Читать книгу Тень над Руаной - Тим Григ - Страница 5

– Опять орёт, пни его, чтоб проснулся!

– Попробуй только, – произнёс я, не открывая глаз, – будешь ногу по кускам собирать.

Голос испуганно притих, я приподнял веки. Двое. Обычное городское отребье, один одышливый, краснорожий, с носом-сливой, широченными плечами и жидкими волосами, обвисшими вокруг блестящей лысины. Второй, скуластый, коротко стриженный, фиолетово-серый балахон обтягивает пивное пузо. Наверное, уличный писарь, из тех, которые, если заплатить, намалюют за две минуты хоть королевскую родословную, хоть рыцарский патент.

– Да ладно, чего ты, – смущённо пробормотал Краснорожий. – Мы ж просто…

– Мы разбудить хотели, Уголь, – тонким голосом вторил Писарь. – Чтоб, значит, кошмары не мучили…

Он сбился, смущённо засопел, заёрзал по полу.

Я усмехнулся. Уголь, теперь меня так зовут, никто не узнает в обожжённом, одетом в лохмотья рабе графа Рена Ловари де Гонсара – дворянина, выпускника Обители заклинателей Ордена Светлого Сагора, который чаще зовут Сломанным Копьём. Похоже, того человека всё же казнили в святилище города-монастыря Ариэндиа, а из-под горелых обломков работорговцы-боглы достали уже Угля.

– Проваливайте, – хрипло приказал я, привалившись к решётчатой стене повозки-клетки, они постарались отползти подальше, скорчились в углу, зашептались, испуганно косясь.

Вновь прикрыл глаза и принялся перебирать в памяти то, что видел во сне. В замучившем уже сне, который повторяется каждую ночь.

Подземелья Древних, я бреду один, в темноте, разыскивая что-то, о чём ничего не знаю, но ищу с остервенением, шёпот погибшей женщины звучит в голове, не даёт покоя…

– Вставайте, ублюдки, жрать пора! – визгливый голос оборвал зыбкую цепочку воспоминаний.

С той стороны решётки, осклабившись, замер богл – сутулый, коренастый, кривоногий, он бы походил на человека, если бы не иссиня-чёрная кожа, глаза с красными зрачками и небольшие ветвящиеся рожки, окаймляющие голову наподобие венка. Одежду боглы предпочитают грубую, не стесняющую движений, вот и этот нацепил просторную жилетку с нашитыми железными бляхами, грубые холщовые штаны и сыромятные сапоги, выкроенные из шкуры с задней ноги лося.

– Подходи по одному. – проскрипел он, снова обнажив в улыбке крупные жёлтые зубы.

Писарь и Краснорожий с готовностью подскочили к решётке, жадно схватив миски с бурдой, отползли обратно.

– А тебе особое приглашение? – удивился богл.

Я промолчал, нечего унижать себя без особой нужды. Успею ещё слюни попускать работорговцам на сапоги.

– Он гордый, господин, – прошамкал Писарь.

– Го—о-ордый? – протянул работорговец. – Ну, ничего, гордые стоят дороже. Главное, чтоб здоровый был. Слышишь, огарок? Сейчас мы это проверим.

Он выпростал из ножен короткий изогнутый нож и, просунув руку между прутьев, попытался кольнуть меня в бок. Я отодвинулся ровно настолько, чтобы кончик не достал, богл весело хрюкнул и, не собираясь так просто сдаваться, просунул руку дальше, а в следующее мгновение заверещал – я перехватил кисть и слегка вывернул, оперев на один из прутьев, нож стукнулся об пол.

Визжал богл отвратительно, как баба, с другой стороны подвывали от страха Краснорожий и Писарь.

На вопли откликнулся весь лагерь: носильщики-люди поначалу встрепенулись, но мгновение спустя, позвякивая цепями, полезли под возы, спасаясь от гнева хозяев, рабы так вообще сразу же распластались по полу клеток, дрожа и поскуливая. Со всех сторон к нам уже спешили чёрные фигуры. Не меньше десятка. Кое-как вооружённые, взбудораженные боглы готовы были прибить меня на месте, но вид товарища, похоже, несколько охладил порыв. Они замерли, с обнажённым оружием, но нападать не спешили – каждый шаг вызывал новый приступ воплей неудавшегося мучителя.

