете даже достать оттуда, порассматривать. Так ведь даже лучше.

Девушка (брезгливо):

– Ладно, не надо. В смысле, принесите, и я ее просто куплю.

(Расплачивается.)

– Она же идет со спичками?!

Я (вежливо):

– Нет, она не идет со спичками, спички стоят 30 долларов, но поскольку вы купили у нас такую дорогую хорошую свечу, я буду счастлива подарить вам наши прекрасные длинные ароматические спички как маленький бонус!

Девушка (поправляет):

– Она ИДЕТ со спичками. В прошлый раз она ШЛА со спичками. Тут свеча всегда ИДЕТ со спичками, если вы не знали.

Я (пожимаю плечами):

– Я такого не припомню. Но мы искренне рады подарить вам спички, конечно же, в благодарность за вашу лояльность бренду! Вот наш выбор спичек – какие вам нравятся?

Девушка (выбирает):

– Я возьму все три коробки. Спасибо.

Я:

– К сожалению, это невозможно. Они стоят тридцать долларов, я не могу отдать вам бесплатно три коробки.

Девушка:

– В прошлый раз я покупала свечу Интермеццо и она шла со спичками!

Я:

– Да не шла она! Это был подарочек!

Девушка:

– Хорошо, подарочек. А теперь я беру свечу в два раза больше, поэтому она должна идти с ТРЕМЯ спичками. Вы что, не понимаете, что ли, как это работает?

Я (копаясь в телефоне):

– Извините, пожалуйста, я только что сверилась с менеджером. Это была акция. Свеча уже не идет со спичками. Акция окончена, спички стоят тридцать долларов, с вас еще девяносто долларов, спасибо.

Девушка (мрачно):

– Я заберу две коробки хотя бы.

Я:

– Это будет кража. Шестьдесят долларов.

Девушка (еще более мрачно):

– Хорошо, давайте одну.

Я:

– Хорошо, берите одну, я скрою от менеджера, что вы украли спички. Всего хорошего!

Возмущенная пожилая женщина:

– Я купила недавно у вас свечу и хочу ее вернуть, потому что она мне не нравится. Это возможно?

– Если вы не жгли ее и коробка в нормальном состоянии, конечно же, вы можете обменять ее на ту, которая вам понравится.

– А просто забрать деньги обратно нельзя? Мне тут никакие не нравятся.

– Нет, на чеке написано, что мы не возвращаем деньги, но с радостью обменяем свечу на ту, которая вам покажется наименее неприятной.

Женщина (с укором):

– Если бы вы мне это сразу сказали, я бы тут ничего не покупала.

Ну кто ж знал.

Девочка в восторге смотрит на скульптурку «Благодать господня» в виде восковой ладошки.

– Какая милая ладошка! Какие у вас есть цвета?

Я (радостно):

– Вот есть бирюзовая, вот мраморная, вот слоновой кости, а вот еще розовая, также есть черная, но ее нет на полочке.

Девочка (заинтересованно):

– Я хочу посмотреть на черную!

Я:

– Ой, это будет сложно. Они очень цельно упакованы, и распаковать такую ладошку – сложнейшее искусство. Я всегда страшно боюсь, что я распакую, а обратно упаковать не смогу. Вы прямо хотите ее купить? Может, лучше мрамор? Это очень хороший цвет.

Девочка (уверенно):

– Да, я хочу именно черную.

Я (приношу коробку с черной свечой-ладошкой).

Девочка:

– Распакуйте ее, я хочу посмотреть, что я покупаю.

Я:

– Я попробую. Я очень боюсь что-то сделать не так.

Девочка:

– Я хочу посмотреть на нее.

Очень аккуратно распаковываю коробочку, разворачивая и разматывая тонкие слои марли, папиросной бумаги и ватных саванов, которыми трепетно укутана ладошка. Наконец-то достаю ее салфеточкой.

Девочка (тянется, хватает рукой):

– Дайте я посмотрю.

Я (умоляюще):

– Вы ее точно купите? Если вы не уверены, давайте вы просто посмотрите и не будете трогать.

Девочка (упрямо):

– Да, я хочу черную.

(Изучает ладошку, вертит в руках.)

– Ясно, спасибо. Я, пожалуй, возьму ладошку цвета мрамор.

Впору открывать новый хештег #забылинакрыльце.

На этот раз на крыльце забыли старательно исчерканные гайдлайны для работников Zara. На них написано, что, если кто их скопирует, тот сразу в тюрьму попадет. Борюсь с желанием выложить фото.

Скопировала бизнес-модель «Зары» для знакомых, имеющих отношение к лакшери-брендам, отнесла текст обратно на крылечко и оставила там. Через 10 минут мне его принес лендлорд, похожий на маньяка-убийцу белый человек с красивым лицом и итальянской фамилией. Именно ему принадлежит здание номер 248 по улице Елизаветинской.

– Это вы тут оставили?

– Нет, это не я.

(Мнется, вкрадчиво):

– Может быть, все-таки вы…

– Нет, это кто-то забыл тут.

(Совсем смущенно):

– Не может быть… Вдруг вы…

Я:

– Вы что, снова наблюдали за мной через видеокамеру, которая на вашем подъезде висит?!

Молчит.

– Хорошо. Если вы наблюдали за мной через видеокамеру и вам стыдно прямо сказать, то да, я их принесла и сюда положила. Но отмотайте свою запись назад! Увидите, что за пять минут до этого я их оттуда же и забрала, чтобы сфотографировать на память – видите, тут написано, что копирование запрещено под страхом смерти. Поэтому я их тут же унесла в бутик и скопировала. А потом решила их вернуть на место, потому что выглядит так, что это важные бумаги. Вдруг забывший это человек, например, хватится и вернется. Поэтому пусть полежит тут до вечера.

Владелец дома (с усилием):

– А потом?

Я (уверенно):

– Потом я их могу выбросить. Но в общую мусорку. Если я их выброшу в нашу мусорку, Селин решит, что я тайком работаю в «Заре».

В бутик заходят два нарядных хасида.

Торжественно:

– Здравствуйте! Вы еврейка?

Я (услужливо, с некоторой печалью в голосе):

– На ноль целых четыре десятых процента.

Хасиды:

– Что?

Я:

– Еврейка на ноль целых четыре десятых процента. Увы. Я ожидала большего.

Хасиды:

– Это как?

Я:

– Ну, 23andme. Сама не знаю как. Родители тоже не дают никакой информации. Я была уверена, что во мне намного больше еврейской крови. Это не считается вообще, да?

Хасиды:

– Извините.

Уходят.

Я так и знала, что этого недостаточно.

#какиеизнихдлиннее

Селин попросила заменить ее на часик, и это золотой часик.

Заходит белый мужчина в белой рубашке:

– Я пришел купить длинные свечи. У вас есть две разновидности, и мне нужны те, что длиннее.

Я (радостно):

– Вот они все тут. В этих двух отсеках слева – вот этих, видите? – лежат все наши длинные свечи. Все, что осталось. Но их тут довольно много. Остальные в остальных отсеках – короткие.

Мужчина (смотрит на длинные свечи, переводит взгляд на короткие, вынимает одну):

– Это короткая? Или это длинная?

Я (уже не так радостно):

– Это короткая. Длинные в двух отсеках слева.

Мужчина (смотрит):

– Это все длинные, что есть? Или есть еще длинные? Вот эти (вынимает одну из свечей справа) у вас длинные?

Я (упавшим голосом):

– Это короткая. Эти короткие. Длинные лежат только в этих двух отсеках слева исключительно, и все. Все, что справа, – они короткие.

Мужчина (утвердительно):

– Ясно. А такие же, как у меня в руке, только длинные, у вас есть?

Я:

– Нет, длинные только в этих двух отсеках слева, там весь выбор.

Мужчина:

– А среди них есть цвет, который я держу в руке?

Я:

– Нет, среди них только те цвета, которые вы видите.

