Читать книгу Харроу из Девятого дома - Тэмсин Мьюир - Страница 13

Чай, пугали, обладал слишком сильным вкусом. По своей воле Харрохак пила только воду. Когда она была совсем маленькой или когда болела, маршал готовил ей воду с сахаром и каплей консервированного лимонного сока в качестве лакомства. Но даже тогда ей приходилось делать перерыв после каждого глотка. Каждый яркий взрыв кислого вкуса во рту то ли доставлял удовольствие, то ли жег язык. Сладость была такой явной, что от нее почти трещали зубы. Эта новая горячая жидкость была на вкус как лесной пожар, в ней чувствовались сгоревшие листья, а слюны во рту совсем не осталось. Харрохак замерла, когда маленький пугающий человек сказал, улыбаясь:

– Может быть, посвященная Запертой гробницы прочтет нам свою молитву?

На нее разом посмотрела примерно тысяча глаз. Внутри себя Харрохак сгорала от гнева, но внешне оставалась безмятежной. Это ее рыцарь, которого видно было со всех сторон огромного мертвенного атриума в доме Ханаанском, открыл рот и завел:

– Молю, чтобы гробница оставалась замкнутой. Молю, чтобы камень никогда не откатили от входа…

Она не поддержала его. Если не подхватить молитву в ту же секунду, лучше уже молчать. Она слушала, как Ортус произносит слова, в которые он вряд ли хоть когда-то верил. В голосе его звучала усталая ненависть к ней и ее народу. В этом гниющем зале стояли самые разные люди, разного роста и вида. Все, кроме трех жрецов, были юны – или относительно юны по меркам человека, привыкшего к своей седой пастве. На них красовались одежды диких цветов, одежды из самых разных тканей, увешанные кучей украшений. Рядом стояли классические конструкты-скелеты, одетые в белое. Она ненавидела, когда кто-то одевал конструктов. Что это за причуда такая, ведь никто не шьет шляпки для молотков? Они провели гостей в холл, роняя на пол что-то белое и зеленое. Люди небрежно топтали эти штуки, проходя под потрескавшимися мраморными арками Первого дома. С некоторым ужасом она осознала, что это растительная материя. Некоторые из собравшихся быстро оглядывались на нее и на Ортуса. Она знала, что выглядит не слишком впечатляюще, что ей дают меньше ее возраста, что унылый огромный Ортус сразу заполняет собой любое помещение, в котором он провел хоть минуту. В их глазах вспыхивало что-то, чего она никак не могла разглядеть своими больными глазами. Ладно. Это можно было вынести. Это была их ошибка, целиком и полностью.

«О тело из Запертой гробницы, – тихо молилась она про себя, – дай ледяную смерть всякому, кто глянет на меня с жалостью, жаркую смерть всякому, кто глянет на меня с удивлением, быструю смерть всякому, кто глянет на меня в страхе».

Когда Ортус закончил, жрецы Первого дома улыбнулись одними губами. Харроу вдруг поняла, что только Первый и Девятый дома знали, что такое ждать чего-то, что никогда не случится. Рыцарь заунывно произнес последние слова:

– Восславим же Владыку Острейшего меча, паутинную тонкость его клинка и чистоту его разрезов.

– Какие древние слова, – сказал гадкий старикашка, которого Харроу будет вечно проклинать под именем Учителя. Он чуть не умирал от волнения. Казалось, он сейчас запрыгает – из-за этого Харроу чувствовала мрачное уныние.

– Классический текст, который многие годы не звучал в этом Доме. Как мне отблагодарить тебя за это, Ортус из Девятого дома?

