Читать книгу Тогда в Иерусалиме - Теодор Гальперин - Страница 5

Судьба всё же вылепила из меня авиатора. После окончания физического факультета я стал работать на авиацию – заниматься авионикой, авиационной аппаратурой, решать в ней задачи прикладной физики, участвовать в разработках систем взлёта, навигации и посадки самолётов, вертолётов, космических аппаратов. Было ли это предопределено где-то в голографической карте небесной памяти и постепенно проявлялось в этой многомерной карте вселенной под мощным лучом детства с первых дней войны?..

Киев бомбят с первых дней войны. Вой сирен, взрывы, дым. Бабушка бежит по нашей улице, завернув меня в одеяло. Я выпростал голову из-под одеяла, вижу тёмное небо и на его фоне огромные, низколетящие чёрные птицы. Это были мессершмитты, первые самолёты, которые я увидел в своей жизни. Мне 3 года и 8 месяцев. Бабушка бежит в бомбоубежище. С моей ноги падает туфля. «Бабушка, туфля!» – кричу. Бабушка возвращается, поднимает туфлю и бежит дальше.

Дальше бомбоубежище. Женщины и дети. Простые, неокрашенные столы и скамейки. На столах – крынки с молоком и кружки. Это, наверное, не первый день войны, как-то подготовились, но я запомнил только такую картину бомбоубежища.

А ведь ещё совсем недавно, была мирная жизнь. Каждое утро (очень рано, пока все ещё спали) на скамеечке у дверей квартиры, на лестничной площадке, молочница оставляла молоко, сметану, творог. Проснувшись, бабушка вносила всё в квартиру. Совсем недавно, в прихожей стояли чёрные сверкающие сапоги – отец вернулся на побывку со сборов военных переводчиков. Уже веяло грозой.

Но отцу не пришлось быть военным переводчиком. Когда началась война, ему было 32 года. Талантливый учёный в области радиотехники, из провинциальной, не имеющей возможности дать сыну образование семьи. В 14 лет он приехал один в Киев, был рабочим, закончил ремесленное училище, техникум, вечерний институт. Был учеником и сотрудником зав. кафедрой профессора Никитина. Как только началась война, и наши танки оказались малопригодными, Никитину пришло из Москвы предложение направиться на Урал с целью разработки радиоаппаратуры для новых танков. Он отказался – «не могу оставить кафедру в трудное время». И предложил своего талантливого ученика – Бориса Гальперина. И отец направился на Урал. Не могу умолчать: Никитин сознательно остался в Киеве, активно сотрудничал с захватчиками, агитировал за самостийную Украину…

Бомбёжки, бомбёжки… Началась мобилизация. Мои дяди совсем молодые – 20 и 25 лет – уходили на фронт.

Илья Наумович прошёл войну в морском десанте. Десантники высаживались с катеров в укреплённых вражеских районах под непрерывным огнём и в большинстве погибали. Марк Давидович воевал в танковых частях, горел в танке… Оба дяди перенесли тяжёлые ранения, выжили, но оба стали инвалидами.

Траектория моей судьбы вела по прямой – 18 сентября немцы взяли Киев – да, по прямой в Бабий Яр. Но здесь-то моя судьба отклоняется от предполагаемой траектории, выпадает мой первый счастливый жребий.

В моей жизни было несколько счастливых жребиев. Но вот – первый. Мама работала на киевском авиационном заводе. Передо мной её сохранившийся пропуск. Я его процитирую, опишу. На лицевой стороне обложки – герб СССР и золочёная надпись – «Народный комиссариат оборонной промышленности», а внутри справа – удостоверение №22, Гальперина София Наумовна, слева – подпись мамы, утверждающая подпись, печать… и портрет мамы. Она – красавица, округлое лицо, причёска с пробором посередине, обрамляющими голову косами. Похожа, пожалуй, больше на украинку, чем на еврейку. Но фото чёрно-белое, а глаза у неё были серые, глубокие, выразительные.

Мама родилась в семнадцатом, ей было всего 24. Энергичная, сообразительная, хорошо пела, читала вслух стихи, мечтала петь в оперетте… Но пока – очень нужна авиационному заводу, она – управделами завода. Оборонные предприятия подлежали эвакуации в первую очередь.

