Читать книгу Девятое сердце земли - Тери Аболевич - Страница 6

Мелодия, которую насвистывал Конмаэл Форальберг, была невнятна, и казалось, он выдумывает её на ходу. Звук отражался от каменных стен подземелья и растекался эхом во все стороны. Двое конвойных молча наблюдали за своим капитаном, пока тот расхаживал вдоль решёток камер, заложив руки за спину.

– Этот. – Он указал на одного из пленных, сидевшего на полу и безучастно наблюдавшего за солдатами. Тот никак не отреагировал, даже когда конвой рывком поставил его на ноги и вывел из камеры.

Капитан Форальберг всё насвистывал свою мелодию, скользя равнодушным взглядом по людям за решёткой.

Между дальними прутьями вдруг показалась рука.

– Выбери меня! Иди сюда, выбери меня!

Конмаэл подошёл и с любопытством заглянул в камеру. Там стоял молодой человек, ничем особо не примечательный, но полный бодрой жизни. Капитан вспомнил его – он был из тех, кого привезли несколько дней назад.

– Почему тебя? – спросил он тоном учителя младших классов, улыбаясь.

– Что с того, что я просижу тут дни или недели? Вы всё равно меня убьёте. Чего тянуть? Выбери меня.

Конмаэл внимательно рассматривал заключённого, наклонив голову.

– Считай, ещё вчера ты был на фронте. От тебя так и разит порохом. Сиди отдыхай.

Заключённый злобно зарычал и бросился на железные прутья, осыпая проклятиями всё и всех. Конмаэл хмыкнул, посмотрел на конвойных и едва заметно кивнул им. Те быстро отперли камеру и без стеснения поколотили буйного пленника. Били сперва кулаками, потом ногами, до тех пор, пока он не сжался в комок у стены и не застонал.

Капитан Форальберг продолжил обход.

Уже полтора года он здесь, в этом месте. Конмаэл свыкся со своей работой и теперь выполнял её беспристрастно. Терзания давно покинули его, он выглядел отрешённым и немного ленивым.

– Этот. – Он указал на узника из другой камеры. Пожилой человек сидел в дальнем углу и что-то мычал себе под нос. Когда конвойные взяли его под руки, с ним произошло то, что Конмаэл наблюдал много раз: он навсегда покинул эту реальность и убежал мыслями в неведомую даль.

– С этими всё. Ведите в башню.

Солдаты и гремящие цепями заключённые скрылись во тьме коридора.

Конмаэл не спешил уходить. Он всегда задерживался на нижнем уровне, прислушиваясь к тому, что происходило вокруг. Напряжение, витавшее в воздухе, давно стало привычным, и он умело его отгонял. Дурные запахи он тоже игнорировал, как и редкие мольбы узников. Посильные просьбы он всегда передавал Святой Мэри, чтобы занять того любимым делом.

Он больше не чувствовал прикосновений смерти здесь, на нижнем уровне, призраки не трогали его: видимо, свыклись с его существованием. Теперь единственные призраки, которых Конмаэл видел перед собой, сидели по ту сторону решёток. Он давно уже не видел в узниках людей, лишь бесформенную массу, держащуюся за последние капли бытия отощавшей энергией.

Выбравшись из лабиринта подземелья, он поднялся на стену крепости. Была ранняя весна, ясный мартовский день больно ударил по глазам, привыкшим к полумраку. Пейзаж утратил былую белизну: он погрязнел проталинами и несвежим рыхлым снегом. Город невдалеке выделялся старыми черепичными крышами, щеголяя яркостью цвета на фоне общей бледности. Небо голубым куполом охватывало пространство, намекая, что скоро всё зазеленеет, вернутся былые краски жизни, и можно позволить себе помечтать, будто нет никакой войны. Большинство людей покинуло город из-за близости фронта. Древность его мощёных улиц стала вдруг никому не нужна, и он медленно умирал в ожидании снарядов. С высоты крепости не были видны воронки в земле, но гром взрывов волнами докатывался до Горы Мертвецов. И тучи этой грозы уже стремились сюда.

