Читать книгу Ось мировой истории. Авраамические религии и век разума - Тесла Лейла Хугаева - Страница 5

1) Становление метафизики интеллекта Пифагора и Платона. Гилеморфизм Аристотеля.

2) Рационализм и эмпиризм. Проблема Юма.

3) Энергетика В. Оствальда и иерархия наук О. Конта.

4) Мистика немецкого идеализма

5) Спор Эйнштейна и Бора о квантовой механике и его значение для метафизики интеллекта.

1) Становление метафизики интеллекта Пифагора и Платона

«А Пифагор, в свою очередь, был первым, кто поставил во главу угла при объяснении мироздания именно числа, а не материальные элементы. И это, несомненно, дает право считать нашего героя основоположником идеализма как одного из важнейших направлений в истории философской мысли. По его стопам шли в дальнейшем и другие крупные представители италийской школы философии: Ксенофан, Парменид, Зенон Элейский, с некоторыми оговорками Эмпедокл… Да и разве только они? Платон, который был самым крупным идеалистом античности и зачастую считается (как видим, не вполне точно) основателем идеализма как такового, очень многому научился у пифагорейцев, подвергся их сильнейшему влиянию».

И. Суриков «Пифагор»

Бертран Рассел пишет в «Истории западной философии», что Пифагор явился таким же реформатором орфийской религии, каким был в свое время Орфей в отношении варварского культа Диониса. А вакханалии Диониса были известны еще ахейской Греции микенского периода, которая никак не связана с осевым временем «конца мифологической эпохи». Напротив, ахейская Греция являла собой классический образец мифологической эпохи тех времен, в том числе и по типичности магической религии и варварским ритуалам, каким был культ бога вина Диониса.

И. Суриков в «Пифагое» пишет, что в античной Греции, то есть в Греции осевого периода, которая уже чтила песни Гомера, Дионису был противопоставлен бог разума Аполлон, любимое божество греков того периода. Сам же культ Диониса претерпел радикальные изменения, превратившись под воздействием легендарного Орфея в религию орфиков.

«Орфики были аскетической сектой, вино для них – только символ, как позднее причастие для христиан. Искомое ими опьянение – это „энтузиазм“, союз с богом. Они думали, что таким путем приобретают мистическое знание, недостижимое обычными средствами. Для орфика жизнь в этом мире является страданием и скукой. Мы привязаны к колесу, которое, вращаясь, образует бесконечные циклы рождения и смерти. Наша истинная жизнь – на звездах, но мы прикованы к земле. Только путем очищения, самоотречения и аскетической жизни можем мы избежать этого круговорота и достигнуть, наконец, экстаза единения с Богом. В греческую философию этот мистический элемент принес Пифагор, такой же реформатор орфизма, каким был Орфей по отношению к религии Диониса. От пифагорейцев орфический элемент перешел в философию Платона, а от него – в ту более позднюю философию, которая была уже полностью религиозной»

Б. Рассел История западной философии

Таким образом, нет никаких сомнений в том, что религиозные реформы Пифагоры были продолжением той рационалистической критики архаической мифологии, которой осевое время объявляет войну. Неслучайно ходили упорные слухи о его знакомстве во время длительного путешествия по Востоку с древнеперсидским пророком Заратустрой, который стал таким же рационалистическим реформатором арийской религии, и в старости был убит жрецами-староверами.

Так, российский антиковед И. Суриков в книге о Пифагоре пишет, что Ксенофан как и вся элейская философская школа развивались под влиянием Пифагора, и в конечном итоге привели к становлению метафизики интеллекта, «рационального богословия»:

«Вот, например, отзыв уже знакомого нам поэта-философа Ксенофана, современника Пифагора:

Всё на богов возвели Гомер с Гесиодом, что только

У людей позором считается или пороком:

Красть, прелюбы творить и друг друга обманывать тайно.

(Ксенофан. фр. В 11 Diels – Kranz)

Ксенофан – поэт и философ, живший во второй половине VI века до н. э., – очень крупная фигура в истории античной религиозной мысли. Он, несомненно, намного опередил свое время. Ксенофан выступает даже против такой основополагающей черты традиционных верований, как антропоморфизм (изображение богов в человеческом облике). При этом он приводит интересные аргументы:

Если бы руки имели быки и львы или кони,

Чтоб рисовать руками, творить изваянья, как люди,

Кони б тогда на коней, а быки на быков бы похожих

Образы рисовали богов и тела их ваяли,

Точно такими, каков у каждого собственный облик…

Черными пишут богов и курносыми все эфиопы,

Голубоокими их же и русыми пишут фракийцы.

(Ксенофан. фр. В 15, В 16 Diels – Kranz)

А вот каково мнение самого Ксенофана по этим вопросам:

Есть один только бог, меж богов и людей величайший,

Не похожий на смертных ни обликом, ни сознаньем…

Весь целиком он видит, весь сознает и весь слышит.

…Без труда, помышленьем ума он всё потрясает…

Вечно на месте одном пребывает, не двигаясь вовсе,

Переходить то туда, то сюда ему не пристало.

(Ксенофан. фр. В 23 – В 25 Diels – Kranz)

Это уже вполне рациональное богословие».

И. Суриков пишет, что Ксенофан был не прочь и пошутить над своим коллегой

«Как-то в пути увидав, что кто-то щенка обижает,

Он, пожалевши щенка, молвил такие слова:

«Полно бить, перестань! Живет в нем душа дорогого

Друга: по вою щенка я ее разом признал».

(Ксенофан. фр. В 6 Diels – Kranz) 3

Нет сомнений, что Ксенофан здесь иронизирует, говорит о взглядах своего «коллеги» с некоторой долей юмора. А имеется в виду конечно же то самое пифагоровское учение о метемпсихозе – переселении душ»

И. Суриков «Пифагор»

Пифагор – это уже колоритная фигура осевого времени, в каком то смысле центральная фигура для становления классической культуры античной Греции, какой была фигура Христа для становления христианской культуры. Подобно Христу же, его самого убили, а школу его, пользующуюся большой популярностью по всей Греции, преследовали погромами. Сократ, который подобно Ксенофану и своему ученику Платону, тоже находился под его влиянием, также гибнет в обвинении по оскорблению традиционных богов. Сократ становится мучеником, которого чтут стоики подобно распятому позже Христу. Неслучайно И. Суриков находит многочисленные аналогии между пифагорейскими школами того времени и христианскими монастырями средневековья в своей монографии о Пифагоре. Он также подчеркивает тот факт, что идеология Пифагора делилась на теоретическую для образованных слушателей, которых называли «математиками», и на фольклорно-мифологическую для так называемых «акусматиков». Будучи известным ученым, математиком и философом, Пифагор стал основателем первой официальной философской школы в античной Греции, и первым сформулировал понятие «философии» как «любви к мудрости». Фалес был еще одним из семи «мудрецов», что Пифагор находил вульгарным, ибо мудр только один бог.

