Читать книгу Парижский РоялистЪ - Теодор Фрайзенберг - Страница 5

Таверна встретила нашего героя гарью, шумом и резким запахом селедки, немедленно вызвавшей у Евстахия воспоминания об Анфисе, театральной костюмерше 42-x лет и очертаниями картофельного мешка, с которой он имел неосторожность предаться возлияниям после спектакля в гримерке, переросшим в бурный, но безрезультатный коитус. Селедку с тех пор Евстахий не переносил категорически.

Внутри было довольно многолюдно, поэтому пришлось довольствоваться единственным свободным столиком, расположенным рядом с компанией постоянно гогочущих девиц, окружавших единственного мужчину. Брезгливо поморщившись, он присел на скамью и начал оглядывать зал в поисках местного аналога официанта.

– Чего изволит господин? – непонятно откуда взявшийся мальчишка замер перед ним с полотенцем.

"Святые угодники, прям натуральная смесь гарсона и клошара”. – подумал Евстахий.

– Принеси-ка мне чего перекусить и пива, паренек. Да пошустрей! – он решил подражать средневековой манере общения, в том формате, в котором он ее видел на сцене при постановке “Айвенго”. – Я чертовски голоден!

Парнишка исчез, а мужик за соседним столом извлек из-под стола нечто, похожее на лютню, и затянул песню:

Э-эх! Ух! Как нравилось весьма ему, коль девушка идёт.

После окончания столь экстравагантной песни часть посетителей, надо заметить в изрядном подпитии, начали хлопать и стучать кружками, требуя продолжения, и Евстахий искренне опасался, что он пойдет им навстречу.

“Второго выступления я не переживу без изрядной дозы пива, а на сухую слушать такое – лучше уж сразу голову на плаху. Где этот засранец с моим заказом?” – мысли в его голове проносились со скоростью вышедшего на орбиту корабля “Восток-1”.

Тем временем “златогласый соловей” решительно стряхнул с себя повисшую на шее пассию, прихватил кружку и, скакнув резвым кабанчиком, ловко присел к Евстахию за столик.

– Месье не возражает? Разрешите представиться – Паоло Фарфаллоне[5], бродячий менестрель. – сделав легкий кивок головой он продолжил. – Странствую по городам и весям, развлекаю публику своим талантом. Недавно вот даже был на приеме у герцога Анжуйского – он, надо заметить, высоко оценил мои способности.

"Бабник, пьяница и хвастун!” – наметанным глазом человека, долгое время вращающимся в театральных кругах, определил Евстахий. – “Ладно, поглядим, не в моем положении раскидываться знакомствами, пусть даже и такими”.

Мальчишка наконец-то притащил кувшин с какой-то кислой бурдой, отдаленно напоминающей Жигулевское пиво и кусок мяса с квашеной капустой на тарелке, от чего герой настроился на благодушный лад.

– Евстахий, э-э-э русский купец, путешествующий инкогнито. Еду из Москвы в Ниццу, вот заодно решил посетить ваш город, ознакомиться, так сказать, с культурными ценностями. Заодно может и деловые связи завязать, – местное пиво действовало с потрясающей скоростью и его "несло”, – путешествие путешествием, а о делах забывать не стоит.

– Bravissimo![6] Русский купец и где – здесь в Париже! – восторженно воскликнул менестрель. – Я встретился на вашем пути не просто так, месье, хоть я и простой менестрель, но имею связи в высшем обществе. Как я уже говорил, я вхож даже к герцогу Анжуйскому, а уж он кого попало в дом не пустит! – глаза менестреля загорелись диким огнем наживы.

"Ну вот, значит я в Париже…" – подумал Евстахий и посмотрев на довольную рожу менестреля, продолжил мысль, – “В бордель ты вхож. И то с черного хода. И венец твоих связей – бандерша в этом самом борделе, которая живет воспоминаниями о вашем случайном романе. Но авантюрист ты явно знатный!”

