Читать книгу Список Шиндлера - Томас Кенилли - Страница 9

Акция, имевшая место в ночь на 4 декабря, убедила Штерна в том, что Оскар Шиндлер действительно порядочный гой. Существовала талмудистская легенда о Праведниках Мира: в ней говорилось, что в любой период человечества их существует всего тридцать шесть человек. Штерн не считал, что эта мистическая цифра носит буквальный характер, но легенда имела для него психологические обоснования, и он считал, что это будет весьма мудро и достойно – постараться найти под прикрытием Шиндлера убежище, где можно будет жить и дышать.

Немец нуждался в капитале – с завода «Рекорд» практически полностью было вывезено оборудование, если не считать небольшого набора прессов для металла, ванн для эмалирования и печей для обжига. Поскольку Штерн обладал определенным влиянием на Шиндлера, он свел его с человеком, который на приемлемых условиях мог обеспечить заем – с Абрахамом Банкером, управляющим конторой «Рекорда», доставшейся Оскару.

Они вдвоем – высокий крупный Оскар, так и лучащийся довольством жизнью, и маленький коренастый Банкер – нанесли визит потенциальным инвесторам. По распоряжению от 23 ноября все банковские вклады и содержимое сейфов, принадлежавших евреям, переходили в полное и безраздельное владение немецкой администрации, а бывшие владельцы лишались всяческих доходов от вкладов. Кое-кто из преуспевающих еврейских бизнесменов – тех, кто хоть немного разбирался в истории, – втайне обратили часть средств в твердую валюту. Но они предвидели, что через несколько лет под правлением генерал-губернатора Франка и валютой владеть станет рискованно; куда предпочтительнее перевести состояние в компактный и транспортабельный вид – в драгоценные камни, золото и тому подобные ценности.

В пределах Кракова и вокруг него было немало знакомых Банкера, которые, как он знал, были бы готовы вложить капитал в обмен на гарантированное количество продукции. Условия сделки включали в себя инвестиции – 50 тысяч злотых в обмен на определенное весовое количество посуды в месяц, поставки которой должны были начаться в июле 1940 года и продолжаться в течение года. Для краковских евреев, живших под надзором Ганса Франка из Вавельского замка, кухонная посуда была надежнее злотых.

Стороны, участвующие в заключении этого контракта, – Оскар, инвестор и Банкер как посредник – решили не оставлять никаких следов сделки, даже доверенности. Детальный договор не имел смысла и в любом случае не мог никого ни к чему принудить. Все зависело только от рекомендации Банкера, ручающегося за этого производителя эмалированной посуды из Судет.

Эти встречи, скорее всего, состоялись в квартире инвестора в центре Кракова, в старом городе. Польские пейзажисты, которых обожала жена инвестора, и французские романы, которые с увлечением читали его хрупкие обаятельные дочери, могли бы создать приятную атмосферу вокруг этой сделки.

Ведь почтенный господин Шиндлер к этому времени был выкинут из своей квартиры и нашел себе пристанище в самом бедном районе, в Подгоже. Он все никак не мог оправиться от потрясения: он потерял квартиру и оказался в роли наемного служащего на своем же собственном предприятии – и все это произошло за несколько месяцев. А год еще не кончился!

Хотелось бы приукрасить героическое поведение Оскара в этой истории, уверяя всех, что он никогда бы не дал повода для обвинений в нарушении устного соглашения. Однако уже в новом году он крепко сцепился с неким еврейским розничным торговцем по поводу количества продукции, которую этот человек хотел получить на складе ДЭФ, что на Липовой. И на этом основании данный господин осуждал Оскара до конца жизни. Но что Шиндлер вообще не выполнял условий сделки – нет, этого сказать нельзя.