Эвакуация случилась в августе. Следует напомнить – о необходимости подготовки плана эвакуации на случай войны к И. Сталину обращались ещё в сороковом. Но на одном из обращений он начертал – на случай войны подготовить план эвакуации ЦК и Совета Народных Комиссаров.

Завод эвакуировался в Новосибирск. И отчётливо всплывает в памяти: товарный вагон, нары нижние и верхние, внизу – женщины и дети, наверху – мужчины. Долгие остановки. Успевали набрать на станции кипяток. Поезд наш длинный-длинный, а до заветного крана с кипятком порой не близко, да ещё очередь. Да, остановки долгие – на запад идут поезда к фронту, их надо пропускать в первую очередь. До Новосибирска добирались недели две. Казалось, вся страна состоит из бесконечных железных дорог, бесконечных поездов…

В конце войны У. Черчилль скажет, что главное сражение было нами выиграно на железной дороге – грандиозной эвакуацией предприятий.

В Новосибирск были эвакуированы ещё Московский, Ленинградский и Днепропетровский авиационные заводы, все авиазаводы объединили с Новосибирским авиазаводом им. Валерия Чкалова и передали под идейное руководство талантливого авиаконструктора Александра Сергеевича Яковлева. И началась стремительная разработка, и почти одновременно – выпуск самолётов серии Як, истребителей и истребителей-бомбардировщиков, обеспечивших в содружестве с самолётами МиГ и Ла завоевание небесного простора.

Авиазавод стал нашим родным домом, старался обеспечить и быт сотрудников. Эвакуация происходила так внезапно, так второпях, что многие, как и мы, смогли прихватить с собой только кружку, ложку, какую-то мисочку, что-то из одежды…

Завод обеспечил жильём – по комнате каждой семье в подведомственных домах, из отходов штамповал для сотрудников всяческую посуду, простейшую мебель. Дети были особой, душевной заботой – и дети сотрудников, и дети из подшефного детского дома. А новогодние детские праздники, с большими украшенными ёлками, с подарками проходили одновременно, в общем коллективе: и дети сотрудников, и дети детского дома. И конечно, завод организовал и детский сад для детей сотрудников.

Но главное – героический, подвижнический труд всего коллектива завода. Об этом много сказано, но я был свидетелем и буду постоянно напоминать об этом. И могу подтвердить, что в тылу складывалась настоящая фронтовая дружба.

***

«Идёт война народная… Всё для фронта! Всё для Победы!» – эти слова из репродукторов и на плакатах наполняли мужеством сердца.

Мама работала секретарём главного инженера, полковника Артёма Тер-Маркаряна. (Как правило, в годы войны директорам больших оборонных предприятий присваивалось звание генерала, главным инженерам – полковника.) Секретарь и директора, и главного инженера была ответственная должность. Мама отслеживала график сотрудничества и поставок с заводами-смежниками, направлялась туда для решения вопросов, иногда ей приходилось «забросить» меня в «Эмку» и везти с собой до соседнего небольшого города. Шофёр вёл машину энергично, но порой добирались за два-три часа…

Иногда мама возвращалась на завод вместе со мной. Картины самолётов в сборочном цехе, в ангаре, на взлётно-посадочной полосе (ВПП) волновали детскую душу и навсегда запечатлевались в детской памяти.

Потом я узнал, что ВПП завода строили в лютую зиму сорок второго политзаключённые наших тюрем. Сроки были военные, и секретарь Новосибирского обкома Василий Иванович Кулагин привёз ящик водки и обратился к заключённым со словами: «Дорогие товарищи! Мы делаем одно общее дело…» Так никто их не называл, самое уважительное – по номеру на одежде… ВПП вступила в строй досрочно…

К 1943 году только истребителей— бомбардировщиков Як-9 выпускалось в день по 30 самолётов (это – авиаполк). Прилетали военные лётчики и уводили их на фронт. Каждый день. Сколько погибло самолётов! А наших молодых парней-лётчиков!