Мужчина:

– Мне нужен только такой бледный цвет. Остальные не нужны.

Я:

– У нас такого цвета есть свечи повыше, конусовидные! Свечи системы Факел! Смотрите, они вроде бы ничего такие!

Мужчина:

– Нет, мне такие не нужны. Они слишком маленькие. Мне нужны были большие.

Отходит к духам и очень яростно нюхает духи, резко срывая колпачки.

Я:

– Не такие уж они и маленькие, эти конусовидные свечи. Вполне ничего. И цвет есть нужный. Нормальные свечи, все с ними в порядке.

Мужчина (агрессивно нюхая духи):

– Да, давайте.

Пауза. Мужчина все еще нюхает духи. Так проходит минут пять.

Я:

– Извините, пожалуйста. Вы покупаете шесть свечек-конусов?

Мужчина:

– Нет, мне они не нужны.

Я:

– Вы просто сказали: да, давайте. Давайте – что?

Мужчина:

– Я сказал: «ДА, ДАВАЙТЕ» в смысле «НЕТ, Я НЕ БЕРУ ЭТИ СВЕЧИ, ОНИ МНЕ НЕ НУЖНЫ».

Ок.

(Записываю в свой мысленный словарик «yes, let’s do that» равно «no, I’m not taking any of these».)

Зашли вчера в бар со свечными коллегами (нас мало, и мы редко видимся – в бутике обычно находится только один человек, – поэтому для общения нужно иногда ходить в бар).

У меня через месяц выйдет книга «Земля случайных чисел», меня распирает от восторга, показываю нашему пиар-специалисту Матильде обложку.

Матильда, как здесь положено, спрашивает, сама ли я это все написала, я в ответ отвечаю, что да, все сама, и уточняю:

– Это короткие рассказы. Science Fiction с нотками сюрреализма!

– А между тем, – отмечает Матильда, – не прекрасно ли было бы написать книгу, состоящую исключительно из твоих диалогов с этими безумными покупателями! Как думаешь?

Я думаю, что я подавилась своим коктейлем. Но нет, нет, нет, конечно же, это просто синхронистичность.

Женщина средних лет, которая пришла в магазин с двумя сыновьями позднего подросткового студенческого возраста, слишком унюхалась свечами и просит баночку с зернышками кофе. Приношу баночку и забываю ее унести, она осталась стоять на прилавке.

После этого три человека подряд сделали следующее: зашли в магазин, восхитились тем, как тут прекрасно пахнет, подняли баночку с зернышками кофе, понюхали ее и восторженно сказали: «Ммммм!»

Да, это клевый колумбийский кофе, пацаны.

Представительный мужчина с пакетом дружественного и соперничающего с нами бренда.

– Я хочу понюхать новую свечку «Пчелка». Это она?

…

– Ужасно пахнет. Я думал, она будет пахнуть медом. И, знаете, пчелиным воском, вот как прямо свежий воск вынули из улья.

…

– Ну, вот как у вас в пресс-релизе сказано. Вообще не то. Я думал, она будет пахнуть как, понимаете, медовая сота! Видели такое когда-нибудь? Соты видели вообще?

…

– Ужасно. Ужасная свеча. Пахнет чем угодно, только не медом, не пчелкой, не ульем. Зачем было такую делать, если она не пахнет тем, чем заявлено?

…

– До свидания. Я зашел, получается, совершенно зря. В ваших пресс-релизах написана полная чушь. Свечка пахнет не тем.

Да, чувак, у тебя всю жизнь были неправильные пчелы, и они делали для тебя неправильный мед.

Бутик открывается в 12:00, это написано на двери. Сейчас 11:45 – я не включаю свет и в полутьме вожусь на бэкстейдже, выбрасываю в мусорный пакет лепестки увядших пионов с витрины и завариваю чай. В магазин ломится невысокий парень с таким лицом, как будто он только что снялся в тайном девятом сезоне «Игры престолов».

Наваливается на дверь. Ничего не выходит, она заперта. Снова наваливается, дергает. Не выходит, дверь заперта. Ждет. Дергает еще раз. Возможно, ему кажется, что в какой-то момент закрытая дверь превратится в открытую. Это выглядит довольно интересно. Так деревенская утренняя муха назойливо садится на спящего человека: ой, он не умер случайно? А, нет. Ой, может быть, теперь уже умер? А нет, еще не умер. Ну, может сейчас умер наконец? А, черт. Ну, а теперь?

Я смотрю на парня, показываю ему руками: закрыто! откроется в полдень!

Парень смотрит на меня, кивает, изо всех сил наваливается на дверь. Дергает. Она не поддается. Бьет плечом. Я мотаю головой и показываю знаками: уходи. Парень еще пару раз бьет дверь. Все гремит и трясется.

Я понимаю, что он сейчас выбьет дверь, и, оценив риски (по улице ходят люди, работает камера), открываю ему.

– Что вам нужно?

Парень (недружелюбно):

– У вас закрыто?

Я:

– Безусловно, это выглядит как закрыто. Написано, что закрыто и откроется в двенадцать, а также закрыта дверь. Вам нужна какая-то срочная помощь?

Парень:

– Вы просто скажите, закрыто ли у вас.

Я:

– Даже если бы я ничего не сказала, тут же очевидно, что закрыто – на магазине написано, что он закрыт, и дверь закрыта.

Парень:

– Но вы же открыли мне.

Я:

– Я подумала, что у вас что-то дико срочное. Что-то стряслось. Что-то стряслось?

Парень:

– Нет, ничего. Так у вас закрыто?

Я:

– Да! Мы открываемся в двенадцать, дверь закрыта, следовательно, у нас закрыто. Я вам открыла, потому что вы очень страшно ломились в дверь. Вы что-то хотели срочно купить? Скажите, в чем дело-то?

Парень:

– Ни в чем. Просто скажите нормально, открыто у вас или нет.

Пара вежливых туристов, мужчина в шляпе и женщина с красивой сединой.

– Скажите, у вас есть маленькие свечи?

– Нет. Только эти. Это самый маленький размер.

– А еще меньше? Такого… ну… ритуального размера.

– Нет, таких нет. Этот размер – самый маленький.

– Хорошо. А сколько стоит большая свеча?

– Большая – семьсот.

– ВОТ ЭТА – СЕМЬСОТ?!

– Нет, конечно. Это же самый маленький размер. Я думала, вы имели в виду вот ту огромную размером с дом на верхней полке.

– Нет, мы имели в виду ЭТУ БОЛЬШУЮ по сравнению с ТЕМИ МАЛЕНЬКИМИ, которых у вас НЕТ!

Пора мне пересмотреть свой английский.

Воскресенье началось свежо – когда я вышла в туалет (в самом бутике туалета нет, он находится за соседней дверью, в подъезде жилого дома, где первый этаж делят наш бутик и итальянская пошивочная модных рубашек), я обнаружила, что с потолка в подъезде льет вода. Не течет, нет. Именно льет, как небольшой водопад. Вода коричневая, неприятная, тленная. На мне были новые босоножки из нежнейшей черной кожи, и я тут же расхотела куда-то бежать неуклюже. Поэтому я стояла и смотрела, как с потолка льет вода (действительно, смотреть на это можно бесконечно). Тут же собрались кое-какие жильцы, итальянский старик-рубашечник, его внук – молодой отец с крошечным младенцем; еще одна дама с младенцем плюс веселая украинская портниха в вышиванке – все стоят и смотрят.

Тут я поняла, что вода разливается и подступает к хранилищу, где лежат наши свечи на сумму где-то 60–70 тысяч долларов.

– Друзья, – сказала я. – Давайте вызовем кого-то, кто починит это. Это же дизастер у нас тут.

– Лендлорд уехал на три недели, – с некоей окончательностью в интонировании сказал старик-рубашечник.