В этот момент дверь таверны в очередной раз распахнулась от пинка снаружи и внутри воцарилась неожиданная тишина. Дверной проем перегораживали два стражника и рослая дама, одетая в дорожное платье и, похоже, из благородных. На удивление Евстахия – дама выглядела вполне симпатично и все зубы были на месте, вопреки расхожему мнению о стоматологических проблемах людей далекого прошлого. Зубы он сумел оценить в тот момент, когда мадемуазель (или мадам?) мазнула взглядом по таверне и, поймав в прицел Паоло, хищно осклабилась.

– Вот ты где, enculé de ta race la maudite![7] Думал, что выйдет так просто от меня сбежать и затеряться в Париже? Дуру из меня хотел сделать?! Сейчас тебя закуют в кандалы и бросят в мое подземелье, где много жирных и о-о-очень голодных крыс!!! – в голосе незнакомки яда было столько, что удивительно, как он еще не капал с прекрасных зубов, так высоко оцененных Евстахием.

– Франческа, душа моя, клянусь всеми святыми, ты все не так поняла. Я вышел на прогулку, а вот это господин, между прочим, русский купец, важный человек. – менестрель хлопнул по плечу Жданского, тот открыл было рот, изумленный такой наглой ложью. – Он хотел узнать дорогу в Ниццу, ну и потом внезапно предложил мне небольшое путешествие за весьма щедрый гонорар. Который я хотел потратить на свадебный подарок тебе. Пару недель и я бы вернулся назад, к моей горячо любимой графине.

– Вот как?! Ну, значит посидите в подземелье оба, пока я подумаю, то мне с вами делать… – графиня явно не собиралась таять от умиления и как всякая брошенная женщина – жаждала крови.

– Мне нельзя в подземелье, у меня там будет цистит и вообще, я могу застудить простату! – потрясенный Евстахий аж перешел на фальцет. – Вы не имеете права, я буду жаловаться!

– Куда? В церковный суд? – девица ухмыльнулась. – Так там мой дядя главенствует. Взять их!

Стражники рванули с места, но метко пущенный менестрелем кувшин отправил в нокаут первого, а второй растянулся на полу, споткнувшись о чью-то ногу.

"Народ-то явно на стороне менестреля!” – мелькнула у Евстахия мысль, впрочем, она была резко прервана тем, что кто-то потащил его за руку в сторону трактирной стойки.

– Давай за мной, уйдем через двор! – под истошные вопли разъяренной графини и улюлюканье толпы они нырнули в неприметную дверь за стойкой, где Паоло, лавируя как змея, вытянул их на задний двор, где к большому облегчению Евстахия, оказалось безлюдно.

– Давай пошевеливайся, поймают – познакомишься с графским подземельем! – менестрель уверенно сиганул через забор и, не дожидаясь спутника, быстро побежал в переулок.

– А я-то тут причем?! – возмутился тяжело дышащий, припустивший следом Евстахий. – Зачем ты вообще втравил меня в эту историю? У нас это называется – подстава!

– У вас? – Паоло с ехидцей посмотрел на собеседника. – Это где это у вас?

– Эм-м-м, у нас на Руси… – слегка стушевался Евстахий осознав, что совершенно не имеет никакой легенды, равно как и представления о том, как принято вести себя в данном времени, и любой мало-мальски проницательный человек раскусит его на раз.

Паоло внимательно посмотрел на своего спутника и многозначительно хмыкнул:

– Уж не знаю, кто ты и откуда, но совершенно точно не купец. Впрочем, сейчас нет времени на разговоры. Надо покинуть это место, пока нас не загнали как лис, с графини станется!

– А что ты такого натворил, мой новоявленный друг, позволь узнать? Судя по настрою, ты изрядно ее разозлил и вряд ли своими песнями. – съехидничал Евстахий.

Менестрель тяжело вздохнул:

– Долгая история, оставим разговоры на потом, а пока давай за мной! – и стремительным шагом направился вглубь переулка.

Спутники поневоле шагали около часа, менестрель постоянно нырял в какие-то подворотни и проулки, вел их сквозь арки между домов и вскоре Евстахий пришел к мысли, что подобные побеги его блудливому компаньону не впервой. Внезапно Паоло встал как вкопанный, да так резко, что Евстахий влетел прямиком ему в спину и едва удержался на ногах.