Так или иначе, но за философской революцией античности, которую осуществил Платон и его академия стоит полулегендарная фигура Пифагора. С него начинается тот рационализм метафизики интеллекта, который станет основой картезианской философии в Новое время, и станет фундаментом современной науки. И. Суриков подчеркивает влияние Пифагора на Платона, прослеживая его в таких центральных работах философа как «Государство», «Федон», «Тимей»:

«Среди десятков диалогов, входящих в корпус сочинений Платона, есть такие, в которых черты пифагореизма особенно сильны. Например, „Федон“, написанный около 380—375 годов до н. э., то есть после первой поездки философа в Великую Грецию. В „Федоне“, напомним, описаны предсмертные часы Сократа, его последняя беседа. В числе ее участников – Симмий и Кебет, члены пифагорейского содружества. Но самое интересное – в том, что Сократ в описании Платона оказывается большим пифагорейцем, нежели эти прямые последователи самосского мыслителя. Он им доказывает бессмертие души! И доказывает, надо сказать, весьма убедительно. Они сперва возражают, спорят, но в конце концов вынуждены согласиться. …Платон в „Государстве“ ориентировался на те режимы, которые установили пифагорейцы в полисах Великой Греции (например, тот же Архит в Таренте). Если вдуматься, там всё именно так и было! Во главе стояли правители-философы, под началом у них находилось войско („стражи“), ниже следовало простонародье. Итак, „Государство“ является трудом в весьма значительной степени пифагорейским. Это, безусловно, подчеркивается тем фактом, что ближе к концу диалога помещен рассказ о загробном мире, причем куда более пространный, чем в „Федоне“. Впрочем, самым „пифагорейским“ произведением Платона обычно признают даже не „Государство“, а диалог „Тимей“, написанный еще позже – в 350-х годах до н. э. Иными словами, перед нами плод творчества уже Платона-старика, один из итоговых его трудов. Связанный с пифагореизмом характер этого сочинения проявился даже в том, что его заглавным героем (по имени которого диалог и назван) философ избрал некоего Тимея, пифагорейца из Локр Эпизефирских (греческий полис в Южной Италии). Тимей беседует с Сократом. И в этом разговоре, что интересно, Сократ не играет роль главного действующего лица, как по большей части бывает у Платона, а выступает в роли внимательного слушателя. Ведущая же роль принадлежит Тимею, который излагает идеи о происхождении и устройстве мироздания – вполне согласующиеся со взглядами Пифагора. Таков поздний Платон. Практически законченный пифагореец. Во всяком случае, никто не усомнится, что он чем дальше, тем больше двигался к этому статусу. То же движение продолжалось в его философской школе – Академии – и еще некоторое время после смерти основателя»

И. Суриков «Пифагор»

С философии Платона начинается метафизика интеллекта, как видения разумом интеллектуальной формы вселенной, отличной от ее материального содержания. Дуализм мира идей и мира вещей в философии Платона – великое открытие античности, на котором покоится вся современная наука. Платона было принято жестко критиковать, и первым его критиком как известно стал его известный ученик Аристотель. Но Аристотель не сделал для современности ничего, кроме того, что разрушил метафизику интеллекта Платона в своей философии. В Новое время Френсис Бэкон и Декарт станут жесткими критиками Аристотеля, остановившего, согласно Расселу, европейскую науку на 2000 лет.

В философии Бэкона, Декарта и Спинозы, которые согласны с дуализмом Платона, интеллектуальная форма становится миром законов природы, а не миром идей, как у Платона. Законы природы можно и нужно проверять опытом, что для идей совершенно необязательно. Поэтому Платон, сформулировав метафизику интеллекта, мыслил как все древние греки больше дедукцией в ущерб индукции, иногда совершенно отвергая необходимость эмпирического материала или проверки опытом для получения научного знания. Поэтому, его психология, которая, как мы увидим, очень проницательна в своих прозрениях, стала только частью мистики формировавшегося грандиозного христианского синтеза. И так и не смогла эмансипироваться в науку психологию до возрождения наук в Новое время. Мы не можем быть слишком строги к миру идей Платона, поскольку даже понимание интеллектуальной формы космоса как законов природы, которое принесло Новое время, не было еще окончательной ее формулировкой. Как мы видели в Энергетике Оствальда, современная наука говорит о закономерностях природных энергий, а не просто законов природы. И это принципиально важно для решения «проблемы Юма», постановкой которой он разбил картезианский рационализм.

Между тем, это первая, еще примитивная формулировка теории научного контроля в обществе, когда все подчинены разуму, то есть знаниям законов природы. Научный контроль предполагает естественное право, когда законы общества основаны на знании законов природы. Общеизвестно, что эту теорию позже защищал Цицерон, большой поклонник Платона, и др юристы Римской империи, особенно во времена стоической философии Марка Аврелия, искавшего «платоновского государства». Но Платон, который еще не знает понятия законов природы, вместо того, чтобы говорить о подчинении законам природы, научному контролю, говорит о подчинении неразумных людей – разумным людям. И действительно, таким образом, невольно выступает апологетом деспотии, от которой он в действительности бесконечно далек, в отличии, например, от Аристотеля.

Две вещи разрушили метафизику Платона:

1) неразвитость представлений о мире идей, об интеллекте как форме космоса, то есть как законов природных энергий; по этой причине Платон не увидел связи идей с опытом материального мира.

2) Философия гилеморфизма Аристотеля, в которой он противопоставил свою точку зрения материалиста метафизике интеллекта Платона. Ленин был прав, когда писал, что критика Аристотелем Платона есть критика с позиций материализма. Отказавшись от дуализма Платона и тем самым разрушив полюса интеллекта (активное мышление и пассивные законы природы), Аристотель тем самым пришел к скептицизму, в котором его позже упрекал Эпикур.

Разрушенная метафизика интеллекта всегда в конечном итоге ведет к скептицизму и даже к агностицизму, как мы увидим на примере противостояния рационалистов и эмпириков уже в Новое время. Поскольку только полюса интеллекта, мышление и законы природы, лежат в основе процесса познания. Уже в Новое время, когда метафизика интеллекта Платона получает новую жизнь в философии Френсиса Бэкона и рационализме Декарта, Бэкон писал об Аристотеле в «Новом органоне»:

«Таким образом, корень заблуждений ложной философии троякий: софистика, эмпирика и суеверие. Наиболее заметный пример первого рода являет Аристотель, который своей диалектикой испортил естественную философию, так как построил мир из категорий и приписал человеческой душе, благороднейшей субстанции, род устремления второго порядка; и неисчислимо много другого приписал природе по своему произволу. Он всегда больше заботился о том, чтобы иметь на все ответ и словами высказать что-либо положительное, чем о внутренней истине вещей. В физике же Аристотеля нет ничего другого, кроме звучания диалектических слов. В своей метафизике он это вновь повторил под более торжественным названием, будто бы желая разбирать вещи, а не слова. Пусть не смутит кого-либо то, что в его книгах „О животных“, „Проблемы“ и в других его трактатах часто встречается обращение к опыту. Ибо его решение принято заранее, и он не обратился к опыту, как должно, для установления своих мнений и аксиом; но, напротив, произвольно установив свои утверждения, он притягивает к своим мнениям искаженный опыт, как пленника. Так что в этом отношении его следует обвинить больше, чем его новых последователей (род схоластических философов), которые вовсе отказывались от опыта»

С противостояния Платона и Аристотеля начинается проблема сущности и существования, номинализма и реализма, которая сохраняет свою актуальность до сих пор. Вопрос о том, существует ли мир идей Платона сам по себе, или же идеи – это только абстракции человеческого ума. На этот вопрос ответить несложно, если прежде дать определение процессу познания. Что есть познание: встреча двух полюсов интеллекта, активность единой субстанции интеллекта? Или же познание это только отражение одной вещи в другой такой же вещи? Понятно, что в первом случае, мир идей Платона – это интеллектуальная форма космоса, субстанция интеллекта, которая не только существует сама по себе, но и является изначальной формой всего сущего. Во втором случае, мы закономерно приходим к скептицизму эмпириков и материалистов, поскольку отрицаем процесс познания как некую объективную истину, и говорим всего лишь о субъективном восприятии, об отражении одной вещи в другой вещи.

Так и повелось, эмпирики, такие как Гоббс, Юм, Локк и материалисты Маркс, Энгельс, Ленин стояли на позициях номинализма, отрицая мир идей Платона, и склоняясь к скептицизму в теории познания. А метафизики интеллекта, Декарт, Спиноза, Лейбниц, Бэкон признают мир идей Платона, как интеллектуальную форму космоса. Конечно, они в отличии от Платона говорят уже не просто об идеях, но о законах природы, и потому опыт, эксперимент уже в основе научного метода Декарта, Бэкона, Спинозы.