Приходили похоронки и сообщения о без вести пропавших родных. В бело-серых конвертиках на полупрозрачной папиросной бумаге. Без вести пропал мой дядя десантник, Илья Наумович – родной брат мамы. Бабушка Сара Марковна, получив такой конверт и клочок папиросной бумаги, зарыдала. Но в конце войны дядя нашёлся (его оживляли по разным госпиталям, следы затерялись). Бабушка от этого сообщения упала в обморок.

Бабушка жила с нами. Она вырастила меня в войну, ведь мама работала в день по 12—16 часов, обеспечивала связь дирекции с Москвой, порой впересменку с секретарём директора-генерала Раей.

В Новосибирск, в предчувствии Блокады Ленинграда, было эвакуировано ещё одно предприятие – часть института прикладной физики (НИИ №34), занимавшегося созданием радиокомпонентов. Отец, разобравшись с возможностью разработки новой танковой радиоаппаратуры на Урале, доложил в Москву – задачу можно выполнить только на ранее поставляемых в Россию из Германии элементах фирмы «Siеmens». И отец был направлен в Новосибирск, в НИИ №34, который и был нацелен на выполнение труднейшей задачи – обеспечить радиоэлементами новую танковую аппаратуру.

Отцу удалось быстро наладить разработку и производство конденсаторов и резисторов, и аппаратуры для танков.

Завод отца был недалеко от дома, и отец иногда, когда я стал постарше, приводил меня на завод. Весь заводской двор был заставлен танками, в которых монтировали новую аппаратуру и тут же отправляли на фронт. В цехе-лаборатории отца, да и в других подразделениях персонал исключительно женский, и только механик – мужчина. Я хотел хоть в чём-то помочь. Мне отводили рабочее место для сборки слюдяных конденсаторов, и я, словно играя в кубики, складывал поочерёдно тонкие листики фольги и слюды, до 100 штук в сборке, тщательно перевязывал белой ниткой и передавал дальше опытным работницам на сооружение выводов и заливку герметиком. Такова поначалу была механизация.

Но больше всего я любил бывать на авиазаводе, в просторных высоких ангарах, где гордо стояли самолёты, уже готовые к тому, чтобы стать другом прилетевшего за ним лётчика.

***

Переломный сорок третий… Мне уже шестой год.

Чёрно-белая фотография. Ёлка в детском саду авиазавода. Новогодний праздник. Ёлка наряжена стеклянными шарами, пиками, хлопушками, силуэтами зверей из разноцветной фольги. Игрушки тоже изготовлены на заводе из отходов производства (некоторые игрушки той поры сохранились, ими дорожу).

На переднем крае у ёлки трое ребятишек, играющие персонажей из сказки «Три поросёнка». Светлые (наверное, розоватые) комбинезончики, шарфики бантом и чёрные шляпы-котелки. Руки у детей согнуты в локтях, подняты над плечами. Крайний справа – это я, хорошо, контрастно получился. Выражение лица очень наивное, нежное. Тёмные глазки, взгляд выдают и характер – очень доверчивый, порой до наивности.

В период разгула Перестройки 90-х, когда в «оборонке» зарплату не платили, многие сотрудники бросились в торговлю, в предпринимательство. Мне также предлагали возглавить некоторые АО, но жена отнеслась к этому отрицательно, с улыбкой любящей женщины сказала: «Посмотри на это фото. Выражение лица не изменилось, такой же наивный, доверчивый. Тебя любой обманет».

Но пока ещё война… И ёлка в детском саду. Детям были подарочки от Деда Мороза в виде двух конфеток под ёлкой. Но мне конфеток не хватило. Я тихо заплакал. Заведующая начала разбор ситуации, оказалось, что две конфетки прикарманила одна из воспитательниц. Воспитательница расплакалась, вернула конфетки… Наверное, уволили – больше я не видел её. Теперь через много лет, мне стыдно, и я сожалею, что поднял шумиху из-за конфеток, надо было промолчать – ведь у неё тоже, наверное, были дети. Но я-то был ребёнком…

Переломный сорок третий… И встреча Нового года для взрослых, в нашей комнате, метров 20-ти, где живут мама, папа, я и бабушка. И главный тост – конечно, за скорую Победу. И главный гость – прямо с фронта в краткую командировку приехал друг детства отца – майор Александр Давидович Крутянский, главный связист одной из армий. После войны Александр Давидович, закончив артиллерийскую академию в Ленинграде, станет полковником и будет работать доцентом на кафедре в той же Академии.

