Читать книгу Пассажир декабря. Повесть о любви и психотерапии - Тимофей Ковальков - Страница 6

Пирогов очнулся, и я вместе с ним в мятежной голове героя. Положение горизонтальное, полумрак. Душновато, слышен шум дождя за окном, но окна не видно за плотными шторами. Такие могучие шторы бывают только в отелях. По мелким признакам я и понимаю обычно, куда судьба затащила Пирогова. Действительно, серая реальность прорисовалась типовым номером: стеклянный столик, телефон, кровать, шкаф, зеркало. Пирогов встал, зажег лампу, подошел к зеркалу. Тип с исхудавшим лицом, не лишенным, впрочем, искры интеллекта и привлекательности, таращился пронзительным взглядом. Кто он, этот Пирогов? Фигура стройная, немного женственная, белая шелковая рубашечка, нижнего белья, впрочем, не наблюдается. Странно, где бы оно? Похищено силами мирового зла. В кровати нет, в ванне тоже. В чемодане – журнал Esquire, бутылка «Грей гусятины», чешуйчатая рыбья куртка и три заграничных паспорта. Все.

Темно-синие брюки из тончайшей шерсти скомканы на полу, рядом стоят изящные лакированные ботинки на небольшом каблучке. Надо бы отхлебнуть из бутылки и поспать. На улицу рано, там вроде дождь. Посмотрев в экран телефона и затвердив могучим интеллектом дату и время, Пирогов отключился, а я перешел тонкую границу наблюдения сна наяву и сна внутри сна Пирогова. Однообразно, скажу я вам.

Очнувшись повторно в полумраке номера, Пирогов потянул рукой смартфон. Устройство намекало: прошло двое суток. Бутылка «Грей гусятины» подтверждала данные аппарата: осталось на донышке. Вот и поспали. За окном слышен всё такой же шум дождя. Отодвигаю вместе с Пироговым штору – окна нет. Глухая стена, в верху решетка вентиляции. В мире иллюзий даже окна исчезают без предупреждения. Надеваю брюки, приглаживаю рубашечку, поправляю взлохматившуюся прическу, плетусь в холл отеля.

Стеклянные стены холла сигнализируют недвусмысленно – ярчайшее солнце и никакого ливня. Шум воды издает мощный фонтан в фойе. Сюрпризик восприятия. Легкой скользящей походкой подхожу с Пироговым к дежурному. Вспоминаю английский.

– Номерок не приглянулся, родной, – говорю на правильном языке.

– Почему же? – интересуется клерк.

– Окон не наблюдаю, в натуре, – сообщает Пирогов вместо меня.

– Сейчас проверим… А, ну да, ну да, – клерк смотрит на Пирогова как на сумасшедшего: испуганно, но в то же время как-то странно заискивающе, – мы вас временно поселили в транзитный номер для персонала, пока готовили люкс. Вы должны были переехать в день приезда, но мы вас не беспокоили по вашей же просьбе.

Переезжаю в люкс – вид на океан. Погода шепчет. Но Пирогова неудержимо тянет в бар. Да и вообще, откуда такая депресуха у Пирогова? Даже нижнего белья нет. Если я Пирогов, с чего ему пребывать в черной меланхолии? Надо бы прояснить вопросик, когда останемся наедине с мерзавцем.

Повторная ревизия оранжевого чемодана дала положительный результат: в скрытом кармашке в пакетике завернуты пляжные шорты странного покроя, больше похожи на женские, резиновые гламурные тапочки, обтягивающая тонкая маечка с надписью блестками: «Hello World!» и рекламка: «Частная психиатрическая клиника „Океан“, погрузитесь в меня прямо сейчас, телефон».

Фото сногсшибательной дамы в строгом костюме, устроившейся кокетливо на подоконнике в луче света. Стройное колено в чулочке прижато к подбородку. Трогательно и пронзительно-детский взгляд черных, как кожа дельфина, глаз сквозь очки. А что? Мне определенно по вкусу эта дама. Я как будто давно ее знаю или недавно видел. После бара можно погрузиться в один из океанов – либо за окном, либо в рекламе.

