Читать книгу Коллекционер бабочек в животе. Часть третья - Тианна Ридак - Страница 2

Август начинался без суеты, с лёгким шелестом в кронах, с тем особенным светом, который ложится на плечи, как обещание тишины. Всё замедлялось: дни, разговоры, мысли… Даже воздух тянулся лениво, будто знал, что его никто не торопит.

Ренато недавно вернулся из Италии. Он почти месяц провёл в своём родном городе Урбино, где улицы всё ещё пахнут известкой и свежим хлебом, где утренние колокола вплетаются в сны, а стены помнят не только художников. Эта поездка была нужна, чтобы выдохнуть всё, что осталось несбывшимся, и снова стать собой. Или хотя бы вспомнить, каким он был до того, как всё здесь стало частью его русской жизни.

Ах, Урбино… В июле он дрожит от жары, но делает это так сдержанно и красиво, как будто зная: кому нужно – тот всё равно останется. А остальные уедут на побережье, туда, где всё веет, шумит, плещется, забывая про холмы, лабиринты улочек и мягкий свет, просачивающийся сквозь ставни старых домов. В полдень город почти нем, разве что звякает ложкой по чашке кто-то в кафе у подножия Палаццо Дукале. Старый официант в белой рубашке и тёмном жилете выносит стакан с caffè shakerato – холодным эспрессо, взбитым со льдом; и тарелку с involtini – рулетики с разной начинкой, скрученные пальцами какой-нибудь бабушки на задворках кухни. Чуть дальше, ближе к смотровой, есть полутень, в которой прячутся акварелисты, и туристы с запотевшими бокалами вина, и те, кто просто устал от Флоренции, Рима и людей, бегущих за впечатлениями. Воздух пахнет выгоревшими травами, немного жасмином, лимонной цедрой и раскалённым камнем. А по вечерам – мясом на гриле, тосканским хлебом без соли и томатами, которые здесь почему-то всегда пахнут солнцем, даже если ночь. Урбино в июле немного сонный, чуть усталый, но всё ещё смотрящий на каждого гостя с лёгкой усмешкой, как на тех, кто пришёл позже, чем нужно, и всё же не слишком опоздал. Ренато ходил там по узким улочкам, гладил пальцами стены, от времени ставшие бархатными, сидел у окна маленького бара с деревянными стульями и смотрел, как у девушки с веснушками с плеча сползает бретелька. Он не писал её портрет – просто запоминал. Вино пил сухое, местное, даже не спрашивал, как называется, и ел равиоли с тыквой и шалфеем, слушая, как в соседнем зале спорят о футболе. Там было спокойно, дам был его дом.

Теперь он снова вернулся в Россию. С лёгким загаром, и с тем самым итальянским жестом, когда пальцы ловят воздух в попытке сказать нечто большее, чем просто фразу.

Марта на неделю уехала со своим мужем Игнатом по делам, параллельно организовывая выставку кукол ручной работы, каждая из которых стоила не меньше однокомнатной квартиры. Игнат без Марты был как птица без крыльев, поэтому позволял ей любой «каприз», лишь бы она оставалась в статусе жены. Он считал её своей птицей счастья, она приносила ему и успех, и удачу…

И да, Марта всё ещё была рядом с Ренато, или – он с ней. В этом никто из них не хотел разбираться. Но она оставалась для него в пространстве, в предметах, в записке на дверце холодильника, в её духах, которые по привычке он узнавал даже на улице, у чужих женщин. Она была для Ренато… почти как Нелли когда-то. Его любимая Нелли, самый искренний друг, и самая любимая женщина – всё ещё хозяйка ресторана итальянской кухни «Sofrito», где всё пахло тосканскими травами, морем и дубом выдержанного кьянти. Она коллекционировала бабочек, а с ними и их характеры. И каждой новой музе Ренато с лёгкостью подбирала образ той или иной бабочки. Они дружили целых десять лет, но Ренато любил её не только как друга, но и по-настоящему. Так любил, что даже сделал предложение руки и сердца в прошлом году, и Нелли согласилась. Они успели пожить вместе почти четыре месяца, ничего не разрушая, но всё как-то само собой начало расползаться по швам, и никто не стал это удерживать.