С нами в Новый год подруга мамы Клава и киевские друзья-сослуживцы Лиза и Иосиф, дядя Сеня, так я его всегда называл, – это была уже дружба на всю оставшуюся жизнь. Лиза и Иосиф после войны работали в Москве, в конструкторском бюро вертолётов знаменитого Миля (создателя серии вертолётов МИ, выпускаемых до сей поры). Когда я учился в аспирантуре в Москве, я частенько останавливался у них. Таким другом был и дядя Сеня, он остался работать в Новосибирске, был очень уважаемым начальником отдела в конструкторском бюро авиационного завода. С нами ещё Константин Николаевич Мицкевич – авиа-технолог из Ленинграда, красивый крупный мужчина. В 37-м его арестовали в общем потоке специалистов, но с началом войны выпустили и прислали в Новосибирск на завод. В дальнейшем он вернётся в Ленинград и будет также работать авиа-технологом.

Война ещё идёт, но уже на переломе. Настроение приподнятое, оптимистичное. И главный тост: «За скорую Победу, за Победу!» Не помню, чтобы было шампанское или вино. Скорее всего, отмечали разведённым спиртом, его на заводе было много. Не помню тоста за вождя, хотя и это, наверное, было. И. Сталин зорким взглядом наблюдал за всеми с многочисленных портретов на заводе. Вождя чтили и мама, и папа. У нас был прекрасный портрет – И. Сталин прикуривает трубку. Такой портрет подарил «Сам» Александру Сергеевичу Яковлеву, он подарил копию директору завода генералу Лисицыну (не помню и.о.), а мама сотворила копию для нас. Конечно, многого мы тогда не знали. И жили только с мыслью о Победе.

Мы не знали, что вождь-диктатор расстрелял накануне войны выдающихся полководцев Красной армии на основании признательных показаний, выбиваемых под жестокими пытками, уволил из армии и репрессировал десятки тысяч кадровых офицеров. Мы не знали: в то время как наша армия, преодолевая жестокое сопротивление врага, движется на запад, – на Дальний восток идут поезда с арестованными НКВД нашими солдатами и офицерами, бежавшими из фашистского плена и героически добиравшихся до своих частей, до партизан…

Мы не знали, что мама героя, лётчика-аса Александра Ивановича Покрышкина, в Новосибирске, родине героя, каждый день выходит встречать эти поезда в надежде получить от сына весточку. Ведь у военных аэродромов не было почтовых отделений, а дислокация их была секретной. И порой Ксения Степановна получала эти драгоценные письма…

***

Предпобедный – сорок четвёртый.

Чёрно-белое фото. Александр Иванович Покрышкин – на ВПП авиазавода у новенького Як-9 в окружении летчиков и заводчан. Герою дали краткий отпуск – слетать на родину, в Новосибирск, повидаться с мамой.

У деревянного домика Ксении Степановны собралось множество новосибирцев и я с бабушкой, но мы стояли далеко и нам не было слышно героя, вышедшего на крыльцо. Речь была короткой, он приветственно помахал рукой и ушел. Конечно, устал с перелета.

Но вот я увидел героя совсем близко.

Александр Иванович приехал в пионерлагерь завода, а мне и ещё одной девочке (самым младшим в лагере) было поручено «принять» героя в пионеры. Мы взобрались на небольшую трибуну с разных сторон и вручили Александру Ивановичу красный пионерский галстук. Подошла пионервожатая и повязала ему этот галстук. Александр Иванович подхватил нас своими сильными, уверенными руками аса, сошёл с трибуны и поставил на землю.

Когда я стал серьезно заниматься авиацией, интересоваться психофизикой пилотов, я прочёл книгу Покрышкина «Познать себя в бою». В книге портреты Александра Ивановича – учащийся школы ФЗУ, курсант школы авиатехников. Паренёк из рабочей семьи, очень интеллигентной внешности, с умным пытливым взглядом.

В нём объединились инженерный ум и смелость лётчика. Он умел по секундам в уме рассчитывать времена атаки и стрельбы, учитывая скорость, расстояние, секунды от зрительного обнаружения цели до срабатывания штурвала и бортового орудия.

