Читать книгу Пассажир декабря. Повесть о любви и психотерапии - Тимофей Ковальков - Страница 4

Пассажир декабря
повесть о любви и психотерапии
Такси

Оглавление

Провинциальный актер после летнего отпуска в деревне порою забывает свой текст. Вовлеченный в нелепую, далекую от реальной жизни трагикомедию на затемненной сцене, бедняга не знает с чего начать и тщетно взывает к суфлеру, заснувшему после вечернего пива в будке и забывшему включить монитор. Какие чувства приходят в такой момент? Страх, стыд, досада, растерянность?

Мне лично наплевать, что испытывал актер. Я не испытывал в тот декабрьский вечер ничего. Неужели вы вправду думаете, что субъект с коэффициентом интеллекта 137 живет чувствами? Не более, чем бочка дождевой воды на участке буддиста-огородника. Разве что одно чувство сохранилось – ощущение переполненности мутной, протухшей жидкостью, в которой резвятся инфузории и плавают опавшие листья. Был ли я спокоен? Абсолютно! Мое спокойствие напоминало состояние советской морской мины, учуявшей рожками взрывателей приближение фашистского катера по колебаниям морской воды. Да, я был чертовски спокоен.

Я ощутил себя вытолкнутым на темную сцену улицы одиноким существом в роли пассажира. Что принадлежит мне в мире? Ничего, ни один атом, включая те, что составляют тело и мой беспокойный ум. Я ощутил всей глубиной сознания режущую взгляд иллюзорность окружающей реальности и виртуальность того, кто переживает ощущение иллюзорности. Я превратился в свидетеля собственного существования, воспринимающего как сон всё, что вокруг, и всё, что внутри меня.

Опустошенный и растерянный, я совершенно не осознавал, где нахожусь. Но это меня совершенно не пугало. Вопрос заключался в том, куда направиться. Для начала я оглянулся по сторонам, вонзился взглядом в темноту улицы. Пронизывающий холод резал острыми лезвиями по голым ногам сквозь тонкие брюки. Сырая морозная ночь покрыла асфальт и деревья льдом, хрустевшим под ботинками, как битое стекло. Ветер остервенело обдувал лицо, мешая вдохнуть. Улица пустынна, как бывает в Москве только под утро, перед тусклым зимним рассветом. Ведь я в Москве? Где же еще можно найти такие многослойные наросты липкой серости? Незнакомый райончик, старый. Кирпичные дома с черными глазницами окон казались вымершими. Легкая рыбья курточка нараспашку не только не согревала, но и сама дрожала на ветру каждой чешуйкой. В правой руке зажата пластиковая ручка нелепого оранжевого чемодана на колесиках. С такими чемоданами принято путешествовать на самолетах.

Ага, значит мне предстоит лететь! В минуты прозрения по косвенным признакам наконец понимаешь, чего требует судьба. Ощупав карманы, я обнаружил три заграничных паспорта и прозрачный пластиковый конвертик с распечатками билетов и туристических ваучеров на две персоны. Первый паспорт, по-видимому, мой, хотя пышная фамилия Пирогов интуитивно никак не подходила к теперешнему состоянию внутренней нервной дрожи. Открыл второй – с размытой фотографии улыбалось красивое и беззащитное женское лицо, имя и фамилия Мария Бах мне ни о чем не говорили. Судя по счастливому, любящему взгляду – чья-то жена, но вряд ли Пирогова. В третьем паспорте – некий Николай Семенов. Что за тип? Во всяком случае, Пирогов, если допустить, что он – это я, пока явно не в курсе. Загадка природы. Но не это сейчас важно. Телефон с кредиткой, спрятанной в чехле, на месте, в кармане. Определиться бы с движением, а там всё наладится, по обыкновению.

Грязноватый автомобиль с шашечками на крыше как по волшебству возник в предрассветной мгле. Старая «девятка», стекло в трещинах, значительный кусок бампера отгрызен силами мирового зла. Пирогов поднял руку, машина остановилась. Водитель приоткрыл дверь, а я любопытно заглянул внутрь.

– Куда едем? – хриплым голосом спросил водитель, с явной симпатией глядя на меня.

– Знать бы еще, – ответил Пирогов за меня.

– Садись, подвезу, я такси, – гордо произнес водитель.

Пирогов закинул чемодан назад, а сам опустился на переднее сиденье, захлопнул дверцу, в боковой полке загромыхала литровая бутылка «Смирновки». Отпито где-то на треть.

– Ты что, квасишь за рулем? – спросил я.

– Нет, это я так, на случай, если прижмет к обочине, – пояснил водитель, – пока покурил только, – добавил он, улыбнувшись, – покурил и поехал себе, а бутылка – если заколбасит.

– И что ты покурил, брат? – недоверчиво уточнил Пирогов.

– Растения покурил, зеленые растения, – ответил шофер.

Я присмотрелся. Водила одет не по сезону: розовая поношенная пижамка, войлочные тапочки. Лицо небритое, синее, уставшее. Руки с татуировками. Хорош бродяга. Но и пассажир не прост.

– Так куда жмем? – уточнил водила.

– Шарик, терминал «Е», – сказал я хмуро, успев рассмотреть внимательно билет.

Такси рвануло по льду, как на крыльях, увозя пассажира Пирогова и меня – пассажира мятежного сознания Пирогова. «Девятка» мчалась ближе к осевой, пошатываясь в стороны и игнорируя знаки. Скорость увеличивалась, грозя скинуть чахлое автокорытце в грязный сугроб. Засада вампиров в попонах показалась Пирогову желанным избавлением от излишнего путешествия на скорой в утренний Склиф. Водила выполз и, шлепая тапочками, проковылял к тучным упырям, покрытым инеем.

Пирогов, оставшись один, посмотрел на себя ревниво в зеркальце и удивился неприличной степени лохматости длинных черных волос. Он поправил как мог прическу рукой. У меня в голове из ниоткуда возникла старая детская песенка, придуманная как будто про нас с Пироговым:

Мы едем, едем, едем

В далёкие края,

Хорошие соседи,

Счастливые друзья.

Нам весело живётся,

Мы песенку поём,

И в песенке поётся

О том, как мы живём.1


Водила вернулся, впрочем, без особой задержки.

– Я им так и сказал: хочешь пижаму бери, а больше нету ничего – первый клиент, – радостно сообщил он, подмигнул и добавил, – водяры хлебнешь со мной за компанию, а то меня уже прижало к обочине?

– А то, – сказал Пирогов, а я промолчал.

Холодненькая «Смирновка» влилась ровно, видимо, не паленая. Дрожь унималась, утро манило Пирогова к себе в объятья, пахнущие свежим дыханием «Гиннесса» в баре второго этажа зоны ожидания вылета. Усилием недремлющего интеллекта пора затвердить порт прибытия. Тенерифе, мать его. Что надо там Пирогову? Спрошу мерзавца позже.


1

Слова Сергея Михалкова.

Пассажир декабря. Повесть о любви и психотерапии

Подняться наверх