– Что такое? Заблудился, “Сусанин”? – Евстахий вложил в эту фразу весь отпущенный природой сарказм, но менестрель не обратил на него внимания.

– Вот дьявол! Видимо не туда свернули, подзабыл город… – Паоло выглядел растерянным.

"Оно и видно, похоже, от знатных баб со стражей давненько ты не бегал, “Казанова”, хренов”. – Евстахий мысленно усмехнулся. – “Бренчал небось графине на лютне, а может и не только, да по ушам рассказами ездил о светлом будущем, да безоблачных небосклонах семейного счастья и бока наращивал, вот стаж-то и подрастерял”.

– Так в чем проблема-то, собственно, амиго? – полюбопытствовал Евстахий.

– Мы вышли прямиком в квартал Либераллиан, а это нехорошо, совсем нехорошо… – менестрель озадаченно почесал затылок.

Евстахий огляделся по сторонам и не заметил ничего “нехорошего” – дома были куда приличнее, чем те лачуги, которые они проходили раньше, улицы чище и в целом выглядело весьма прилично для средневековья. Только вот, что-то в этом было неправильное, только он никак не мог понять – что именно. Паоло, тем временем, судя по постоянно меняющемуся выражению лица, лихорадочно обдумывал какую-то мысль.

– Чем так известен этот квартал? – Жданский прервал мыслительный процесс Фарфаллоне.

Менестрель оторвался от дум и изумленно взглянул на Евстахия:

– Ты что же, ничего не слышал про это место?!

– Нет, я ж говорил, что у вас тут недавно и как-то не задавался целью изучать историю парижских кварталов, да и вообще, были другие дела. – Евстахий для важности даже надул щеки.

– Ага, прям крупный воротила, заключал сделку с торговой палатой Франции, по поставкам шляп с дырой в центре, для перманентной связи с Всевышним, – Паоло возвел очи горе и осенил себя крестом, – Не иначе как “dernier cri à la Russe”[8] или откуда ты там на самом деле… – язвительно заметил он, – Ладно, в двух словах – это квартал “Либераллиан”, которым указом Ришелье разрешили открыто исповедовать свои взгляды, совершать таинства и использовать особый дар. Но, так как обычный народ считает их безбожниками и их ценности не разделяет, им разрешили селиться в отдельном квартале. Они тут даже могут открыто проводить обряды, чертовы малефики![9] – Паоло сжал кулаки. – А еще у этого квартала есть особенность – он отражает тайные страхи. Каждый видит в нем то, чего боится больше всего.

Жданский вдруг понял, что его насторожило в пейзаже, который наблюдал: манерная слащавость и кричащие цвета, а на одной стене, он мог поклясться, была написана эта странная фраза “L'homophobie Rend Folle”[10]. Пазл окончательно сложился в его воспалённом мозгу и он разом вспомнил бар “Голубая устрица”, фильм “Горбатая гора” и дядю Борю из Химок, бывшего соседа по лестничной клетке, любившему по пьяни курить шмаль на лестнице в дамских чулках, за что он с пацанами постоянно мазал ему дверную ручку собачьим дерьмом.

– Я туда ни ногой, сам иди этим к содомитам, – сказал Евстахий подрагивающим от возмущения голосом, – Кто их знает, что им там в голову придет, “Либераллианам” этим. Уж лучше в подземелье графини, к крысам – к ним хоть задом можно поворачиваться.

– Если крыска тебе отгрызет во сне “le petit zizi”[11], то тебе потом будет уже все равно, к кому поворачиваться задом. – печально заметил менестрель. – Я сам не в восторге, но другого пути у нас нет. Кстати, а причем тут “поворачиваться задом”? – подозрительно посмотрел менестрель на Жданского, а затем понимающе хлопнул себя по лбу и заливисто рассмеялся. – Так вот он значит какой, твой самый страшный страх! Даже боюсь представить, что ты там видишь.

– А что видишь ты, интересно? – ехидно парировал Жданский.

Менестрель моментально перестал смеяться.

– Тебе лучше не знать… – тихо произнес он, провожая взглядом что-то в небе. – Ладно, пошли, надо выбираться из этого чертова места.

