Читать книгу Без названия - Тина Шевцова - Страница 6

Сон 1

Мне снился сон из прошлого.

Мне редко снятся.

Моя первая пятница в дурке.

Меня привезли во вторник. Я хорошо это помню. В столовой по вторникам на обед был борщ и тушеная картошка с мясом.

Непривычно хорошая и вкусная кухня после того, чем кормила дома моя мама.

Это странно, но мать почему-то любила готовить из протухших продуктов.

Именно любила. Ей доставляло удовольствие долго хранить, дожидаться, когда еда испортится, а потом пускать продукт в переработку, используя людей как промежуточное звено между плитой и унитазом.

Она объясняла это тем, что во время войны её бабушка (баб Феня) работала поваром в одном из московских детсадов и воровала еду, пряча её на теле под одеждой. Таким образом, к концу рабочего дня под воздействием тепла её грузного тела некоторые продукты начинали портиться. Дома ножом с неё соскребали талое масло… Шоколад… Снимали пластами говяжье мясо, которое не получали дети в детском садике…

Она воровала у чужих, чтобы накормить своих.

Холодильников не было. Еда всегда имела навязчивый привкус тухлятины, который моя мама пронесла через свою жизнь как самое прекрасное воспоминание своего детства и пыталась повторить снова и снова в каждом новом своём «кулинарном шедевре».

Она полагала, что это непременно должно нравиться всем.

Пятница в дурке – банный день.

Он почему-то так назывался, хотя то, что там в этот день происходило, не имело к бане никакого отношения.

Детей, то есть нас, раздевали и выстраивали совершенно голыми лицом к белой кафельной стене.

Ледяной камень под ногами не оставляет шансов на здоровые придатки.

Нужно упереться руками в стену, чтобы мощная струя холодной воды не швырнула, больно ударив о стену.

Дети непроизвольно взвизгивают, когда струя из шланга острым топором вонзается в спину.

Это называется «оздоровительный душ Шарко».

Процедура заканчивается ровно за секунду до того, когда можно потерять сознание от холода и боли.

Потом нам разрешают взять мыльные принадлежности и немного погреться под тёплой водой.

Можно помыть голову.

Я давлю на ладошку жирную каплю шампуня и мылю им волосы.

Много раз.

Не помню, сколько…

У меня длинные, ниже жопы, густые, тяжёлые слегка волнистые волосы. Шампунь «Кря-кря» в маленькой жёлтой цилиндрической банке с красной крышкой. Он пахнет как-то по-заграничному вкусно, и его хочется съесть, выдавив медовую ароматную каплю не на ладонь, а прямиком себе в рот.

Уже после, когда меня отпустят домой на несколько дней зимних каникул, я, сидя в ванной, сама ножницами состригу себе волосы. Я стану просто бросать их в воду, и они будут плавать и обвиваться вокруг моего тела, как длинные тёплые черви.

Я очень боялась вшей.

Их так же боялся и персонал нашей лечебницы, и поэтому в конце каждого мытья нас обрабатывали каким-то раствором, который имел резкий и навязчивый запах уксуса.

Нас снова выстраивают в шеренгу, только теперь уже друг за другом, так, что каждый смотрит в мокрый затылок впереди стоящего. По одному мы медленно продвигаемся вперёд сквозь дверной проем, за которым медсестра хватает за шею острыми пальцами, грубо наклоняет голову и выплёскивает сверху уксусную воду из ковшика.

За мной в этой длинной мокрой очереди оказывается Наташка Родина, высокая веснушчатая девочка.

Она наклоняется и шепчет мне на ухо:

– Сегодня пятница. Вожатые из 8-го класса вечером придут нас укладывать. Ты новенькая, тебя лапать будут! Они новеньких всегда лапают! – и заходится громким безумным радостным смехом, явно предвкушая какое-то яркое и незабываемое событие.

И тогда я почему-то вспоминаю про мой чемодан в мелкую черно-белую полоску.

Уже много позже я найду его дома на антресолях, грязный, старый и пыльный, и выкину вместе со всем его содержимым, которое так и осталось с тех пор неразобранным там, внутри…

Я проснулась внезапно и резко. Из сна меня выдернул его громкий надрывный и хлюпающий кашель. Он лежал на спине, в перерывах между астматическими атаками яростно сипел и жадно со свистом хватал ртом воздух. Снова приступ накрыл без предупреждения. Он задыхался. В последнее время его страшные удушья предательски участились.

Ну уж нет, только не в мою смену!

– Я запрещаю тебе умирать так подло среди ночи, слышишь?!

Но он не слышал. Он выпучивал красные глаза и пытался сделать вдох, который с каждым разом ему давался всё труднее. Сипел, как сломанная резиновая игрушка, из которой вырвали пищалку.

Я подтянула его обмякшее тряпичное тело вверх, подложила под спину несколько подушек, схватила телефонную трубку и вызвала скорую. Пока она к нам ехала, он крепко держал мою руку, смотрел в зрачки в упор, не отрываясь, и молчал, пуча на меня свои округлившиеся испуганные глаза.

Врачи уехали спустя примерно полчаса, погремев металлическими инструментами в своих ящичках и заставив его подписать вялой рукой отказ от госпитализации.

Давление… Пульс… Уколы…

– Кто ж так много курит у вас? – быстрый взгляд с укором в мою сторону. – Вы бы хоть проветрили помещение – дедушке вашему совсем тут дышать нечем!

Я закрыла за ними дверь и вернулась к нему в комнату. Он сидел в своей обычной позе, облокотившись на груду подушек, и наливал себе коньяк. Бутылка мелко подрагивала и билась горлышком о край стакана.

– Пошли они в пизду. Тинка, сигарету мне дай.