Читать книгу Харроу из Девятого дома - Тэмсин Мьюир - Страница 14

Ты не могла сказать определенно, проснулась ли ты. Когда ты достигла умиротворения, то растеклась в вонючую лужу, а теперь снова собирала себя по кусочкам. Ты открыла глаза – ты лежала на спине – и медленно, тщательно, изо всех сил напрягаясь, принялась превращаться из лужи в твердое тело. В легких встал какой-то гадкий жесткий комок, при каждом вдохе в трахее мерзко свистело. В остальном ты чувствовала себя разбитой, но вполне здоровой. Плащ сбился на сторону. В груди было тяжело, но не из-за воды, а от… от тени воспоминаний, от последних обрывков сна. Ты затряслась всем телом. После легких к тебе вернулись глаза, и они увидели большое темное помещение и вспышки желтоватого света. Свет бросал угловатые тени на высокий сводчатый потолок.

Ты помнила воду и помнила трупы. А потом все воспоминания ушли. Единственное, что тебе осталось – осознание того, где ты оказалась. Ты бы знала, если бы тебя лишили всех чувств, ты бы знала, если бы твой мозг сгорел. Ты была Преподобной дочерью, и тебя уложили на церковную скамью.

На колени и бедра давило что-то тяжелое. Ты напрягла зрение, изо всех сил прижала подбородок к груди и с облегчением увидела свой двуручный меч. Отношения с ним стали очень сложными. Ты его ненавидела, но и представить мир без него не могла. Ты чувствовала запах крови. И еще какой-то запах, совсем слабый. Одновременно свежий и гнилой, сладковатый – запах розы. Ты попыталась встать, воздух застыл в легких, и ты зашлась диким кашлем. И тут чья-то рука легко коснулась твоего плеча, будто предупреждая. Ты чуть не рухнула на пол.

– Тихо, – прошептала Ианта.

Она сидела рядом с тобой и походила на радужно-белый столп. Смотрела она прямо перед собой, своим обычным взглядом: ледяным, страдающим от скуки и еще приправленным отвращением. Тебе было противно. Как она посмела тебя коснуться. Ты приклеила меч к спинке скамьи одним движением. Кость удерживала его на месте и приглушала его шум, кость с горячим чмоканьем прилепилась к натуральному дереву, а ты спустила ноги со скамьи на пол. Ты увидела, где ты, и тебя охватил ужас.

Тебя положили в маленькой, изысканно украшенной часовне. Оглядевшись, ты узнала нежный желтый свет – свет сотен свечей. Они освещали полированный угольно-черный камень стен, покрытый завитками костей. Кости были повсюду, их хватило бы на сотню гробничных часовен Девятого дома. Алтарь состоял из длинных резных костей, сплетавшихся в кружево, пол покрывала черно-белая шахматная плитка. Черная – из полированного гранита, белая – из вытертых бедренных костей. В свете свечей они казались оранжевыми. Сиденья были из дерева, дерева, которое ты впервые увидела в доме Ханаанском, настоящего, коричневого, гладкого, отполированного до блеска, недоступного ни кости, ни дереву. Ты задрала голову и увидела крестообразное плексигласовое окно. За ним странным неземным светом мерцали ледяные звезды. Ты увидела черепа, целый оссуарий черепов, сотни черепов, вделанных в стену, глядящих на тебя рядами пустых глазниц, стоящих рядом челюсть к челюсти, ожидающих целую вечность. Эти прелестные мертвые головы, лишенные лиц, покрывали тонкие листки металла приглушенных оттенков: пыльно-багрового, дымчато-аметистового, тусклого синего. Цвета Домов. Здесь покоились герои Домов. Тонкие белые свечи бросали на кости милосердный свет, который даже делал их красивыми – красивыми той красотой, что доступна только мертвым костям. Свечи стояли в разноцветных подсвечниках и походили то ли на букеты в обертках, то ли на длинные тонкие пальцы в кольцах. Несколько десятков свечей стояли на центральном алтаре. На нем лежало тело.

Ты оказалась на похоронах. Ты знала их героиню: ты сама убила ее.

Ты сидела на скамье в часовне, где лежало нетронутое временем тело Цитеры из Первого дома. Чтобы пережить неловкость, ты устремилась мыслями куда-нибудь подальше отсюда.

Ты убрала руки поглубже в перламутровые рукава и сгорбилась, чтобы снежно-радужная ткань закрыла лицо. Даже легкое прикосновение меча к спине заставляло комок расти в груди, а сердце – дико колотиться, как будто оно пыталось сбежать. Но по крайней мере шанс ненароком сблевать заставлял тебя оставаться в сознании. Так низко ты еще не пала. Это были всего лишь четвертые похороны из всех, где ты бывала и где при этом была лично ответственна за появление трупа.