Действительно, я вспомнила, что лендлорд, который недавно наблюдал за мной через видеокамеру, уехал. Перед отъездом он угрюмо попросил меня поливать незабудки и анютины глазки в чугунных вазах у входа в подъезд: по его интонации было понятно, что, если незабудки сдохнут, нам поднимут аренду где-то в два раза. Лендлорд сам как вода – хлипкий, мутный, похожий на Ганнибала Лектера, с жидким изменчивым лицом.

– Так позвоните ему! – закричала я. – Тут же сейчас затопит наше хранилище. И ваши рубашки тоже. У вас же там есть ценное – ну, ткани…

Старик посмотрел на меня с безразличием. Видимо, ткани были застрахованы, как и его жизнь, на которую на моих глазах начал зариться алчный подъездный Нептун.

– Он уехал во Францию. И он недоступен, – сказала девушка с увесистым младенцем через плечо, – это в моей квартире прорвало.

– Позвоните в какую-то службу?

– Мы не можем, – объяснила девушка. – Все должен решать лендлорд. Это он должен звонить. Это его ответственность.

– Но нам же жопа!

– Да, нам жопа, – сказала девушка. – Мы с Марио пошли гулять. Все равно ничего сделать нельзя.

Я спустилась в подвал, притащила оттуда несколько ведер, сняла босоножки и по щиколотку в коричневой воде начала расставлять ведра под водопады. Старик-рубашечник смотрел на меня с интересом, сантиметр в его руке развернулся и удивленной змейкой пополз вниз. Было понятно, что я выгляжу для них всех как идиот и бурундучок-спасатель.

– У нас тут хранилище! – объяснила я. – Если туда дойдет вода, будет апокалипсис! Мы должны вызвать сантехника, понимаете? С потолка течет вода, вы это понимаете?

– Нам некому звонить, потому что звонить должен лендлорд, а он во Франции, – укоризненно сказал старик, покачал головой и ушел измерять воротничок клиенту. Хотела бы я знать, что он скажет, когда воротничок клиента скроется под ручьями коричневых потолочных вод.

Я вернулась в бутик, залпом съела четыре пирожных (у нас там стоял парадный ящик пирожных для покупателей, которых все равно не было) и вся на глюкозном подъеме позвонила Селин.

– Я не хочу тебя пугать, – начала я (никогда не начинайте так разговор), – но все, что я дальше скажу, будет выглядеть очень зловеще. В общем, тут типично нью-йорскская история. Прорвало трубу. В подъезде с потолка хлещет вода. Подъезд затопило. Лендлорд уехал во Францию и отключил телефон. Никто не звонит ни в какую службу, потому что ни один сантехник не будет вламываться в дом без разрешения лендлорда. Жильцы ушли гулять. Рубашечная мастерская донт гив э фак. Все вокруг донт гив э фак. А я бегаю всюду с ведрами, и на меня смотрят как на сумасшедшую. Но я всего лишь хочу спасти наше хранилище свечей. Вода грязная. Я в стрессе. Лендлорд выел мне все мозги, чтобы я заботилась о его незабудках, но вот о жильцах он не позаботился. Давай ты приедешь и мы ляжем в воду и умрем (или я сказала что-то другое).

– Пришли видео, – решительно сказала Селин. – Я отправлю его в Париж нашим начальникам Антуану и Франсуа, и пусть они там друг с другом разбираются. Сделай как бы фильм про воду.

Я сняла и прислала Селин фильм про воду. Это был немножко фильм про Нью-Йорк и безразличие. Мой магистерский тезис и его презентация отчасти строилась вокруг хайдеггеровского indifference to being, и вот сейчас я наконец-то наблюдала это своими глазами: indifference, indifference. Все нами озвученное рано или поздно прольется на нас коричневым дождем. Amber rain is beautiful but wrong.

Я съела еще штук пять пирожных и поняла, что еще полчаса – и откупорю бутылку вдовы Клико (тут ее называют «вэ-вэ»), которая непонятно что делает у нас в холодильнике.

Ко мне в бутик заглянул рубашечный дед и помахал рукой.

– Ты можешь проплывать в туалет, если тебе надо, через нашу мастерскую! Подъезд уже затопило!

– Кто-нибудь позвонил хоть куда-нибудь?

– НИКТО НИКУДА НЕ ЗВОНИЛ, ЛЕНДЛОРД ВО ФРАНЦИИ! – напомнил мне дед и вышел во дворик, присев на нашу скамеечку.

Вокруг скамеечки кипела веселая итальянская уличная жизнь, типичная для Нолиты, – ко внуку, молодому отцу, на работу пришла жена, молодая мать, они по очереди кормили розового итальянского младенчика из бутылочки (возможно, бутылочки с вдовой Клико), потом прибежали подружки жены с раскладными пляжными стульчиками, достали дымящий сухим льдом лимонад и пузырьковое розовое вино из хрусткой льдистой сумки для пикника. Ах, лето на Елизаветинской улице в Сохо под томными сетчатыми липами, как ты прекрасно и недосягаемо! Я возвращаюсь в бутик, включаю кондиционер, выключаю кондиционер, съедаю еще три пирожных, выхожу в подъезд, хватаю ведра и выливаю мрачные воды в унитаз. С улицы на меня странно смотрят.

– Пожалуйста, – говорю я молодому отцу. – Потоп как бы прямо у вашей двери. Давайте вы раз в пятнадцать минут будете выносить ведро. Вам же ближе.

Молодой отец улыбается, вокруг его лучистых глаз летают маленькие, сахарные липовые мушки. Лето, жара, сиеста. Хохот, сладкий лимонад, уличный пикник. Похоже, катастрофа происходит только в моем мире. Крошечный коричневый ручеек сбегает по ступенькам подъезда и бежит по направлению к лендлордовым незабудкам: можно и не поливать.

Ближе к вечеру объявился супруг дамы со второго этажа, финансист, в прошлом сантехник – он довольно быстро перекрыл воду и наделал дырочек в потолке, через которые вытекло все, что не вытекло раньше. Под дырчатый и страшно трипофобный новый потолок он подставил гигантский мусорный контейнер.

– Нормально все, видите! – бодрым рабочим голосом объявил он. – Будем жить!

– Что сказал лендлорд? – спросила я. – Это же надо как-то чинить…

– ЛЕНДЛОРД ВО ФРАНЦИИ! – захохотал финансист, в прошлом сантехник. – МЫ ВСЁ САМИ.

В эту секунду я осмыслила эгрегор супермена как одну из американских добродетелей. Вот он, супермен. Это обычный простой человек, который вдруг берет на себя функцию ОТВЕТСТВЕННОСТИ и мгновенно преображается, взмывая в золотистый закат. Никто не хочет ни за что отвечать. Это, кстати, важная штука про Нью-Йорк, как мне кажется – тут каждый отвечает только за то, к чему он прикреплен как функция. Если начать хотя бы мысленно отвечать за все остальное, мгновенно невротизируешься (и становишься как я). Поэтому никто ни за что не отвечает даже перед лицом глобальной катастрофы (ну вот, я начала писать о том, как устроен Нью-Йорк, и явно же вру! недостоверное наблюдение! неточность!).

Перепутала все цифры в финальном отчете, пришла домой с пакетом тайской еды. Дома было ужасно жарко и по квартире летал огромный, замедленный, серовато-графитный круглый овод диаметром с мое запястье. Как будто мы с оводом поменялись биологическими скоростями: я – быстрая, жужжащая и сверхскоростная, а он – медленный, вязкий, тяжелый, как в кошмарном сне неторопливо летящий сквозь напряжение и электричество воздуха мне прямо в слезу янтаря, прямо в глазную прохладу.

Хорошо, что у этой подмены есть и некоторые очевидные плюсы, но я не могу сейчас об этом.

