Читать книгу Констанция - Тэсс Михевич - Страница 4

Констанция не знала, чем же ещё могла помочь бедняге деревцу, которое вот уже несколько дней подряд беспощадно грызли насекомые. Ей бы очень хотелось вылечить его, сделать новым, плотным и гладким, но всё, что она могла сделать – это лишь забрать его боль себе.

Рассматривая изгрызенную кору, девочка напряженно размышляла, может ли дерево вылечить себя само. Но оно только молча скулило, а едкий запах боли распространился вокруг Констанции по всей поляне. Она жадно втянула этот едкий воздух, и вдруг ее кожу схватил сильный спазм. Она, скорчившись, обвила себя руками и попыталась нащупать место боли. Боль была везде: на руках, на ногах, на животе, на спине и на шее. Она железными обручами обвила тело и раскалила кожу докрасна; было больно и противно, было до слез жгуче, до слёз неприятно.

На глаза выступили слёзы, и Констанция, поддаваясь этому ужасному чувству, заскулила. Конечно, скулила она лишь в душе. Её волосы, совсем недавно затянутые в аккуратный хвост, сейчас растрепались и зашевелились под холодным порывом ветра.

Констанция сквозь пелену слёз взглянула на дерево. Его продолжали грызть насекомые, – она это ясно ощущала, – но боли в нём больше не было, она осталась в легких девочки. «Этот процесс необратим», – подумала она, потирая болевшую кожу.

Теперь осталось лишь потерпеть. Она встала, всё еще сгорбившись и в мыслях поскуливая, а потом побрела в обратно в деревню, где временно проживала. Как её приютили, для нее до сих пор оставалось загадкой, но всё же нужно быть благодарной своим спасителям.

Дышать сейчас было нельзя: кислород не должен проникнуть в легкие и заглушить боль, иначе Констанция лишится сознания. Нет, боль должна исчезнуть сама. Девочка не спеша перебирала ногами, глотая слёзы и подавляя стоны. Сейчас, вот-вот, боль пройдет, и всё кончится. Несмотря на то, что эту «процедуру» девочка делала уже сотню раз, её тело и разум всё так же не привыкли к этой боли, как будто она это делала впервые. Когда же это было?

Погодка сегодня была весьма ветреной. А ещё солнца было явно маловато. Лучи еле пробивались сквозь толстый слой облаков, серых, мутных. Хвостик Констанции сильно растрепался, но она и не думала его перевязывать, ибо боль сковала все движения.

Всё это случилось очень давно. Точно, конечно же, не сказать. Просто однажды Констанция проснулась с осознанием того, что стала самым необыкновенным человеком. Её способность заключалась лишь в том, что она могла поглощать боль других существ и оставлять её в себе, пока она не растворится. Такие перемены были ей не в радость, ибо постоянное осознание того, что тебе приходится поглощать боль других, при этом испытывая её на себе, было само по себе отвратительно.

Девочка теперь не сжимала руки и не горбилась, а просто шла, немного сутулясь. На её желтом платье утром была поставлена клякса, сейчас чернила растеклись, и выглядело это просто ужасно.

Пройдя еще немного, она поняла, что деревня уже совсем близко и видна очень четко. Сейчас все пройдет и придется поспешить, долго оставаться «голодной» нельзя.

Девочка все еще думала о дереве, о его беззащитности и о мерзких насекомых, атаковавших дерево, чтобы выжить. Можно ли их винить в том, что у них сработал инстинкт самосохранения? Конечно, нужно избавиться от вредителей. Но только чем? Настойки из трав подойдут, но разве кто умеет их делать в этой деревне? Придется искать другую, да только кто знает, как далеко она расположена и есть ли травницы там? А дерево ждать не может, его через месяц-другой съедят насекомые и тогда никакая трава не поможет. Положение выходило скверное. Констанция рассматривала кляксу на своём платье. Она вновь писала понравившиеся стихи, строчки, слова из книг. Грамоте ее научил отец, так как считал, что каждый должен знать свой язык в совершенстве и не только уметь разговаривать на нем, но и писать, и читать. И вот сегодня, задумавшись о чем-то, Констанция уронила каплю черных чернил прямо себе на чистенькое платье. Надо бы его постирать, чтобы не выглядеть неряхой. Чернила вывести довольно сложно, но она что-нибудь придумает.

Сам по себе путь не занимал много времени, но Констанция зачем-то намеренно тянула его, плетясь по дороге и упорно смотря себе под ноги. Боль ещё не скоро отпустит её, а посему в деревню торопиться пока рано.