Труп, лежащий на алтаре, засыпали толстым слоем розовых бутонов. Розовато-белых, похожих цветом на полежавшую кость. Сноп роз лежал в ее руках, розы украшали ее бледные кудри, льнули к ее ногам. Милые мертвые губы изогнулись в грустной усмешке. Когда-то ты бы опустилась на колени, на специальную подушечку, покрытую мягкой и нежной человеческой кожей, такой эластичной и приятной. Ты возблагодарила бы Гробницу за то, что тебе довелось увидеть смерть ликтора в таком месте – и выжить. Ты прижала бы ко рту четки, и одну бусину обхватила бы губами (костяшку пальца своей прапрабабки, воплощавшую Камень, Вселенную и Бога). Теперь ты прикидывала, вырубишься ли в течение ближайшей минуты или нет.

Перед алтарем стояла на коленях Мерсиморн. Сверкающий белый плащ спадал с ее плеч, и она плакала – слышно ничего не было, но плечи у нее тряслись так, будто каждый всхлип был взрывом. Она громко скрипела зубами – примерно с таким же звуком орехи грохотали бы в шлифовальной машине. Ты и представить себе не могла, чтобы святая радости плакала по иной причине, кроме злости или разочарования.

Рядом с Мерси преклонил колени бог. Рядом с богом стоял кто-то еще. Ты видела только затылок – и очень светлые волосы. И все. Новый персонаж был высок – даже на коленях он казался выше императора и Мерси. На нем красовались радужные одежды Первого дома, и ты не могла его – или ее – почувствовать. Еще одна черная дыра рядом с другими двумя черными дырами прямо перед тобой.

Через мгновение эта новая фигура сказала высоким, но, кажется, все же мужским голосом:

– Я полностью расклеюсь психологически, если ты не прекратишь издавать эти ужасные звуки, Мерси.

– Я тебя убью, если ты немедленно не заткнешься, жалкая душонка! – огрызнулась святая радости.

– Прекратите, – велел бог Девяти домов, и они замолкли.

Скрежет зубовный слегка поутих. Ты переплела пальцы, скрытые перламутровыми рукавами, покрутила большими пальцами, чуть не ломая их. Ианта смотрела на тебя. Ты посмотрела на нее в ответ – глаза в свете свечей были не видны, но скорее всего они стали голубыми – и поразилась, насколько она измучена.

Она вся как-то потухла. Она лишилась чего-то с тех пор, как ты видела ее последний раз, когда она орала на полу шаттла. Ее взгляд метнулся к щели в твоем плаще, и ты съежилась еще сильнее, чтобы щель закрылась. Она нервно вздернула бровь, будто удивляясь.

– Где мы? – прошептала ты одними губами. Она не ответила.

Через мгновение император заговорил тоном человека, произносящего тост на званом ужине:

– Когда она впервые оказалась в доме Ханаанском, я решил, что произошла ошибка. Вы знаете, что я был на Родосе, хотел увидеть тамошнее чудо, но я не хотел смотреть на женщину, чтобы не оказаться заинтересованной стороной. Узнав, что она некромантка, я дал согласие. Она стала моей ученицей. Ей было под тридцать, насколько я помню. И я знал, что она больна, но не представлял, насколько все плохо, пока Лавдей не ввела ее. Выглядела она так, будто хотела забить нас всех до смерти, и еле могла идти… я хотел поцеловать ее в знак приветствия, а она сказала: «Господи, я не смогу поцеловать тебя в ответ. У меня получилось идеально накрасить губы, и я не хочу смазать помаду».

Странный ликтор коротко засмеялся, потом откинул голову, и ты впервые увидела его вполоборота. Он был очень бледен сероватой, влажной бледностью, подчеркивавшей все выступы черепа. Тонкие нетерпеливые морщинки пролегли под набрякшими глазами и глубоко врезались в кожу у рта. Он выглядел старше, чем выглядел твой отец в год, когда умер. Лицо было надменным, длинным и породистым, а нос – огромным и горбатым. Сейчас ликтор смотрел на императора с выражением невыносимого страдания.

– На самом деле не получилось. Помада была у нее на зубах.

Мерсиморн пробормотала достаточно громко, чтобы это услышали все:

– Конечно, Августин, ты не мог этого не заметить.