– Молись, чтобы однажды мои кости заключили в Анастасиевом монументе, куда не проникает даже призрак света, – ляпнул Ортус прямо при всех. Вот говнюк. Даже в тени, которая лежала на его лице, даже под вуалью было видно, что какой-то идиот – скорее всего сам Ортус – намалевал на его лице Череп отшельнической смерти. На жарком свету он потел и плакал, и алебастровые раны Отшельника превратились в потоки краски. Никакие молитвы жрецов Первого дома не помогли бы ему удостоиться Анастасиева монумента, гробницы воинов: Ортус мог бы погибнуть с кровью еретика на клинке, только если ему попалась бы черепаха-еретик.

– Это единственное благословение, в котором я нуждаюсь.

Остальные жрецы зашептались.

– Невероятно, – сказал Учитель, – очень интересно. Я благословляю тебя этим манером, дважды. А теперь принесите мне ящик.

Дальше последовал долгий и непонятный парад рыцарей, начавшийся с Марты из Второго дома. Когда Учитель выкрикнул:

– Ортус из Девятого дома, – Ортус подошел за наградой и вернулся, чтобы продемонстрировать ее некроманту, как и было положено. Он вложил в обтянутую черной кожаной перчаткой ладонь железное кольцо с одиноким ключом. Ключ был самый обычный и неинтересный, с двумя зубцами и треугольной головкой. Он показался очень тяжелым.

Маленький человек осел на табуретке, с которой тут же свесилось изрядное количество плоти, как будто на сиденье устроилась пухлая булочка с лезущим со всех сторон кремом. Сказал довольно:

– А теперь я расскажу вам кое-что новое, кое-что, чего вы не должны знать о Первом доме и исследовательской лаборатории.

Дом Ханаанский основан еще до Воскрешения. Вначале мы строились ввысь, чтобы уйти от моря, потом вширь, чтобы видеть больше красоты… это был дворец Милосердного властелина, где он мог бы работать, вершить суд и жить вечно. А заодно и наблюдать за всеми необходимыми изменениями. Воскрешение воскресило не все, как вы понимаете, и не породило ничего нового. Впереди была тяжелая работа, ремонт, перестройка. Она потребовала много крови, усилий и костей. Но все же это были счастливые и приятные годы. До того, как появились ликторы.

Он сделал глоток чая, вздохнул от удовольствия и продолжил:

– Прежде всего они были учениками. Десять обычных людей Воскрешения, хотя половина была благословлена даром некромантии. Но сама по себе некромантия не дает вечной жизни. Наш господин, первый перерожденный, сохранил десятерым избранным юность, но все же это была лишь тень истинной жизни. Они должны были оставаться у ног императора, чтобы не тянуть его силу. Они хотели провести жизнь, служа ему, и никак иначе. В первую сотню лет они поняли, насколько сложно им придется, хотя некромантия распространилась по всем Девяти домам и хотя к ним присоединились другие ученики. Некоторые из них взялись за мечи и стали первыми рыцарями в надежде, что сила их рук послужит во благо. Адепты оттачивали свое мастерство, пытаясь противостоять холоду глубокого космоса. Оставалось еще столько дел, и рождались новые некроманты, и многое нужно было отвоевать. Прекрасное было время для жизни.

Он снова вздохнул, на этот раз ностальгически, и сказал:

– По необходимости начались масштабные исследования. Нужно было найти способ лучше служить нашему Господу, да так, чтобы ему не приходилось даровать своим слугам бессмертие. Исследовали способы стать ликтором. Штудии проходили здесь.

Он ткнул пальцем вниз. Все посмотрели на пол под его ногами, пытаясь разыскать истоки ликторства на нескольких квадратных дюймах расползающегося ковра.

– Под ногами. Лаборатории. Изначальное здание, затерянное в глубинах веков… покой последней жертвы… отсюда пошли ликторы, и здесь же всякое ликторство завершилось. Вы это увидите. Вы увидите, где они побросали свои инструменты и покинули здание, оставив его вам… оставив как подобие палимпсеста. Вы увидите, где они бросили свои чертежи для тех, у кого хватит силы тела и духа, чтобы пройти по их стопам. Это место должно было стать дворцом, а его бросили, будто просеку в лесу.