2) Рационализм и эмпиризм. Проблема Юма

Критика Аристотеля в отношении мира идей Платона имела успех, потому что первая теория метафизики интеллекта действительно была еще очень уязвима. Ведь Платон полагал, что поскольку мышление человека и законы природы (как мы называем его «идеи») есть одна субстанция интеллекта, то человеку не нужен опыт, не нужен экспериментальный материал, сбор и анализ фактов для процесса познания. Достаточно, как это делают математики углубиться в процесс дедукции, и мы уже владеем истиной.

Да, он был неправ, и очевидность его неправоты и сделала критику Аристотеля такой нетрудной работой и такой успешной в итоге. Ошибка Платона заключалась в том, что он еще не знал и не мог знать как именно соотносится форма и содержание, интеллект и материя. Однако, сам процесс познание, как единение двух полюсов интеллекта, мышления и законов природы (идей), он прозрел со всей проницательностью.

Новое время сделало крупные шаги в направлении восстановления метафизики интеллекта и устранения ошибок платоновского определения. И Декарт, и Бэкон говорят уже не просто об идеях, но о законах природы, и следовательно, опыт, как необходимая экспериментальная стадия «пытания природы», становится нераздельной частью процесса познания. Френсис Бэкон разрабатывает метод индукции, и говорит о необходимости обоих логических практик: и дедукции и индукции. Декарт ставит сотни экспериментов, участвуя в открытиях в области физиологии своего времени, и в частности в открытии кровообращения.

Декарт заново формулирует метафизику интеллекта Платона, как разработанную им философию рационализма, в основе которой все то же понимание познания как единения двух полюсов интеллекта: активного мышления и пассивных законов природы. Интеллект как единая субстанция противопоставляется в качестве формы – материи, выступающей содержанием этой формы. Законы движения природы уже больше нельзя изучать без самой этой природы, без анализа конкретных фактов и вещей.

Спинозу много обвиняли в том, что он предал метафизику интеллекта Декарта, отказавшись от картезианского дуализма, и стал материалистом, пантеистическое божество которого только синоним материи. Однако, для метафизики интеллекта важно не количество субстанций, признаваемых философом, а два полюса интеллекта: активный интеллект (мышление) и пассивный интеллект (законы природы). Френсис Бэкон остается классическим примером рационалиста и метафизика интеллекта (хотя его принято считать эмпириком), потому что его философия познания основана на понимании законов природы как интеллектуальной формы материи, и мышления человека как метафизики интеллекта, способной к познанию этой интеллектуальной формы законов природы. Поэтому неважно сколько субстанций у последователей рационализма Декарта: одна, как у Спинозы, или бесчисленное множество как у Лейбница. Важно только, что и Спиноза и Лейбниц, подобно Френсису Бэкону, признают процесс познания метафизическим актом соединения активного и пассивного полюсов интеллекта, а космос делят на материю и интеллектуальную форму этой материи, выраженную в законах природы.

«По взгляду Спинозы, ни тело не может определить душу к мышлению, ни душа тело к движению. Это вытекало из взглядов на тело и душу как на модусы различных атрибутов Бога, именно мышления и протяжения. Что касается Лейбница, то его мысль о том, что душа не может влиять на тело, а тело на душу, слишком общеизвестна»

В. Беляев Лейбниц и Спинозы

Декарт успешно возражал на критику рационализма, сохранилась даже его переписка с Гоббсом, известным материалистом своего времени. Однако, когда пришел Давид Юм, со своим «Исследованием о познании», рационализм вновь, уже во второй раз потерпел полное поражение. В середине двадцатого века Б. Рассел писал в «Истории западной философии», что на аргументы Юма до сих пор нет значимого ответа. Существо критики рационализма, предпринятое Д. Юмом, состояло в том, что он заметил, что связь теории и фактов опыта, является уязвимым местом в системе рационализма Декарта. Это, по сути, был тот же подводный камень, о который в свое время разбилось судно Платона, – отсутствие связи с фактами опыта или же фиктивная, ложная связь, как заявил Юм в отношении рационализма Декарта.

Д. Юм объявляет связь теории и опыта ложной в рационализме, поскольку, заявляет он, никто не может доказать, что последовательность некоторых событий есть закон, описывающий причинно-следственные связи, а не просто последовательность событий, которая в иной случае может быть совсем другой. Он говорит, что даже если мы много раз видели последовательность этих событий, всегда одну и ту же, это все равно не доказывает, что и в следующий раз, и всегда в будущем она будет такой, а не другой. То есть не доказывает, что это закон, который отображает причинные связи, а не обычную случайность. Поэтому, говорит Юм, не разум не истина в основе того, что люди называют познанием. А всего лишь привычка и воображение, которое приписывает случайным совпадениям вид причинной зависимости закона. Д. Юм «О познании»:

«Всякая вера в факты или реальное существование основана исключительно на каком-нибудь объекте, имеющимся в памяти или восприятии, и на привычном соединении его с каким-нибудь другим объектом. Подобная вера есть необходимый результат, возникающий, как только ум поставлен в указанные условия. Все эти операции – род природных инстинктов, которые не могут быть ни вызваны, ни предотвращены рассуждением или каким-либо мыслительным и рассудочным процессом»

Таким образом, он опровергает существование законов природы, и рационализм Декарта, как процесс познания, в основе которого постижение истины разумом. Д. Юм говорит о том, познания вообще нет, человек приписывает случайным событиям характер законов, разум никакой роли в этом процессе не играет, и истина человеку не доступна. Отсюда уже только один шаг до «априори» Канта, «чистый разум» которого, стал как известно ответом Юму, «разбудившему его от догматического сна».

А. Эйнштейн «О теории познания Б. Рассела», 1944:

«Однако человек стремится к достоверному знанию. Именно поэтому обречена на неудачу миссия Юма. Сырой материал, поступающий от органов чувств, – единственный источник нашего познания, может привести нас постепенно к вере и надежде, но не к знанию, а тем более к пониманию закономерностей. Тут на сцену выходит Кант. Предложенная им идея, хоть и была неприемлема в своей первоначальной формулировке, означала шаг вперед в решении юмовской дилеммы: все в познании, что имеет эмпирическое происхождение, недостоверно (Юм). Следовательно, если мы располагаем достоверным знанием, то оно должно быть основано на чистом мышлении. Например, так обстоит дело с геометрическими теоремами и с принципом причинности. Эти и другие типы знания являются, так сказать, частью средств мышления и поэтому не должны быть сначала получены из ощущений (т. е. они являются априорным знанием). В настоящее время всем, разумеется, известно, что упомянутые выше понятия не обладают ни достоверностью, ни внутренней необходимостью, которые приписывал им Кант. Однако правильным в кантовской постановке проблемы является, на мой взгляд, следующее: если рассматривать с логической точки зрения, то окажется, что в процессе мышления мы, с некоторым „основанием“, используем понятия, не связанные с ощущениями. Я убежден, что на самом деле можно утверждать гораздо большее: все понятия, возникающие в процессе нашего мышления и в наших словесных выражениях, с чисто логической точки зрения являются свободными творениями разума, которые нельзя получить из ощущений. Это обстоятельство нелегко заметить лишь по следующей причине: мы имеем привычку так тесно связывать определенные понятия и суждения с некоторыми ощущениями, что не отдаем себе отчета в том, что мир чувственного восприятия отделен от мира понятий и суждений непроницаемой стеной, если подходить к этому вопросу чисто логически».

3) Иерархия наук О. Конта и энергетика В. Оствальда

Вильгельм Оствальд, известный химик и нобелевский лауреат, современник Планка, Эйнштейна, Больцмана и Ленина, активно дискутировавших с ним, сформулировал в свое время теорию энергетики, как новую концепцию эпистемологии.

«Особенно важным результатом энергетического воззрения следует считать замену понятия материи понятием комплекса известных энергий, подчиненного пространству. Мыслители различных направлений часто указывали на противоположность и в тоже время нераздельность материи и ее сил, но даже очень смелые мыслители не решились отказаться от одной в пользу другой. Этот нежелательный дуализм основывался, прежде всего, на том, что для различных сил не было бы никакого основания оставаться пространственно связанными, если бы их не удерживал некоторый, независимый от них «носитель».