В нашу автоматизированную эпоху этот расчёт ведут бортовые вычислители, а тогда – умение лётчика за секунды решать тактическую задачу, обеспечивало неуязвимость самолёта. Тогда и родилась его знаменитая формула победы: «Высота – скорость – маневр – огонь!»

Образ умелого и смелого аса, способного, рискуя неприятностями от начальства, нарушить стандартные устаревшие инструкции по ведению боя и не изменяющего совести в непростое время после Победы, до сих пор волнует мою романтическую душу.

***

Но война ещё длится. И длится военный быт мирных жителей.

Передо мной две, чудом сохранившиеся, детские книжки с дарственной надписью от мамы. На сероватой бумаге, с чёрно-белыми иллюстрациями. Государственное издательство детской литературы, 1943 год, Москва-Ленинград. Одна книжка – Михаил Пришвин «Лисичкин хлеб» (в детстве эти рассказики о природе, о животных были очень любимы детворой). Другая – сборник народных сказок, разных народов нашего тогдашнего Отечества: русские, украинская, белорусская, латышская, казахская, калмыцкая, осетинская, азербайджанская. В дни грандиозных сражений страна не забывала о своих детях!

Все новости-сводки Совинформбюро доходили только по репродуктору трансляционной сети. (Радиоприёмники были запрещены, электророзетки запечатаны. Нарушение секретности каралось.) Все сводки о положении на фронтах редактировались в Кремле, реальные события приукрашивались, о сдаче городов сообщалось только через несколько дней, о сдаче Киева не сообщали. О гигантских потерях узнавали от вернувшихся фронтовиков-инвалидов, отвоевавших навсегда.

Жизнь поддерживалась продуктовыми карточками, весьма скудными. Ложка отваренной лапши на ужин – уже хорошо! Масло, молоко покупали у местных крестьян, привозивших продукты во двор нашего дома, что-то покупали на рынке. Для выращивания овощей завод раздавал сотрудникам небольшие участки земли, в основном, помню, для картофеля. В конце лета картофель выкапывали и собирали. В квартире был шкаф-овощехранилище с отсеками для картофелин разного размера. Шкаф загружался сверху, а снизу были небольшие дверцы, через которые при открывании картофель вываливался под давлением.

Конечно, продуктов не хватало. Топлёное масло покупали у крестьян, они его черпали из большой канистры (или ведра), перекладывали в нашу тару – бидоны, банки. Увы, Отечество в опасности, но и здесь встречались порой свои жулики: масло разбавляли водой, потом оно отстаивалось и разделялось на две фракции – воду и масло. Масло можно было пробовать при покупке, и я научился по вкусу сразу понимать, что масло разбавленное. Вскоре бабушка убедилась в правильности моих показаний. Даже соседи неоднократно просили «взять пробу» для них.

Где-то был и рынок, бабушка порой направлялась и туда. А чем платили? Цены были высокие, по сравнению с зарплатами. Кто-то обменивал вещи, но у нас ничего не было для обмена. Бабушка занялась мелким предпринимательством. Большой дефицит был в металлических пёрышках, 86-х (так они прямо и назывались 86-е). Тогда ведь ещё не были широко распространены авторучки с чернилами, о возможности шариковых и не подозревали. Были вставочки – деревянные стерженьки с металлическим держателем под вставное металлическое пёрышко. Чернила заливались в чернильницу-непроливайку, куда пёрышко обмакивали. И вот у секретариата (мамы и её подруги Раи, секретаря директора-генерала) таких пёрышек было в избытке, получить их не представляло труда. И бабушка обменивала эти пёрышки на продукты. Сейчас об этом вспоминаю с улыбкой, а тогда…

Для детей выдавали на заводе ириски из гематогена (для поддержания витаминного обмена). По ленд-лизу от США поступала тушёнка. И это было большим подспорьем. Поступала и одежда. Я до сих пор помню доставшийся мне американский костюмчик – курточка и короткие штанишки светлого фона в синюю тонкую полоску.

Прилетавшие за Як-ами пилоты порой дарили маме плитку шоколада, и она была, увы, только для меня, хотя в то время я об этом не знал. Знал только, что получаемый по карточкам кусковой сахар-рафинад предназначался также – только для меня.