Кто-то подал голос. Это оказалась женщина из Пятого дома, которая сказала весело и бесстрашно:

– То есть путь к ликторству – это независимые исследования? Черт, ведь сегодня даже не мой день рождения!

Один из молодых людей, сидевших рядом с ней, издал такой звук, словно воздух выходил из воздушного шарика.

– Независимые исследования – часть пути, леди Абигейл, – улыбнулся Учитель, – другая, и куда более важная… это тишина и осторожность. Вы здесь не одни. В сердце лаборатории лежит Спящий, и я не знаю, сколько времени это длится. Но я знаю, что это самая главная угроза, пусть он спит. Он ходит во сне.

Тут он осекся и посмотрел куда-то перед собой. В руках он все еще сжимал чашку с чаем и вел себя так, будто ему открылись видения, знать о которых адептам и рыцарям было не положено. Пауза жутко затягивалась, потом рухнула с лестницы и разлеглась под ней на глазах у всех собравшихся, которые вынуждены были смотреть, как несчастная пауза истекает кровью. Половина невероятно юной парочки Четвертого дома попыталась ее заполнить и проблеяла:

– То есть в лаборатории монстр. И что нам делать? Сразиться с ним?

– Нет-нет, – нетерпеливо ответил Учитель. – Владыка за Рекой милосерден! Спящий не может умереть. Не знаю, можно ли его ранить, но убить точно нельзя. Наше самое главное преимущество в том, что он спит очень крепко. Вторая угроза вашей работе состоит в том, что если Спящий проснется – этого никогда не случалось, хотя я знаю, что он мечтает выйти из оцепенения и продолжить с прежнего места, – если он проснется, никто из нас не выживет. Если Спящий встретится вам во время своих сонных блужданий, ваше оружие должно быть тихим. Если своими нечестивыми действиями вы пробудите его, оружие уже не понадобится. Мы рассчитываем на всеобщее молчание. Перемещайтесь группами, ступайте мягко, идите туда, куда я идти не решаюсь, потому что я люблю жизнь и шум тоже люблю.

Без всякой паузы началось столпотворение:

– Разве не…

– Какой именно звук…

– Не имеет…

– Руки из…

– Я не знаю ответов на ваши вопросы, – спокойно сказал Учитель, – но вы уже ведете себя слишком громко.

Все слова застыли на губах. Харрохак, которая молчала, и Ортус, который только потел почти слышимо, затихли окончательно. В этой тишине можно было бы услышать, как волосок отделяется от скальпа и планирует на пол. Можно было услышать собственное сердцебиение – Харроу и слышала. Оно было громкое, жаркое и влажное. Тишина казалась полной, если не считать тихих беспомощных звуков самой жизни.

– Я шучу, – сказал жизнерадостный жрец, чье веселье совершенно не разрядило атмосферу, – блефую. Издеваюсь. Да-да. Поверьте, здесь, наверху, совершенно безопасно. А если нет, то с этим ничего и не поделаешь. Только спустившись в люк, ключ от которого у вас теперь есть, вы окажетесь в опасности и подвергнете ей и тех, кто будет рядом с вами. Наточите клинки и подготовьте теоремы. Дальше я не смогу вас провести, это место уже за пределами моего понимания. Но я желаю вам удачи, – добавил он.

Жрец с длинной косой цвета соли с перцем тихо сказал:

– Желаю удачи.

Самый крошечный и умудренный на вид жрец пропищал:

– Да даст вам бог удачи, достаточной, чтобы справиться с этим.

Собравшиеся были слишком ошеломлены, чтобы обращать внимание на конструктов, явившихся за ними. Глаза, ранее горевшие волнением, предвкушением, а иногда и странноватой усталой радостью, теперь стали тревожными. Всех поприветствовали гибкие резвые скелеты, которые двигались, как любезные родственники, встречавшие гостей в незнакомом доме, в котором должно быть уютно. Всех увели по двое, если не считать трио из Третьего дома, и Харрохак ждала рядом со своим рыцарем, который очевидно старался не дышать вовсе. К ним приближался скелет.

