Читать книгу Симон Визенталь. Жизнь и легенды - Том Сегев - Страница 7

В доме Визенталей в Бучаче было слышно журчание речки, протекавшей между домами евреев, и можно предположить, что у Чачкесов этот «говор воды» (как называл его Шмуэль-Йосеф Чачкес, позднее изменивший фамилию на Агнон) слышали тоже. Бучач был маленьким, утопавшим в зелени городком в Восточной Галиции. Церковные колокольни и маленький мост придавали ему живописный вид. «Мой город, – пишет Агнон, – расположен на горах и холмах, в самой гуще лесов, где много деревьев и кустарников, а по городу – и по бокам его – протекает река Стрыпа, и ее воды орошают камыши, кустарники и деревья. Благодатные источники изобилуют пресной водой, а на деревьях чирикают птицы. Есть птицы, зачатые и рожденные в нашем городе, а есть такие, что пролетали мимо, да так тут и остались, когда поняли, что наш город прекраснее всех прочих мест на свете».

На фотографиях Бучача, которые хранил Визенталь, можно видеть расположенное в центре города странное барочное строение, представляющее собой стоящую на кубическом основании башню, на которой надстроена еще одна башня, поменьше. Вокруг башни идет оживленная торговля. В прошлом в башне находилась ратуша, и она так разбередила воображение Агнона, что он сочинил сказку о спроектировавшем ее еврее-архитекторе. Построенная им башня была так прекрасна, что правитель города приказал заточить архитектора в верхней ее части, чтобы тот не построил такую же в других городах.

Будущий лауреат Нобелевской премии по литературе Агнон был старше Визенталя примерно лет на двадцать. За несколько месяцев до рождения Визенталя (тот родился 31 декабря 1908 года) Агнон переехал в Палестину и поселился в Яффо. Однако то, что он написал о своем детстве в изобиловавшем водой Бучаче, подходит, по-видимому, и для описания детства «Шимека», старшего сына Хеншеля (Ашера) и Розы Визенталь.

Агнон рассказывает, что однажды, еще маленьким, он проснулся и увидел в доме свет. Дело было в субботу. «Я, – пишет он, – встал с кровати и открыл окно, чтобы ставни не мешали свету проникать в дом. Когда я стоял у окна, мне захотелось увидеть свет таким, каким он выглядит до того, как входит в дом. Я вымыл руки и лицо, надел субботнюю одежду и вышел из дому. Никто из домашних не видел и не слышал, как я выходил. Даже папа и мама, не спускавшие с меня глаз, не видели, как я вышел из дома на улицу. И вот я на улице, а там никого нет. Только птицы, певшие утреннюю песню, только они были на улице. Я стоял там, пока птицы не перестали петь, а потом пошел к колодцу, потому что услышал говор колодезной воды и решил посмотреть, как она разговаривает. Ведь я еще никогда не видел, как разговаривает вода. И вот подхожу я к колодцу и вижу, что он полон воды. И нет никого, кому бы ее испить. Наполнил я водою руки, сказал благословение и попил. А потом пошел куда глаза глядят… И было тогда в городе еще спокойно, и жило в нем много уважаемых евреев. И все евреи, убитые врагами, все они тогда еще были живы».

Визенталь рассказывал, что был одиноким уличным мальчишкой, не имевшим друзей.

На протяжении многих поколений Галиция неоднократно переходила из рук в руки. Визенталь любил говорить, что люди шли спать, не зная, какая форма будет у полицейских, которых они увидят утром: польская, русская, украинская или австро-венгерская. И действительно, за его жизнь произошло множество политических пертурбаций, воспитавших в нем неистребимый – и очень еврейский – скептицизм, который, начиная со времен его детства, не раз себя оправдывал. Он жил с чувством, что в любой момент может произойти все, что угодно, и заранее никогда ничего знать нельзя.

Визенталь родился в последние годы политической и продолжавшейся довольно долго политической стабильности. К тому времени Галиция вот уже шестьдесят лет находилась под властью императора Франца-Иосифа, правившего своей империей из Вены, и у галицийских евреев были все основания его обожать: он дал им гражданские права; их положение было гораздо лучше, чем положение евреев России; в его империи они получили возможность приобщиться к немецкой культуре. «Мы обожали императора и были горячими патриотами Австрии и императорского дома Габсбургов», – рассказывал Визенталь. Но в сущности, он имел в виду не себя, а своих родителей. Его собственная жизнь прошла под знаком революций и войн.

Перед Первой мировой войной в Галиции проживало около восьмисот семидесяти тысяч евреев, что составляло десять процентов населения. В течение долгого времени они подвергались унижениям и преследованиям; многие из них были бедны. За тридцать лет, предшествовавших рождению Визенталя, из Галиции эмигрировало около четверти миллиона евреев; большинство из них осели в США. Но многие галицийские евреи были богачами. Они занимались банковским делом, импортом, экспортом, нефтяным бизнесом, а также арендовали поместья аристократов и взимали с крестьян арендную плату и налоги. Были среди евреев и люди свободных профессий, и депутаты парламента, и бургомистры. В частности, бургомистр-еврей возглавлял муниципалитет Бучача.