Когда боль немного отступила, Констанция попыталась перевязать волосы, но с удивлением обнаружила, что ленты нет на месте. Её красивая голубая лента где-то потерялась, и теперь волосы вынуждены остаться распущенными. С её чёрными локонами девочке было тяжеловато справляться, ибо они постоянно норовили запутаться или попасть на лицо. Постоянно их поправлять Констанция не хотела, поэтому перевязывала волосы красивыми лентами. Когда-то давно она попыталась их отрезать, но, к несчастью, под рукой не оказалось ножниц. Пришлось жить так и дальше.

Новое открывшееся обстоятельство подтолкнуло Констанцию ускориться и добежать остаток пути до деревни. Боль постепенно ослабевала, и когда девочка подобралась к деревне вплотную, боль отступила, и, поравнявшись с первыми домами, девочка вдохнула в себя свежий воздух.

Кто-то жарил курицу, причем едкий запах боли ещё витал где-то поблизости, уже растворённый кислородом и омертвевший. Что ж, не успела на курицу, успеет на что-нибудь другое. Её соседи как раз собирались сегодня резать поросёнка. Конечно, его бы пришлось застрелить, а мгновенная смерть дает очень мало боли, но что тут поделаешь? Ей хватит и этого.

Констанция прибавила шагу, почти бежала, втягивая носом воздух, ожидая чьей-то боли.

Она не была садистом или мазохистом, нет, просто это было частью её работы, её долга. Глотаешь боль, терпишь, терпишь, терпишь, боль испаряется, глотаешь новую. Это поддерживало её жизнь, это делало её сытой. И совсем не важно, нравилось ли это ей или нет, она не могла выбирать. Что-то пожелало сделать её своеобразным «избавителем» и Констанция уже приняла всё это как должное.

Она и сама не знает, когда это появилось. Связано ли это со смертью отца или с уходом матери? Можно ли это предотвратить? Было не понятно. Девочка просто списывала всё на расстройство организма. Констанция бродила уже чуть ли не час, а подпитки все не было. Мир вдруг разом перестал причинять себе боль, причинять ее друг другу. Все насытилось красками спокойствия и полного умиротворения. И ведь всем плевать, что единственный в мире человек, способный избавить от боли, поглотив её в себя, от такого спокойствия и стабильности может умереть.

Свежий воздух стал невероятно противным, Констанция закашлялась. Стоит ли задержать дыхание? Когда-то она попробовала так сделать, потому что жгучее ощущение в лёгких намного противнее множества разных видов боли. Задержав дыхание всего на полминуты, она чуть не лишилась сознания. Это было хорошим, ясным уроком, который она запомнила. Со всей этой схемой она знакомилась столько, сколько себя помнит. Она заново училась питаться, дышать, да вообще жить; её тело претерпело изменения: кожа стала более чувствительной в кончиках пальцев и менее чувствительной в ногах и туловище, нос стал лучше различать запахи, появилась способность не дышать столько, сколько потребуется. Отчего такое с ней произошло, она понять никак не могла.

Внезапно нос учуял знакомые нотки боли в воздухе, и девочка стремглав побежала на этот манящий запах. Деревня здесь сужалась, дорога становилась широкой тропинкой, и Констанция, на бегу поправляя растрепавшиеся волосы, спотыкалась о кочки, проваливалась в небольшие ямы, но шагу не сбавляла.

Вот этот заветный дом, вот откуда так пахнет! Девочка тихо подбежала к окнам и стала смотреть в них. Там, на кухне, сидел человек, обхватив себя коленями. Сквозь грязное окно было плохо видно, какого возраста этот человек, но, в чём сомнений не оставалось, так это в том, что этот человек явно был мужского пола. Боль витала вокруг него, расходясь даже за пределы дома. Констанция попробовала вытянуть едкий воздух из дома, но выходил он очень туго, и она шепотом чертыхнулась.

Аккуратно, пробираясь по узкой тропинке, она прошла к фасаду дома и отыскала глазами дверь. Внутри нее лёгкие уже сгорали от воздуха. Такое можно ощутить, когда тонешь.

Почти не слышно она открыла дверь и тенью прошла внутрь. Ей было сейчас наплевать на всё, нужно лишь аккуратно сесть рядом с проходом на кухню и вдохнуть в себя его боль. Нужно было сделать это бесшумно, чтобы объект не заметил её присутствия. Нужно поглотить как можно больше. Констанция присела, медленно оперлась ладонью о пол и аккуратно втянула носом воздух.