Где-то там небо наверняка было серым и мрачным, там шли бои. Линия фронта за последние месяцы стала подвижнее, прорывы чередовались с отступлением, и всё это напоминало перетягивание каната на деревенской ярмарке. Солдатам привозили всё больше сладкого вина, чтобы они не впадали в тоску и уныние. С продовольствием становилось хуже, поставки провизии в крепость скудели с каждым разом, зима и вовсе попросила всех отощать. Зато процветала военная промышленность: Конмаэл то и дело узнавал из газет о новых изобретениях. Бронированные автомобили, бронированные лодки, бронированные самолёты. Конница была теперь не так эффективна, а то и лошадей нарядили бы в стальные попоны. Мир кривился и корчился, но выталкивал из себя новые орудия, машины, вещества. С самолётов стали сбрасывать бомбы. Придумали какую-то машину, сметающую всё на своём пути, назвав её «танк». Химики в лабораториях ставили опыты со смертоносными газами. Более подлого способа уничтожения Конмаэл не мог и представить – человека убивал вдох и соприкосновение кожи с воздухом. Самое первое проявление жизни оказывалось смертельным.

Разведчики карабкались в небо на воздушных шарах и дирижаблях, военные инженеры загоняли корабли под воду. Всё это мерещилось Конмаэлу там, впереди, у невидимых глазу линий траншей, первой и второй. Морские сражения бушевали на другом, очень далёком фронте, но в воображении капитана это тоже свершалось там, впереди. И всё это вперемешку клубилось в его сознании: танки против подводных лодок, командиры на воздушных шарах, град пуль с неба и из-под земли, повсюду взрывы и дым. Его слух уловил звук выстрелов – казнь свершилась, и рекруты получили ещё один урок. Залпы винтовок точно легли на мир из его фантазии.

Он был всецело поглощён гротескной картиной, когда на стену рядом с ним сел воробей, громко зачирикал и вывел капитана из плена воображения. Конмаэл поглядел на маленькое серое существо. Птица наклоняла голову то в одну, то в другую сторону – присматривалась к человеку, время от времени выдавая как будто бы вопросительный «чирик». Растворились в дымке танки, пропали из воздуха дирижабли, ушли подлодки. Вокруг снова была осторожная, пока ещё тихая весна.

– Капитан Форальберг, господин!

Воробей мгновенно вспорхнул и скрылся из виду.

Перед Конмаэлом вырос молодой Ивар.

– Вас вызывает майор Таубе.

«Ну конечно», – мелькнуло в голове. Это случалось теперь чуть ли не каждый день.

– Спасибо, Ивар, – тускло ответил Конмаэл и нехотя направился в башню Правосудия.

Георгий Таубе с присущей ему отрывистой медлительностью перебирал документы – казнь уже закончилась, рекруты разошлись. Он бросил колкий взгляд на вошедшего офицера.

– А, капитан! Проходи, садись.

Конмаэл молча подчинился. Сегодня в башне было особенно душно, пыли стало будто вдвое больше в нагретом солнцем пространстве.

– Плохие новости, Форальберг. – Майор взял со стола какую-то бумагу и потряс ею в воздухе. – Их войска сегодня на рассвете пробились через нашу линию фронта. Две недели прорывались, и тут на тебе.

Конмаэл молчал, выжидающе глядя на Таубе.

– Чёрт знает что! Они смели наши заграждения, будто те были из картона. Подтянули туда всю свою технику. Разведка полагает, что они попытаются захватить крепость. Это место для них – бельмо на глазу, не смогут пройти мимо.

– Какие будут указания?

– Сюда перебрасывают части с южного фронта, но не все успеют к их приходу – дороги размыты талыми водами. Я хочу собрать отряд, пройти вперёд и посмотреть, что там творится.

– Да, господин майор.

– Негоже, конечно, тревожить людей и афишировать свои манёвры. Но я лично заинтересован в этой крепости, так что присоединюсь к разведке и выясню всё о движении войск. Останешься за главного. Всё как обычно – Гора должна функционировать в штатном режиме. Солдат я уже отобрал, твоих оставлю при тебе, вместе управитесь. Займитесь рекрутами, они не закончили обучение.