– Отпусти его, раб, – из толпы вышел толстый богл с волосами, собранными в пучок на затылке, и костяным ожерельем на груди. – Отпусти его, и останешься жив.

Словно в подтверждение его слов рядом скрипнула арбалетная тетива.

Толстый упёр в меня взгляд рыжих глаз, я не стал бодаться взглядом, спокойно поднял нож, заметив, как главарь напрягся, и протянул, рукояткой вперёд, только после этого выпустил руку уже хрипевшего, посеревшего от боли охранника. Толстый богл, приняв нож, усмехнулся и приказал:

– Этим двоим по десять плетей, за то, что не вмешались, а ты, – он посмотрел на меня, – на два дня остаёшься без воды. Собираемся! Ещё долго идти сегодня!

Подвывающий от боли охранник, баюкая руку, поковылял прочь, остальные начали молча расходиться. Осталось только четверо, один взял меня на прицел тяжёлого арбалета, двое других отомкнули замок и с помощью арканов выволокли всхлипывающих сокамерников, которые очень быстро оказались распростёртыми на траве и заорали как резаные, когда свистнул тяжёлый бич. Третий, ступая так, чтобы не закрывать арбалетчика, двинулся ко мне. В руках сжимал ухват, таким держат рабов на рынке, когда демонстрируют на продажу.

– Не дёргайся, – хрипло приказал он.

Ещё чего! Я кинулся в сторону, так, чтобы, когда он инстинктивно дёрнется за мной, на мгновение заслонил от арбалетчика. А потом…

Обитый железом обратный конец древка врезался под коленку, аж круги заплясали перед глазами! Болью взорвалась правая лопатка, тонкий рубчатый обруч сдавил шею. Действовал надсмотрщик уверенно, так что уже через пару секунд я стоял на коленях, а ещё через секунду распластался на полу клетки.

– Не дёргайся, – спокойно повторил богл.

Держа ухват так, чтобы я не смог подняться, он приблизился, вставил ногу в специальное стремя у наконечника и достал из-за пояса увесистый кожаный мешочек.

– Пасть открой.

Я стиснул зубы. Богла это не смутило, ловко орудуя кинжалом, он разжал челюсти, и в рот мне посыпалась крупная, серая соль.

– Жри-жри, – беззлобно проговорил он, – будешь знать, как руку на господина подымать. Думал, не накажут? Ты теперь раб, и рабом будешь до конца жизни.

Я зарычал, попытался достать его рукой, но он только рассмеялся и наступил каблуком на ладонь. Сагор, как больно! Я заорал. Соль обожгла глотку, впилась тысячей острых коготков. Чувствуя, как мир начинает отдаляться, я снова рванулся, хватка железной лапы ослабла, и тут же живот вспыхнул болью, заставив согнуться. Меня стошнило, почти под ноги палачу, тот брезгливо отступил.

– Смотри-ка, действительно гордый. Видал? Рычит.

Арбалетчик пробормотал что-то неразборчивое, и они захохотали.

Я кое-как поднялся на четвереньки, отполз в сторону, привалился к стенке, закрыв глаза. Боги! В горле и во рту бушует пожар, голова трещит, по шее как будто мечом рубанули, про руку лучше вообще не думать. Постарался сжаться в комок – после перенесённого начал бить озноб.

Конечно, глупо, можно было просто уступить. Но один раз покорись, позволь над собой поиздеваться, и превратишься вот в такого, как эти двое, которым обдирают бичом спины: будешь с удовольствием жрать бурду и называть любую мразь господином. В таком случае, лучше уж умереть. До этого момента, судя по всему, не так уж и далеко. Вряд ли, конечно, товар убивают. Боглы слишком жадные. Хотя, как можно быть уверенным в том, чего не знаешь? Я вот лично с этим народом раньше не сталкивался, может и меня решат принести в жертву дисциплине.