Оствальд Философия природы

Эйнштейн был младшим современником Оствальда и Маха, и считал себя очень обязанным теории времени последнего, а к первому в юности безуспешно просился в аспирантуру. Однако, ко времени изложения теории познания Оствальдом как энергетики, он уже был известным ученым и сказал свое авторитетное мнение вслед за Планком. Метод Оствальда единодушно признали непригодным, хотя Планк говорил о «рациональном зерне», который он содержит.

Действительно, Оствальд предложил в «Философии природы» понимать космос как совокупность природных энергий, в том числе и самого человека. Он говорит о человека как о биологической энергии и психической энергии. Он говорит о процессе познания как о потребности человека в знании других энергий именно потому, что сам человек тоже всего лишь природная энергия. И он говорит о законе сохранения силы как решающем для человека, для всей материи и для процесса познания.

«Современная энергетика видит энергию как единственное универсальное обобщение. Все явления сводятся к свойствам и отношениям энергий, и особенно материя, если это понятие все еще можно считать полезным, должна быть определена в терминах энергетики. Вопрос зачем и для какой цели нам нужен такой поворот в мировоззрении, исчерпывается тем фактом, что понятие энергии, как опытной данности, доказало что оно шире, чем понятие материи. Как только это станет ясно, все дискуссии прекратятся. Мы не можем определить слово „человек“ словом „негр“, но мы можем сделать наоборот. Понятие света или электричества не может быть определено понятием материи, поскольку и свет и электричество определены как нематериальные объекты; но оба эти объекта могут быть определены понятием энергии, поскольку они разновидности или факторы энергии, из чего мы можем заключить, что понятие энергии действительно шире, чем понятие энергии. Что даже материю мы можем определить с точки зрения энергетики, – да, только энергетика способна дать материи единственно четкое определение» Оствальд Современная теория энергетики

Однако, Оствальд – эмпирик, он не признает законов природы, и он не может сформулировать определение природной энергии как системы законов, открывающих доступ к силе данной энергии. Например, как уравнения Максвелла позволили Герцу получить и проконтролировать электромагнитные волны, и как это вслед за Герцем делает с тех пор весь технический мир. Оствальд формулирует определение энергии как «количества работы», и предлагает вычислять энергии через закон сохранения силы в процессе их перетекания из одного вида энергии в другой.

«Чтобы не происходило в физическом мире (химическая и физиологическая составляющая всегда включена в это определение) мы всегда можем сформулировать уравнение между количеством превращенной энергии и количеством вновь образованной энергии. Подобного рода уравнение мы не сможем больше приложить ни к каким величинам физического мира. Далее, постольку поскольку такая формулировка всегда имеет дело с измеряемыми и демонстрируемыми явлениями в связи с общими характеристиками измеряемости и наглядности энергии, таким образом все приложения закона сохранения силы энергии это всегда настоящие научные проблемы, а не псевдо-проблемы. В некоторых случаях точное измерение величин энергии представляет очень серьезные трудности, так что оказываются доступными только очень грубые приблизительные вычисления; но это не может опровергнуть общий принцип энергетики»

В. Оствальд Современная теория энергетики

«Мы же причинную связь будем также считать практическим результатом наших попыток связать наши опытные данные и образовать из них понятие с целью возможности заключать о будущем. …так как все явления состоят в пространственных и временных изменениях энергии, то данная нами формулировка закона причинности является в известном смысле исчерпывающей, так как все процессы следуют первому началу, и вновь образовавшаяся энергия равна исчезнувшей. В этом виде закон причинности выражается так: ничто не совершается без эквивалентного превращения одного или нескольких видов энергий в другие виды»

В. Оствальд Философия природы

«Но энергия не только присутствует во всех процессах природы, она и представляет их всех. Всякий процесс будет точно и полно представлен или описан, если будет указанно, какие энергии претерпели временные или пространственные изменения. И наоборот, на вопрос при каких вообще условиях наступит процесс, можно дать общий ответ, основанный на отношении между существующими энергиями».

В. Оствальд Философия природы

Именно против этого «эвристического метода» так возмущенно выступил Макс Планк. Действительно, с эмпирической философской платформы энергетика В. Оствальда оказывается там, где она справедливо оказалась: на свалке истории.

«Планк не отрицал, что энергетика – будучи связанной с законом сохранения энергии – содержит «определенное здоровое зерно», но считал провозглашенное Оствальдом энергетическое понимание явлений природы роковым заблуждением и возражал против притязания энергетики быть единственно верным толкованием природных процессов. Прежде всего, он упрекал энергетику в том, что она скрывает фундаментальное противоречие между обратимыми и необратимыми процессами, с разработкой и углублением которого, по его убеждению, был связан любой прогресс в термодинамике и теории химического сродства. Планк был непреклонен в своем отпоре энергетическим спекуляциям, и в главном он был прав. Восемнадцатью годами позднее Эйнштейн присоединился к этой отрицательной оценке энергетики. Ссылаясь на статьи Планка, он писал в 1913 году: «Для каждого сторонника подлинно научного мышления чтение этой острополемической заметки является вознаграждением за досаду, испытанную им при чтении тех работ, против которых в ней ведется борьба».

Ф. Гернек Пионеры атомного века

В. Оствальд как и его друг Мах были известными эмпириками, поэтому Ленин объявляет этим «махистам» войну в «Материализме и эмпириокритицизме». Ленин хотел сохранить понятие «объективная реальность», уничтожив метафизику интеллекта. «Махисты», то есть эмпирики очень верно указывали ему, что это невозможно: либо метафизика интеллекта, либо объективная реальность. Здесь Ленин безусловно ошибался. Но в отношении энергетики Оствальда, «крупного химика и мелкого философа» его критика оказалась очень меткой. Он говорит о том, что поскольку энергетика Оствальда остается на философском фундаменте эмпиризма, то его теория познания не вносит ничего принципиально нового: «сказать ли движущаяся материя или материальное движение, – от этого суть не меняется».

«Сказать ли: мир есть движущаяся материя или: мир есть материальное движение, от этого дело не изменяется…..Оствальд пытался избегнуть этой неминуемой философской альтернативы (материализм или идеализм) посредством неопределенного употребления слова «энергия», но именно его попытка и показывает лишний раз тщетность подобных ухищрений. Если энергия есть движение, то вы только передвинули трудность с подлежащего на сказуемое, только переделали вопрос: материя ли движется? в вопрос: материальна ли энергия? Происходит ли превращение энергии вне моего сознания, независимо от человека и человечества, или это только идеи, символы, условные знаки и т.п.? На этом вопросе и сломала себе шею «энергетическая» философия, эта попытка «новой» терминологией замазать старые гносеологические ошибки». «Материализм и энергетика, – пишет Карус, – принадлежат безусловно к одной и той же категории» («The Monist», 1907), – Нас очень мало просвещает материализм, когда он говорит нам, что все есть материя, что тела суть материя, и что мысль есть только функция материи, а энергетика проф. Оствальда ничуть не лучше, раз он говорит нам, что материя есть энергия, и что душа есть только фактор энергии». «Когда энергию представляют, как субстанцию, – пишет Богданов, – то это есть не что иное, как старый материализм минус абсолютные атомы, – это материализм с поправкой в смысле непрерывности существующего»

Материализм и эмпириокритицизм Ленин

Действительно, если исходить из позиций эмпиризма, то нет ответа на вопрос «материальна ли энергия», и основной вопрос философии, о котором говорит Ленин остается без ответа. Однако, если мы становимся на позиции рационализма и говорим о природных энергиях не как о «количестве работы», а как о системе законов природных энергий, своеобразных монадах Лейбница, духовных сущностях, представленных законами интеллекта, то все становится на свои места. Мы можем ответить на все вопросы, поставленные Лениным. 1. Энергии – материальны. 2. Но в своей основе они имеют нематериальные системы законов интеллекта, определяющих их сущность, форму движения каждой природной энергии. 3. Дух, это особая энергия человека, которой доступен и активный и пассивный интеллект. Она материальна и имеет в своей основе законы природы, как все прочие энергии. Но помимо этого, она обладает мышлением, которое позволяет открывать законы других природных энергий и получать доступ к силе этих энергий. 4. Интеллект первичен, материя – вторична, дух человека – материален и в то же время имеет источником происхождения интеллект.