Семья Визенталей богатой не была – но и бедной ее не назовешь. Отец Визенталя переехал в Бучач из города Скала и работал представителем фирмы, производившей сахар. Ребенком Визенталь любил играть на товарном складе отца и строить из кусков сахара башни. Его бабушка говорила, что он, наверное, станет архитектором, и, по-видимому, имела в виду, что он будет строить дома в Галиции, поскольку далеко не все евреи хотели уехать в Америку. Тем не менее, когда евреи называли себя «галичанами», они говорили это с иронией и подразумевали под этим, скорее, свою способность выживать среди неевреев (то есть среди многочисленных народов, населявших Австро-Венгрию). В первую очередь они ощущали себя евреями и лишь потом – галичанами.

Еврейская культурная жизнь в Галиции цвела пышным цветом: здесь зарождались новые идеи, велись идеологические и политические дебаты между разными религиозными течениями (среди которых был и хасидизм), сюда доходили все новые веяния, включая секулярные – просвещение, социализм и сионизм. Один из жителей Бучача даже поехал в Базель в качестве депутата на Первый конгресс сионистов.

В то время в Бучаче было около десяти тысяч жителей, и семьдесят процентов из них были евреями. Они жили здесь с начала шестнадцатого века и говорили на нескольких языках: русском, украинском, польском, немецком и идише. Эти языки и были языками детства Визенталя.

Он рассказывал, что в доме его родителей говорили и читали по-немецки и что его мать любила цитировать немецких классиков – Гете, Шиллера и Гейне. Сын торговца мехами Агнон пишет, что его мать делала то же самое. Много лет спустя Визенталь даже написал заявление, в котором поклялся, что его родители говорили между собой по-немецки и что именно на этом языке он общался со своей матерью. Это заявление было написано им по просьбе знакомого, хотевшего получить от Германии компенсацию: ему надо было доказать свою принадлежность к немецкой культуре. Визенталь написал, что в доме этого человека царили те же порядки, что и в доме его родителей. «Именно мы, евреи, – сказал он как-то в одной из своих лекций, – были пионерами немецкой культуры в Восточной Европе». Тем не менее главным языком повседневного общения был для него идиш. На каком бы языке он ни говорил, он всегда говорил с идишским акцентом, от которого так и не смог избавиться. До конца своих дней он оставался евреем из Восточной Европы и беженцем. «Беженец, – пишет он в одной из своих книг, – это человек, потерявший все, что у него было, кроме своего акцента».

Его дед и бабушка были очень религиозными. Как-то раз бабушка взяла его с собой к раввину-чудотворцу, и в доме этого раввина он увидел человека, которого все называли «молчуном». Бабушка объяснила ему, что однажды этот человек поссорился с женой и крикнул ей: «Чтоб ты сгорела!» В ту же ночь в доме случился пожар и жена погибла. Мучимый чувством вины, человек пришел к раввину, и тот постановил, что виновник пожара больше не имеет права говорить и обязан проводить все свои дни в молитве. Биограф Визенталя Гелла Пик, слышавшая эту историю от него лично, говорит, что проблемы вины, наказания, раскаяния и прощения, затрагиваемые в этой истории, будут интересовать Визенталя и позднее, когда он повзрослеет.

Когда ему было три или четыре года, родители записали его в хедер, где он познакомился с некоторыми положениями еврейской галахи[1] и, возможно, с основами иврита. По праздникам его родители ходили в синагогу, поскольку так делали все остальные члены еврейской общины, но в принципе Визенталь рос в светской атмосфере. Тем не менее, по крайней мере пока была жива его бабушка, в доме устраивали седер[2]. Визенталь рассказывал, что во время седера всегда ждал, что вот-вот придет пророк Элиягу, но тот никогда не приходил. Тем не менее бабушка заверяла его, что Элиягу отпил вина из предназначенного для него бокала[3]. Когда же внук спрашивал, почему в таком случае бокал все еще полон, бабушка отвечала, что Элиягу никогда не пьет больше одной слезинки. Сколько Визенталь себя помнил, в доме всегда говорили о гонениях на евреев, а бабушка часто рассказывала о погромах. За пять лет до его рождения произошел известный погром в Кишиневе, находившемся тогда в России. Но сам Визенталь рос в еврейской общине, ведущей весьма активную жизнь.

Примерно за год до его рождения на одной из площадей Бучача состоялся предвыборный митинг с участием известного еврейского общественного деятеля, приехавшего из Вены, Натана Бирнбаума. Этот митинг увековечен на фотографии. Мы видим на ней несколько сотен евреев города, большинство из которых – бородатые мужчины в черных шляпах, отчасти традиционных, а отчасти пошитых в соответствии с тогдашней венской модой. Кое-где видны и женщины. Все очень серьезные, как и подобает в присутствии уважаемого оратора и фотографа, и все смотрят в объектив камеры. Одно из зданий на площади – гостиница, на балконе которой сидят дамы в роскошных шляпах. Над одним из магазинов – часы на длинном кронштейне. В центре толпы стоит экипаж, в который запряжены две белых лошади; судя по всему, в этом экипаже Бирнбаум приехал с вокзала.