А Августин добавил высоким, хорошо поставленным голосом:

– Да, я вспоминаю… Господи! Как летит время! Жуткое было дело. Ее прислали живую, и никто из нас, кроме тебя, ничего не мог сделать. Она принадлежала к первому поколению или ко второму?

– Второму, – ответил бог, – самое начало второго. Мы экспериментировали с Шестой установкой. Некоторые Дома были еще пусты.

– Нет, – вмешалась Мерсиморн, – установка уже работала, потому что Валанси и Анастасия уже были с нами.

Император щелкнул пальцами, как будто она запустила какую-то вспышку нейронов.

– Да, ты права. Мы все ее тогда встретили. Все шестнадцать… и она вела себя так, как будто ее на свадьбе приветствовала целая куча нудных кузенов. Я с трудом держал лицо. Когда вы видели ее в последний раз?

Вопрос прозвучал внезапно. Оба ликтора замолкли на мгновение, а потом тот, кого назвали Августином, ответил:

– Недавно. Десять лет назад. Я сказал, что она становится отшельницей, и она повела себя так, будто я полный идиот… но она была в добром расположении духа.

– Цитера очень хорошо умела создавать нужное впечатление, – сказала Мерсиморн.

– Тебе виднее, – рассеянно ответил Августин.

Этот диалог не успел развиться, потому что император надавил:

– А ты, Мерси?

Ты снова услышала скрежетание зубов. Потом святая радости сказала бесцветным голосом:

– Почти двадцать лет назад. Она слишком много смеялась.

Все трое замолчали, стоя на коленях у алтаря. Лежавшее перед ними тело уже не могло засмеяться. Августин спросил:

– А кто-нибудь помнит ее имя? Настоящее имя Дома? Оно вообще существовало?

– Гептан? – предположил император, но Августин не согласился.

– Нет, это Лавдей. Мы забыли! Очень странно. Кто вообще мог подумать, что такое можно забыть?

Мерсиморн встала. Заправила волосы за уши, открыв обманчиво безмятежное овальное лицо, и обошла алтарь. Завела руки за спину, будто боялась до чего-нибудь дотронуться. Посмотрела в мертвое лицо Цитеры с напряжением, которое по-своему было хуже нежности. Как будто она хотела чего-то от трупа, как будто могла добиться чего-то одной силой желания.

– Зовите ее Цитерой Гептан. Она хотела, чтобы ее так называли. Тогда это казалось мне невыносимым и мерзким, и сейчас мне это кажется невыносимым и мерзким, но она так говорила… Я только один раз видела, как она плакала, – добавила Мерси торопливо, – на следующий день. Когда мы объединили все наши исследования. Когда она стала ликтором. Я сказала, что альтернативы не будет, а она сказала…

Тут она осеклась. К счастью, она не посмотрела в твою сторону. Августин смотрел в пол, скромно скрестив руки, как будто пытался выразить уважение, а император смотрел на Мерси. Ты видела только его затылок и перламутровые листики вперемешку с детскими пальцами в волосах. Свечи бездумно освещали всех.

– И что же она сказала? – спросил он.

Ликтор какое-то время молчала. Потом кашлянула и ответила:

– Она сказала, что у нас был выбор. Что мы могли остановиться.

Князь Неумирающий спрятал лицо в ладони. Стилус выпал из его кармана и покатился по полированным черно-костяным плиткам. Впервые он походил на смертного. Человеческая сущность показалась – и исчезла, как будто пробежала тень.

Августин вдруг заметил невпопад:

– Чего же тут мерзкого? Я бы сказал, что ей повезло. «Ци-те-ра Лав-дей», очень легко произнести. В моем имени возникла бы аллитерация, которой я бы не вынес.

– Я бы так сказала, – продолжила Мерси, как будто Августин не произнес ни слова, – я никогда не плакала по Лавдей Гептан. В своей жизни она совершила один хороший поступок, и она это знала.

– И все же скажи про нее хорошо, – велел император, не отнимая рук от лица, – ради бога. Про них обеих.

Августин протянул руку и сжал плечо человека, который стал богом, и бога, который стал человеком, но все еще взывал к самому себе. Потом ликтор поднялся с кряхтением, как будто ему больно, и подошел к изножью алтаря. Теперь ты разглядела, что он был высок и не особенно внушителен, но в линиях его лица было что-то, далекое от реальности. Как будто однажды он смотрел на нечто ужасное, и оно навсегда запечатлелось на его щеках и лбу. Он откинул в сторону полу радужного плаща и заткнул большие пальцы за ремень элегантных брюк. Белый плащ красивыми складками лег на плечи.