Тихо, практически бесшумно. Человек, сидящий на кухне, вздрогнул. Его голова поднялась, взгляд метнулся в проем двери. Констанция, почувствовав движения объекта, инстинктивно сжалась. Успеет ли она убежать? Всё-таки стоит попробовать. Девочка тихо встала, попятилась к выходу, прожигая взглядом проем на кухню, боясь увидеть человека, за ним сидящего. Дверь была близко, осталось только развернуться, побежать…

Рука задела что-то, предмет упал на пол, оставив после себя глухой, но достаточно громкий звук. Девочка, наплевав на осторожность, которую разрушила еще несколько секунд назад, понеслась к заветной двери, словно испуганная кошка. Лучи солнца дали ей повод успокоиться. Видимо облака слегка рассеялись. Внутри что-то давило, сжимало, душило горло, словно она полностью погрузилась в воду, оставив на поверхности только нос. Констанция, боясь увидеть человека, в дом к которому так бесстыдно пробралась, бежала, спотыкаясь и сбивая носки туфель. Желтое платье развевалось по ветру на пару с волосами, с которых не так давно соскочила лента. Искать её сейчас нет никакого желания, можно взять новую у соседки, доброй пожилой женщины, что занимается шитьем и непременно имеет очень ровные иглы, которыми периодически колется из-за слепоты, много лент на любой вкус. Остановилась Констанция только у своего временного дома. Теперь, душимая болью, она села на порог, и из глаз бесшумно покатились слезы, которые она периодически смахивала ладонью, покачиваясь из стороны в сторону.

Разум её был счастлив, а душа болела. Отчего, интересно? Этот человек ощутимо скучал по кому-то.

Она сегодня хорошо постаралась. Душевная боль проходит медленнее физической, а уж душевная боль человека – проходит еще дольше, и вообще, это просто удивительная находка. «Надо сходить за лентой», – подумала Констанция. Ждать, пока боль пройдет и идти, или лучше пойти сразу? Говорить будет очень тяжело. Констанция сжала кулаки. Ей немного осталось в этой деревне. Куда она направляется, не знает даже она сама. Её словно ведёт нечто, а тут, в этой деревне, заставляет остаться не на два дня, как обычно, а вот уже почти на неделю. Бедняга уже успела заметно натереть всем мозоли на глазах. Но её это не волновало. Она искала что-то, что её тут задерживает. Пока что подозрение падало на дерево. Посидев ещё немного и убедившись, что за ней не было погони, она хмыкнула в сердцах и встала. Собрала волосы набок и неспешно пошла к соседке, раздумывая, в чём заключается душевная боль этого человека. «Это точно была любовь, – выявила она. – Любовь с плохим исходом. Это… – девочка немного подумала, проверяя свою догадку, – Это чья-то смерть?». Отсюда становилось понятно, почему грудь так остро наполняется чувством безысходности, а в голове мечется одинокое отчаяние.

Неожиданно, она вскинула голову и увидела знакомый домик, плохо ухоженный, но не выглядящий некрасивым. Окна были единственным в фасаде дома, что было чистым. Остальное покрывал мох и впитавшаяся в дерево грязь. Садик перед домом только-только начал зацветать, несмотря на разгар лета. Она недавно его посадила. Пробираясь сквозь заросшую тропинку, Констанция думала, кого предположительно этот человек мог любить. Человека? Животное? Она остановилась перед дверью. Главное, не дышать. Звуки можно произносить с малым расходом воздуха. Она постучала. За дверью замешкались, а потом мягкой, но тяжелой поступью прошли к двери и вновь замешкались. Девочка напряглась.

– Кто там? – протянула старуха, подойдя к двери вплотную.

Констанция мысленно покарала себя за какую-то ещё не допущенную, но уже вот-вот случившуюся ошибку и сдавленно проговорила:

– Констанс.

Себя так называть было удобнее, ибо в основном её полное имя почти никогда правильно не выговаривали.

Голос старушка сразу узнала и она, уже не мешкая, отворила дверь, впуская Констанцию внутрь. Дома царил легкий беспорядок: угол ковра был завернут, словно его только что в спешке постелили; шторы были наспех приоткрыты, а может и наоборот, наспех закрыты; свеча потухла и, судя по обильному дыму, только что; на столике лежала раскрытая книга, явно только что прочитанная.

– Какими судьбами, Констанс? – спросила старушка, подходя к книге и бережно её захлопывая.

Девочка помолчала, разглядывая скудный, но уютный интерьер и так же скомкано пробурчала:

– Мне нужна… лента.

Старушка уже шла за ней, но всё-таки уточнила:

– Тебе для волос?