Нет уж! Подыхать в рабской клетке я не собираюсь, надо бежать, рваться отсюда, а не ожидать, пока сгноят в выгребной яме. Как? Пока не знаю, но придумаю, обязательно придумаю, если не умру в следующие два дня. Конечно, если бы у меня была Сила, то было бы проще, но…

Заклинать не получается. С того самого момента, как эти чёрные достали меня из-под обломков святилища, ничего не выходило. Хотя, может быть, способности пропали и раньше, но в подземельях Ордена столько блокирующих чар, что наверняка и не скажешь. Это оказалось неприятным открытием, я серьёзно рассчитывал воспользоваться заклятиями для побега. Причин найти так и не смог – печати на тело так и не нанесли, значит, способности должны были остаться…

Дверь снова открылась, в клетку закинули два залитых кровью тела. Писарь пошевелился, застонал, второй напоминал скорее истерзанный труп.

Боглы суетились, орали на рабов-носильщиков, сворачивали шатры, навьючивали табаров2. Если бы не шеренга зарешёченных повозок, можно было бы подумать, что готовится в путь обычный торговый караван.

Старый богл с обломанными рожками подвёл табара к нашей повозке. Птица покосилась жёлтым глазом, взъерошила перья, но впрячь себя позволила. Старик проверил, надёжно ли держаться ремни, и, кряхтя, полез на облучок, бормоча что-то на гортанном наречии.

Скоро обоз снарядили, главарь зычно отдал приказ к началу движения. Табары заклёкотали и потащили упряжки и волокуши.

Судя по обрывкам разговоров, путь наш лежит в славный Артамак – город с самым большим рынком рабов на континенте. Это значит, что ехать нам далеко, так далеко, что половина невольников успеет помереть от голода и жары, задолго до того, как придёт время ступить на помост посреди торга. Боглам это не страшно – всё равно заработают больше, чем потратят. И кто сказал, что по пути не представится возможности захватить новых рабов?

***

Медленный огонь жжёт внутренности, жажда пожирает все остальные желания. Я валяюсь на полу клетки, глядя слезящимися глазами в почти не видное за ветвями небо. Беспамятство накатывает душной тёмной волной, в которую я падаю, даже не пытаясь удержаться на поверхности. Но темнота не дарит облегчения, она вновь и вновь обретает форму, вытягивается в коридоры без конца и края, шепчет женским голосом: «Найди, найди, най…»

Вымышленный кошмар сменился реальным – я очнулся. Попробовал пошевелить языком. Не получилось, намертво прилип к нижней челюсти. Оставив попытки, начал мысленно читать молитву Сагору, одну из семи Благодарностей, выбрал «за горечь познаний наших», про себя усмехнувшись.

Сокамерники уже сидят в дальнем углу, зыркают. Обиду, наверное, затаили. Я бы затаил, и побить бы попытался, но не сейчас, завтра, например, когда я от жажды окончательно одурею.

– Чё пялишься? – прохрипел Краснорожий.

Я улыбнулся ему, как смог широко, почувствовал, как из лопнувшей губы по подбородку побежал тёплый ручеёк. Обычно у крови привкус меди, но сейчас я не заметил ничего. Похоже, вид у меня не очень, потому, что Краснорожий проглотил следующую фразу и отвернулся. Писарь ткнул его локтем в бок, и они зашептались. Наверное, обсуждают, как будут избивать меня ночью. Идиоты, лучше бы подумали, как у них разодранные спины будут на жаре заживать.

Самого плохого пока не случилось. Унижение, жажда, жара эта проклятая – всё можно пережить, если цель есть. Не совсем оформленная, туманная, невыполнимая пока. Это сейчас даже лучше, есть время обдумать всё, взвесить, прикинуть шансы и твердить себе о том, что всё получится, иначе очень скоро навалится уныние, а там и до полного отупения недалеко, а оттуда всего один шаг к тому, чтобы признать себя рабом. Так что, если не хочешь издохнуть на галере или руднике, горбатиться за плесневелую корку на виноградниках, помирать от кашля в холодной хибаре, сиди и тверди себе: «Я вольный, я вырвусь отсюда». Тверди и думай, думай и тверди и… подыхай от жажды, но даже тогда не теряй разума. Пока я мыслю, как вольный – я сильнее, а тот, кто думает, что сломал меня, пусть продолжает так думать, давая мне дополнительный шанс.

Боги, как хочется пить!