Паоло, понурившись, а Евстахий смешно семеня, тяжело ведь передвигаться со сжатыми ягодицами (сами попробуйте), не спеша двинулись внутрь квартала.

Квартал “ужасал” Жданского аккуратно мощеными улицами (во дворе у Евстахия дело с дорогой обстояло куда хуже) и вычурными домами, затейливо украшенные разными завитушками и выкрашенными в разноцветные цвета, если бы строения были людьми, то можно было бы сказать, что они излучают манерность и праздность. От этого он чувствовал себя вдвойне неуютно, представляя, как ничего не подозревающие прохожие могут войти в такой вот домишко и покинуть привычный мир традиционных ценностей навсегда.

– Ты вот что, – прошептал Паоло своему понурому спутнику, – Держись поближе, а лучше возьми меня за руку.

– В ловушку решил меня заманить?! – возмущенно зашипел Евстахий. – Завел в этот квартал, сейчас уронишь пару су и предложишь поднять и всё, прощай честь купеческая?

– Не шуми, болван! – шикнул Паоло. – Помни, что я говорил про наваждение. Мне самому твоя мозолистая рука не нравится. Нас тут быть не должно и, если нас примут за чужаков, то могут схватить и поволокут разбираться к префекту, а так хоть увидят, что мы в месте и, возможно, обойдется. А префект, по слухам, очень “любит” русских купцов. – Фарфаллоне подмигнул передернувшемуся Жданскому.

– А вдруг префект сменил вкусы и теперь тяготеет к деятелям искусства, к менестрелям, например? – Евстахий гнусно ухмыльнулся в ответ, но таки взял менестреля под ручку и изобразил на лице расслабленно-скучающую мину. Менестрель пропустил комментарий мимо ушей и они молча продолжили свой путь по кварталу.

– Пока нам везет, – несколько минут спустя Паоло решил нарушить тишину, – Уже большую половину квартала миновали. Еще немного и покинем это дрянное местечко, а там можем разойтись каждый по своим делам.

"Большую половину”, – мысленно хихикнул Евстахий, – “Видно церковно-приходскую школу поэт-песенник посещал через раз”.

Впрочем, перспектива оказаться одному быстро заглушила эйфорию от саркастических мыслей, ведь он толком то ничего и не знал о Париже 17-го века, примерно так он оценил время, в котором оказался. Хотелось бы понять, как он тут очутился и, самое главное, как отсюда выбраться. Поэтому расставаться с так удачно подвернувшимся пронырой-менестрелем ему ой как не хотелось.

– Вот что, – дружелюбно ответил Евстахий, – А давай-ка я тебя пивом угощу, а то из-за твоей этой графини даже толком выпить, да поболтать не вышло…

Услышав про перспективу халявного пойла, менестрель внутри изрядно приободрился, но не подал виду.

– Ну, в принципе, часик-другой я могу на это выделить. Тем более сразу за этим кварталом есть отличное местечко, с отменным пивом и прекрасными официантками, – ответил он.

Позабыв где находятся, они тут же завели оживленный спор о преимуществах сидра и светлого пива, который прервал внезапный грубый окрик:

– Ruffians, qu'est-ce que vous cherchez ici?[12]

Паоло и Евстахий замерли как статуи и очень медленно повернулись на голос. Прямо перед ними, как два черта из табакерки, материализовалась пара рослых бородатых стражников, в диковинных женоподобных нарядах, во всяком случае так их видел Жданский. Нечто подобное Евстахий лицезрел по телевизору, на одном известном музыкальном конкурсе: длинные волосы торчали из-под бургонетов[13], украшенных плюмажем, кирасы же были окрашены омерзительной розовой позолотой. Аккуратно подстриженные бородатые лица стражников выражали манерность и лёгкое презрение к окружающему, но не очень походили на мину Евстахия, впрочем, и бороды у последнего не наблюдалось, лишь жидкая щетина клочками кучковалась по подбородку, да смешной букет из волосков, торчащих из родинки на щеке.

Служители порядка оглядели их с головы до ног и один с подозрением спросил:

– Vous-êtes clochards ou quelque chose?[14] Что-то мы вас тут раньше не видели.

