Читать книгу Загадка лондонского Мясника - Тони Парсонс - Страница 6

Спящий Сохо освещали синие вспышки полицейских сирен. У входа в темный переулок ждал тонированный фургон морга.

Офицеры натягивали ленту, перекрывая Шафтсбери-авеню, и оттесняли толпу зевак.

Трещали и переговаривались рации. Криминалисты надевали белые комбинезоны, а инспекторы Гейн и Уайтстоун уже снимали защитную одежду. Они были в прекрасном расположении духа.

– Хороший труп, – сказал Гейн, темнокожий парень, который брил голову по последней моде и любил приодеться.

Я натянул резиновые перчатки.

– Хороший?

– Плохой труп находят посторонние, – пояснила Уайтстоун. – Например, пьяный, которому приспичило справить нужду. Или хозяин с собакой пройдется по крови, прежде чем она остынет. Не успеешь констатировать смерть, а улики уже пропали.

Уайтстоун была блондинкой лет тридцати пяти в очках с черной оправой. И не догадаешься, что она больше десяти лет занимается расследованием убийств.

– Лучше, если тело находят полицейские, – продолжила она. – С хорошим телом все просто. Никакой лишней работы.

– Сейчас как раз такой случай, – сказал Гейн. – А вы прославились, мистер Вулф. Как вас называли в суде?

– Офицер А.

– Работали в подразделении по борьбе с терроризмом?

Я кивнул:

– Да. В службе наружного наблюдения.

– Наружного наблюдения? – повторил он разочарованно.

Детектив из Отдела убийств считал наружное наблюдение работой второго плана, и я понимал, почему он так думает. Все верно. Ты постоянно где-то околачиваешься, за кем-то следишь, часами смотришь видео с камер, а в Отделе убийств и тяжких преступлений, где работает элита лондонской полиции, не занимаются ничем, кроме угроз убийством, предумышленных и непредумышленных убийств. Однако Гейн говорил таким тоном, будто я всю жизнь торговал жареной картошкой.

– Я слышал, взрывное устройство у того парня все равно не сработало бы. – Он осклабился. – Бедолага неправильно приготовил смесь.

– Да, – ответил я, сгибая пальцы внутри латексных перчаток. – На суде эксперт сказал, что преступник не растворил перекись до правильной концентрации. Кипятил вместо того, чтобы помешивать. Забыл взбить яйца. Может, так оно и было. А может, нас просто хотят подбодрить. Тот, кто готовит бомбу на маминой кухне, наверняка не слишком умен.

– И что вы получили?

– Королевскую медаль.

Гейн чуть не присвистнул.

– Надо же! За исключительную отвагу, мастерство и преданность долгу. – Он рассмеялся. – Повезло, что у него в рюкзаке была бомба. Иначе вам дали бы от двадцати до пожизненного.

– Я рада, что мы работаем вместе, Вулф, – сказала Уайтстоун. – Идите, шеф ждет.

Дальний конец переулка заливал ослепительный свет белых ламп. На земле, возле огромных мусорных корзин, темнели очертания мертвого тела. Рядом неподвижно стоял высокий, худой инспектор Мэллори, напоминавший актера, что ждет своего выхода на сцену. Грязный проулок был разительно не похож на сверкающую башню, где обнаружили Хьюго Бака.

– Я думал, тут новая жертва Рембо, – сказал я.

– Так и есть, – отозвался Мэллори.

У всех боксеров и определенных пород собак – немецких овчарок, например, – есть особенный взгляд. По нему сразу видно, что они знают, как суров этот мир. То же самое читалось в глазах инспектора.

– Новый адрес, тот же почерк, – сказал он. – Взгляните.

Мертвый человек носил тряпье, скорбную одежку бездомных. Шею вспороли, вырвали из нее глотку. Передней части совсем не осталось. И так же, как в прошлый раз, голову с телом соединяли только позвонки. Бездомный из вонючего переулка был неизмеримо далек от банкира, но их убил один и тот же человек. Мэллори был прав.