Констанция просто кивнула, не в силах выдавить и слова. Ещё одно предложение, и запасённый воздух её покинет. Старушка скрылась на втором этаже, оставив Констанцию сидеть на лавочке и смотреть на остатки вытекающего дыма из потушенной свечи. Девочка разглядела ещё и одинокий, но величественный шкаф, окруженный поломанной ширмой. Ширма имела кремовый цвет и беспокойно, складками, лежала вокруг шкафа, взывая о помощи. Констанции даже показалось, что эта ширма тоже испытывает боль. Но предметам это несвойственно, так что надеяться тут не на что. Старушка вернулась сразу с тремя лентами – красной, синей и желтой.

– Вот, бери. Старайся больше не терять, ладно? – её глаза блеснули.

Девочка вновь кивнула, забирая теплые ленты и рассматривая их как произведение искусства. Жёлтую она сейчас же повязала на волосы.

– Нет-нет, погоди, позволь мне, – старуха встала позади Констанции и принялась играть с её локонами, перетаскивая их с места на место. Немного погодя зашуршала лента, и девочка встала.

– Отличная коса, – похвалила словно бы не себя старушка. – Тебе идёт.

Констанция улыбнулась и, собрав последние остатки воздуха, выдавила:

– Мне нужно средство от грызунов, которые едят дерево… – последнее слово соседке пришлось додумывать самой, ибо воздуха всё же не хватило.

Она задумалась, расхаживая по комнате. Констанция, наблюдая за ней, то и дело отскакивала в разные стороны, давая пройти.

– Травница Изольда поможет, – вскоре заключила она. – Она живет в пяти домах отсюда. Ближе к лесу.

Девочка кивнула и, обняв старуху в знак благодарности, поспешила уйти. Боль выветрится ещё не скоро, а воздух в легких кончился. Теперь придется притворяться немой. Она частенько прибегала к этой уловке, таская какую-нибудь книгу с собой в кожаной сумке. Сейчас этой сумки, как назло, не было под рукой. Пока она шла, всё рассуждала, кому принадлежит эта боль и эта любовь. Кто мог умереть у этого человека, кого можно так любить? Вероятно, это всё же человек. Если просто предположить, это мог быть кто-то из родителей, ведь… ведь боль, чёрт возьми, знакомая! Констанция как-то испытала такую боль, когда ей было совсем немного лет.

Какой это дом по счёту? Девочка обернулась назад, чтобы посчитать. Один, второй, потом вот еще один, она стоит напротив него… значит, еще два дома. Вывод этот заставил напрячься. Но, тем не менее, Констанция поскакала к этому дому, едва сдерживая улыбку. Но что она скажет, если у нее нет сейчас воздуха, чтобы разговаривать? И всё равно Констанция шла, обращая свое внимание на привычные дома, которые она проходит уже в сотый раз. Дом выглядел привлекательно, гораздо чище дома ее соседки и даже дома самой Констанции. Вокруг был разноцветный сад из различных растений. Они росли беспорядочно, не имея рядов и закономерности, но, несмотря на это, сад выглядел красивым и ухоженным.

Констанция прошла сквозь него, ощущая каждый листок своими ногами. Старалась не задевать такую красоту ни миллиметром своего тела.

Дверь была приятной на ощупь, приятной на вид; сам дом был цвета тёмного, кое-где стекло на окнах треснуло, где-то стекол и вовсе не было, оконные проёмы были заколочены досками. Такой потрёпанный, мрачный вид дома совершенно не гармонировал с ярким садом. Это разрушало всю интригу.

Раньше этот дом всегда оставался необитаемым для Констанции. Сколько бы она не проходила мимо него, сколько бы ни караулила, этот дом ни разу не открывал своих дверей. Никто ни разу не выглядывал оттуда, а уж тем более не выходил.

Три коротких стука и за дверью начали энергично шуршать. Констанция поежилась, отметила про себя, что не может и слова выдавить и решила воспользоваться своей грамматикой.

Дверь открыла женщина средних лет с редкими мелкими веснушками, в основном на носу и под глазами. Констанция ожидала, что Изольда будет древней старушкой с завышенным чувством собственной значимости, глубокими морщинами и до жути противным голосом, но эти доводы оказались беспочвенны.

– Чего-то хотели? – приятный женский тембр заставил девочку онеметь в недоумении.

Она кивнула, заглядывая женщине в глаза и мысленно прося ее понять, что происходит.

– Ну, проходите, – травница попятилась, отступила и дала пройти Констанции внутрь.

