Читать книгу Двое на башне - Томас Гарди - Страница 11

Леди Константин, если внимательно понаблюдать за ней в это время, могла бы показаться глубоко уязвленной в своей совести, особенно после описанного выше разговора. В календаре через несколько дней наступила Пепельная среда37, и она отправилась на утреннюю службу с выражением искреннего раскаяния на своем взволнованном и тоскующем лице.

Кроме нее самой, прихожане состояли только из священника, причетника, школьников и трех живущих на милостыню стариков, которые сидели под читальней; и поэтому, когда мистер Торкингем разразился обличительными фразами Комминации38, ей показалось, что почти вся их сила обрушилась на ее собственные плечи. Взглянув поверх пустых скамей, она увидела сквозь пару прозрачных стекол окна напротив юношескую фигуру на церковном дворе, и то самое чувство, против которого она пыталась молиться, снова неудержимо вернулось к ней.

Когда она вышла и перешла на частную аллею, Суитэн подошел к ней, чтобы поговорить. Это было в высшей степени необычное обстоятельство и доказывало важность вопроса.

– Я сделал удивительное открытие в отношении переменных звезд, – воскликнул он. – Оно взбудоражит весь астрономический мир, да и весь остальной мир не многим меньше. Я давно подозревал истинную тайну их переменности; но только благодаря самой ничтожной случайности на земле я наткнулся на доказательство своей догадки. Ваш экваториал сделал это, моя хорошая, добрая леди Константин, и наша слава утвердилась навеки!

Он подпрыгнул в воздух и триумфально замахал шляпой.

– О, я так рада… просто ликую! – воскликнула она. – Что же это? Но не останавливайтесь, чтобы рассказать мне. Спешите опубликовать это в какой-нибудь газете; присовокупите к этому свое имя, или кто-нибудь ухватится за идею и присвоит ее – каким-нибудь образом опередит вас. Это снова будут Адамс и Леверье39.

– Если вы позволите пройтись с вами, я объясню природу открытия. Оно объясняет непостоянную зеленую окраску Кастора и другие загадки. Я сказал, что буду Коперником звездной системы, и я уже начинаю им быть. Но кто знает?

– Ну, не надо так волноваться! Я не пойму вашего объяснения и предпочла бы его не знать. Я узнаю о нем и так, если оно будет выдающимся. Женщины, знаете ли, не являются надежными хранителями столь ценных секретов. Вы можете немного пройтись со мной, с большим удовольствием. Затем идите и напишите свою статью, чтобы закрепить свое право собственности на открытие… Но как вы наблюдали! – воскликнула она с внезапным приливом беспокойства, поворачиваясь, чтобы получше рассмотреть его. – Орбиты ваших глаз налились свинцом, а веки покраснели и отяжелели. Не делайте этого – умоляю, не делайте. Вы заболеете и сляжете.

– Я, правда, немного заработался на прошлой неделе, – весело сказал он. – На самом деле, я не мог оторваться от экваториала; это такое чудное богатство, что оно удерживает меня там до рассвета. Но какое это имеет значение теперь, когда я сделал открытие?

– Ах, это действительно имеет значение! А теперь пообещайте мне – я настаиваю, – что вы больше не совершите подобного безрассудства; ибо что мне делать, если мой Королевский астроном умрет?

Она рассмеялась, но слишком нервно, чтобы это было убедительным проявлением легкомыслия.

Они расстались, и он пошел домой писать свою статью. Он пообещал сообщить, как только его открытие будет опубликовано. Затем они стали ждать результата.

Невозможно описать трепетное состояние леди Константин в этот отрезок времени. Горячий интерес, который она питала к Суитэну Сент-Кливу – многие сказали бы, что опасно горячий интерес – сделал его надежды ее надеждами; и хотя она иногда признавалась себе, что в будущем и потребуется большая снисходительность к самонадеянной уверенности юности, она позволила себе быть слепой к вероятностям ради удовольствия разделить его сны. Казалось вполне разумным предположить, что нынешний час станет началом осуществления ее заветного желания, чтобы этот молодой человек стал знаменитым. Он много работал, и почему бы ему не прославиться пораньше? Сама его простота в мирских делах давала твердое основание предполагать, что в делах небесных он может быть мудрым. Чтобы найти подтверждение этой гипотезе, ей стоило только задуматься над жизнями многих выдающихся астрономов.

Она лихорадочно ждала, когда издалека донесутся звуки труб, которыми, как она ожидала, будет встречено сообщение о его открытии. Зная, что он сам немедленно сообщит ей об этой вспышке, она каждое утро наблюдала из окон Большого Дома, ожидая увидеть его фигуру, спешащую по поляне.

Но он не приходил.