Другое дело энергетика В. Оствальда с точки зрения метафизики интеллекта. Она становится неуязвима для критики, и метафизика интеллекта также впервые получает значимые аргументы против «проблемы Юма». Если природные энергии – это системы законов природы, открывающие доступ к силе этих энергий, то связь теории с опытом совершенна очевидна. Достаточно проверить, позволяют ли открытые законы данной энергии контролировать ее силу. И вот у нас уже неопровержимое доказательство, что мы имеем дело с законами природы, а не просто с последовательностями случайных событий. Проблема Юма решена на все времена. А «идеи» Платона, после эволюции, из законов природы превращаются в законы природных энергий. Так, не сразу, и не просто формировалась теория метафизики интеллекта, которая нашла свое завершение как энергетика.

Огюст Конт предложил иерархию наук, которая позволяет представить науки как последовательно открываемые природные энергии. Дж. Милль пишет, что первые науки не включают знаний о законах тех, что были открыты позднее, и, следовательно, каждая может быть представлена как система законов природной энергии

«Отношение, существующее в действительности между различными родами явлений, дает возможность расположить науки в таком порядке, что проходя по этому порядку нам не придется выходить из области действия известных законов, но только познакомится с добавочным на каждом шагу. В этом то порядке Конт и предложил сгруппировать науки. Он располагает науки в восходящий ряд по степени сложности их явлений, так что каждая наука находится в зависимости от истин всех других наук, ей предшествующих, с присоединением еще частных истин, собственно ей принадлежащих.

1. Математика: наука о числе, геометрия, механика (числовые истины верны относительно всех вещей и зависят только от своих собственных законов)

2. Астрономия (явления астрономии зависят от этих трех классов законов и кроме того от закона тяготения)

3. Физика (предполагает математические науки, а также и астрономию и свои собственные законы теплоты, электричества и др)

4. Химия (зависит от всех предыдущих законов и добавляет свои собственные специальные, периодический закон и др)

5. Биология (явления физиологические зависят от законов физики и химии и сверх того от своих собственных)

6. Социология (наука о человеке и обществе)

Наука социальная, как самая сложная из всех, по мнению Конта, совсем еще не достигла позитивной степени развития, а все время являлась предметом бесплодной борьбы теологического вида мышления с метафизическим. Сделать эту науку, высшую из всех, позитивною – было главной задачей Конта, и он думал, что исполнил эту задачу»

Дж. Милль «Огюст Конт и позитивизм»

Эту последнюю задачу, как мы постарались показать в первой главе, с успехом выполнила теория психической энергии, сформулировав закон сохранения психики для поля интеллекта и поля эгосистемы в качестве такого основного систематизирующего закона психологии.

4) Шеллинг и Кьеркегор против Канта и Гегеля

«Недоверие, которое стала вызывать во всем мире немецкая философия в целом, имеет достаточные основания».

К. Ясперс

Кант, как известно, представил свою философию «чистого разума» как ответ на поставленную проблему Юма. И его ответ ничего значимого в себе не содержал. Он сказал просто, что если нельзя доказать опытным путем истинность законов природы (существование причинных связей), то тем хуже для опыта. Опыт, который он обозначил «вещами в себе», совершенно не участвует в процессе познания, заявил Кант, потому что человек имеет все знания о законах природы «априори». Это не врожденные идеи Платона и Декарта, которые понимали под ними скорее просто аппарат мышления, инструментарий, которым мысль находит знание, находит законы природы. Это уже готовое знание законов природы, которое человек просто приписывает окружающему миру. Д. Юм говорил примерно то же самое, но он оставался на почве эмпиризма, трактуя эту склонность человека приписывать своим наблюдения статус закона с психологической точки зрения, – привычки, воображения или «инстинкта». Кант претендует на создание новой метафизики рационализма, но терпит полный провал. Его метафизика – это метафизика абсолютной свободы воли человека, и потому она превращается в мистику. Метафизика интеллекта не имеет в себе ничего мистического, она основана на понимании процесса познания как соединения полюсов интеллекта, активного мышления человека и пассивных законов природы, где интеллект есть единая субстанция. Кант разрушил эту субстанцию, отказавшись признавать законы природы, и всучив человеку всю власть над процессом познания, где он сам же выдумывает и сам же познает эти законы. Таким образом, субъективный идеализм – это всегда мистика, спекулятивная мистика, порожденная пустыми абстракциями интеллекта.

Фихте, Гегель и Маркс только продолжили эту философию субъективного идеализма Канта. Фихте правильно определял свою философию как доведенную до логического конца философию Канта, – и у него она принимает выраженные черты субъективного идеализма. «Непосредственный преемник Канта, Фихте, – пишет Б. Рассел в „Истории западной философии“, – отверг „вещи в себе“ и довел субъективизм до степени, которая, по-видимому, граничила с безумием. Он полагал, что Я является единственной конечной реальностью и что она существует потому, что она утверждает самое себя. Но Я, которое обладает подчиненной реальностью, также существует только потому, что Я принимает его. Важным результатом развития философии Канта была философия Гегеля». Гегель говорил, что превратил субъективный идеализм Канта и Фихте в объективный идеализм, но он сильно ошибался. Объективный идеализм – это метафизика интеллекта, и два полюса интеллекта как процесс познания: мышление человека и независимые от него законы природы, которые он узнает и ставит под научный контроль. У Гегеля, как у Канта и как у Фихте есть только один полюс интеллекта – самоопределяющийся разум-абсолют, который также свободен самому себе придумывать законы, как субъект у Канта и Фихте. И потому неважно как называет его Гегель, всеобщим духом или пробужденным сознанием индивида, – два полюса интеллекта разрушены, а значит, метафизика интеллекта превратилась в мистику всемогущего субъекта, в софистику субъективного идеализма. Вот как пишет об этом П. Новгородцев в «Кант и Гегель и учение о праве»: «Все зависит от того, говорит здесь наш философ, чтобы понимать истину не только как субстанцию, но и как субъект. Это утверждение означает, что философия должна исходить не от первоначального или непосредственного единства, раз навсегда определенного в своем абсолютном совершенстве, а от живой субстанции, заключающей в себе начало отрицания и движения и достигающей своей полноты через деятельный процесс самоосуществления. Это не покоящееся и неизменное бытие, а процесс самоуглубления и самоосуществления. Иначе говоря, это-дух, начало жизни и сознания, самопостижения и саморакрытия. Абсолютное как субъект, как дух, как живой процесс развития – вот его философское кредо».

Ленин, который с такой язвительностью критикует «леших и домовых» «субъективного идеализма» Канта и Фихте в «Материализме и эмпириокритицизме» не замечает, как сам оказывается одним из махровых мистиков субъективного идеализма. Вместе с Марксом, разумеется. Ведь Маркс сохранил диалектический метод и историзм Гегеля, его теорию саморазвивающейся логики, которая уничтожила два полюса интеллекта. А уж «материи» он приписал этот процесс самопридумывания законов, или «чистому разуму» – это уже выбор мифологии на вкус мистика, поскольку понятий материя и разум не может существовать вне метафизики интеллекта, которая показывает где форма, а где содержание. Они превращаются в пустые абстракции. Не все ли равно сказать «материя придумывает себе законы» или сказать «дух-абсолют придумывает себе законы»? И в том и в другом случае получается одинаковая бессмыслица. Не потому ли вся философия диалектического материализма Маркса стала притчей во языцех своим схоластическим основанием, способным трактовать одно и то же в разных направлениях, придумывая на ходу повсюду связи с «практикой». Маркс всего лишь завершил ряд мистиков немецкого идеализма, над которыми Кьеркегор посмеялся в связи с изобретенным ими фантастическим понятием «чистого мышления».