Она поняла, что Ортус ужасно напуган. Это ее не удивило.

– Госпожа, я не могу, – выдохнул он, – я не смогу защитить вас. Монстры не по моей части.

– Камень откатили, – сказала Харрохак и удивилась, что сама этому верит. Она не боялась. Она вся пересохла изнутри, будто из нее высосали всю жидкость. Монстры всегда были по ее части. Не было такой мерзости, какую она бы не тронула ради ее мерзких денег.

– Ты – мой первый рыцарь. Твоя работа – встречать наших врагов лицом к лицу и умереть, когда корзина твоя окажется пуста, но не раньше.

Это почему-то его не успокоило.

– Вам нужен клинок, и нужен кто-то, кто будет его держать, – прошипел он.

– Неужели! Раньше мне никто подобный не был нужен.

– Вам нужно было сделать иной выбор!

Харроу стало неуютно, а поскольку до этого она неплохо себя чувствовала, она немедленно разозлилась:

– Я не могу сейчас выбирать, Нигенад! Если только ты не призовешь мне дух Матфия Нониуса, и тогда я с удовольствием воспользуюсь его услугами, если он обещает не произносить речей.

Их собственный скелет Первого дома, облаченный в странное белое тряпье, приблизился и очень изящно поклонился. В Харроу росло и крепло подозрение – ей не нравилась плавность его движений. Он двигался легко и свободно, а когда она повернулась, машинально отзеркалил ее движение. Это выходило далеко за пределы ее возможностей – или возможностей любого некроманта Девяти домов. Но ее первый рыцарь ничего не заметил. Он впал в задумчивость, причину которой, очевидно, изобрел сам. Когда конструкт сделал жест – жест! Кто вообще потратил время, чтобы научить такому скелет! – Ортус повернулся к ней, посмотрел на нее серьезными темными глазами. Краска на черепе расплывалась.

Он кашлянул.

– Нет! – немедленно сказала Харрохак, но опоздала.

Черный клинок зловещий ударил спектрального зверя, черный клинок зловещий впился в ложную плоть.

С криком ударил когтями по шлему Девятого дома, но сердце не подводило…

Харрохак, я не понимаю, почему вы выбрали меня.

– Других не было, – отозвалась Харроу.

Маска сползла с него – не та, что была сделана из алебастра и черной краски. Ортус смотрел на нее внимательными темными глазами, и его тяжелое лицо дрожало. Она с невероятным изумлением поняла, что он злится.

– У вас никогда не было воображения, – сказал он и, явно расстроившись из-за самого себя, снова натянул на лицо маску. Он не знал, что она не рассердилась, а заинтересовалась. Торопливо добавил:

– Простите меня, моя госпожа. Я расстроен и напуган. Я не умею умирать. Запертая гробница далека от нас, далека и ее милость, и я забылся.

– Есть такое, – коротко согласилась Харрохак и сама разозлилась, правда, на себя, а не на него: – Умирать пока не надо, Нигенад. Пошли. Это моя вина – я не сумела впечатлить тебя своими талантами некроманта. Мы служим великому трупу, который спит беспробудным сном, и наши сердца не должны подвести нас из-за какого-то злобного лунатика. В худшем случае почитаешь ему стихи, это лечит любую бессонницу.

– У вас отличное чувство юмора, – торжественно сообщил ее рыцарь. – Я понимаю. Я пойду за вами, госпожа, и пусть долг станет моим шлемом, а верность – моим мечом.

Скелет поманил их пальцем, они сдвинулись с места, но Харроу вновь остановилась, когда он открыл желтозубую пасть.

– Так оно и происходит? – спросил скелет.