Оскар по натуре не мог не платить долги, создавалось впечатление, что он обладает неисчерпаемым источником средств, которым никогда не придет конец. И он, и другие немцы, которым выпала такая возможность, так нагрели руки за последовавшие четыре года, что только человек, до мозга костей снедаемый жаждой наживы, отказался бы платить то, что отец Оскара предпочитал называть долгом чести.

Эмили Шиндлер приехала в Краков, чтобы в первый раз навестить своего мужа, лишь в новом году. Она нашла город самым приятным из всех мест, где ей приходилось бывать, – куда более изящным, привлекательным и по-хорошему старомодным, чем Брно с его облаками промышленного смога.

Произвела впечатление на нее и новая квартира мужа. Окна фасада выходили на Планты – кольцо ухоженных бульваров и парков, огибавших почти весь город по следам некогда существовавшей и снесенной крепостной стены. В конце улицы возвышалась древняя твердыня Вавельского замка, а посреди всей этой архаики располагалась современная квартира Оскара. Она оценила драпировки и обтянутые материей стены, о чем позаботилась госпожа Пфефферберг.

Успехи Оскара Шиндлера нашли материальное воплощение.

– Ты очень хорошо устроился в Польше, – сказала она.

Оскар понимал, что она на самом деле имеет в виду то самое приданое, которое ее отец отказался выплачивать двенадцать лет назад, когда люди, приезжающие из Цвиттау, обрушили на деревушку Альт-Молштейн известия, что его зять позволяет себе жить и крутить романы подобно неженатому мужчине. Брак его дочери обрел тот самый характер, которого он смертельно боялся, и – провалиться ему на месте, если он выложит ему еще хоть грош!

Отсутствие ожидавшихся четырехсот тысяч рейхсмарок сказалось на процветании Оскара, и отказ достопочтенного фермера из Альт-Молштейна выплатить их уязвил его дочь так, что даже спустя двенадцать лет она чувствовала себя виноватой; и хотя теперь для Оскара это было несущественно, Эмили продолжала помнить.

– Моя дорогая, – как правило, отмахивался от разговоров на эту тему Оскар, – да мне никогда и не были нужны эти чертовы деньги.

Отношения Эмили с Оскаром носили непостоянный характер. Она была из тех женщин, которые, зная, что ее муж неверен и никогда не будет хранить ей верность, все же не хотят, чтобы им под нос совали доказательства его прегрешений. Как бы она ни была утомлена, Эмилия следовала за мужем по Кракову и посещала приемы, на которых бывали приятели Оскара, которые, конечно же, знали правду – знали имена других женщин, о которых она не хотела и слышать.

Как-то днем молодой поляк – это был Польдек Пфефферберг, который как-то чуть не пристрелил ее мужа, хотя она об этом не знала, – появился в дверях их апартаментов, держа на плече свернутый в рулон ковер. Он раздобыл его на черном рынке, куда ковер прибыл из Стамбула через Венгрию, и Пфефферберг не поленился найти его для Ингрид, которая выехала из квартиры на время пребывания Эмили.

– Фрау Шиндлер дома? – спросил Пфефферберг.

Он всегда обращался к Ингрид как к фрау Шиндлер, потому что считал, что тем самым доставляет ей удовольствие.

– Фрау Шиндлер – это я, – ответила Эмили, понимая, что кроется за этим вопросом.

У Пфефферберга хватило ума, чтобы выкрутиться: в сущности, у него, мол, нет никакого дела к фрау Шиндлер, хотя он так много слышал о ней от герра Шиндлера. Он должен встретиться с герром Шиндлером в связи с кое-какими делами…

– Герра Шиндлера нет дома, – сказала Эмили.

Она предложила Пфеффербергу выпить рюмку, но он торопливо отказался. Эмили понимала, что означает его отказ. Молодой человек был слегка шокирован, столкнувшись с подробностями личной жизни Оскара, и решил, что неблагородно сидеть и выпивать с жертвой.