Даже яркие лампы не могли согреть переулка, и я чувствовал, как холодит ладони, вспотевшие под перчатками. Я включил фонарик, чтобы рассмотреть пространство за пределами освещенного круга. Тонкий луч заскользил по струям артериальной крови, забрызгавшим стены и мусорные баки. Я посмотрел на мертвого бродягу и выключил фонарь.

Металлический, при этом до тошноты живой запах крови смешивался с запахами бензина, еды и выпивки, которыми пропитан лондонский Вест-Энд.

Я старался заглянуть глубже, увидеть за кровью и ужасом то, что когда-то было мужчиной.

Длинные, свалявшиеся космы, почерневшие лохмотья вместо одежды – мучительная дань уличной жизни. Возраст не угадать. Потрепанный бродяга выглядел так, будто прожил лет сто.

– У него на руках наверняка есть следы уколов, – заметил я. – Возможно, и на ногах, и даже между пальцами.

– Но зачем убивать того, кто так старательно убивал себя сам? – отозвался Мэллори.

Рядом с бездомным валялись жалкие пожитки – набитый вещами пакет для мусора, перевязанный эластичной лентой, вязаная шапочка, полная монет. И музыкальный инструмент – тонкая трубка из черного дерева с хитросплетением серебристых кнопок и клапанов.

– Кларнет? – спросил я.

– Маловат для кларнета, – ответил старший инспектор. – Это гобой.

– Вот неблагодарная публика, – вставил один из криминалистов, но никто не засмеялся.

Мэллори внимательно оглядел окровавленную грудь человека, нетронутую мелочь, музыкальный инструмент и с неподдельной грустью покачал головой.

– Похоже, на улице он жил давно, – сказал я. – В Сохо много и наркоманов, и тех, кто уже завязал. Однако бездомные редко убивают друг друга.

– Верно, – произнес Мэллори. – Все проблемы от тех, у кого есть крыша над головой.

Я огляделся. Кругом белыми призраками бродили сотрудники отдела. Занятые привычной работой, они не спеша собирали окурки и нитки, отпечатки пальцев и образцы крови. Кто-то делал наброски, фотограф взялся за видеокамеру. На бугристом асфальте, как всегда, желтели маленькие маркеры с цифрами, и люди осторожно ступали между ними, словно ученые, что ходят на цыпочках среди последствий ядерного взрыва. Дальше, в праздничном сверкании синих мигалок, офицеры сдерживали толпу посторонних, а те, вооружившись мобильниками, записывали все на видео.

– Они думают, мы здесь «Отверженных» снимаем, – вздохнул Мэллори. – Странное место, вы не находите?

Я поднял голову. В самом деле. Это был не совсем переулок, скорее – щель между стенами двух великих старых театров, что стоят на Шафтсбери-авеню. На другом конце, над головами зевак, сверкало огнями самое сердце города: белый неон театральных подъездов, красные с золотом вывески Чайнатауна.

– И никто не слышал ни звука, – сказал Мэллори, будто прочел мои мысли.

– Перерезали трахею, а без дыхательного горла кричать невозможно.

Полиция оттеснила толпу на другую сторону улицы, и люди недовольно зашумели. Они вытягивали шеи, поднимали повыше телефоны.

– Избавь нас бог от глупцов с умной техникой, – пробормотал старший инспектор.

Криминалисты начали ставить тент, чтобы скрыть от публики место преступления и спасти тысячи мельчайших улик от непогоды. Мэллори посветил фонариком на шапку с мелочью, потом на гобой.

– Какой героиновый наркоман будет играть на гобое? – спросил он.

Я подумал:

– Тот, у кого были средства и привилегии. Раз в неделю к нему приходил учитель музыки, уроки продолжались годами. Тот, у кого всегда хватало денег.