Потом был март. Ренато писал портрет Лоры, подруги Нелли. Нелли сама попросила, показав всего одну лишь фотографию. Ренато решил, что напишет её портрет с натуры, просто потому что ему так было удобно, и потому что он был знаком с Лорой. Но Нелли случайно обнаружила портрет подруги в студии у Ренато, с брошью на платье, которую она видела среди его драгоценностей. Она не могла дать определение боли внутри, но она её слишком хорошо почувствовала… Потом и ревность, которая не стала громкой, но осталась между ними, как непрогретая часть дома, в которую никто больше не заходил. Ренато и сам был вне себя от ревности, увидев Нелли с другим, и не стал разбираться, а просто ушёл. Не к Лоре, не к какой-то другой – просто, остался в коттеджном посёлке, где снимала дом Марта. Да, она оказалась рядом не случайно, но и не навязчиво, почти незаметно. Окружив вниманием, так вовремя создав атмосферу уюта и тишины. Ренато нужно было молчание, и она умела его не нарушать, при том, что сама Марта чувствовала, что теряет голову от внезапно окружившего её счастья. Быть рядом с Ренато Рицци, просто рядом, даже не в качестве музы, уже ощущалось как блаженство. Хотя они успели уже, в самом начале знакомства, сделать очень откровенную фотосессию. И всё же – это, в первую очередь, было красиво эстетически, и способно было вызвать удовольствие, по степени сравнения даже выше телесного.

Ренато не был ловеласом, он был эстетом – человеком, для которого красота существовала вне категорий обладания. Женщины в его жизни были, как те самые бабочки в коллекции Нелли: он восхищался их узорами, трепетом крыльев, игрой света на чешуйках, но сама мысль о том, чтобы «приколоть каждую булавкой к витрине», вызывала в нём почти физическое отвращение. Если уж он допускал кого-то в свою постель, то это становилось чем-то вроде сакрального ритуала. Не потому, что он обожествлял женщин – нет, хотя это было лукавством – для итальянца каждая женщина сродни богине. Ренато же, в моменты интимной близости превращался в алхимика, способного сплавить воедино плоть, цвет, звук и запах. Его любовь была похожа на работу с акварелью: полупрозрачные слои, игра пустот, где воображение важнее чётких линий.

Марта это чувствовала. Она, с её тёмными волосами, густыми и тяжёлыми, как будто сошедшая с портретов Мерилин Монро до её превращения в платиновую блондинку, и с карими глазами, которые она прятала за голубыми линзами, словно стесняясь их глубинной, животной правды, понимала: оказаться с ним рядом – всё равно что шагнуть внутрь старинной фрески. Той, где краски ещё пахнут яичным темперой, а позолота теплится, как живая. Его взгляд словно отражал свет, а не излучал его, и в этой сдержанности таилась целая вселенная.

Ренато помнил, как впервые прикоснулся к Марте в коттедже, не как любовник, а скорее – как переписчик священных текстов. Его пальцы читали её кожу, как читают средневековый манускрипт: задерживаясь на завитках киноварных инициалов, на дрожи позолоты по краю пергамента. Она открывалась только под определённым углом света, как те тяжёлые фолианты из библиотеки герцога Урбинского, где самое важное всегда скрыто между строк. «Ты не бабочка, – подумал тогда Ренато. Ты – палимпсест, и я боюсь стереть то, что написано под тобой». Для Ренато, человека искусства, видящего мир через призму метафор и символов, Марта была как живой палимпсест. Первый слой: её внешняя красота, элегантность, ухоженность… Второй, проступающий слой: её прошлое, её боль, её страхи, её настоящая, не приукрашенная сущность, которую она скрывает от мира. И Ренато боялся «стереть» своей страстью или неосторожным прикосновением тот хрупкий верхний слой и повредить скрытую под ним истину. Он хотел не обладать ею, а прочитать её, понять все слои её души.

За четыре месяца они так и не стали близки физически, и он так и не написал её портрет. Периодически он, конечно, пытался, но всё время отвлекался на что-то другoe, увлекался очередным пейзажом, и вновь откладывал, считая, что подходящий момент ещё не наступил. Но за это время он успел изучить душу Марты с той тщательностью, с какой изучал лица на полотнах старых мастеров. Он узнал её молчаливый юмор, её упрямство, скрытое под маской покорности, её щедрость, которая не требовала взамен ничего, кроме внимания. И ему нравилось в ней всё – каждая черта, каждый оттенок настроения. Возможно, даже больше, чем то, что он когда-либо ценил в Нелли. Хотя обе были как книга, но только с разным «сюжетом», которую хотелось перечитывать, каждый раз находя новую смысловую нить.

А Нелли… Нелли всё ещё коллекционировала бабочек.