Внутри было довольно тесно: большие тёмные шкафы, в которых может поместиться не одна и даже не две двенадцатилетние девочки, а целая дюжина таких, как Констанция; здесь, внутри, стены были светлее, чем снаружи и выглядело это весьма странно; рядом с крохотным окном была картина с девушкой и чёрными, отливающими фиолетовым, волосами. Констанция подошла к ней и окинула очень внимательным взглядом.

– Так чего же вы хотели? – травница Изольда мягко опустилась на табуретку и взглянула на стол, который расположил на себе ряды склянок и корешков каких-то растений.

Девочка, вспомнив, что не одна здесь, и от неё чего-то явно ждут, стала рыскать по комнате в поисках книги.

Книжный шкафчик был в противоположной стороне от её взгляда, и книг там было очень мало. Констанция, наконец, нашла его среди других вещей и вытащила оттуда самую большую и толстую книгу.

Это была книга о каких-то лекарствах, зельях, настойках и мазях. Открыв посредине, Констанция подошла к травнице и стала указывать пальцем ей на буквы. Водила быстро, Изольда не успевала прочитывать.

– Я н-е-м-а, п-о-э-т-о-м-у б-у-д-у р-а-з-г-о-в-а-р-и-в-а-т-ь с в-а-м-и т-а-к, – прочитала травница, удивленно поднимая глаза на девочку, посочувствовав ей в душе. – Чего же вы хотите?

Палец вновь указывал на буквы, теперь медленнее, чем раньше.

– Д-е-р-е-в-у з-а д-е-р-е-в-н-е-й о-ч-е-н-ь п-л-о-х-о. Е-г-о у-ж-е в-т-о-р-о-й д-е-н-ь г-р-ы-з-у-т н-а-с-е-к-о-м-ы-е, – прочла женщина, поднимая взгляд на Констанцию снова. – Тебе нужен какой-нибудь отвар для этого? – опять взгляд в книгу, – Д-а.

Изольда встала, прошла к большому шкафу и скрылась в его дверях. Констанция заворожённо рассматривала её, потом медленно повернулась к картине на стене и пригляделась к хозяйке дома повнимательнее.

Черные волосы, девушка стоит, слегка повернувшись к Констанции, и словно что-то шепчет. Вокруг был фон оттенка розового и темно-синего. Примерно посредине краски смешивались, что создавало вид градиента.

Эта картина сильно выделялась на фоне блеклых стен дома. На первый взгляд казалось, будто это не картина вовсе, а еще одно маленькое окошко, выходящее на цветущий сад.

– Думаю, это должно помочь, – травница уже вышла из шкафа и протягивала Констанции баночку с чем-то зелёным. Девочка, принимая теплую жидкость, кивнула, и как-то скомкано поблагодарив хозяйку жестами, убежала.

Душевная боль, которой девочка питалась ещё в полдень, пока не прошла, и пройдёт не очень скоро. Она всё ещё давила на грудь, препятствуя дыханию и сжимая все органы до боли в костях. Констанция ускорилась, подозревая, что на неё странно смотрят и искоса метают усмешки, негодуют.

Почему, она понятия не имела. Внешне она никак не отличается от них, ну, а внутренне… А кто будет смотреть, что у тебя внутри? Если внешне никак не отличаешься, то и в душу тебе никто не заглянет. Вдруг, подумают, ты и внутри такая же, как все.

Дерево вот-вот показалось из-за горизонта, и Констанция, выйдя за пределы деревни, пошла медленнее, рассматривая жидкость в руках.

Между тем она рассчитывала, в какой момент должна выветриться боль. Предположительно, завтра в полдень, пройдя полные сутки. Это не так много, но достаточно, чтобы сделать все дела в этой деревне и уйти восвояси.

Если физическая боль растений проходит за полчаса, то душевная боль человека будет проходить в течение суток, иногда даже двух.

Дерево выглядело очень убого, несчастные ветви иссохли и почти поломались, а ствол хоть и был таким же здоровым, но вредных насекомых скрывала кора, так что дерево довольно сильно страдало.

Констанция брызнула зеленой жидкостью на дерево. Немного растерялась. А что делать дальше? Лить в корни, мазать ствол или пытаться проникнуть под кору?

Девочка на всякий случай испробовала каждый способ, благо, жидкости было много.

Когда же она кончилась, Констанция просто села рядом с деревом и прислушалась к ветру, который колыхал верхушки деревьев, оставив землю в покое.

После показалось, будто ветер всё-таки добрался до земли и упорно шевелил траву, заставляя её приятно шуметь. Коса девочки слегка растрепалась, но лента сидела так же прочно, как и тогда, когда её только повязали.

Как же приятно иногда ошибаться в людях. Когда ожидаешь что-то плохое, а навстречу идет нечто прекрасное и даже милое. Когда уже готовишься к самому худшему, а в итоге это даже не пригождается.