– Цитера была великолепна, – просто сказал он. – За десять тысяч лет я не слышал от нее дурного слова, разве что в шутку. Она любила нас беззаветно. Всех нас. Это говорит одновременно о ее терпении и о ее огромном сердце. Она была достойным ликтором и любимой дланью. И если Лавдей даровала ее нам, то господь благословит Лавдей.

Мерсиморн опустила руку на алтарь, рядом с маленькими тугими розами. Ей пришлось сильно напрячься. Голос ее зазвучал странно:

– Она бывала жуткой маленькой дурочкой. Но обычно она была очень милой маленькой дурочкой, и она не заслужила такой смерти.

Она медленно перевела взгляд, в котором бушевал сонный ураган, на скамьи, то есть на вас с Иантой, и дернулась.

– Дети проснулись.

Принц Милосердный вывернул шею и увидел, что вы, дети, действительно проснулись. Он встал – вот он, ужас из ужасов – и двинулся к вам по проходу. Он смотрел на вас обеих, будто рад был вас видеть, как будто рад был видеть даже Ианту. Дикие первобытные глаза с белым кольцом вокруг радужки будто бы смягчились. Он протянул вам руки. Ты не могла ему отказать, у тебя не было такой возможности, твое тело отреагировало задолго до твоего разума. Плоть твоей плоти принадлежала богу. Держа твою руку в шуйце, а руку Ианты в деснице – Ианта протянула ему левую руку, а не бесполезную правую, он сказал:

– Добро пожаловать домой. Подходите ближе. Мы прощаемся… мы привыкли прощаться.

Он подвел вас с Иантой к алтарю, как на заклание. Вы опустились на колени на черно-бежевые плитки, где раньше стояли другие ликторы. Мерсиморн не удостоила вас взглядом, а вот странный ликтор, которого звали Августином, поглядел на вас. Повесив внушительный нос, он спросил:

– И кто из девочек ее прикончил?

– Это не имеет значения! – резко ответил император.

– Я не ставлю это им в вину, это невозможно. Поверьте, если уж она сделала выбор, ее бы никто не остановил. Ненавижу гадать… обе! Как забавен этот старый мир, – одобрительно заметил он.

Ликтор отошел от засыпанного цветами тела Цитеры и присел в трансепте рядом с Иантой.

– Меня зовут Августин из Первого дома, святой терпения, ликтор Великого Воскрешения, первый палец на руке, служащей Царю Неумирающему. За все свои грехи я буду вашим старшим братом. А вы кто такие, мои голубки?

– Я Ианта Тридентариус, принцесса Иды, – безжизненно ответила Ианта, и ты подхватила так же машинально:

– Я Харрохак Нонагесимус, Преподобная дочь.

Августин засмеялся тихим изящным смехом, не имеющим никакого отношения к веселью. Пожал вам обеим руки – это сбило тебя с толку, поскольку ты всегда считала рукопожатие недостойным. Сказал:

– Больше нет. Твой покорный слуга, Ианта из Первого дома – ты же вознеслась первой, да? Тогда ты восьмая святая. Твой покорный слуга, Харрохак из Первого дома, девятая святая. Глядя на тебя, я понимаю, что это правильно. Ты верна Дому и только Дому. У вас за спиной ваша старшая сестра.

– Мы встречались, – нетерпеливо сказала Мерси, – нам обязательно заниматься этим прямо сейчас?

– Полагаю, она не удосужилась представиться, так что это сделаю я. Мерсиморн из Первого дома, святая радости. Можете в это поверить? Она – ликтор Великого Воскрешения, второй палец на двух руках, сложенных в молении Принцу Милосердному. И она ваша единственная сестра – вторая лежит тут же, но, увы, она абсолютно мертва. А я – последний из ваших братьев, кроме…

Он осекся, как будто ожидая, что бог закончит его фразу, но тот промолчал. Тогда Августин закончил сам:

– Учитель, как думаешь, он знает о ракетных ударах?

– Он никогда особенно не интересовался сегодняшним днем, – сказал император.

– Но он интересуется сам знаешь чем, и я просто думал, что если он услышит и сложит два и два…

– У него есть задание, – отрезал бог. – Он святой долга, и это имя ему подходит.

– Ну да, – согласился Августин. – Не то что святые радости и терпения. Ты прав. Просто, когда я вернулся и его не увидел… как-то я занервничал, честно говоря. Не могу избавиться от ощущения, что что-то не так.

– Мы не могли бы все-таки заняться похоронами? – спросила Мерси. – Пережить шесть похорон хуже, чем умереть самой. Кстати, план моих похорон лежит в верхнем ящике моего стола, и я расписала его поминутно. Они займут всего двадцать четыре минуты, и это лучше всего.