Ах, эти шоколадки! – помнятся всю жизнь, столь это было редко. А пончики! О, это было только один раз – в поездке в Бердск к другому генералу, директору завода-смежника…

***

Начался победный 45-й. В начале года лабораторно-производственные отделения института №34 перевели обратно в освободившийся от Блокады Ленинград и соединили с оставшейся частью института. Отец, добившийся за время войны больших научно-производственных успехов, был включен в состав возвращающихся. У нас сохранились тоненькие, на серой бумаге брошюрки последних лет войны, выпущенные коллективом новосибирской части института. В них – сообщения о научных результатах, выявленных в процессе текущей производственной работы на оборону. Научная мысль не погибала и в войну.

В Ленинграде у нас не было жилья и, где будет жить отец, не было известно. Мы оставались пока в Новосибирске. Мама и бабушка хотели бы вернуться в Киев. Но отец после победы в Сталинградской битве вступил в Коммунистическую партию, именуемую тогда в cокращении – ВКП (б), и подал заявление на фронт добровольцем в танковые части. Партком и дирекция отклонили просьбу: «Вы нужны здесь, вас заменить некем». И теперь от Ленинграда, как коммунист, он не имел право отказываться.

Уже к этому времени стало известно, что его отец, мой дедушка Соломон, живший в Виннице, был расстрелян немцами. Очевидцы, не евреи, рассказывали: «Он высокий, статный старик, шел под фашистским конвоем, гордо и спокойно». Мама отца, моя бабушка, уцелела – летом 41-го она уехала в Москву к дочери Ане (муж Ани Абрам Шапиро был кадровым военврачом и в это время служил под Москвой, потом прошёл всю войну, вернувшись полковником).

Погибшие родные, разоренные семьи, сожженные города и сёла! Святое чувство мести призывало русских и евреев, украинцев и белорусов к расплате с врагом… И отец был в их числе, он стремился воевать в танке, оборудованном аппаратурой, где был и его вклад.

***

Победа! Об этой долгожданной святой Победе мы узнали 8-го мая. Сообщили на завод из Москвы – подписана капитуляция. Мама, дядя Сеня и тётя Клава пришли вечером к нам домой, мама обняла меня и бабушку: «Победа!». И «праздник со слезами на глазах»!

А 9-го днём по главной улице «Красному проспекту» текла полноводная народная река. На заводе был первый выходной день. Шли все работники завода, вместе с мамой – и бабушка, и я. На центральной площади, площади Свердлова, была трибуна и, перед новосибирцами выступал секретарь обкома Кулагин. Он много сделал для завода, для новосибирцев, это он назвал политзаключённых товарищами. Победа была – одна на всех!

Великая Отечественная! Она осталась во мне навсегда, и с годами всё ярче, все сильнее память. Всё больше раскрывается тайн войны, узнаем о не отмеченных наградами героях – связистах, пехотинцах, лётчиках, о «забытых» генералах…

Победный год, 1 сентября, я – первоклассник. Было ещё голодно, в школе кормили завтраками: булочка, чай, бумажный пакетик с горошинками-леденцами. Я пил чай с булочкой, а кулёчек с леденцами прятал в ранец. Учительница Софья Анисимовна удивилась: «Почему ты так делаешь?» – «Это для мамы, она пьет чай вприглядку, а сахар отдаёт мне». Маму вызвали в школу. Она в испуге прибежала – «Что случилось?». И Софья Анисимовна маме: «Я хотела познакомиться с мамой, у которой такой заботливый сын».

В Новосибирске появились бригады пленных фашистов, работали на стройках. Были они и в нашем дворе. Ветхие шинели, изношенная обувь, поникшие, изнурённые судьбой, привыкшие к плотным германским пайкам, – голодные. Один из пленных – худой, бледный, измождённый – как-то подозвал меня. «Ганс», – указал он на себя, – снял с пальца невзрачное, позеленевшее кольцо, протянул мне. Говорил понятно по-русски: «Попроси у мамы хлеба». Мне было жалко его. Я взял кольцо, побежал к бабушке. Бабушка вздохнула, но отрезала ломоть от «карточной буханки». Кольцо не взяла: «Верни, мы не добиваем пленных!»