Пришла на работу спустя несколько дней, а наш трипофобный дырчатый потолок – обвалился. Не в самом магазинчике, конечно, а в примыкающем подъезде, где туалет и склад. Видимо, вся течь осталась внутри дома и со временем потолок размок и упал с утра прямо в коридор. Где-то три квадратных метра потолка упало и всюду рассыпалось красивыми слоями, и при взгляде вверх даже стало понятно, как устроены дома в Сохо.

Селин написала, что хочет приехать немножко перебрать склад, и поинтересовалась, капает ли все еще водичка с потолка.

Я ответила: «Нет, уже не капает, потому что упал сам потолок».

Селин – человек железной выдержки, ее ничем невозможно вывести из себя. Но тут она впервые за те полтора года, что я ее знаю, написала: OMG!

Мы разбирали завалы в подъезде, рубашечные мастера снова смотрели на нас с легкой оторопью и брезгливостью – потолок упал в полуметре от входа в их мастерскую, где швейные феечки меланхолично пристрачивали оборочку к рукаву. Но им пофиг – лендлорд во Франции, на Лазурном Берегу, в Ницце!

Нам немного помог глухонемой темнокожий старик, который иногда убирается в коридорах дома (может, он и не глухонемой, а просто ненавидит нас и не хочет с нами общаться, я его отлично понимаю и не обижаюсь), а после этого сидит на крыльце с огромным косяком и задумчиво курит какой-то забористый стафф, от чего у меня потом панические приступы. Старик уложил обломки в черные пакеты и выволок их на улицу. Подумав, положил сверху табличку рубашечной мастерской о том, что у них скидки. Веселые прохожие тут же насыпали поверх этой инсталляции банановых кожурок, корочек от пиццы и пластиковых стаканов, прилетели эти круглые серые медленные мухи, которых я ненавижу, началась какая-то отдельная жизнь, точнее, послесмерть потолка.

В магазин между тем постоянно прибегают веселые студенты и спрашивают:

– Вы знаете, что про ваши свечи говорил в своей выпускной речи для одного из университетов сам Дэвид Седарис?

Дэвид Седарис – один из любимых нью-йоркских писателей, его добродушные смешные эссе публикуются почти в каждом номере «Нью-Йоркера». Мы с Селин и Матильдой проверяем информацию: это правда!

Решаем прислать Дэвиду Седарису несколько свечек бесплатно в благодарность. Пока их не размочило бесконечным потопом.

Cелин призналась, что скоро уедет обратно в Париж насовсем и что у бутика будет другой менеджер. Какой – пока непонятно. Компания находится в поисках нового кандидата.

– Я бы тебя порекомендовала, но ты же писатель, – говорит Селин. – Я сама понимаю, что ты не хотела бы такую работу. Я за пять лет тут чуть с ума не сошла с этими клиентами. Хорошо, что ты иногда у меня перехватываешь этот ад. Хорошо, что ты работаешь тут только три дня в неделю. Иначе ты бы умом двинулась. Я уже почти двинулась. Господи, как хорошо, что мы уезжаем! Приезжай потом к нам в гости в Париж!

По поводу отъезда Селин решили разобрать бэкстейдж, который слегка захламился.

Обнаружили захиревший ящик восковых камей в коробочках – все с запахами, которые уже неактуальны. Выбрасывать на помойку восковые парфюмерные камеи с профилем Мадам Де Помпадур – непростительная практика, поэтому мы придумали гостеприимно выставить наружу антикварный столик, поставить на него гигантский венецианского стекла фирменный стакан из-под свечи формата Интермеццо и подарочно наполнить его восковыми камеями «Звездочка» (надо сказать, они и правда пахнут бальзамом «Звездочка», что удивительно), также разложив рядом буклеты и зажжа (зажжа под хвост попала! моя русский расслоение!) свечу в качестве заманухи – небось пойдет покупатель!

И пусть покупателей в последние дни очень мало, восковые камеи имеют успех – только что над ними зависли две азиатские девочки и колдовали там около пятнадцати минут, долго что-то выбирая тонкими длинными пальцами. Когда я вышла, я увидела, что они забрали почти все камеи – оставили только те, у которых были мятые коробочки. Мне-то что, я новых насыплю.

Вообще, ощущение сейчас такое, как будто мы кормим птичек. Ой, ой, сейчас синички прилетят.

Три туристки, все – в очках, уже 10 минут копаются в восковых камеях, нюхают каждую из них, выбирают. Я не знаю, стоит ли мне выйти и сказать, что все камеи одинаковые.

Одна женщина заходит и спрашивает:

– Это бесплатно?

Я:

– Да, бесплатно.

Счастливая, возвращается наружу. Продолжают выбирать. Забрали где-то половину.

Хороший прохладный летний день, плюс 23, тихие комарики вьются у ног, клиент из Пенсильвании в гневе присылает нам обратно белую свечку «Тоскана», требуя, чтобы ему ее обменяли на другую такую же, потому что эта не пахнет совсем; я засовываю в бракованную свечку нос, чуть ли не задыхаюсь от запаха тубероз и ванили и пишу Селин сообщение:

«Я понимаю, что это звучит как одна из серий „Доктора Хауса“, и в целом мне невероятно жаль, но у меня есть небезосновательное подозрение, что у нашего клиента из Пенсильвании – опухоль мозга».

Вот, вот мое предназначение, вот что я умею: диагностировать опухоль мозга по возвратам.

Надеюсь, в арт-резиденции, которую я недавно выиграла, мне назначат домик, где жил и творил Оливер Сакс[4].

Cуббота, много туристов. Заходит девушка, хватает новые свечи-столбики «Шестое чувство» (они видят мертвых людей), потирает пальцами, с интересом нюхает пальцы.

Я:

– Извините, пожалуйста, это не ароматические свечи, а декоративные.

Девушка (задумчиво):

– А почему тогда они черные?

Даже не знаю, что сказать.

Пришла Селин, притащила в холщовом мешке каких-то мирровых и оливковых кустов, чтобы посадить их в нашу мини-клумбу вокруг дерева.

– Ты же знаешь, Селин, что вечером на оградку клумбы кто-то обязательно сядет толстой жопой, – вздохнула я. – И уничтожит оливковый куст, который ты только что посадила. И бросит в клумбу сраную бутылку из-под виски «Дикая Индюшка». Это происходило уже раз пять этим летом.

– Да, – сказала Селин. – Но это не значит, что я не должна сажать оливковый куст. Все cошли с ума и ведут себя как сволочи, одна я буду сажать оливковый куст, понимаешь? Я уеду, а оливковый куст будет расти. Пока его кто-нибудь не уничтожит.

Ее руки были в земле. В коридоре соседнего подъезда молдавские рабочие приделывали к верхним сводам помещения новый потолок. Я подивилась: новенький потолок был мягким, как зефир, и тек на пол куда-то мимо рук молдавских рабочих. Кое-как затвердив потолок (в подъезде кисловато пахло зубными врачами и новенькими пломбами), они вдвоем пошли купаться в туалетную комнату, как-то умудрившись принять совместный душ из крошечной раковины.

Тем временем звонок:

– Здравствуйте. Я недавно прилетел из Парижа. Я там купил вашу свечу «Прекрасная маркиза». Я живу в Калифорнии. И свеча мне не понравилась. И я хочу обменять ее по почте в вашем магазине в Нью-Йорке на ту, которая мне понравится. Только вы мне ее должны выслать на мой итальянский адрес.

Вот это я понимаю – think globally.

Выкладывать наружу бесплатные камеи оказалось интересным занятием. Если выложить разные камеи – люди очень долго выбирают, какую именно бесплатную камею они хотят взять. Если выложить одинаковые – люди не менее долго выбирают, какую именно бесплатную камею они хотят взять. Потом понимают, что все камеи одинаковые, – и тогда с облегчением берут не меньше трех. В случае разных камей берут только ту, которую выбрали.