Конмаэл был удивлён, но не стал этого показывать. Прорыв линии фронта был вполне ожидаем: перетягивание каната не могло длиться вечно. Секундный укол совести – он осознал, что не испытывает по этому поводу никаких чувств, ни сожаления, ни страха. Всего лишь слегка изменилась данность, значит, он будет работать в новых условиях.

– Когда вы уходите?

– Через два дня будет поставка провианта, с ним привезут оружие и патроны. Тогда и пойдём. И ещё кое-что, Форальберг. На верхнем уровне в камере заключён один из рекрутов. Займись им. Не мне тебе объяснять причины и следствия.

Конмаэл кивнул, не вдаваясь в обсуждения: уж это ему было яснее ясного.

Георгий Таубе помрачнел и казался рассеянным. Тень, окружавшая его фигуру, стала плотнее, а плечи ссутулились. Очевидно, он был не так равнодушен к прорыву фронта.

Вечером того же дня Конмаэл собрал своих подчинённых в библиотеке. Вокруг больше никого не было, тусклый свет ламп едва разгонял темноту.

Все тринадцать человек молча слушали своего командира. Конмаэл сухо передал им информацию, распределил обязанности. Майор хотел забрать с собой многих солдат, и тем, кто оставался, теперь предстояло заниматься с рекрутами ещё пятнадцать дней, до конца их обучения. В целом никаких существенных изменений не было, но солдат охватило напряжение, они заняли свои головы мыслями о вражеском наступлении. Конмаэл распорядился раздать на ужин вино.

После трапезы он вышел развеяться на крепостную стену, постоял там недолго, выдыхая пар и ощущая кожей последний зимний холод – прозрачный и резкий в подтаявшем воздухе. Подошёл Матей.

Похлопав по карманам, он достал пачку с сигаретами и предложил одну Конмаэлу. Тот лишь покачал головой, Матей закурил.

– Забрал у старого Арона. Дед так и шарит по карманам мертвяков, ему руки отруби – всё равно будет их обчищать. Как будто у них много ценностей.

Конмаэл не ответил, продолжая смотреть в тёмную даль.

– Ты у нас, стало быть, теперь главный? – Матей усмехнулся и слегка толкнул его в плечо.

– Через пару дней. И это временно.

– До какой же поры? Пока бои не докатятся до нас? Слыхал я про одного ихнего генерала, говорят, его солдаты что демоны, лица в крови, глаза горят – страха не ведают. И этот генерал во главе, в первых рядах. Сметают всё на своём пути. Как знать, может, именно он наступает? И сровняет проклятый холм с землёй.

Капитан не спешил с ответом. Он живо представил себе армию нечисти, в крови и пламени, огромной волной накатывающей из темноты.

– Тебе бы этого хотелось?

Матей удивлённо глянул на Конмаэла:

– Чего? Чтобы тут всё сгинуло в болото? – Он почесал затылок, захваченный вопросом врасплох. – Да пожалуй, что нет. Чего мне? Работа непыльная, место годное. Отстоим, так всё и останется, а нет – тогда какая разница… А чего ты спросил?

Капитан отрицательно покачал головой и отвернулся.

Матей молча курил. Облако дыма, чётко очерченное в спокойном холодном воздухе, нехотя отлетало в сторону и постепенно растворялось. Очень далеко и очень редко у линии горизонта загорались вспышки, такие мимолётные, что это казалось игрой воображения. Но за ними следовали раскаты грома.

– Я не был в бою, – бросил Матей упрямо, словно вонзаясь этой фразой в ледяной уступ, с которого боялся соскользнуть. Конмаэл никогда не видел, чтобы сержант признавал смущавший его страх.

– Я тоже не был, Матей. Но разве это важно?

– Расстрел – дело подлое для бойца. Знай себе спускай крючок да пали, считай, по мертвяку. А в бою? Они же там живые, капитан. Стреляют в ответ. Как тут быть?

Конмаэла это позабавило. «Они там живые».

– Нет живых. Ни здесь, ни в бою. Все мы мертвяки. Где курок спускать – всё одно. Хоть в голову себе спускай.

Матей с сомнением нахмурил густые брови, отчего стал похож на суровое древнее божество.