Длинная череда дождливых дней пронеслась перед ней своими унылыми очертаниями и сделала ожидание еще более утомительным. В один из таких дней она побежала к башне, рискуя сильно простудиться. Дверь была заперта.

Через два дня после этого она пришла снова. Дверь была заперта по-прежнему. Но только этого и следовало ожидать в такую погоду. И все же она пошла бы даже к нему домой, если бы не было слишком много причин против такой поспешности. Как астроном с астрономом, в их встречах не было ничего дурного; но как женщина с мужчиной, она их боялась.

Десять дней прошло, как его не было видно; десять размытых и тоскливых дней, в течение которых со всего пейзажа капало, как со швабры; деревья парка смахивали гравий с дорожки, в то время как небо представляло собой цинковый свод из неподвижных облаков. Казалось, будто вся наука астрономия никогда не существовала в реальности, а небесные тела с их движениями были такими же теоретическими, как линии и круги в давно решенной математической задаче.

Она больше не могла довольствоваться бесплодными визитами к колонне, и когда дождь немного утих, она отправилась в ближайшую деревушку и в разговоре с первой попавшейся старушкой ухитрилась подвести разговор к Суитэну Сент-Кливу, заговорив о его бабушке.

– Ах, бедное старое сердце, для нее сейчас тяжелые времена, миледи! – воскликнула пожилая дама.

– Что?

– Ее внук умирает; и такой джентльмен до мозга костей!

– Что!.. О, это как-то связано с тем ужасным открытием!

– Открытием, миледи?

Она оставила старуху с уклончивым ответом и с разбитым сердцем поплелась по дороге. Слезы наполняли ее глаза, пока леди шла, и к тому времени, как она скрылась из виду, все тело ее содрогалось бурными рыданиями.

– Я слишком привязалась к нему! – простонала она. – Но ничего не могу с собой поделать; и мне все равно, если это неправильно, – мне все равно!

Без дальнейших размышлений о том, кто наблюдает за ее действиями, она инстинктивно направилась прямо к дому миссис Мартин. Она уже успокоилась настолько, что увидев приближающегося мужчину, спросила его сквозь опущенную вуаль, как поживает сегодня бедный мистер Сент-Клив. Но получила все тот же ответ: «Говорят, он умирает, миледи».

Когда Суитэн расстался с леди Константин в прошедшую Пепельную среду, он отправился прямо к себе домой и подготовил статью о «Новом астрономическом открытии». Возможно, она была написана в слишком пылкой манере для истинно научного труда; но не было никаких сомнений, что его утверждение с поразительной точностью отвечало всем трудностям, которые сопровождали общепринятые теории о явлениях, происходящих с этими переменными солнцами диковинных систем, расположенных столь далеко. Это объясняло туманную дымку, окружающую самое короткое время некоторые из них; короче говоря, он занял вероятностную позицию, которая еще никогда не подвергалась успешной критике.

Научная статья была написана в трех экземплярах и тщательно запечатана синим сургучом. Один экземпляр был адресован в Гринвич40, другой – в Королевское общество, третий – одному видному астроному. К тому же краткое изложение сути открытия было подготовлено для ведущей ежедневной газеты.

Он считал эти документы, воплотившие в себе два года его постоянных размышлений, чтения и наблюдений, слишком важными, чтобы доверить их посыльному; слишком важными, чтобы отправить их в ближайшее почтовое отделение. И хотя день был сырой, промозглый, он пошел с ними пешком в главную почтовую контору, расположенную в пяти милях отсюда, и зарегистрировал их там. Совершенно измученный прогулкой, после долгой ночной работы, промокший насквозь, но поддерживаемый чувством великого достижения, он зашел к книготорговцу за астрономическими периодическими изданиями, на которые был подписан; затем, немного отдохнув в гостинице, он побрел домой, по пути читая свои газеты и планируя, как будет почивать на лаврах неделю или даже больше.

Он шел под дождем, держа зонтик вертикально над раскрытой страницей, чтобы она оставалась сухой, пока он читает. Внезапно его взгляд привлекла одна статья. Это была рецензия на брошюру американского астронома, в которой автор объявлял об окончательном открытии, касающемся переменных звезд.

Это открытие было именно открытием Суитэна Сент-Клива. Другой человек опередил его славу примерно на шесть недель.

Затем юноша обнаружил, что богиня Философии, которой он поклялся посвятить всю свою жизнь, в ответ не поддержит его ни в один час отчаяния. По правде говоря, озорство обстоятельств было для него куда неожиданнее, чем для семидесятилетнего философа. Охваченный диким порывом самоуничижения, он бросился на заросли вереска, лежащие чуть в стороне от дороги, и остался неподвижным на этом влажном ложе, между тем как время шло незаметно.

Наконец от абсолютной скорби и усталости он заснул.