Мужчина подходит к ряду с тремя десятками ароматических свечей, смотрит на этикетку одной из них, переворачивает. Я называю таких клиентов «перевертоц»: они всегда все переворачивают. Нюхает свечку. Смотрит на этикетку второй, переворачивает ее. Потом берет свечку и переворачивает. Так он переворачивает буквально каждую этикетку. На обратной стороне каждой этикетки – пустота. Нигде ничего нет.

В конце концов он заглядывает под каждую свечу и переворачивает каждую этикетку. Больше переворачивать нечего.

С болью на лице задает вопрос:

– А сколько стоят эти вот зеленые свечи?

Да ладно, вот еще можно канделябры попереворачивать, рекомендую.

Жизнь начала подсовывать совершенно нелепо, плохо прописанные сценарии: скажем, у входа в магазинчик встречаются азиатская девушка и белый дедушка в соломенной шляпе, похожий на старика Хоттабыча, – видимо, они давно знакомы: спрашивают друг друга, как дела, а потом начинается плохо прописанный диалог. Я подрабатываю сценаристкой, и у меня бы такой диалог не приняли точно.

– Почему вы в вышиванке, это же украинская национальная одежда, и вот шляпа украинская на вас, и пояс, вы украинец?

– Да, я этнический украинец и вот сейчас понял, что мне надо это подчеркивать, вот и хожу в вышиванке.

– Вы понимаете русский? (Девушка спрашивает это на чистейшем русском.) Так мы, получается, на русском можем с вами разговаривать, с ума сойти, правда?

– Не совсем хорошо понимаю, немножко разговариваю, но с акцентом. (Дедушка отвечает это на чудовищном русском.) Я совсем недавно начал учить русский и украинский.

– У вас отлично получается! (Уже на английском.)

– Выходит, твое имя – Камилла – на самом деле другое, ведь это не русское имя?

– Да, на самом деле меня зовут Катерина, но я всегда представляюсь Камиллой, ведь никто не выговорит Катерина.

– Но раз уж я учу русский, я вполне могу выговаривать Катерина, смотри вот: Катерина! Давай я теперь тебя буду называть Катериной, хорошо?

– Конечно!

– Пока, Катерина, хорошего дня!

В магазин со свечками пришел Говорливый Балканец – выглядел он как персонаж раннего Кустурицы: загорелый, подкопченный, весь в золотых цепочках и с золотым зубом; возможно, это какое-то ментальное порождение румынских рабочих с соседней стройки: они периодически сваливаются с лесов, звучно матерясь по-русски, и сидят на нашей скамеечке, перезваниваясь с тетушками и женами. Балканец был говорлив, вел пространные беседы о парфюмерии на очень плохом английском, возможно, это был small talk (хорошо тратить деньги на хорошие дорогие вещи, правда? я вот обставил квартиру и обязательно куплю в нее приятные комнатные духи! да, свеча стоит немало, но зато это же «маеш вещь», да! реально же вещь! а эту стекляшку вы тоже продаете? а что это за стекляшка? а когда вы ее продаете, вы ее как именно заворачиваете и во что? а свечка, когда вы ее продаете, она в коробке? а как выглядит коробка? а я не люблю резкие запахи, вы же понимаете, как это, когда резкий запах – ну вот не нравится, а нравятся помягче, поспокойнее. легенький такой чтобы запах, деликатный. вот не такой, чтобы цветами резко, а поспокойнее. да, трудно сейчас выбрать запах), но через сорок минут я в какой-то горячке поняла, что это, наверное, цыган из стереотипов – и он, раз уж является порождением стереотипов, будет меня грабить. Мне стало интересно, как именно он собирается это делать – может быть, просто застрелит меня за кассой? Вот было бы клево! Правда, в нашей кассе всегда ровно триста долларов – какая-то глупая сумма, чтобы за нее умирать. Может быть, я ему просто сразу отдам деньги – и все?

Параллельно со мной вели ожесточенную переписку коллеги из разных уголков Нью-Йорка и Парижа – оплатите инвойс! пришлите прейскурант!

«Селин, – написала я Селин. – Мне пришел какой-то инвойс, который хер знает вообще как оплачивать. Я не могу в него вчитаться, потому что в магазине уже почти час какой-то говорливый человек цыганской внешности, прости меня за р-понятие, которое просится здесь как мой определитель, потому что я ромского человека называю цыганом. Но пойми! Я нервничаю! У меня началась паранойя, хотя ты, конечно, будешь смеяться. Тут явно что-то не так. Может быть, он подаст на нас в суд за что-нибудь, как недавно подали на нас в суд бухарские евреи-колясочники из Квинса, которые на самом деле только притворились инвалидами? Пытаюсь понять, за что тут можно судиться. Может, за то, что я не уделяю ему внимания – он целый час задает тупые вопросы и требует постоянно с ним общаться, но я отвечаю на кучу писем и на телефонные звонки, а еще я делаю посылки. Ну, или он просто собирается меня убить, тогда я на всякий случай прощаюсь с тобой, хорошего тебе возвращения домой в Париж».

– А вот это зачем вы используете? – цыганский барон уже катился ко мне, будто на колесиках, с медными канделябрами на паучьих тонких лапках.

Мне тут же пришло письмо с еще одним инвойсом, а также письмо из редакции местного районного журнала «Нолита, огонь моих чресел», сообщившее, что ко мне вот-вот придут за восковым Наполеоном для фотосъемки и чтобы я тщательно упаковала Наполеона, иначе в тридцатиградусную жару бедняга распадется на плесень и на липовый мед (и распадется же, это не метафора).

– Простите, пожалуйста, – сказала я цыгану. – Я тут вообще одна в магазине (черт, зачем я это сказала! теперь он точно будет меня грабить!), и я работаю за троих. Я отвечаю за посылки. Я отвечаю за телефонные звонки. Я отвечаю на письма, которые приходят менеджеру, потому что у нее сегодня выходной. И я не могу решительно совсем уделять вам столько внимания, сколько вам нужно. Я прошу прощения, что не целиком с вами весь этот час (вдруг он таки решит судиться, потому что в магазине все такие невнимательные и грубые?), но тут просто вал работы и я одна на всех. Вот прямо сейчас ко мне придут люди из редакции журнала, и я должна подготовить им Наполеона – поэтому я отвлекусь сейчас и буду паковать Наполеона, а они придут вот-вот. Люди придут. С минуты на минуту. Придут люди, понимаете?

(Уходи, если ты собрался меня грабить, вот люди же придут сейчас.)

Я даже взяла воскового Наполеона с полочки и начала им жестикулировать. Вы когда-нибудь жестикулировали Наполеоном?

– Не волнуйтесь, – сказал Говорливый Балканец. – Вы прекрасно ко мне отнеслись и уделили мне внимание, которого я даже не заслужил. Мне вообще мало кто в этом городе уделял столько внимания, сколько вы в этот час. Да и что уж. И в жизни мне тоже внимания мало кто уделял столько, вот как вы. Все люди одиноки, умирают одни, рождаются одни, все преходяще. Внимание, слово доброе, кошке приятно. Вы добрая женщина и всяких прочих женщин добрей точно, а в мире без доброты плохо, тревожно, одиноко, одиноко без доброты. Нигде и никто ко мне не относился хорошо и гонения всюду. Время и теплота, уделенные вами в мою сторону, не забудутся мной никогда, как я могу обвинить вас, вы хороший человек, я понимаю, вы добрый человек и порядочный, просто у вас много работы и вы очень устали, вы же правда так устали от всего?

Я положила Наполеона на спину и начала медленно-медленно бинтовать ему шею рулоном бумажных полотенец, как будто у Наполеона из сонной артерии медленно-медленно хлещет жидкий воск.

Только после этого Говорливый Балканец растворился, и в магазин пришла восхитительно глупая девица-интерн, которая сказала, что ей надо что-то забрать не знаю что. Я вручила ей перебинтованного Наполеона, и девица с Наполеоном убежали.

Мужчина в очках в футболке с надписью «Орегон».