– Могу себе представить, – нервно сказал ее брат-ликтор.

Этот мучительный разговор прекратился, когда двери в задней части часовни распахнулись. Живые поспешно обернулись туда. Вошла следующая ужасная глава твоей жизни.

Вошел. Мужчина. Пропавший ликтор – такой же непроницаемый для тебя, как все собравшиеся, хуже замороженного трупа Цитеры из Первого дома. В отличие от прочих ликторов, по-некромантски вялых и тощих, он состоял из одних мышц. Мускулов и костей. Он походил на ходячее сплетение жил. Вид у него был напряженный, как будто какой-то идиот поднимал скелета и обернул кости мышечными волокнами, чтобы они могли двигаться. В его теле не было ни капли жира, под кожей выделялись напряженные мышцы, и единственным изгибом был провал под ребрами.

Лицо императора прояснилось.

– Как раз вовремя, – сказал он с нескрываемым облегчением.

Мантия ликтора не окутывала тело вновь прибывшего, а свисала с плеч. Она была потрепана, изорвана по подолу и не слишком чиста. Он прошел по центральному проходу так быстро, что ты не разглядела его глаз. Успела заметить только бурое лицо, кожа которого слишком плотно облепляла череп, грубые полустертые черты и напряженную височную мышцу. Череп был неровный, шишковатый, плохо выбритый. Короткая щетина отблескивала тусклой ржавчиной, будто на голове лежала кровавая тень.

Император встал и раскинул руки для объятия. Мускулистый человек коротко обнял его в ответ – бог успел положить руку ему на спину, а сам он облапил бога за плечи. Потом он высвободился и устремил взгляд на тело, лежавшее между Мерси и Августином.

– Она мертва? – спросил он. Когда император кивнул, он на мгновение закрыл глаза. Потом открыл их и глухо сказал:

– Ну вот. Седьмой номер близко.

При этом заявлении Августин вдруг тяжело оперся на алтарь, как будто мог упасть. Как пьяный. Губы Мерси побелели, как снег. Они превратились в олицетворение трагедии, в литографию, сделанную за мгновение до того, как кровь окатит всю сцену, как участники начнут рвать на себе волосы.

Император обратил свои жуткие глаза на незнакомца. Они походили на мертвые планеты в глубинах космоса, а белые кольца в них – на самую смерть. Он больше не был человеком. Он снова стал бессмертным.

– Он не может двигаться так быстро, – сказал он, – и никогда не мог. Ты видел Вестника или псевдозверя. Давайте не будем пугать детей. Приходите в мои покои – втроем, там все и обсудим.

Новоприбывший не двинулся.

– Седьмой номер, – сказал он. – Бежать или сражаться?

– Но мы рассчитали, что это будут пять лет. Всего год тому назад, – сказала Мерси.

– Он нас догнал. Разум уже в Реке. Если мы нырнем, мы наткнемся на него, куда бы мы ни направились. Тело будет здесь всего через десять месяцев. И Вестники. Очень много Вестников. Бежать или сражаться?

– Надо подумать…

– Некогда думать. – Незнакомец перебил Августина. – Бежать? Вдвоем берем императора и направляемся к ближайшей стеле. Один остается его отвлекать, а потом уводит. Или сражаться. Будем стоять до конца. Джон, я служу тебе. Скажи мне остаться и умереть, и я останусь.

Ты уже слышала это имя в шаттле, но тогда не обратила на него внимания. В какой-то омерзительный момент ты осознала, что, говоря «Джон», он обращается к Князю Воскрешающему. Что бог откликается на такое банальное короткое имя. И что он смотрит на свитого из жил человека с отчаянием, какого ты раньше в нем не замечала.

– Мы будем сражаться, – сказал он, – мы сделали этот выбор много лет назад. Найти новых сторонников и сражаться. Пять лет, десять месяцев… конец все равно один.

– Остаемся? – спросил незнакомец.

– Да, остаемся, – ответил бог и добавил тихо: – Спасибо, что вернулся домой, Ортус из Первого дома.

Что-то скапливалось у тебя в ушах, и теперь вдруг потекло тяжелыми горячими каплями наружу. Ты коснулась уха, и пальцы стали мокрыми. Это была кровь. Ианта смотрела на тебя сквозь бесцветную челку, ее побелевшие губы плотно сжались. Ты молча сложилась пополам и довольно сильно ударилась головой о плитку. Потеряла сознание. Учитывая обстоятельства, заметили это не скоро.