Фридрих Шеллинг знаковая фигура в истории философии, но не философской системой, которую он так и не создал, как известно, а именно критикой своих коллег, которых он знал лично. Подобно Лессингу, которого он цитировал, он предпочитает философию рационализма Спинозы субъективизму Канта, Фихте и Гегеля. Фихте какое то время был его учителем, но позже Шеллинг никогда этого не признавал, называя его «коллегой». Гегель был его однокурсником и другом, что не помешало Шеллингу выступить против него со всей страстью оскорбленного ученого. Он первым указал на мистичность субъективного идеализма, берущего начало у Канта и завершающегося в диалектической логике Гегеля. Он был возмущен таким нахальным пренебрежением реальным миром, природой, который оказывался совершенно ненужным в этом новом извращенном рационализме спекулятивных мистиков. Так, А. Гулыга цитирует Ф. Шеллинга в книге «Шеллинг»: «Природа, мир вещей самих по себе пребывает у Канта в „почетной отставке“, как выразился Якоби, люди с помощью продуктивного воображения сооружают свой самостоятельный мир. Шеллинг увидел в этой мысли слабое место кантианства. Еще в молодости он призывал исходить из природы. Теперь он добавил: и приноравливаться к ней, привести кантовский мир „беспредельного, ничем нерегулируемого человеческого произвола“ в соответствие с природой. Эта программа куда более разумна, чем гегелевское представление об абсолютной истине».

С жесткой критики Шеллинга с позиций натурализма и рационализма, предпринятой им в отношении субъективного идеализма Канта, Фихте и Гегеля, которым он противопоставлял Спинозу, начинается систематическая критика немецкого идеализма уже и другими философами. Так, Фейербах, а за ним и Кьеркегор говорят о том, что Шеллинг открыл им глаза на безумную философию Гегеля. А. Гулыга цитирует в этой связи Шеллинга в книге «Шеллинг»: «Понятия как таковые существуют только в сознании, объективно рассмотренные, они не предшествуют природе, а следуют за ней. Гегель лишил их естественного места, поставив их в начале философии». В результате абстрагирование от действительности предшествует самой действительности. Гегель объявляет свою логику наукой о том, как развертывается божественная идея в чистом мышлении, до всякой природы, до времени. Как же затем идеальное превращается в реальное, как мысль создает мир, логика природу? По Гегелю получается, что природа – всего лишь «агония понятия». Шеллинг нащупал самую уязвимую точку гегелевской философии. Именно сюда нанесет удар материалист Фейербах. Фейербах будет потом критиковать и Шеллинга, но сначала он скажет Шеллингу спасибо».

Энгельс и Маркс также хвалят Шеллинга за развязывание войны с идеализмом с позиций натурализма, однако, они недовольны тем, что он при этом остается метафизиком сам. Наконец, философия позитивизма самого известного после Юма эмпирика, Огюста Конта почти полностью обязана идеям Ф. Шеллинга, высказанным им в критике Гегеля. Закон трех стадий сознания, который ляжет в основу позитивизма Конта, по сути, повторяет курсы философии Шеллинга о мифологии, о негативной и позитивной философии: мифологическая, метафизическая и позитивные стадии сознания у Конта.

Шеллинг говорит о сущности и существовании, и о том, что существование всегда предшествует сущности. Это старая проблема мира идей Платона и гилеморфизма Аристотеля, которая в средневековье получила развитие в виде противоборства реализма и номинализма. Существуют ли идеи сами по себе или они только абстракции вещей? Аристотель противопоставлял вещь и ее сущность, как существующую реальность и несуществующую абстракцию. Платон считал, что сущность вещи (идея вещи) существует также как сами вещи, но в другом, совершенном, идеальном мире, предтечи материального мира вещей. Для Платона сущность предшествует существованию, то есть идеи предшествуют вещам реального мира, наделяя их формой и сущностью. Реалисты стояли на стороне Платона, номиналисты – на стороне Аристотеля. Пон

Шеллинг поднял этот вопрос уже в новой формулировке сущности и существования. Что было раньше, наш материальный мир, природа (то есть существование), или знание законов движения (то есть сущности) этого мира? Кант, Фихте и Гегель говорят, что сначала было знание (сущность), а уже потом природа и мир (существование). Шеллинг им возражает со всем пылом натуралиста: сначала была природа (существование), а только потом, анализируя эту природу, люди смогли познать ее законы (сущность). Конечно, в этой интерпретации прав Шеллинг: у людей нет априорного знания, как говорят Кант, Фихте и Гегель, все что человек знает, он узнал путем анализа, исследования природы, индукцией и дедукцией.

Человеческого знания априори не существует, но существует интеллектуальная форма космоса в виде законов природных энергий и существуют врожденные идеи в виде аппарата мышления, способности человека к логике и математике. И в этом смысле прав Платон, когда говорит о том, что интеллект первичен по отношению к материи, и что сущность определяет существование. В этом существо метафизики интеллекта, которую на тот момент еще не могли сформулировать. Однако, Шеллинг интуитивно чувствовал правоту метафизиков, и так никогда и не стал ни эмпириком, ни материалистом.

Он делит философию на негативную, такую, которая, как у Гегеля идет от мысли к бытию, и на позитивную, которая движется в обратном направлении, от бытия к мысли. Это проясняет источник знаменитого тезиса своего материализма Маркса – «бытие определяет сознание».

У Конта негативная философия Шеллинга получает название метафизической стадии мышления, которой Конт приписывает полностью негативное значение. Конт считал, что стадия метафизического сознания, будучи пустыми абстракциями, оторванными от реальности, ничего позитивного науке не дала. Ее роль только в разрушении старого, в очищении плацдарма для грядущей позитивной науки. Так, позитивная философия Шеллинга (эмпиризм движения от бытия к мысли) обретает статус окончательного научного сознания в философии позитивизма Конта. Так, Шеллинг невольно сильно повлиял через философию Конта на формирование резко негативного отношения к метафизике вообще. До сих пор, слово «метафизика» в научных кругах звучит как ругательство, поскольку со времен Конта стало синонимом слова «мистика».

Новая формулировка проблемы реализма и номинализма, которую дал Шеллинг в критике сущности и существования в философии Гегеля, оказали большое влияние на развитие всей последующей философии. Кьеркегор положит проблему сущности и существования в основу своей системы экзистенциализма. А. Гулыга пишет в монографии «Шеллинг» о влиянии, которое оказала предпринятая Шеллингом критика Гегеля на Кьеркегора: «Шеллинг назвал курс «Философия откровения». Он начал с установления различия между сущностью и существованием. Что представляют собой вещи, какова их сущность – этому учит разум; что вещи существуют – в этом убеждает нас опыт. Шеллинг требовал исходить из опыта, из факта существования вещей, не подменять бытие понятием. Негативная философия идет от мышления к бытию, позитивная – от бытия к мышлению. Эта часть курса произвела сильное впечатление на Серена Кьеркегора. Создатель философии экзистенциализма почерпнет отсюда многие свои идеи. «Я помню почти каждое слово из тех, что он произнес. Отсюда придет ясность… Вся моя надежда на Шеллинга». Дальнейшие лекции, когда дело дошло до мифологии, разочаровали Кьеркегора: «Шеллинг невыносимо пустословит».