Сбежать сразу не получится, нет ни сил, ни средств, ни возможности, слишком плотно охраняют, слишком много глаз вокруг. Надо просто ждать, а потом действовать, по обстоятельствам. Если к тому времени я буду в состоянии действовать.

Три дня двигались через тёмные дубравы, по заросшим дорогам, почти не видя солнца. Я успел привыкнуть к душной тени и острому запаху прошлогодней листвы, казалось, никогда не кончится чаща, так и будут вечно проплывать мимо узловатые стволы под тёмными шапками крон. Потом дубы начали редеть, все чаще уступая место елям и низким душистым можжевельникам, а позже и вовсе исчезли, сменившись просторными, шумными сосняками.

Пару ночей останавливались на усыпанных хвоей полянах, и я, почти потеряв границу между реальностью и бредом, смотрел на звёзды в колючем венце сосновых иголок.

В одну из ночей Писарь и Краснорожий попытались напасть. Минут пять пинали выставленные локти и колени, пока не растревожили едва зажившие спины, покряхтели, похныкали, да и отвалили. Это случилось как раз на исходе третьего дня. А наутро хмурый полуголый богл притащил миску мутной воды, а может и не воды, мне всё равно было, я уже губами шевелить не мог, так лицом в миску и рухнул, только что носом жидкость не втягивал. Не напился, конечно, да ещё, от жадности вылакав всю миску, заблевал полклетки. Но язык, по крайней мере, начал двигаться и болеть. Хороший знак.

***

Лес закончился, вокруг расстелилась жаркая, выгоревшая на солнце степь. Между небом и жёлтой ломкой травой повисла духота, и в воздухе будто кипела битва духов. Клетка раскалилась до такой степени, что сидеть возле стенки невозможно, я валялся на полу, благодаря Сагора, что наказание закончилось раньше, чем мы попали в это пекло, и искоса наблюдал за сокамерниками. Раны Писаря и Краснорожего воспалились, один бредил, лишь изредка приходя в себя, чтобы проглотить порцию бурды, второй, наоборот, почти не спал, сидел, скукожившись, в углу, пялился невидящими глазами куда-то, и на гноящиеся рубцы на спине не обращал, казалось, внимания.

Где-то к середине дня на горизонте заметили столб дыма, не тоненький сизый шнурок, поднимающийся от костра путника, а чёрные жирные клубы, такие бывают только когда поджигают что-то очень большое и плохо горящее, например, дом с запертыми в нём людьми.

Боглы тут же заторопились, загикали, видно решили поживиться. Немудрено. Если деревню разграбили солдаты Къёрварда, то женщин и детей они не тронули, а это, считай, самый ходовой товар. Насколько я понимаю, там, в Ариэндиа, действовало несколько банд боглов, и та, что сумела спеленать меня, оказалась не самой удачливой, из женщин здесь только несколько старух да девчонка-подросток, которая едет не в общей клетке, а в повозке главаря, прикованная за ногу. Так что теперь, когда появилась возможность поживиться, путь каравана в любом случае будет пролегать через пожарище.

Не скажу, что не был готов, скорее даже подобрался, но вот когда увидел вдоль дороги ряд из пяти кольев с почерневшими от копоти и жары телами, что-то внутри предательски ёкнуло. Мужчин не просто убили – каждому вырезали сердце. Раньше верили, что таким образом можно предотвратить оживление. Бред, конечно, дело там совсем не в сердце и вообще не в органах, тем более, что этих казнили совсем не из суеверия. Король, похоже, хочет устрашить тех, в чьей груди бьётся что-то кроме любви к сюзерену. По мне так это глупо. Вечно бояться не может никто – трус быстро умрёт, а тот, в ком есть хоть малая искорка мужества, рано или поздно сумеет раздуть её. Къёрвард копает себе яму, а злорадствует над этим раб по прозвищу Уголь. Забавно.