– Здравствуйте. Я турист, и я ничего тут у вас не понимаю. Подскажите мне, где тут какой-нибудь суперкрутой ресторан. Просто офигенный! Чтобы там была не слишком изысканная, но отличная еда. Чтобы вот сесть – и отдохнуть. И чтобы запомнилось, что я был в крутом ресторане.

– Да тут везде рестораны с хорошей едой. Я не уверена, что могу прямо что-то рекомендовать, это же все индивидуально. Но итальянских ресторанов тут, скажем, полно.

– Я тоже слышал, что в Маленькой Италии отличные рестораны – но тут же одни бутики, блин! Всюду бутики! Где вы тут едите?

– А вы выйдите вот туда прямо (показываю) и направо на улицу Шелковичную – и по ней просто пойдите вниз, на юг. Бутики постепенно растают и пойдут рестораны. Я не знаю, крутые ли, но выглядят довольно круто. В них сидят люди со счастливыми лицами. Наверное, там вкусная еда.

– Шелковичная – это где?

– Вот смотрите: туда прямо (показываю) и потом сразу направо (показываю рукой направление). И там (показываю) просто идите прямо вниз (показываю), и будет множество ресторанов!

Мужчина (задумчиво):

– А Сохо – это где?

Я:

– Сохо – это мы сейчас в Сохо.

Мужчина (недоверчиво):

– А Маленькая Италия где?

Я:

– Она в Сохо. Смотрите, Сохо – это значит «к югу от Хаустон», и туда вниз (показываю) все будет Сохо, потому что туда вниз (показываю) – там юг. Вот вам туда и идти, на юг. Маленькая Италия и Нолита (она расшифровывается North Of Little Italy – это значит «к северу от Маленькой Италии») – это тоже части Сохо. Так что просто вот идите туда (показываю).

Все это время я показываю рукой в одном и том же направлении – на юг.

Мужчина:

– Спасибо. Спасибо. Вы очень добры. Огромное вам спасибо.

Разворачивается и быстро уходит на север.

Заходит очень красивый готический мужик в кожаной юбке, в его глазах нет зрачков, с ним входят две статные, огромные королевские черные пуделицы в шапках афро.

Готический мужик:

– Как обычно, «Команданте Че»!

Открываю шкафчик со свечками «Команданте Че», нашариваю свечку.

В это время одна пуделица медленно и горделиво, как танцовщица, уходит на бэкстейдж и начинает там разворачивать французскую гренку в фольге, выданную мне в качестве ланча приехавшей в гости мамой.

Вторая пуделица выбегает на середину бутика и неожиданно начинает страшным голосом выть прямо в потолок.

Я роняю свечку.

Готический мужик:

– Клодетточка, почему ты воешь? Матильдочка, куда ты пошла на бэкстейдж? Что мы забыли на бэкстейдже, Матильдочка?

Wait, чувак, я называю это бэкстейджем только в моей голове, и ты это прекрасно знаешь.

Матильдочка выходит с бэкстейджа. Моей души здесь нет, Матильдочка, не ищи.

Оказалось, что Говорливый Балканец – это просто очередной сумасшедший с района: видела его всего облитого яркой леденцовой кровью, идущего по Елизаветинской улице и выкрикивающего проклятия в адрес невидимого собеседника.

Естественно, все из своих шоурумов и лавочек повысыпали наружу, стоят, обсуждают, полиция опять же всех утешает, красиво стриженные собаки испуганно пьют липкую тягучую воду из пластмассовых черных ведерок. Выясняется, что Говорливый Балканец регулярно устраивает такое. Я и мой свечный храм, кажется, – единственное место, где он внятно коммуницировал. Теперь понятно, почему он сказал, что никто еще не был с ним так добр.

Я тут же вспомнила, что еще одна наша районная безумица, итальянская мафиозная вдова лет восьмидесяти, которая регулярно вызывает скорую, пожарников, газовиков и полицию, потому что ей что-то чудится, периодически заходила ко мне и вполне нормально беседовала о жизни – пару раз, впрочем, сбиваясь на тему слежки соседей за ней (также она мимоходом упомянула, что мексиканцы из «Кафе Хабана» держат в подвале нелегальный бордель для развозчиков ледяных глыб и авокадо, но тут уже она может быть права, это ведь Нью-Йорк). Видимо, что-то такое со мной или свечным храмом, что в моем присутствии местные сумасшедшие ведут себя как абсолютно нормальные люди.

Веселый молодой человек со свежим утренним лицом, в полосатой футболке.

– Шел мимо, дай, думаю, зайду. Какая красотища-то! Это Франция? Все французское? Надписи на французском, и я сразу подумал: о, Франция! Мода! Шик!

– Да, это французский бутик свечей.

– Свечей? Я правильно расслышал, свечей?

– Да, свечей.

– С ума сойти. Французские свечи! Это небось шик! А что такое во французских свечах есть, что они продаются тут, в Америке? Зачем в Америке французские свечи? Что в них такого привлекательного для американцев?

– Очарование Старым Светом.

– А в чем разница между французскими и американскими свечами, вот вы можете сказать? Вот в Америке продаются французские свечи, их же зачем-то покупают. В чем главное отличие?

– Я не очень много видела американских свечей, и мне трудно сказать. Я знаю Янки-Свечи. Они есть у всех. А эти – очень индивидуальная штука. Это самый старый свечной бренд в Европе.

– Оооо, самый старыыыый! Французские короли, вся эта фигня! Ну конечно, вы, французы, этим ужасно гордитесь! Небось у вас все связано с королями! Вот, скажем, это: чей тут портрет? Это французская королева? Да?

(Показывает на восковую камею с портретом Мадам Де Помпадур.)

– Да.

– Вы это специально мне говорите, чтобы я наконец-то отъебался?

– Да.

Заходят пожилой итальянец и молодой азиат в платье. Долго нюхают свечки и тихо ссорятся шепотом.

Итальянец:

– Что у вас есть для пляжа?

Я:

– Пляжа? Это, типа, для пляжного домика в Хэмптонс?

Итальянец:

– Именно. Для нашего пляжного домика в Хэмптонс.

Я:

– Свеча «Корсика», она же «Фиговое дерево» очень хороша для пляжного домика.

Итальянец:

– Свеча «Корсика» уже есть в нашем пляжном домике.

Я:

– Тогда свеча «Тоскана».

Итальянец (нюхает свечу «Тоскана»):

– Прелестно! Мне очень нравится! Сколько она стоит?

Азиат:

– Мне не нравится свеча «Тоскана».

Я:

– Сто пятьдесят долларов.

Итальянец:

– Прекрасная свеча! Что ты имеешь против «Тосканы»?

Азиат:

– Ненавижу Тоскану!

Итальянец:

– Ну давай купим свечу «Тоскана», чего ты в самом деле?

Азиат:

– Терпеть ее не могу. Аж тошнит, когда на нее смотрю.

Итальянец:

– Хорошо. Извини.

Уходят. Не будет свечи «Тоскана» в пляжном домике в Хэмптонс.

Заходит очередная пара мужчин, оба в льняных пастельного цвета рубашках. У одного в руках букет фуксиевого оттенка цветочков.

Один из мужчин:

– Нам нужна коробочка разноцветных маленьких свечек-палочек. Да, спасибо. Я сам выберу. Да, две фуксии, две розовые, две персиковые. Нет, я сам в коробочку их положу, я знаю, как я хочу их расставить там.

Я:

– Это кому-то подарок? Так мило. По цвету совпадает с цветочками.

Мужчина:

– Мы вообще-то вчера должны были купить. Но вы были закрыты.

Я:

– Почему закрыты? Мы открыты в пятницу.

Мужчина (укоризненно):

– Вы были закрыты на обеденный перерыв с часу до двух. Это было, честно скажу, очень так себе. Мы пришли в наш обеденный перерыв – а у вас тоже обеденный перерыв. Считаете, это в порядке – закрыться среди дня?