Девочка внезапно открыла глаза. Перед ней возвышался силуэт человека, приблизительно её возраста. Он с подозрением разглядывал Констанцию, не говоря ни слова.

Констанция же тоже ничего сказать не могла, поэтому спокойно смотрела на него, ожидая его реплики. Она давно уже поняла, что это тот самый мальчик, боль которого она выкрала несколько часов назад.

Смотреть на него снизу вверх было немного странно, особенно когда некоторую часть его лица скрывало заходящее солнце. Заката ещё не было, но большая Звезда уже преодолела зенит и плавно двигалась к горизонту.

– Что ты делала в моем доме? – спросил вдруг он отчетливо, и Констанция вздрогнула.

В ответ ему раздалось лишь молчание.

Мальчик, растрепанный и испачканный местной пылью, пытливо разглядывал незнакомку.

Она же, виновато опустив взгляд, молчала. Продолжала молчать.

– Ну и чего ты молчишь? – мальчик нахмурился.

Констанция уже мысленно извинилась перед ним на всех знакомых ей языках и попросила его просто оставить ее в покое.

Он все еще ждал ответа, становился всё суровее с каждой секундой. Когда же он уже поймет, что она не может разговаривать?!

Девочка медленно подняла руки на одном уровне со своим лицом и указала на свои губы. Мальчик заметил, что её руки чем-то измазаны, и он зачем-то предположил, что она копалась в земле. Он казался растерянным. Констанция же, продолжая смотреть ему прямо в глаза, покачала головой. Снова на губы – снова покачала. Тогда он и понял.

– Ты хочешь сказать, что не можешь говорить? – растерянно протянул он. Констанция засияла и кивнула. – Прости.

Девочка ожидала, что он извинится и тут же уйдет, периодически поглядывая через плечо на неё и горестно вздыхая.

Но вместо этого он присел поодаль от неё и устремил взгляд перед собой.

– Знаешь, ты меня напугала тогда, – Констанция мельком окинула его беспокойным взглядом. – Тогда я был ужасно расстроен и подавлен… Сердце ныло, кости ему в такт. Увидев тебя, я испытал настоящий шок. Но, что самое удивительное – моя невыносимая боль прошла. Мне даже немного стыдно за это. Я ведь любил её.

Девочка мысленно вздохнула, отметив про себя, что голос его неестественно дрожит, словно он всё ещё испытывает эти чувства, которые она впитала в себя. Её же сердце сейчас уже не болело так сильно, скорее оттого, что оно отвлеклось от горестных раздумий о смерти, чем оттого, что боль начала понемногу растворяться.

Он помолчал, разглядывая её черные волосы, заплетённые в некогда аккуратную косу и горько вздохнул, поворачиваясь и вновь смотря перед собой.

– Твои волосы легко разглядеть в толпе, твое жёлтое платье словно светилось, несмотря даже на такой светлый день. Выследить тебя в такой маленькой деревне не было чем-то сложным.

Девочка вжала голову в плечи, с трудом осознавая, что все это время он следил за ней, прятался в кустах, за домами, терялся в толпе, и видел её отовсюду.

Однако, неприятно, когда за тобой следят.

– Если не можешь сказать, то хотя бы покажи, что ты делала в моем доме, – тихо, но требовательно попросил мальчик, поймав испуганный взгляд Констанции.

«Завтра, пожалуйста, завтра» – молила девочка, отворачиваясь и рассматривая пальцы своих рук. Костяшки загрязнились, когда она пыталась проникнуть ладонью под кору, чувствуя, что эти движения приносят новую боль дереву, что это было бы отличным шансом проглотить боль попроще. Но боль эта так и растворилась в ядовитом кислороде, не долетев до легких Констанции.

Пальцы выглядели так, будто она не так давно рыла ими землю. Девочке вдруг стало противно. Как она раньше не заметила, что её руки в таком состоянии? Она начала растирать их в надежде убрать грязь.

– Хорошо, – неожиданно изрек мальчик, вставая. – До завтра ты можешь подумать, что и как ты мне расскажешь, – Констанция, вновь зажигаясь, кивнула. – Встретимся около этого дерева в полдень, ладно?

Пару энергичных кивков сошли за «да». Мальчик, удовлетворённый, пошел в деревню и даже ни разу не обернулся, чем опять изумил Констанцию.

Она же, продолжая неподвижно сидеть на своём месте, чувствовала всем своим нутром, что одинокое дерево выздоравливает. Излучаемая боль так же ныла и просилась в легкие к девочке, но, новых ран, по-видимому, не появлялось. Констанция была довольна собой и этим днем в целом.