Предприятие, которое Оскар взял в аренду, располагалось за рекой, в Заблоче, на Липовой, 4. Контора, выходившая на улицу, выглядела достаточно современно, и порой Оскару приходило в голову, что было бы очень неплохо для удобства иногда перебираться сюда на время, оборудовав квартиру на третьем этаже, хотя местный ландшафт имел промышленный вид и был далеко не столь очаровательным, как на Страшевского.

Когда он взялся за оснащение «Рекорда», переименованного в Немецкую фабрику эмалированной посуды, на предприятии трудились всего сорок пять человек, выпускавших незначительное количество кухонной утвари. В первых числах нового года ему удалось заключить первый контракт с армией. Удивляться этому не было оснований: он поддерживал приятельские отношения со многими влиятельными техническими работниками, которые сидели в Инспекторате генерала Шиндлера. Он встречался с ними на приемах и приглашал их на обеды в отеле «Краковиа». Сохранились фотографии Оскара, восседающего рядом с ними за богато убранными столами; на лицах – вежливые улыбки, обращенные в фотокамеру; все со вкусом едят и от души пьют, а на офицерах – элегантные, с иголочки, мундиры. Некоторые из них ставили нужные печати на его бумаги и самым лучшим образом рекомендовали его генералу Шиндлеру – и просто по дружбе, и потому, что считали: Оскар, как владелец предприятия, может им пригодиться. Оскар славился своими подарками, которыми одаривал официальных лиц: коньяком, коврами, драгоценностями, мебелью и корзинами с изысканными лакомствами. Кроме того, было известно, что генерал Шиндлер ознакомился с образцами его эмалированной посуды и высоко оценил изделия своего однофамильца.

Получив доступ к выгодным контрактам, Оскар позволил себе расширить производство. Места для этого хватало. За конторой ДЭФ раскинулись два огромных производственных цеха. Один из них располагался слева от входа, на территории, отведенной под склад готовой продукции. Другой же оставался совершенно пустым.

Он приобрел новые станки: часть на месте, часть была доставлена с его родины. Кроме военных заказов, к его услугам был необъятный черный рынок, который мог поглотить любое количество продукции. Оскар понял, что перед ним открывается возможность стать подлинным магнатом. К середине лета у него уже работало двести пятьдесят поляков, и возникла необходимость подумать о введении ночной смены. В лучшие времена на заводе сельскохозяйственного оборудования его отца, герра Ганса Шиндлера, работало не больше пятидесяти человек.

Время от времени в течение этого года Штерн позванивал Шиндлеру, чтобы устроить на работу кого-нибудь из молодых евреев: то сироту из Лодзи, то дочь чиновника одного из отделов юденрата, еврейского совета. Через несколько месяцев у Оскара уже трудились сто пятьдесят еврейских специалистов, и его фабрика понемногу стала обретать репутацию надежной гавани.

В этом году евреев стали рассматривать как рабочую силу, использование которой может сказаться на военных усилиях. В апреле генерал-губернатор Франк издал указ об эвакуации евреев из его столицы, Кракова. Решение было достаточно странным, поскольку власти рейха продолжали перебрасывать евреев обратно в пределы генерал-губернаторства в количестве примерно десяти тысяч человек в день. Но условия проживания немцев в Кракове, сообщил Франк своему кабинету, просто скандальные. Так, некий немецкий командир дивизии, как ему стало известно, был вынужден делить дом с еврейскими арендаторами! Случалось, что и высшему руководству приходилось сталкиваться с такими же нетерпимыми фактами. Он пообещал, что в течение ближайших шести месяцев Краков будет judenfrei (свободен от евреев). В нем останется лишь ограниченное количество – пять-шесть тысяч квалифицированных специалистов еврейской национальности. Всем остальным придется перебраться в другие города генерал-губернаторства – такие как Варшава или Радом, Люблин или Ченстохов. До 15 апреля евреям предоставляется право добровольной эмиграции в другие города по своему выбору. Те, которые после этой даты останутся в Кракове, будут вывезены с небольшим количеством багажа в места, определенные администрацией. И с 1 ноября, добавил Ганс Франк, немцы в Кракове смогут дышать «чистым немецким воздухом» и свободно ходить по городу, улицы и парки которого больше не будут «забиты евреями».