(Второй мужчина меланхолично выбирает свечи Мадлен, приставляя один цвет к другому и наблюдая, как они сочетаются.)

Я:

– Мне очень жаль. Моя коллега вышла на обед.

Мужчина:

– Это было плохо. Мы были разочарованы.

Я:

– Мне жаль. Видите сами, у нас тут только один человек работает в бутике, а не два, как всюду в этом районе. Может быть, владелец бренда так экономит. И когда нам нужен перерыв на обед – магазин приходится закрывать. Жалко, что вы пришли, а тут было закрыто.

Мужчина:

– Это очень глупо – закрываться на обед, когда у всех людей обед!

Я:

– Обычно хочется на обед, когда обед у всех людей, это же нормально.

Мужчина:

– Но у вас покупают именно те, кто вышел на обед! Вы обязаны быть в магазине в обеденное время!

Я:

– Мне жаль, что так вышло. Но вы же сами понимаете. Бывают ситуации, когда вам ПРОСТО НЕОБХОДИМО СРОЧНО прямо сейчас сделать перерыв!

Мужчина:

– Да. Понимаю. Это случается. Особенно с людьми вашей культуры и национальности. Вы, французы, всегда так делаете. Понимаете, о чем я?

Отходит к своему товарищу и болтает с ним на французском. Трактовать это я не берусь.

Женщина в белой блузке с холодным кофе в руках долго изучает бесплатные камеи, нюхая каждую. Через минут десять выбирает две, которые ей понравились больше всего (все счастливые камеи пахнут одинаково). Заходит в бутик:

– Расскажите, как их использовать? Это мыло?

– Нет, это восковые камеи. Они кладутся в этот фонарик-лампу на фарфоровую тарелочку, а внизу там – чайная свечка, которая горит и плавит камею. И она издает чудесный запах, пока плавится. Но даже если у вас нет фонарика, чтобы ее расплавить, камею можно положить в ящик стола или клозета, и она будет прекрасно пахнуть.

– А сколько стоит фонарик?

– Триста пятьдесят долларов.

– Так дорого?

– Ну, это целый красивый набор в коробке, туда входит несколько разных пахучих камей, а еще чайные свечки.

– А чайные свечки тоже пахнут?

(Задумываюсь.)

– Нет, не пахнут. Они же чтобы подогревать камеи, которые пахнут.

– То есть чайные свечки не имеют запаха?

– Да, они без запаха.

– Понятно. Спасибо.

Уходит.

В бутик заглядывает красивый турецкий мальчик. Это Ферхан.

Ферхан:

– Что, не получилось сделать продажу? Это ты зря. Я бы вот точно ее убедил купить фонарик. Ты просто не умеешь делать продажи. Бедная ты бедная. Прозябаешь в этом бутике.

Я не очень понимаю, как на это реагировать

Произошла катастрофа.

Селин уехала во Францию насовсем, а новый менеджер превратился в казуара и сбежал ровно-ровно в тот день, когда он должен был приступить к исполнению своих обязанностей.

Нетрудно угадать, на кого лавочку-то оставили. Но что мне делать?

– Потерпи немного, – сказало французское начальство. – Мы понимаем, что у тебя нет опыта менеджмента. Мы и не просим тебя работать менеджером бутика. Просто временно побудь исполняющей обязанности менеджера, хорошо? Мы повысим тебе зарплату на целых два доллара в час.

– У меня еще журналистика, и я осенью еду в арт-резиденцию дописывать книгу…

– До осени мы точно найдем нового менеджера, не переживай! Это временно!

Конечно же, я согласилась. Все в этой жизни временно.

– Так и я однажды стала менеджером бутика, – задумчиво ответила мне Селин уже из Парижа, когда я объяснила ей ситуацию. – Тоже временно взяла на себя обязанности! Осторожнее там!

Куда уж осторожнее.

Вечером в бутик снова заглядывает красивый турецкий мальчик. Я уже стала его узнавать.

– Привет, Ферхан! – говорю я.

– Я слышал, Селин уехала насовсем в Париж, – говорит Ферхан. – Ой беда, бедная ты бедная. Заставят тебя теперь бесплатно всю ее работу делать, я точно знаю. Всю душу тебе вымотают. Ужасная компания. Никогда не хотел бы на нее работать.

Тем же вечером через Селин я выясняю, что Ферхан подавался на должность менеджера бутика, но ему отказали.

Женщина с очень дорогим лицом, в джинсовой рубашке:

– Зачем я сюда зашла? Зачем я вообще тут? Кому нужны эти свечи?

Я (приветливо):

– Показать вам нашу коллекцию? Вот, можете понюхать бестселлер – «Марокканский мятный чай».

Женщина:

– Я думала, что ваш бестселлер – «Команданте Че»!

Я (с уважением):

– О, вы разбираетесь. Да, это бестселлер, но больше на зиму. Летом все покупают «Марокканский чай».

Женщина (нюхает «Марокканский чай»):

– Зачем вообще людям свечи? Вот как это так – купил свечу, и что? Я понимаю – духи, например. А свеча – это как? Фу, ужасный запах.

Я:

– Это все индивидуально, но вы это и так знаете, наверняка.

Женщина (нюхает свечу «Жизель»):

– Хорошо, тогда объясните мне, почему «Жизель» такая удушливо-мускусная?

Я (удивленно):

– Она вообще не удушливая! Из всех цветочных запахов, что у нас есть, она самая легкая, вы что. Я обычно всем говорю: если вы хотите цветочную свечу, но полегче, – берите «Жизель»!

Женщина (недоверчиво):

– Да?

(Подходит к свечам «Тоскана» и «Перченая роза», нюхает.)

– Я вообще что-то не различаю запаха. Они не пахнут. Можно я вынесу наружу их, чтобы понюхать?

Выходит наружу со свечой «Перченая роза», нюхает, кривится. Возвращается, берет свечу «Тоскана», выносит ее наружу, нюхает, кривится.

– Ужасно, мне не нравится. Совсем не нравится. Не понимаю, как люди это покупают.

(Подходит к свече «Жизель»):

– А вот «Жизель» мне начинает нравиться. Странно. Она же такая мерзкая.

Я:

– Ну, не такая уж и мерзкая, ну.

Женщина:

– Я ее купила в «Бергдорфс». Она была мерзкая.

Я (изумленно):

– У вас уже есть свеча «Жизель»?!

Женщина:

– Нет, уже нет. Я понюхала ее в «Бергдорфс», и мне понравилось. Я ее купила. Потом я принесла ее домой и поняла, что она пахнет отвратительно, когда горит. Точнее, я пожгла ее немного и поняла: я ее ненавижу. И вернула ее в «Бергдорфс». Поэтому у меня ее уже нет.

Я (с уважительным ужасом):

– О.

Женщина:

– Но знаете, я вот сейчас нюхаю ее и думаю, что, может, я и зря ее вернула. Может быть, я куплю ее снова…

Я (испуганно):

– Если вам не понравилось, какая она, когда горит, лучше не рисковать. Парфюмерия – это тонкая и индивидуальная вещь, особенно для таких чувствительных и разбирающихся людей, как вы. Лучше держаться первого впечатления.

Женщина:

– Но теперь мне кажется, что мне симпатичен этот запах! Может, я зря ее вернула. Я думаю все-таки ее купить. Я попробую ее снова зажечь дома, и, если мне не понравится – тогда окончательно уже верну.

Я:

– Я бы на вашем месте попробовала другую свечу.

Женщина:

– Да я вообще не понимаю, зачем эти свечи нужны. Зачем мне еще пробовать.

Я:

– Парфюмированные свечи – это роскошное украшение дома.

Женщина:

– Я вот не понимаю, почему все так любят свечки бренда «Дуэт» (это наш конкурент). Все просто с ума по ним сходят. А на мой взгляд, они простецкие, какие-то быдло-свечки прямо. Пахнут магнолией и жирным воском, вот и всё. А вот ваши свечи – целое парфюмерное пиршество, такие сложные комбинации, столько ингредиентов. Совершенно другое дело.

