Читать книгу На восходе солнца - Тимофей Веронин - Страница 7

Алеша вдруг услышал тихий, проникновенный звук.

– Где я? Что со мной? – словно очнулся он ото сна. Но вместо ответа до него снова донесся звон. Да, это были колокола. Тихий серебристый звон сливался с нежным лунным светом. Он шел от монастыря, плыл, качался в сумраке и звал к себе.

Под этот звон монастырь стал еще явственнее преображаться. Вместо низеньких остатков ворот и обломков стены Алеша увидел перед собой две круглые башни с голубыми крышами, между башнями – купол с крестом, а под куполом – красивую роспись, едва различимую в полумраке.

Но Алеша разглядел все же Того, Кто был изображен посередине. Он сидел на троне, и во всей Его фигуре угадывалась сила и власть, но не та грубая власть, как у майора или у парня, что расшиб нос Алеше. Это была добрая власть и тихая сила, как этот плывущий неведомо откуда звон и струящийся лунный свет.

«Это Бог, – подумал Алеша. – Да, это Господь Иисус Христос». И он вспомнил, как в детстве перед сном они рассматривали с папой альбомы древнерусского искусства и папа говорил ему: «Это Спас в Силах, это Спас Ярое Око». И Алеше бывало страшновато и в то же время таинственно и сладко от этих малопонятных слов. Еще он помнил музеи, которые обычно начинались с залов, где были выставлены иконы. Ему иконы были не очень интересны, по этому он всегда пробегал мимо них. Но все же ощущал на себе чей-то живой взгляд всякий раз, когда оказывался там. Особенно в одном музее. Кажется, в Третьяковке. Там есть большой образ Иисуса Христа.

Папа говорил: «Рублевский Спас».

Алеша помнил, как однажды остановился перед ним и не мог сойти с места. «Папа, Он мне улыбнулся», – прошептал тогда семилетний Алеша. А папа обнял его за плечи, заглянул в глаза и сказал: «Это Бог». – «Но ведь Бога нет», – ответил Алеша. Папа отвел глаза, взял Алешу за руку и повел в другой зал, где начинались скучноватые картины XVIII века. В те времена нельзя было говорить о Боге. В детском саду и в школе детям втолковывали, что Его нет. Но если Его нет, то как Он мог улыбнуться?

– Нет, нет, – шептал Алеша, глядя на возникшие перед ним башни, – это все сон, только сон.

В этот момент украшенные кованым орнаментом ворота под росписями беззвучно отворились, и они вступили на монастырский двор, вымощенный камнем. Лунный свет играл на каждом камешке, переливался, зажигая его разными цветами: то голубоватым, то фиолетовым, то золотистым. Алеше казалось, что под его ногами были не камни, а расшитый древними мастерицами ковер. Белые строения монастыря взмывали вверх, к звездам. Алеше тоже захотелось вместе с ними унестись в далекую, незнаемую красоту, что была за небесным пологом.

А потом они вошли в какое-то здание, поднялись по высокой лестнице, свернули под своды широкого прохода и вышли в большой зал. Там горели свечи. В узенькие окошки проникал лунный свет, стелясь по полу мягкой дорожкой. По стенам висели иконы. Возле некоторых стояли люди в черном. Алеша догадался, что это церковь.

«Странно, что здесь, в исправительной колонии, церковь и монашенки какие-то, что ли, – подумал Алеша, но потом перебил сам себя: – Да ведь это сон! Чего только не приснится с перепугу?»

И тут Алеша услышал пение. Светлое, ликующее, оно наполняло церковь, проникало в сердце. В его замерзшее, обиженное сердце.

Непонятные древние слова вдруг показались Алеше такими знакомыми. Где-то он их слышал. Где? И пели их именно так, протяжно и нежно. И вдруг вспомнилась бабушка. Да-да, его бабушка. Она умерла, когда ему было пять лет. Она жила в Ярославле. Странно, он только сейчас вспомнил, что она жила в Ярославле. В том самом Ярославле, где началась его страшная взрослая жизнь. И сейчас Алеша тоже был рядом с Ярославлем, ведь исправительная колония находится в пятнадцати километрах от него. Это была даже не родная бабушка. Двою родная. Сестра маминой мамы. Тетя Маруся – так ее, кажется, звали. Во время войны она уехала в Ярославль да так и осталась там. Была одинока. Почему-то Алешу привозили к ней несколько раз. Он жил у нее в бревенчатом домишке, крашенном синей краской. Алеша даже припомнил название улицы. Оно было какое-то музыкальное. Может, улица Глинки? Или Чайковского?

Вечером в субботу они обычно садились на трамвай и довольно долго ехали. Потом шли пешком и оказывались в низенькой церковке. Алеше вспомнились какие-то немного выпуклые крашеные доски пола и запах, такой уютный, ласковый запах там, в той церковке. За окнами становилось сумеречно. В церкви тоже царил полумрак. В Алешиных глазах покачивались огоньки свечей, платки старушек, и плыло под низкими сводами церковки точно такое же пение.

Позвякивало кадило, и шел в золотом облачении священник. Он был похож на тех, кого преподобный Иринарх называл святителями.

Только сейчас все это всплыло у Алеши в памяти.

А потом они ночевали в комнатке при храме. Тетя Маруся долго что-то шептала перед иконой, и Алеша под этот шепот незаметно засыпал…

– А вот и Госпожа наша, поклонись Ей, Алеша, попроси милости себе, утешения. Попроси, чтоб помогла тебе исправиться, новой жизнью зажить, – перебил преподобный Иринарх Алешины мысли.

Алеша сделал несколько шагов вперед, поднял голову и замер. Со стены на него глядели все те же глаза. Большие и печальные глаза на печальном, странно красивом лице. Да-да, это были те самые глаза, которые он видел в грузовике, а потом над развалинами, когда только прибыл в колонию. Теперь они глядели на него с иконы. Это была Мать, Она прижимала к Себе самое дорогое, что у Нее было, – Младенца. Она знала, что Младенца ждет страдание, и боялась спустить Его с рук, а Он утешал Ее: «Не плачь обо Мне, так надо…» И Она соглашалась, хотя от согласия этого было Ей очень-очень больно. А еще Алеша видел, что Она любила и жалела не только Сына, но и его, Алешу. Она тоже хотела бы прижать его к Себе и утешить. Она словно звала его к Себе.

«Будь Моим чадом, будь со Мной рядом, раем – не адом, радостным садом жизнь твоя будет. Зло позабудет бедное сердце», – будто слышалось ему.

Алеша опустился на колени и почувствовал, как рядом с ним опустился на колени преподобный Иринарх, как еле слышно опустились на колени монахини. Алеша глядел в эти прекрасные глаза и не мог оторваться: «Будь Моим чадом, будь со Мной рядом, раем – не адом, радостным садом жизнь твоя будет. Зло позабудет бедное…»