Пирогов натягивает шортики, сексуальную маечку и спускается в бар. В баре весело. Тяжеловесная расфуфыренная мамаша придавливает пудовой силиконовой грудью мраморную стойку. Зубы акулы, косметика прочными, несмываемыми слоями скрывает истину. Пасынок-недоумок суетится рядом и канючит ломающимся баском: «Ма-а-ам, ма-ам, мам!». Выпиваем по две-три. Мамаша отрыгивает из себя истории нелегкого быта гламурной акулы-одиночки. Пирогову стыдно: делиться-то нечем, кроме фантазии могучего интеллекта. Но он больше молчит. После шестой от мамаши поступает вопрос с некоторой даже долей сочувствия в голосе.

– Отчего вы так молчаливы, отчего грустите?

– Точно не помню, но предполагаю натурально классику жанра: проблемы с семьей, алкоголизм, психоз, бизнесу капут, диссоциативная фуга, – пояснил я вместо Пирогова, тронутый вниманием.

– Диссоциативная фуга? А что это?

– Когда забываешь напрочь, кто ты, придумываешь себе ложную личность, а она потом раздваивается, – уточняю я, гордясь энциклопедической эрудицией.

– То-то я смотрю, вы странно разговариваете. А кстати, кто вы?

– Пассажир декабря, – отвечаю я, пока Пирогов смакует напиток.

– Оригинально! Слушайте, не парьтесь, летим ко мне в Эмираты, у меня там куча недвижимости, поживете полгодика, развеетесь.

– Нет, я уж лучше назад в Москву, в психиатрическую клинику «Океан».

– А что, стоящая клиника?

– Не в курсе пока, но реклама больно заманчивая. Завтра позвоню.

На круглый стулик к стойке подгружается новый объект – полненькая жизнерадостная блондинка Евгения в тесноватом купальнике, впившемся в нежную кожу так глубоко, что его надо высверливать взглядом из впадин. Заказывает мартини.

– Представляете, – говорит она, – когда мой муж Руслан летел сюда, он умудрился влезть в самолет в одних трусах и носках, еще полотенце повесил, через плечо.

– Ну и что? – говорит мрачно Пирогов. – Вот я просыпаюсь после перелета, смотрю, а на мне нет нижнего белья, и где оно потерялось – тайна. И полотенца тоже нет.

После седьмой разговор закономерным образом сворачивает на философию. Все заказывают текилы с кристаллами соли по краю рюмочек.

– А как вы думаете, инопланетяне существуют? – интересуется Евгения пьяным голосом.

– Натурально, милочка, существуют, даже не сомневайтесь, – отвечает уверенно Пирогов.

– Да? Я что-то ни разу не видела ни одного, ну не считая этих гуманоидов из мэрии. Где же они существуют? – настаивает Евгения.

– Мало ли, кто что не видел. Один мой знакомый не видел вампиров в попонах, а их полно на улицах, стоит только выехать без прав – мгновенно присосутся к венам и начнут пить кровь. Инопланетяне, впрочем, проживают там же, где и всё остальное. В вашей очаровательной головке, милочка, – поясняет Пирогов.

– Ну, так нечестно. Пусть они существуют в природе, в материи, – не унимается Евгения.

– А ваша головка чем же не годится? Это что – не природа, не материя? Уверяю вас, там самая природа и есть. Да и материя эта – сплошной обман. Матрица вероятностей. Вы, впрочем, квантовую механику когда в последний раз изучали? – иронизирует Пирогов.

– Мой Алешенька изучает, – вмешивается мамаша, поскрипывая силиконом. Она тычет невероятно длинным наманикюренными ногтем в пасынка, – Алешенька, расскажи нам, что вы там сейчас проходите в колледже.

– Ну, ма-а-ам, ма-ам, мам! Ма-а-ам! – мычит снова пасынок, пуская слюни по подбородку.

День изливается в бокалы. Вечер подкрадывался на цыпочках. На океан тащиться поздновато, в номер – рановато. Звонкий смех блондинки смешивается со ржанием силиконовой мамаши и нудением семнадцатилетнего пасынка. Под конец вечера соседи по стойке косятся на Пирогова испуганными глазами. Видимо, он сказал что-то не то, я уже не контролирую.

Меланхолия не отпускает Пирогова. Вместе с «Грей гусем» булькает внутри Пирогова болотистое, вонючее чувство, что он потерял всё на свете, начиная с самого себя. Одиноко ему без себя, скажу я вам, и присутствие внутреннего свидетеля его трагедии в виде Пассажира декабря пока не очень вдохновляет беднягу.