Мартовский дождь безжалостно хлестал его, капельки влаги с сильно намокших прядей вереска проникали под одежду через спину и бока, а волосы его слиплись в неприглядные бляшки и пучки. Когда он проснулся, было уже темно. Суитэн подумал о бабушке и о том, что она, вероятно, встревожена его отсутствием. Попытавшись подняться, он обнаружил, что едва может сгибать суставы, а одежда от сырости стала тяжелой, как свинец. Со стучащими зубами и дрожащими коленями он продолжил свой путь домой, где его внешний вид вызвал большое беспокойство. Ему пришлось сразу же лечь в постель, а на следующий день он бредил от озноба.

Прошло около десяти дней после этого несчастного случая, когда леди Константин узнала новость, описанную выше, и поспешила в усадьбу в том состоянии душевной муки, когда сердце больше не подвластно рассудку, а самоотречение даже в заблуждении граничит с героизмом.

Когда она добралась до дома в Уэлланд-Боттоме, дверь ей открыла старая Ханна, у которой был прилежно-печальный вид; и леди Константин провели в большую комнату – такую широкую, что балки прогнулись посередине, – где она села в одно из методично расставленных кресел, под портретом преподобного мистера Сент-Клива, сумасбродного отца ее астронома.

Восемь неполитых засыхающих растений в ряду из восьми цветочных горшков указывали на то, что в доме что-то не так. Миссис Мартин спустилась вниз взволнованная, ее удивление при виде леди Константин не могло вытеснить прежнее настроение скорби.

– Вот, миледи, дела – как сажа бела! – воскликнула она.

Леди Константин сказала: «Тише!» – и вопросительно указала вверх.

– Он не над нами, миледи, – ответила бабушка Суитэна. – Его спальня находится в задней части дома.

– Как он сейчас?

– Как раз в этот момент ему лучше, и у нас больше надежд. Но все быстро меняется.

– Могу я подняться к нему? Я знаю, он хотел бы меня видеть.

После того как о ее присутствии стало известно страдальцу, ее провели на верхний этаж, в комнату Суитэна. Путь туда лежал через большую комнату, которую он использовал как кабинет для изготовления оптических инструментов. Там лежал большой картонный телескоп, потерпевший такую же неудачу, как и большая лодка Крузо41; там были его схемы, карты, глобусы и всевозможные небесные приборы. Отсутствия работника из-за болезни или смерти достаточно, чтобы самая прозаическая мастерская и инструменты в ней приобрели оттенок пафоса, и леди Константин с тяжестью в груди прошла через эту арену его юношеских занятий в маленькую каморку, где он лежал.

Старая миссис Мартин села у окна, а леди Константин склонилась над Суитэном.

– Не разговаривайте со мной! – прошептала она. – Это ослабит вас; это возбудит вас. Если вы все-таки заговорите, то только очень тихо.

Она взяла его за руку, и на нее упала одна безудержная слеза.

– Теперь меня ничто не взволнует, леди Константин, – сказал он, – даже ваша доброта, что вы пришли. Мое последнее волнение было, когда я проиграл битву… Знаете ли вы, что мое открытие было предупреждено? Вот, что убивает меня.

– Но вы поправитесь; говорят, вам лучше. Это так?

– Сегодня я думаю, что да. Но кто может быть уверен?

– Бедный мальчик так расстроился, узнав, что его труд был выброшен на ветер, – сказала его бабушка, – что лег под дождем и продрог до костей.

– Как вы могли так поступить? – прошептала леди Константин. – О, как вы могли так много думать о славе и так мало обо мне? Ведь на каждое сделанное открытие приходится десять, которые ждут своего часа. Покончить с собой вот так, как будто в мире нет никого, кому вы дороги!

– Это было сделано в спешке, и я очень, очень сожалею об этом! Я умоляю вас и всех моих немногочисленных друзей никогда, никогда не прощать меня! Я бы умер от самобичевания, если бы вы простили мое безрассудство!

В этот момент объявили о приходе доктора, и миссис Мартин спустилась вниз, чтобы принять его. Леди Константин решила остаться и выслушать его отчет, с этой целью она удалилась и села в укромном уголке смежной рабочей комнаты Суитэна, доктор встретил ее, проходя через комнату в каморку больного.

Он пробыл там мучительно долго; но наконец он вышел в комнату, в которой она ждала, и пересек ее, собираясь спуститься вниз. Леди встала и последовала за ним к лестнице.

– Как он? – с тревогой спросила она. – Он справится с этим?

Доктор, не зная глубины ее интереса к больному, отвечал с прямотой, естественной для сравнительно равнодушного исследователя.

– Нет, леди Константин, – ответил он. – Налицо ухудшение.

И он удалился вниз по лестнице.

Едва сознавая, что делает, леди Константин подбежала к Суитэну, бросилась на кровать и в приступе горя поцеловала его.