Евстахий перевел взгляд на Паоло. Его лицо не выражало ничего конкретного, лишь зрачки были расширены, будто бы он видел что-то сверхъестественное. Фарфаллоне сморгнул, отводя наваждение.

– Месье капитан! – внезапно хнычущим голосом произнес менестрель. – Мы всего лишь бедные артисты. На рынке к нам подошел солидный господин и попросил нас устроить выступление в хозяйском доме, дал экю и пообещал еще полтора ливра по окончанию. Он должен был нас встретить у “Пряничного домика”, сказал, что это через два квартала от таверны “Le Caméléon Joyeux”[15], обещал встретить, но мы ходим тут уже битых полчаса и никак не можем найти.

Стражники заржали:

– Ты слышал, Пьер, они ищут “Веселый хамелеон”. Вы вообще в курсе, полудурки, что это за место вообще? И вообще – я сержант!

– Никак нет, мой сержант! – подобострастно заявил Паоло. – Мы бродячие актеры и впервые в Париже, вот решили немного подзаработать. К тому же мой брат-дурачок неплохо танцует, хотя вы видите, как он странно себя ведет при виде уважаемых господ стражников.

Во время разговора Евстахий стоял, отвесив челюсть, и бешено вращал глазами, тонкой струйкой пуская слюну, а также издавал звуки, которым позавидовал бы сам Шариков, в период метаморфозы из собаки в человека.

Оба стражника расхохотались еще больше:

– Молитесь своим актерским богам, что они уберегли вас от этого “выступления”.

Отсмеявшись, тот стражник, которого Паоло назвал “мой сержант” продолжил суровым голосом:

– А теперь ну, пшли вон отсюда, полудурки! Еще раз встретим – отправим к префекту для объяснений, а объяснения ему лучше слушаются в темнице, там акустика хорошая. Идите прямо и никуда не сворачивайте, примерно через 125 туазов[16] квартал закончится, если встретите других стражников, скажете, что Луи Коннард[17] приказал вас вышвырнуть за ворота. Все ясно? – он строго посмотрел на артистов. – Для кретинов, 125 туазов – это примерно 450 шагов, может и все 500… ваших.

На этой фразе Паоло начал кланяться, пятиться и бормоча слова благодарности “моему сержанту”, потянул за собой совершенно обалдевшего Евстахия-дурачка. Дождавшись пока, они исчезнут с поля зрения стражи, менестрель выпрямился и придал лицу обычное беззаботное выражение:

– Ты так на меня не смотри, mon amie[18], как будто я тебе должен два пистоля[19], – поймав на себе возмущенный взгляд Евстахия сказал Паоло, – Ситуацию надо было спасать, пришлось импровизировать, иначе нас бы точно упекли в темницу. А сейчас прими снова тот придурковатый вид, который у тебя был, и давай выбираться из этого гиблого места.

Некоторое время спустя наши герои вышли к воротам, ведущим из квартала и, на удивление, беспрепятственно их миновали – никто из стражи даже не соизволил выйти к ним навстречу. Оказавшись за воротами, оба спутника облегченно вздохнули и посмотрели друг на друга.

– Ну что, в таверну, мон ами? Вижу, что тебе нужно залить сие приключение добрым элем. – Фарфаллоне хлопнул вытянувшегося как струна Жданского по плечу. – Судя по твоему лицу, ты булками способен сейчас переломить дубовое древко гвардейской алебарды. Кстати, а деньги-то у тебя есть? – Паоло выжидающе смотрел на попутчика.

Тот тяжело вздохнул и начал шарить по карманам. Обнаружив монеты на месте, он еще раз вздохнул, пробормотал что-то про падение нравов и вяло махнул рукой – веди мол.

Менестрель бодро зашагал вперед, насвистывая песенку про тролля, а Евстахий устало, но всё более плавно поплелся за ним – его сжатые до хруста булки начали расслабляться. Когда Паоло добрался до последнего куплета, они подошли к приземистому зданию с крышей из красной черепицы, а вместо вывески болталась стальная клетка со скелетом внутри.

– Ч-что это? – застонал Евстахий. – Только не говори мне, что ты упырь или вурдалак какой.