Однако Франку не удалось до конца года довести численность евреев в городе до желаемого уровня. Когда его план приобрел широкую известность, среди евреев Кракова начались волнения, особенно среди молодых, старавшихся обрести дефицитную специальность. Такие люди, как Ицхак Штерн, официальные и неофициальные сотрудники юденрата, принялись составлять списки сочувствующих им немцев, к которым они могли бы обратиться за помощью. В списке были и Шиндлер, и Юлиус Мадритч, житель Вены, которому лишь недавно удалось освободиться от обязанности служить в вермахте – он получил пост управляющего на заводе военной формы. Убедившись в преимуществе контрактов с Инспекцией по делам армии, Мадритч собирался открыть собственную пошивочную фабрику в пригороде Подгоже. В будущем он станет получать доход больший, чем у Шиндлера, но в том знаменательном 1940 году он жил только на жалованье. И пользовался репутацией гуманного человека – и только.

К первому ноября 1940 года Франк вынудил 23 тысячи евреев покинуть Краков. Некоторые из них перебрались в новые гетто в Варшаве и Лодзи. Можно представить себе, какое столпотворение царило на железнодорожных станциях и в отделах регистрации, но люди воспринимали все безропотно, думая: «Мы все выдержим, мы вынесем все, что они от нас требуют».

Оскар знал, что происходит, но, как и сами евреи, считал, что это всего лишь временные затруднения.

Пожалуй, этот год можно считать самым производительным в жизни Шиндлера – он со всей серьезностью отнесся к преобразованию практически обанкротившегося предприятия в солидную компанию, с которой предпочитали иметь дело правительственные учреждения.

Когда выпал первый снег, Оскар с раздражением отметил, что ежедневно на рабочем месте отсутствуют не менее шестидесяти его еврейских работников. Дело было в том, что по пути на работу их перехватывали эсэсовские патрули и заставляли чистить снег. Герр Шиндлер посетил с жалобой своего приятеля Тоффеля в штаб-квартире СС на Поморской. В один из дней, сообщил он Тоффелю, у него не вышло на работу сто двадцать пять человек!

Тоффель доверительно поведал товарищу:

– Ты должен понимать, что кое-кому из этих типов в СС плевать на производство. Они утверждают свое национальное превосходство, заставляя евреев чистить снег! Я сам этого толком не понимаю… Для них имеет какую-то ритуальную важность то, что евреи чистят снег. Рабочих перехватывают отовсюду, не только у тебя.

Оскар спросил, приносят ли жалобы и другие. Да, ответил Тоффель. А большой хозяйственный чин из отдела бюджета и планирования СС, однажды оказавшийся в обеденный час у них на Поморской, сказал: по его непоколебимому мнению, то, что в экономике рейха задействованы квалифицированные еврейские рабочие, является изменническим актом.

– И я думаю, тебе придется смириться, Оскар, – уборка снега будет продолжаться.

В мгновение ока Оскар изобразил возмущенного патриота или, скорее, разъяренного производственника.

– Если они хотят выиграть войну, – воскликнул он, – им придется избавиться от подобных «хозяйственников СС»!

– Избавиться от них? – переспросил Тоффель. – Ради бога, да такие же подонки сидят на самом верху.

В результате этого разговора Оскар принялся везде и всюду решительно защищать точку зрения, согласно которой распоряжаться своими рабочими имеет право только хозяин предприятия, а рабочие должны беспрепятственно добираться до места работы. И что никто не имеет права перехватывать их или издеваться над ними – как по пути на завод, так и обратно!

В глазах Оскара эти требования носили характер как моральной аксиомы, так и производственной.

Во всяком случае, на его фабрике.