Профессор Оксфорда, Патрик Гардинер пишет в книге «Кьеркегор» о том, что сам Кьеркегор в своих последующих работах также критиковал Гегеля и немецкий идеализм вообще за мистическое понятие «чистого мышления», которое в реальности стало концом рационализма: «Такие заключения были совершенно неприемлемы и приписывались влиянию „безумного постулата“, лежащего в основе гегельянской доктрины об абсолютном духе. Утверждать, как это фактически делал Гегель, что мысль фактически предшествует существованию, противоречило истинному порядку вещей. К абстрактному мышлению и существованию он добавил „третье средство, открытое совсем недавно“. Это третье средство получило у Кьеркегора название „чистое мышление“. В то время как источником абстрактного мышления была реальная действительность, чистому мышлению по видимому удалось обходиться без таких банальных связей. В буквальном смысле слова фантастическое. Понятия, являющиеся фактически продуктом взаимодействия человеческого мышления и реального мира, ошибочно наделялись самостоятельной реальностью, и благодаря этому мысль смогла „покинуть существование и эмигрировать на шестой континент, где она была полностью самостоятельна“. Теоретический переход одного понятия в другое не следует смешивать, однако, с сущностными изменениями, происходящими в реальном мире. Это „чистое мышление“ „находится в мистическом взвешенном состоянии между небом и землей, освобожденное от любых отношений с существующим индивидом, объясняет все своим собственным языком и не может объяснить себя“. Конкретный живой человек из повседневной жизни поглощен „игрой теней чистого мышления“, его место занято химерическим универсальным субъектом, придуманным метафизическими идеалистами».

Кьеркегора называют мистиком и иррационалистом, который прямо предпочел веру разуму в своих религиозных книгах. Между тем, в психологических книгах, таких как «Или-или» и «Болезнь к смерти» он выступает как ученый натуралист, также, впрочем, как и в своей критике философии Гегеля. Правильнее говорить о противоречивой философии Кьеркегора, чем о рациональной или иррациональной. Что же касается его психологии, то там он остается последовательным натуралистом, по сей день восхищающим своей проницательностью.

Интересно, что если он возражает Гегелю вместе с Шеллингом в том смысле, что существование предшествует сущности, и потому теория должна базироваться на опыте, то Сартр впоследствии будет использовать этот ставший клише тезис в противоположном значении. Что существование способно творить себя самому, и самому создавать, таким образом, свою сущность. Сартр встанет на позицию антиинтеллектуализма, отказываясь признавать какие-либо законы природы вообще. Все тот же «беспредельный человеческий произвол» против которого восставал и Шеллинг и Кьеркегор, только теперь на основе материализма. Не то же ли сделал и Маркс с диалектической логикой Гегеля, сохранив его беспредельный произвол и назвав его материализмом? Сартр не скрывал своей приверженности марксизму. Подобно тому, как Маркс остался гегельянцем, использовав критику Гегеля Фейербахом, чтобы создать собственный вариант гегельянства, так и Сартр остался гегельянцем, использовав критику Гегеля Кьеркегором для создания собственной разновидности мистики «беспредельного человеческого произвола». Истинно новое слово сказал только Кьеркегор в своей философии, заложив научные основы теории психической энергии. И его наследниками стали К. Ясперс и гуманистическая психология Э. Фромма, К. Хорни, А. Маслоу.

Тот факт, что философия Кьеркегора получила противоположные толкования у субъективиста толка Ницше и Сартра и гуманистов толка К. Ясперса и Э. Фромма, говорит о том, что формулировка проблемы метафизики как «сущности и существования» не более удачна, чем «мир идей и гилеморфизм» или «номинализм и реализм». Гораздо более правильным будет говорить об энергетике, как окончательной формулировке метафизики интеллекта: активном полюсе мышления и законов природных энергий как единой субстанции интеллекта.

Ф. Шеллинг не стал ни эмпириком, ни материалистом, за что Энгельс и Маркс называли его трусом, ведь в свое время их и Фейербаха вдохновила именно его критика мистической философии субъективного идеализма. Однако, Шеллинг оказался гораздо более проницательным, оставшись метафизиком, хоть он и не смог сформулировать философию метафизики интеллекта. Он искал единства рационализма и эмпиризма, разума и веры, а эти противоречия могла разрешить только метафизика интеллекта. Рационализм как метод познания всецело основан на опыте, но он прямо противостоит эмпиризму, как философии, которая не признает законов природы. Рационализм признает первичность интеллекта и его божественность, но он познает его законы через опытное исследование и признает только те законы, которые контролирует на опыте. Мистика религиозных догматов не может стать предметом веры рационалиста, он верит только в то, что знает.

Альберт Швейцер тоже пишет в «Упадке и возрождении культуры», что философию постигло крушение в середине 19 века, так что рационализм был погребен под ее останками, а сама философия окончательно вышла на пенсию, потеряв все связи с действительностью: «Философия после своего крушения в середине 19 века превратилась в пенсионера, вдали от мира, перебирающего то, что удалось спасти. Сочувственно оглядывалась она на оставленный позади рационализм. Горделиво хвасталась тем, что „Кант прошел ее насквозь“, что Гегель „привил ей исторический подход“ и что „ныне она развивается в тесном контакте с естественными науками“. Однако при этом философия была беспомощнее самого жалкого рационализма. Рационализм при всей своей наивности был подлинной, действенной философией. Она же стала лишь эпигонской философией, облачившейся в тогу учености. В школах она еще играла какую-то роль, миру сказать ей было нечего. Итак, при всей своей учености философия стала чуждой реальной действительности»

Бертран Рассел, как знаменитый рационалист и позитивист, характеризует философию Фихте, как «безумную», а философию Гегеля как «целиком ложную» в «Истории западной философии». О Канте он говорит, как о предтече эти двух безумных философий. Его собственное определение материи, как «того, что соответствует уравнениям физики» – это определение метафизика интеллекта. Потому что в такой интерпретации, процесс познания имеет два полюса интеллекта: законы природы (уравнения физики) и мышление, способное их постигать; где материя, только содержание, соответствующее форме, заданной законами интеллекта. Карл Ясперс пишет о философии Фихте и Гегеля, как о хмельном напитке, который пьянит, и ведет к потере контакта с действительностью. Нельзя не сказать напоследок о двух таких важных работах, как «Предательство интеллектуалов» Ж. Бенда и «Бунтующий человек» А. Камю, в которых со всей страстностью рационалистов доказывается мистичность и иррационализм философии Гегеля и Маркса и их последующее негативное влияние на культуру в целом.

Ж. Бенда «Предательство интеллектуалов»:

«Диалектический материализм отрекается от разума и тогда, когда стремится представить изменение не как последовательность неподвижных состояний, даже бесконечно близких, а как ≪непрерывную изменчивость≫, не ведающую никакого постоянства; или когда использует такие свои вывески, как чистый ≪динамизм≫, не затронутый никакой ≪статикой≫. Здесь мы опять сталкиваемся с тезисом Бергсона, который проповедует движение само по себе, противополагаемое последовательности состояний покоя, действительно совершенно отличной от него, как бы ни были близки эти состояния друг к другу. Однако такая позиция выражает недвусмысленное отречение от разума, поскольку разуму свойственно останавливать вещи, которые он рассматривает, по крайней мере пока он их рассматривает, в то время как чистое становление, по сути своей исключающее всякую самотождественность, может быть предметом мистического единения, но не рациональной деятельности».

А. Камю: «Бунтующий человек»:

«Как бы то ни было, именно у Гегеля революционеры XX века обнаружили целый арсенал, с помощью которого были окончательно уничтожены формальные принципы добродетели. Революционеры унаследовали видение истории без трансценденции, истории, сводящейся к вечному спору и к борьбе воль за власть… Сведение всех ценностей к единственной – исторической не могло не повлечь за собой самых крайних последствий… Вот почему исторический разум иррационален и романтичен, вот почему он напоминает то систематизированный бред сумасшедшего, то мистическое утверждение слова божия. Неудивительно поэтому, что, для того чтобы сделать марксизм научным и подкрепить эту фикцию, столь выгодную в наш научный век, пришлось сначала сделать науку марксистской, пустив для этого в ход террор. Научный прогресс со времен Маркса состоял, грубо говоря, в замене детерминизма и механистического материализма тогдашней эпохи пробабилизмом. Маркс писал Энгельсу, что учение Дарвина составляет основу их собственного учения. Стало быть, для того чтобы марксизм сохранил ореол непогрешимости, следовало отрицать биологические открытия, сделанные после Дарвина»

Следует ли удивляться после этого, что трогательная дружба Сартра и Камю распалась сразу после выхода этой книги, в которой Сартр увидел непростительный грех защиты картезианского рационализма и гуманизма? А между тем, Ясперс и Камю были истинными последователями философии экзистенциализма Кьеркегора, тогда как Ницше, Сартр и Хайдеггер вывернули ее наизнанку.