От пережитого он соображал не очень и был поверить во что угодно, он даже был готов поклясться, что слышит вращение шестеренок в своей голове, а стуку сердца позавидовал бы любой паровой молот.

– Тебе явно требуется расслабиться! – обеспокоено сказал Паоло. – Знакомься! – он ухмыльнулся. – Таверна “L'abri des morts”.[20] А это скелет последнего посетителя, решившего влить в себя вина и шампанского на 3 луидора и уйти не расплатившись. Эй-эй, я пошутил! – менестрель увидел, что его спутник побледнел так, что позавидовало бы шёлковое бельё графини, начал хватать ртом воздух и медленно сползать по стенке. – Хозяин таверны выкупил этого бедолагу у палача на Монфоконе[21], когда тот уже порядком подистлел. Особо буйным посетителям это напоминает о непостоянстве бытия и остужает горячие головы. Но нам-то это не грозит, так ведь? – с этими словами менестрель, хитро подмигнув Жданскому, толкнул дверь и вошёл.

Войдя в таверну, Евстахий, первым делом, ухватил за ворот рубахи пробегающего мимо гарсона, с подносом и стащил с него кувшинчик с пивом. Официант недобро посмотрел на столь странного посетителя, но тут же расплылся в улыбке, получив серебряную монету. Не дожидаясь, пока проныра-менестрель найдет им местечко, Евстахий в четыре глотка осушил кувшинчик:

– Повторить! – рявкнул он гарсону.

Тот посмотрел, с уважением, кивнул и засеменил прочь.

Несмотря на относительно теплую погоду, в таверне потрескивал камин, внутри которого жарили свиную ногу. На первый взгляд таверна была забита до отказа, но ушлый Паоло отыскал столик где-то в глубине зала, заливисто присвистнул и помахал оттуда своему спутнику.

Дождавшись мальчишку с новым кувшинчиком пива, они сразу же заказали еще один, а также croûtons[22] и доброй похлебки с курицей, морковью и перловкой. Осушив свой стакан и долив до краев из кувшинчика, Паоло с любопытством уставился на Евстахия.

– Ну, давай рассказывай, мон ами, кто ты, откуда и что тебя занесло в наши края?

Евстахий задумчиво заглянул в глиняную кружку с пивом. После кувшинчика, влитого в себя за один присест, в него пока не лезло.

– Я один пропущу… – вяло сказал он и вращательными движениями начал лепить пену к стенкам кружки, как будто надеялся таким образом спастись от расспросов ушлого спутника, а потом спросил в ответ. – А с чего ты решил, что я не купец с Руси?

Менестрель беззлобно рассмеялся:

– Это очевидно любому. Выдаешь себя за купца, при этом одет как бастард обнищавшего маркиза и совершенно не знаешь правил приличного тона. Ни один уважающий аристократ, как бы нищ он не был, не наденет шляпу с дырой, тем более, при наличии в кармане звонкой монеты – это mauvais ton[23], мон ами. К тому же ты постоянно пялишься по сторонам, притом с такой миной, будто увидел сарацинов-безбожников, а не честной народ – видно, что тебе это все в диковинку. Отсюда я сделал вывод, что у тебя есть какая-то тайна, – заключил менестрель, – а знаешь, что я люблю больше вина и женщин? – Паоло перегнулся через стол и заговорщицки прошептал. – Тайны!

Откинувшись назад и дождавшись, пока мальчишка-разносчик заберет пустой кувшин, разложит яства и уйдет, и уже серьезно поглядел на Евстахия и добавил:

– Имей в виду, мон ами рюс[24], что таким наблюдательным могу быть не только я, кто-то другой может решить, что твоя тайна очень интересна и ее лучше разузнать в каком-нибудь укромном месте. Ну, не знаю, в пыточной, например – тебе какая по-душе? Та, что в подземельях Бастилии или личная тюрьма Армана-Жана дю Плесси?

– К-Кого?! – промямлил Евстахий, он стремительно пьянел.

– Ты что, совсем идиот? Ришелье! Это герцогское имя, я надеюсь, тебе о чём-то да говорит?! И поверь, там работают люди, которые УМЕЮТ спрашивать. – бросил Паоло раздраженно.