Когда стемнело, и сквозь сумерки уже ничего нельзя было разглядеть в радиусе пяти метров, Констанция пошла домой.

Её сердце бешено колотилось, когда она проходила мимо дома того мальчика, одна мысль о нём наводила какую-то тоску. Он испытал очень сильную боль, которой Констанция так хладнокровно его лишила. Это не ему должно быть стыдно, а ей. Всё-таки, какой бы спасительницей она себя не чувствовала, ей было не по себе от той мысли, что иногда, глотая боль, она лишает людей совести.

Дом казался одиноким скучным строением, подле которого не находилось шикарного сада или хотя бы чистой лужайки. Девочка долго бродила вокруг домика, ожидая полной темноты и появления звезд.

Звезды отнюдь не успокаивали её. Наоборот, разглядывая их, она чувствовала что-то вроде беспокойства и восхищения. Многие люди видели в звездном небе красоту и безопасность. Да, звезды были красивые. Но где в них можно разглядеть безопасность? Звезды вызывали лишь восхищение и какой-то животный страх. Это был бесконечный океан со светящимися рыбками, которые, несомненно, взрывались, как по цепочке. Взрывались и падали.

Ночь никогда не была спокойным временем. А горящие точки в темном небе еще больше добавляли волнения и беспокойства. Звездное небо было невообразимо глубоким, было ощущение, что оно вот-вот затянет тебя в себя и никогда не вернет на землю.

В этом и было то беспокойство, которое чувствовала Констанция.

Дело, заставившее ее остаться здесь дольше положенного срока, было сделано, и Констанция могла уже с утра уйти отсюда и продолжить путь к чему-то непонятному, к чему вела ее сама судьба.

Но все было отнюдь непросто. Сложно выявить ту самую нить, то самое, что не позволяло Констанции убежать, хотя бы просто уйти, это нечто держало ее, заставляло стоять на месте, словно так и надо было. Значит ли это, что лечение дерева, на которое она потратила несколько дней – совсем не то дело, которое держало (или, точнее, все еще держит) ее?

Это расстроило девочку, и при первых звездах она вошла в дом, понуро опустив голову.

Сначала утро окрылило ее, намекнуло, дало ложную надежду, что она свободна и может идти отсюда на все четыре стороны, но стоило девочке встать с кровати, как чувство вчерашней безысходности вернулось снова.

Констанция поникла совсем, боль того мальчика и ее собственная душили ее, но воздуха глотнуть она не решалась. Да, собственная боль от утраты до сих пор не оставила её, хотя прошло не многим около двух лет. Для кого-то этот срок ничтожно мал, но, для Констанции эти два года были длиною в целую жизнь.

Если каждый раз думать об одном и том же, то вскоре это либо приобретает новые краски, события и детали, либо надоедает совсем.

Именно поэтому Констанция не могла больше думать об отце, его смерть была ею до дыр продумана, передумана и додумана. Его жест, взгляд, слова – все отпечаталось в ее голове так остро и четко, что она, даже спустя столько лет, не напрягалась, чтобы вспомнить это.

Она больше не углублялась в детали его смерти, ей было достаточно лишь короткого: «Он умер».

Раздумывая обо всем этом, Констанция не спеша направлялась к дереву, предварительно захватив с собой единственную в ее сумке книгу, которая уже была порвана в некоторых местах, стерта и помята. Они договорились встретиться в полдень, к тому времени Констанция уже должна будет обрести способность говорить.

Дерево, несмотря на его выздоровление, все еще выглядело помятым, каким-то поломанным и очень ветхим.

Девочка медленно подходила к нему, с облегчением отмечая, что боль утихает и вскоре она сможет задышать. Ей уже так надоело притворяться немой и выкручиваться из ситуаций весьма странными способами, но выбор между болью и воздухом был слишком очевиден. Она могла не дышать до трех суток, дольше пока не пробовала, опыта еще не было. Каждый такой раз она старалась больше передвигаться, чтобы лишний раз не контактировать с людьми. Они имели дурную привычку сначала спрашивать, потом грубо повторять свой вопрос, а узнав проблему – пристыжено извиняться и уходить, растерянно оглядываясь.

Мальчик показался спустя несколько минут, его далекий силуэт был едва виден сквозь кусты, росшие вокруг дерева и порой преграждающие путь невинным странникам.

Его неспешная походка, уложенные волосы, выглаженная одежда – все выдавало в нем ухоженность и тщательную подготовленность к этой встрече.