– Ты чего это? Думаешь, всё одно, что им в голову, что себе? Коли так мыслишь, что же ты сам себе пулю не пустил?

– Не уверен, что после этого стало бы лучше.

С этими словами Конмаэл развернулся и ушёл, как делал это всякий раз, когда разговор ему надоедал.

Оставив позади общий зал, где повеселевшие от вина подчинённые громко смеялись, он прошёл к себе в комнату и рухнул на кровать. Он ощущал усталость, не тяжёлую, но неприятную, как повреждённая эмаль на зубах. Она теперь была с ним всегда, хоть он почти вдоволь ел и спал. Еда была пресной и давно перестала волновать его вкус. Редкие сны стали единственно доступной отдушиной, которая возвращала его в мир, полный красок и эмоций, почти забытой радости и волнения. Только там он ощущал жизнь, пусть это и не было жизнью вовсе.

Взрывы гремят вокруг. Кромешная тьма не даёт различить, что творится. Слышны лишь громкие раскаты, и как будто вибрации проходят по всему телу. Вспышка, две, три. Белая, оранжевая. Потом вдруг зелёная, сиреневая. Сердце стучит неровно, иногда останавливаясь, и тогда очень не хватает воздуха.

Смех и аплодисменты доносятся со всех сторон, из мрака выплывают улыбающиеся лица. Бал в поместье Блажевского, ну конечно же, и фейерверк по случаю наступления нового года.

Запах гари тут же растворяется, тревога уходит. Праздник, не сражение. И хоть толки о Девятом переделе усилились, он это точно знает, но час ещё не пробил.

Ему светло и немного щекотно внутри – такая лёгкость живёт в нём. В большом зале стоит высокое еловое дерево, украшенное гирляндами и шарами, повсюду запах свежей хвои и подогретого вина. Люди красивы, они танцуют вокруг него и будто вовсе не касаются пола ногами, плывут по воздуху, словно призраки, духи ушедшей эпохи. Он не слышит музыки, но узнаёт мелодию – он различает её по движениям кружащихся пар. Бегают дети в масках – они шалят чуть больше дозволенного, иногда толкая взрослых. Ребёнок лет пяти в тёмно-синих бархатных штанишках, кружевной рубашке и в маске рыжей собаки или лисицы следит за ним. Прячется, выглядывает из-за дерева, смотрит на него и хохочет, чисто и звонко.

Конмаэл чувствует, что должен сей же час обернуться.

Повиновавшись себе, он видит, как в зал заходит Шивон. Она хороша собой, настолько, чтобы быть достойной нести счастливое знамя сегодняшнего вечера, и вести за собой всеобщую радость. Она держит под руку мужчину, тот облачён в военную форму, молод и горд. Он должен знать его, нет смысла представлять их друг другу, но теперь он впервые видит его, теперь он чужой.

– Господин Форальберг! Доброго вам вечера. – Шивон непривычно любезна.

– Доброго, госпожа Коттон. Я рад вашему обществу. – Он должен его знать, как же так вышло, что он позабыл?

– Позвольте представить вам моего спутника, капитана Истефана Гизингера.

Они пожимают друг другу руки, движение человека в форме уверенное и болезненное.

Кто-то из детей взрывает хлопушку.

– Весьма рад, господин Форальберг. Наслышан о промышленных заводах вашего отца и восхищён – это прекрасный форпост при нынешней обстановке в мире.

Он чувствует неприязнь. Он плохо различает черты этого человека, лишь волны самоуверенности обдают его, и он точно знает, как относится к этому офицеру.

– Благодарю, но смею надеяться, что он не понадобится.

– Понадобится, будьте покойны, да ещё успеет развернуться во всей красе.

Капитан смеётся. Конмаэл молчит. Ему вдруг кажется, что одна из стен растворяется и открывается вид на тёмный ночной простор, где на горизонте растекается огневое зарево. Там полыхает и дымит, люди кричат от боли, и этим крикам вторит приторный смех офицера Гизингера. Конмаэл отвлекается на голос Шивон, и видение исчезает. Черти больше не пляшут сквозь стену парадной залы.