"Попадья…" – пьяно подумал осоловевший Евстахий, сразу вспомнив ладную попадью отца Алексия из Химкинского храма Святой Троицы на Сходне. – “Так, стоп! Какая попадья?! Отставить попадью! Так, надо собраться, видимо придется признаться этому ушлому менестрелю, другого пути у меня нет. Хотя далеко не факт, что он мне поверит…” – мысленно Евстахий взвесил все pro et contra,[25] насколько это было возможно в его состоянии, и окончательно решил, что сам он с проблемой пребывания в этом мире не справится.

– Je dois sortir[26], мой проницательный друг, я освежусь и поведаю тебе невероятную историю. – подмигнул Евстахий.

– Как выйдешь из таверны, сверни за угол и справляй нужду – это ж таверна. Только не подумай сбежать – это будет глупо, я бы так не делал, будь я на твоем-то месте. – подмигнул Паоло, расплывшись в широкой улыбке.

– А ты-ы и ни на майом мести-и… и-ик! – огрызнулся Евстахий и, икая, вылетел вон, едва не опрокинув пиво.

Он с удивлением понял, что изрядно пьян, а мочевой пузырь уже давно сигнализирует о переполнении.

"А вроде всего чю-чуть выпили”, – отметил он про себя, – “И даже водки туда не добавляли, хотя какая тут может быть водка?! Брага, вино, шампанское, эль, пиво… а! genievre![27] Нет, его мы тоже не пили…”

Пошатываясь, он обогнул соседние столы и направился к выходу. Снаружи свежий ветерок слегка его взбодрил, но зов уретры становился все резче и настойчивее.

"А у баб-то больше мышц, поэтому и терпеть могут дольше, зато нет простаты, хе-хе! Ой! Еще не хватало единственные шоссы… эээ штаны обмочить – чай не в первом классе сейчас”, – качающейся походкой он направился за угол таверны и начал по привычке искать молнию на штанах.

Вместо молнии или на худой конец пуговиц, он нашел завязки. Проклятые никак не поддавались и он, потихоньку, начал свыкаться с мыслью, что придется поступать как снайперу – мочиться в штаны:

“Так даже по началу тепло будет и, вообще – романтика беззаботной жизни…”

Но, наконец, проклятые завязки поддались и штаны опали сами, а Евстахий с наслаждением и одновременно яростью пожарного брандспойта, начал орошать струей стену таверны, от чего на той даже местами слетал мох с бревен. Затем напор ослаб и Жданский стал орошать землю, он чувствовал себя средневековым добытчиком руды и мелиоратором одновременно.

– Excuse moi si je vous dérange, monsieur[28], не найдется ли у вас пары су для бедного калеки? – хриплый голос раздался прямо над ухом Евстахия.

Тот, от неожиданности, оросил собственный сапог, а поворачиваясь, едва не задел “дружественным огнем” самого вопрошающего. Наконец, “родник” Жданского иссяк, от чего тот облегченно вздохнул и смог сфокусироваться. Он увидел перед собой тощего, высокого парня, внешностью похожего то ли на румына, то ли на цыгана, который торговал гашишем и краденым золотом в соседнем от Евстахиева дома дворе.

"Болгарин!” – подумал Евстахий. – “Хотя, какая разница…”

Парень ухмыльнулся, обнажив редкие зубы – всего пару денье[29] для калеки, мсье…

Евстахий натянул штаны, неумело завязывая их бабушкиным узлом, и нутром почуяв неприятности.

– Денег нет, но вы там держитесь! – ответил Жданский. – Я бы с радостью помог, но буквально вот только что последнее потратил на пиво, месье…

Он скорчил страдальческую гримасу, но в этот миг завязки предательски распустились и штаны опали, как озимые, только в этот раз из них выскочила пара су и пара-тройка денье.

“Vot skotstvo!”[30] – успел подумать Евстахий.

Цыган-попрошайка зловеще улыбнулся:

– Господь и святые отцы завещают помогать ближнему в нужде, а не соблюдающих их заветы ждет кара небесная.

Последнее, что запомнилось Евстахию – был удар под дых, а затем по затылку, после которого он провалился во тьму…