– Ну, – пробормотал он, разглядывая ее все то же желтое с пятном платье, бросил взгляд на книгу, зажатую в локте.

Констанция раскрыла книгу и, подзывая его к себе, указала пальцем на буквы. Читал мальчик медленно, видимо, только учился, и приходилось водить пальцем как можно медленнее, девочка здесь ясно ощущала уходящее впустую время.

Прочитав первое: «я не хотела тебя напугать», мальчик задумался, уставившись на дерево.

– Но что же ты тогда хотела? – спросил он, поймав ее взгляд.

Констанция опустила голову в книгу и, думая над предложением, застыла. Мальчик вдруг сел и взглянул на нее снизу вверх. Даже отсюда она была хрупкой, маленькой девочкой, которая не по годам была умна и не по-детски обаятельна.

Вскоре Констанция и сама присела, поджав ноги под себя и сделавшись еще невиннее.

Какой был бы у нее голос? Нежный, глухой? Шипящий, детский? Или взрослый, но полный детской наивности?

Мальчик вздрогнул, увидев ее палец снова в движении. Он опять проследил за ним и сформулировал предложение:

– Я просто хотела посмотреть, что случилось, но видимо зашла слишком далеко, – пробормотал он, прикладывая пальцы к подбородку. – Но ведь… Ничего не случилось.

Констанция вдруг вскинула голову, потому что ее сердце вдруг екнуло с невероятной болью и мурашки окатили волной все тело, заставляя вздрогнуть. Она растерянно посмотрела на мальчишку, не в силах что-либо сделать и вновь уставилась в книгу.

Бедный, бедный ребенок. Он даже не может поплакать за своего мертвого родственника, потому что эту самую боль у него отняли. Девочке вдруг стало противно от самой себя.

Она хотела было объяснить ситуацию, но он опередил ее вопросом:

– Как тебя зовут?

Констанция показала ему свое имя, он кивнул, почти невидимо улыбнувшись.

Констанция же, засмущавшись, отложила книгу и мысленно решила, что на вопросы его отвечать больше не будет. Пусть хоть в клочья ее порвет.

Он же, напротив, стал говорить о себе, внутренне понимая, что нашел отличного слушателя.

– Хорошенькое имя. Меня же все зовут Фред, и честно, я не очень люблю это имя, ибо оно напоминает мне о моей прошлой жизни, а она выдалась очень плохой.

Он на пару секунд замолчал, видимо ожидая какой-то реакции от девочки, но вспомнил, что ничего, кроме какого-нибудь выразительного взгляда и понимающего молчания он не дождется.

Констанцию и не интересовала его «прошлая жизнь». Да даже если бы и интересовала, она не смогла бы его попросить, чтобы он рассказал об этом поподробнее.

– У меня умерла собака, по которой я горевал целых два месяца, потом папа убежал куда-то, мать говорила, что на войну, но я-то не глупый, войны никакой и нигде не было тогда, просто мама меня расстроить не хотела. Он же просто умер от какой-то странной болезни. Мама… тоже заразилась ей.

Констанция хотела понимающе вздохнуть, но вовремя спохватилась и лишь бросила печальный взгляд на его уложенные волосы, которые от солнца переливались оранжевым, плавно переходя в желтый.

– Я остался с мамой один, она всегда была грустна, как… – он задумался, подбирая слова, и случайно бросил взгляд на Констанцию, которая все еще сетовала на себя и жалела его, – как вот ты сейчас. И так каждый день. Зимой она заболела, чуть не умерла, я еле ее выходил. Выздороветь, конечно, полностью она не смогла, но, по крайней мере, была на ногах и по ее словам чувствовала себя «как распустившийся одуванчик». Летом она вновь слегла, и вот, как ты теперь знаешь, слегла насовсем, – он опять замолчал, не выражая никаких эмоций, в то время как Констанция держалась из последних сил, чтобы не зареветь.

Если утром казалось, что боль проходит, то сейчас она наступила снова, открыла второй залп по ее душе, которая хоть и была закалена таким количеством различной боли, но все же трещала по швам и выла под этим самым залпом. Констанция даже не знала имени этой женщины, но оплакивала ее так, будто бы она была ее настоящей матерью.

Фред глубоко вздохнул и встал.

– Ну, я вполне узнал все, что хотел. Пойду-ка я, – он неуверенно зашагал вперед. – Еще увидимся, Констанция.

Девочка еще не могла успокоиться, её руки мелко тряслись, а на глаза подступали слезы. Но, несмотря на это, она подняла голову и сквозь пелену слез разглядывала уходящего вдаль мальчишку, имя которого так ему не нравится.