В еврейской политической жизни часто бушевали бури, но местная газета «Дер идише векер» («Еврейский набат») упрекала жителей города в равнодушии. «Каждый еврей Бучача, – жаловалась она, – это “мир в себе”, и проблемы других людей его не волнуют. Если кто-то увидит в нашем городе многочисленные точки продажи содовой, то, наверное, подумает, что жители города – люди настолько горячие, что им приходится остужать себя холодной водой. Однако факты, свидетельствующие о равнодушии и холодности наших еврейских собратьев в этом городе, данному предположению противоречат. Впрочем, кто знает? Может быть, именно излишнее употребление газированной воды и привело к такому “замораживанию”?»

Большинство выходцев Бучача рассказывают, что евреи жили там бедно, но при этом община имела несколько синагог (в том числе одну довольно роскошную), а также школы, больницу, сиротский приют и благотворительную столовую. У еврейской газеты имелось литературное приложение, в котором, помимо всего прочего, было опубликовано несколько первых стихотворений «сына Чачкеса» (как горожане называли тогда Агнона). Один раз в город приезжал Шолом-Алейхем (хотя для встречи с молодым Чачкесом времени так и не нашел); наезжали также некоторые другие писатели, а из Львова приезжал давать уроки Торы, истории и иврита человек по имени Авраам Зильбершайн. Кроме того, в городе работала еврейская театральная труппа под названием «Дер таннензапфен» («Сосновая шишка»), а время от времени приезжали цирк, зоопарк, передвижная панорама, канатоходцы и фокусники. Летом горожане ходили гулять в окрестные леса, купались в Стрыпе и плавали по ней на лодках, а зимой катались на льду.

Описывая образ жизни евреев в Бучаче в начале двадцатого века, Агнон изображает повседневную жизнь, не предвещавшую никакой беды. «Солнце освещает землю и ее обитателей; земля – то с приветливым выражением лица, то с неприветливым – дает урожай; люди занимаются своими делами и живут своими заботами; а от происходящего в этом мире и от его проделок каждый по-своему получает удовольствие или по-своему мучается. И хотя в мире всегда есть люди, желающие его исправить, мы считали, что этот мир никогда не изменится». Однако летом 1914 года неожиданно разнесся слух, что началась война.

Поначалу в Бучаче не хотели верить, что император способен совершить такую глупость. Разве он не знает, какова цена войны? Поэтому жители города были склонны соглашаться с комментаторами, писавшими в еврейских газетах, что войны не будет. Но пока одни писали, а другие читали, «война, – по словам Агнона, – вдруг окружила людей со всех сторон, и грохот пушек сотряс город и его окрестности».

Это была та самая «большая война», которую впоследствии назвали Первой мировой, и хотя, формально говоря, она бушевала на далеких фронтах, тем не менее почти везде, включая Бучач (или, как называл его Агнон, «Бычач»), она нарушила привычную жизнь людей и поколебала основополагающие человеческие ценности. «Молодых парней, – пишет Агнон, – забрали на войну, и старики остались без опоры; женщины валятся с ног от забот, а дети бегают без присмотра. Школы закрыты, хедеры тоже. Молодые ребята, которых еще не забрали на войну – а также те из них, кого уже призвали, но они не могут добраться до своих частей и влиться в ряды солдат, – собирают деньги, создают комитеты и открывают столовые, чтобы кормить нуждающихся».

«Мужчины, – пишет Агнон, – достают все свои сбережения, нанимают телегу, нагружают на нее товары и пожитки, сажают жену и своих нежных птенцов, а сами вместе со старшими сыновьями и дочерьми плетутся за телегами пешком. Они едут или идут в какое-нибудь другое место, куда еще не пришла беда, но когда туда добираются, то видят, что все, что произошло с ними, случилось и с людьми в том месте, куда они пришли… Большинство евреев уже Бычач покинули. Треть – воюют на войне с русскими, треть – разбрелись кто куда, а треть остались в городе и стали жертвами грабежей и убийств».

Первая мировая война перенесла Европу в XX век, и с этого момента исторические катаклизмы стали ключевым фактором в жизни Визенталя, как и в жизни миллионов других детей. Через полтора года он потерял отца. Отец был резервистом; его призвали в армию, и он погиб.

Визенталь часто рассказывал о смерти матери во время Второй мировой войны, но мало говорил о потере отца во время Первой мировой; тем не менее от него не ускользнул тот факт, что в смерти отца содержалась определенная доля исторической иронии: он сражался по ту же сторону баррикад, что и Адольф Гитлер.

Отец погиб в октябре 1915 года. Визенталю было тогда семь, а его брату, Гилелю, – пять. Война продолжалась после этого еще три года.