Целых строений здесь почти не осталось, только дымящиеся остовы, да общинный дом в центре, отчего—то помилованный. Там они все и сидели – шесть женщин и десяток детишек, все напуганные, чумазые, ещё толком не успевшие оправиться от первого нападения. По крайней мере, только так я смог объяснить, почему они не бросились врассыпную при приближении каравана, а, напротив, высыпали на улицу, как будто дорогих гостей встречали. Думали, наверное, обычные торговцы едут, помогут чем…

Поймали всех быстро, собственно, и не ловили. Женщин погнали к повозкам, а ребятишки шли за ними, крепко держась за подолы. Вот так просто, свобода одних – богатство для других.

Главарь приказал носильщикам обшарить развалины. Что он хотел разыскать в этой убогой деревеньке – непонятно, но носильщики упорно обшаривали дом за домом, пока не перерыли всё, без результата. Когда они возвращались, я окликнул одного, он подошёл, хоть и видно, что без особого желания.

– Чего тебе? – голос у носильщика оказался совсем недовольным.

– Зачем ходили?

– А не всё ли равно?

– Деревня бедная, это и так видно, деньги искать бесполезно. Зачем хозяин вас послал?

Видно, ему понравилось, что я назвал богла хозяином, даже лицо смягчилось.

– Да кто его знает? Приказал всё, что необычное найдём, тащить. Гуго, вон, женское исподнее с кружевами нашёл, говорит: «Откуда в деревне кружева? Необычно!»; и потащил, так ему таких всыпали…

Я усмехнулся, тут носильщика заметил кто—то из охраны, рявкнул, чтобы брался за работу, пока плетей не получил. Он оборвал рассказ, отчего-то удивлённо зыркнул на меня и кинулся исполнять.

Отвернувшись, я было задумался, и тут вдруг сообразил, отчего собеседник сделался таким разговорчивым. Неосознанно я попытался зацепить его «крючком», простеньким, не порабощающим, а только делающим чуть откровеннее. И, получилось! Все эти дни, что бы ни пробовал – не получалось, а тут сработало!

Вдохновившись, я попытался кольнуть задремавшего Краснорожего «воздушной иголкой». Ничего, только усталость вдруг навалилась. Понятно, значит сил мало, на магию рассчитывать пока не стоит, но вот задуматься…

До вечера шли без остановок, ночь переждали в овраге, заросшем кустарником. На дне оврага кто-то в стародавние времена устроил колодец, не пересохший до сих пор. Боглы с хрюканьем обливались сами и купали табаров, орали, радовались. Рабам, понятное дело, ничего такого не светило, дали по плошке, чтоб от жажды не подохли, хорошо хоть на этот раз не мутной дряни. Вода оказалась хрустальной, вкусной, такую крестьяне зовут живой.

Клетка с захваченными женщинами оказалась не так далеко. Они сгрудились в одном углу и опасливо озирались, к воде не притронулись. Вот это уже глупо, жить надо везде, а без воды долго точно не протянешь. Детишек не видно, их ещё днём пересадили куда—то, они сначала плакали, кричали, потом притихли. Вот уж на ком заработать можно, дети ценятся куда дороже.

Смотреть по сторонам надоело, я улёгся и попытался выстроить по порядку мечущиеся мысли, даже показалось, что начинает получаться, а потом мысли смешались, и я вновь побрёл вдоль призрачных коридоров Древних.

***

Их обнаружили утром, на третий день после того, как миновали сожжённую деревню. Две тяжёлые туши лежали рядом, похоже, издохли во сне. Повезло, птицы умудрились отдать концы возле нашей клетки.

Боглы сгрудились вокруг, ругались на каркающем наречии, пинали туши, галдели, до тех пор, пока один не догадался ткнуть труп ножом. На мгновение над толпой повисла тишина, потом кто-то метнулся к шатру главаря, а остальные тревожно загудели.

Я отпихнул Писаря, который чуть ли не сквозь прутья пытался пролезть. Тот было заворчал, но, получив пинок под зад, отполз подальше. Богл с ножом по-прежнему крутился возле трупов. Из толпы выкрикнули что-то резкое, он кивнул и резанул по горлу табара. Я почти увидел, как на землю хлынула густая потемневшая кровь, но… клинок срезал порядочный клок кожи, обнажив жилистую плоть. Ни капли. Со вторым история повторилась. Тела птиц оказались обескровлены как куриные тушки в лавке мясника. Боглы даже галдеть перестали, молча ожидали, когда подойдёт главный.