Я:

– Да, это правда. Французы предпочитают наши свечи. «Дуэт» – это экспортные свечки для американцев. Они предпочитают простенькое.

Женщина:

– Да, я точно куплю свечу у вас. Ваши свечи – это лакшери. Я рискну и снова куплю «Жизель»!

Я (белея лицом):

– Хорошо, я сейчас вам ее принесу…

Женщина:

– Нет, я не буду ее покупать тут, я что, дура. У меня есть баллы в «Бергдорфс». Я куплю ее в «Бергдорфс». Спасибо вам за ваше время и консультацию!

Господи, пронесло.

Взволнованный азиатский парень всматривается в восковой бюст девочки Луизы.

– Скажите, а Стефани у вас есть?

Я (непонимающе):

– Стефани?

Парень:

– Не важно. Не важно. А кто есть? Какие имена? Вот тут написано: Луиза. Я подумал, может, и Стефани есть?

Я:

– Стефани нет.

Парень:

– А кто есть?

Я:

– Ммм. Ну вот есть Мария-Антуанетта. Вот Наполеон, известный очень бюст. Вот Людовик Четырнадцатый. Вот мальчик Александр. А эта вот – на кого вы показываете – да, это девочка Луиза. Но они не селебрити вроде Наполеона. Кажется, это дети одного известного парижского архитектора, который позировали скульптору в восемнадцатом веке.

Парень:

– Понял. А такое же, но со Стефани есть?

Я:

– Не очень понимаю. Это все, что у нас есть.

Парень:

– Что у вас есть в розовом?

Я:

– Мария-Антуанетта есть розовая, есть Луиза розовая.

Парень (тычет пальцем в Луизу):

– Вот ее. В розовом. И заверните как подарок. И напишите: Стефани.

Селин, что ты наделала!

Теперь я продаю свечи в бутике где-то 5–7 минут в день, а остальное время занимаюсь всякими дивными вещами как единственный человек, отвечающий вообще за всю эту параферналию. Я была продавец-консультант, а теперь я менеджер! А ведь я между тем ни то ни другое!

Долго-долго звонит телефон, пока я и пиарщица Матильда все в мыле подготавливаем 15 сундуков мертвеца с продукцией нашего и дружественного нашему бренда для огромной пресс-презентации на следующей неделе. Как обычно, не находятся нужные штуки, потерялись ножницы, ручка «Паркер» провалилась в плинтусовый ров, в ящиках, собранных польскими рабочими стеклянного завода в Лодзи, с которым мы сотрудничаем, лежит не то и не так, розовые палочковые свечки Мадлен падают на пол и разбиваются (и я застываю у компьютера: а как убрать разбитые свечки из инвентаря? мне объяснили, как деинвентаризировать вещи?), около входа азиатский мальчик фотографирует азиатскую девочку, а она орет на него и бьет его по шее зонтом: плохо сфотографировал. Матильда роняет какой-то ящик и матерится. Я беру трубку.

– Здравствуйте! Я из компании Yelp! Меня зовут Мэтт. Я бы хотел рассказать вам о том, какие прекрасные возможности открываются у вашего бизнеса при помощи нашего сервиса – ведь вы наверняка подозревали, что более эффективное использование сетевых инструментов и приложений часто рационализирует продажи и наплыв потенциальных покупателей!

Я (на автомате, испуганно):

– Что, у нас что? У нас что, нет аккаунта в Yelp? Чё? Мы с вами не работаем, что ли?!

Мужик:

– Конечно же, у вас есть аккаунт в Yelp уже три года как! Я поэтому вам и звоню, ведь ваш аккаунт недостаточно рационализирован и благоустроен – мне показалось, что как лакшери-компания, одна из редких и ведущих лакшери-компаний Северной Америки, вы были бы заинтересованы в более эффективном продвижении вашего бренда в рамках нашей супергибкой программы эффективных рекламных объявлений. Смотрите, как это работает…

Я:

– Стой, стой, мужик. Погоди. Объясни, у нас что-то не так?

Мужик:

– Смотрите, летом, как правило, увеличивается наплыв покупателей, но в основном это туристические массы, которым при помощи нашей эффективной рекламы мы могли бы более оптимизированно показывать бутики вроде вашего – это наша новая программа, которая бы в облегченном режиме устроила вас как рекламодателя и…

Я:

– Мужик, стой. Я в аду. Я ничего не понимаю. Просто скажи – У НАС ПРОБЛЕМЫ С АККАУНТОМ?

Мужик:

– Нет, я просто хотел бы вам рассказать про нашу новую программу, которая…

Я:

– Так нет проблем? Слушай, я не могу сейчас говорить. Это какая-то тягомотина, и она не связана с тем, что я делаю в этом магазине.

Мужик:

– Тогда не могли бы вы дать мне сейчас своего менеджера? Я бы хотел рассказать ему о том, как вы могли бы контролировать свой рекламный бюджет, потому что вы идеально подходите под нашу новую программу гибких расценок на…

Я:

– Менеджера нет. Всё. И не будет. Никого нет. Мы в аду. У нас куча дел и проблем, все горит и пылает, меня волнует только один вопрос – НОРМАЛЬНО ЛИ ВСЕ С НАШИМ АККАУНТОМ. Если все хорошо – спасибо, до свидания. Не надо мне этого, я и так в стрессе.

Мужик:

– А когда я могу поговорить с менеджером?

Я:

– Никогда. Его нет. Напишите нам письмо. Может быть, я его передам новому менеджеру. Но я ничего не гарантирую. Простите, у меня нет времени.

Мужик (разочарованно):

– Понятно, спасибо.

Назавтра прихожу на работу и получаю письмо.

«Дорогая Т.! Мне было необыкновенно приятно иметь с вами разговор вчера днем! Я бы хотел рассказать вам про нашу новую программу…»

Удаляю письмо. Лживая тварь. Ну или мазохист, но уже не важно.

Из бойких хроник продавца эта история превращается в тихую внутреннюю драму временного управляющего! Когда ты выполняешь функции менеджера, знаете ли, тут уже не до покупательницы с Верхнего Ист-Сайда, которая звонит побеспокоиться, что ей во Франции свечу «Жизель» НЕДОЛИВАЮТ (я серьезно). Тут проблемы помощнее: срочно отправить в Австралию звонкий ящик битого стекла, в Париже упакованный как нарядные свечные баночки для ароматов сестринского бренда «Помидорка» и «Лаванда», рассортировать шесть огромных новогодних свечей по пяти огромным новогодним коробкам, при этом три из шести свечей не пахнут, это муляжи, так получилось. Контейнер для пресс-презентации застрял на таможне, ящик с новыми комнатными ароматами «Жасмин» и «Мандаринка» помяли портовые грузчики, и теперь это вяленый жасмин и давленая мандаринка – очень новогоднее настроение! – следующий контейнер из Франции надо заказывать уже сейчас, но я понятия не имею, как оформлять таможенные документы и что именно надо класть в контейнер (я не понимаю, что нам может понадобиться в декабре), оливковое дерево за окном таки высохло, также нам нужен флорист для витрин, в медовых сотах завелся пятнистый жук, в пятницу будет жара 100 градусов по Фаренгейту (хер знает что это, но, когда у меня был бронхит и градусник под мышкой это показывал – это означало, что дело дрянь) и нужен второй кондиционер на бэкстейдж.

Ну и, короче, когда приходит тетушка с Верхнего Ист-Сайда и спрашивает: «А почему у вас свечка-столбик не иллюминирует изнутри?», ее хочется обнять и так стоять долго-долго. Я сама столбик и иллюминирую тебе изнутри, милая тетушка. Не уходи, оставь меня чуть-чуть поплавать в океане своих милых спичечных проблем. Я не хочу возвращаться в страну контейнеров и корпоративных закупок.