5) Спор Эйнштейна и Бора: победа метафизики интеллекта

Знаменитый спор Эйнштейна и Бора вскрыл другой аспект проблемы рационализма. Доступен ли активный интеллект, мышление, только человеку? Имеет ли «мир идей» Платона свое собственное пространство-время? А. Эйнштейн был одним из самых известных рационалистов, который не раз публично заявлял о своей приверженности метафизике интеллекта Платона и Спинозы. Известно, что его оппонент в споре о квантовой механике, Н. Бор, напротив, стоял на позициях эмпиризма (позитивизма). До сих пор считалось, что Эйнштейн проиграл этот спор Бору, а вместе с ним сдал свои позиции и рационализм, уступив победу эмпиризму в их давнем противостоянии.

Два эксперимента подтвердили правоту Бора в споре с Эйнштейном. Эксперимент Юнга якобы доказал, что нет объективного наблюдения, что данные наблюдения всегда субъективны, потому что поведение квантов зависит от того, измеряют их или нет. А эксперимент Белла доказал нелокальность квантов, способность контактировать на скорости выше скорости света, что опровергает все законы физики (и теорию относительности), а значит, ставит под вопрос детерминизм (законы природы) в целом. Результаты экспериментов не оставляли сомнений в том, что Эйнштейн, который настаивал на том, что измерение не влияет на поведение квантов, и что кванты не могут взаимодействовать на скорости, которая опровергает все прежние законы физики, оказался неправ. Пусть так. Но значит ли это, что вместе с Эйнштейном проиграл и рационализм? Какую философскую интерпретацию имеет эта проблема?

М. Кумар «Квант. Эйнштейн. Бор»:

«Не собиравшийся сдаваться Эйнштейн потратил неделю на то, чтобы показать: квантовая механика не самосогласованна, а «копенгагенская интерпретация» Бора – некорректна. Гораздо позднее Эйнштейн скажет: «Эта теория напоминает мне состряпанный из бессвязных обрывков мыслей набор бредовых идей исключительно умного параноика».. «Полагаю, хорошо, что многое рассеивает мое внимание. Иначе размышления о квантах привели бы меня прямиком в сумасшедший дом». «Принстон – сумасшедший дом… Эйнштейн – совсем чокнутый», – написал Роберт Оппенгеймер в январе 1935 года. Тогда самому известному физику-теоретику, воспитанному Америкой, был тридцать один год. Через двенадцать лет, уже человеком, возглавившим работы по созданию атомной бомбы, Оппенгеймер вернется в Институт перспективных исследований, чтобы руководить «сумасшедшим домом» и населяющими его «солипсическими светилами, сверкающими в отделенном от мира и беспомощном уединении». К этому времени Эйнштейн уже смирился с тем, что благодаря его критическому отношению к квантовой механике в Принстоне его «считают старым дураком»

Эйнштейн провидчески заметил, что решение проблемы квантовой механики, на которой споткнулись они с Бором, придет вместе с решением какой-то более глобальной задачи. И оказался прав. Он говорил о метафизике интеллекта Платона и Спинозы, но никогда не подумал, что эта метафизика означает существование пространства-времени интеллекта. Его теория относительности доказала, что пространство и время составляют единое целое, единый континуум, а не независимы друг от друга как думали раньше. Нам представляется, что энергетическая теория как нельзя лучше объясняет этот феномен уже с философских позиций (прекрасное физическое обоснование он дал сам). Действительно, если вселенная – это пучок природных энергий, как утверждал Оствальд, то пространство – это воплощение этих энергий в конкретных вещах, а время – история движения этих энергий.

Духовная энергия человека отлична от прочих природных энергий. Она также детерминирована, как они законами природы, но способна также познавать эти законы и ставить их под научный контроль. Это контрольная энергия, имеющая доступ к активному интеллекту, к мышлению; тогда как все прочие энергии природы только детерминированные, им доступен только пассивный интеллект законов природы. Контрольная энергия человека будет иметь особое пространство-время, то есть будет воплощаться не в вещах, а в знании о вещах; и будет иметь историей своего движения не физическую эволюцию космоса, а накопленные знания о законах природных энергий. Это особое пространство —время интеллектуальной энергии человека, духа, также отвечает теории относительности, будучи единым континуумом. Но это не физическое пространство-время, открытое Эйнштейном.

Если понимать эту метафизику как пространство-время, то проблема решается сама собой. Было много попыток ответить на проблему фантасмагориями о множестве параллельных вселенных, о множестве других физических миров. Однако это такая же чушь с точки зрения физики и здравого смысла. Но мир идей Платона, интеллектуальный мир, который существует как идеальный образ физического мира, как его форма, выраженная в законах энергий —это очевидность, которую утверждали вместе с ним все рационалисты со времен Платона. Это скорее не параллельное, а перпендикулярное пространство, ось интеллектуального отражения вселенной.

Тогда у нас есть объяснение загадочному поведению квантов, которое не только не опровергает рационализма и детерминизма вселенной, но дает ему эмпирическое подтверждение. Кванты, фотоны света, мельчайшие частицы из которых состоит материя – элементы интеллекта, создавшего материю и установившего законы природы. То есть получается, что на уровне самого глубинного исследования, мы сталкиваемся со «светом интеллекта» в самом прямом смысле. Человек имеет активный интеллект – способность мышления. Кванты могут иметь свою разновидность активного интеллекта – пусть она не тождественна мышлению человека, пусть ее возможность много меньше или много больше, мы не можем знать. Они способны фиксировать, когда другой активный интеллект их измеряет и менять свое поведение в зависимости от этого. Менять с жесткой детерминированностью – либо волна, либо частица, ни шагу назад, ни шагу вперед. Понятно, что нелокальность квантов тогда объясняется их общением в пространстве-времени интеллекта, поскольку в пространстве-времени физического мира это невозможно.

Теория относительности пространства-времени Эйнштейна показала зависимость скорости часов от пространства, в котором они находятся. Теория относительности справедлива и для пространства интеллекта, у которого свои «часы», свое время. Эйнштейн в «Эволюции физики» говорит о «примитивном субъективном чувстве времени», которое нельзя сравнивать с физическими часами. Между тем, именно это психологическое чувство времени, так отличное от физических часов, есть наше ощущение времени пространства интеллекта. Разве мы не чувствуем себя на все тысячи лет, которые охватываем своими познаниями? Мы гости в пространстве интеллекта, мы не можем знать его структуру и строение. Мы можем знать только то, насколько оно нам доступно. Мы способны открывать законы природы – и это наш доступ в пространство интеллекта. Мы способны накапливать знания – и это наше совокупное время, проведенное в пространстве интеллекта, часы, которыми мы измеряем длительность своего пути. Мы способны жить поисками истины и жертвовать для них нашей жизнью в физическом пространстве – и это время, которое мы проводим в пространстве интеллекта.

Но есть одно большое «но»: ложные теории настолько засорили пространство интеллекта, что даже дисциплинированным и трудолюбивым студентам почти невозможно туда пробраться. А если удается то рывками, а нахождение там становится очень болезненным из-за мусора, который всячески мешает передвижению. Наша задача не только открыть для себя это пространство, но и расчистить его. Ибо только храм знаний может быть настоящей церковью человека, в духе и истине, как говорили великие мыслители. И только настоящие ученые, мыслители и духоборцы могут быть его святыми.

Глобальное открытие, которое прольет свет на проблему квантов, о котором говорил Эйнштейн – это Энергетика как теория познания, это пространство-время интеллекта, это, наконец, теория психической энергии.