Мэллори провел большой пятерней по лысине и поправил на сломанном носу круглые очки.

– А может, инструмент он просто стащил? – Секундная пауза. – Впрочем, вряд ли. Вы, наверное, правы. Когда-то, давным-давно, у него было все.

Вспышка фотокамеры осветила ту часть стены, которой не достигал свет ламп. Среди кровавых брызг я увидел спутанные линии граффити. Мне бросилось в глаза одно слово. Я шагнул ближе, приглядываясь, хотя уже знал, что там написано:

СВИНЬЯ

Вдалеке, за оцеплением и натянутой лентой, светились холодные звездочки мобильников. Зевак теснили назад, но их место занимали новые. Люди напирали на офицеров, возбуждение росло, и белые огоньки телефонов горели, точно волчьи глаза зимой.

К нам подошла женщина-криминалист с ноутбуком.

– Хороший труп, сэр, – сказала она Мэллори, сняв маску.

– Свидетелей нет, оружия нет, – ответил тот. – Ни видеозаписи, ни отпечатков. Личность жертвы не установлена. Видал я и получше.

* * *

Утром я позаботился о дочке и собаке, а затем поехал на Сэвил-Роу, 27, – в Центральное полицейское управление Вест-Энда.

Оно расположено в современном здании, перед которым стоит старый синий полицейский фонарь. Увидев такой, представляешь, как Шерлок Холмс охотится на Потрошителя в лондонском тумане.

Сэвил-Роу знаменита двумя вещами. Здесь работают лучшие портные мира, а на крыше дома номер три «Битлз» сыграли свой последний концерт. Кстати, привлекли внимание местной полиции. Правда, офицеры любили музыку, а потому разрешили битлам доиграть. В Управлении вам обязательно об этом расскажут.

С тройным эспрессо в руке я поднялся на верхний этаж, в Первый отдел, или Отдел серьезных инцидентов, – центр, откуда руководят расследованием убийств. Это помещение с множеством смежных комнат и компьютером на каждом столе. Сейчас в нем не было никого, кроме старшего инспектора Мэллори. Он стоял, держа картонный стаканчик с чаем, и отрешенно смотрел на чистую белую доску на стене.

– Вы сегодня рано. Утреннее совещание будет позже.

– Хотел приехать первым, сэр. Выделиться и все такое.

Мэллори рассмеялся:

– Люблю поразмыслить немного, прежде чем открою рот. Что общего у банкира и бездомного героинщика? – Он покачал головой. – Представить не могу, а понять это необходимо. Нужна хотя бы теория. – Он хлебнул чаю. – Слышали о принципе «золотого часа»?

– Чем раньше берешься за дело, тем лучше, – кивнул я. – Воспоминания очевидцев еще свежи, преступник не успел уйти далеко, записи с камер не стерли. Чем дольше тянешь, тем труднее потом приходится.

– Правильный подход, – сказал Мэллори. – Но я верю и старым следователям, а они говорили: тише едешь, дальше будешь. Сначала надо все взвесить, а потом действовать.

Он говорил так мягко, что до меня не сразу дошло: приехав рано, я не дал ему побыть одному и как следует все обдумать. Мэллори, наверное, заметил мою тревогу.

– Не спуститесь в цокольный этаж? – предложил он. – Может, найдете наше оружие.

Он протянул мне папку.

– Возьмите с собой.

– Да, сэр.

Я одним глотком допил кофе и отправился вниз. Лифт привез меня в комнату с низким потолком. В ней стояли длинные ряды столов, на которых было разложено холодное оружие.

Молодой офицер в форме снимал их на камеру и делал пометки на листе, прикрепленном к планшету. Выглядел он, словно турист на рынке экзотической страны.

– Могу я вам помочь, сэр? – спросил он.

– Я ищу нож.

– Какой именно?

– Тот, которым можно сделать вот это.

В папке лежали фотографии. Две – Хьюго Бака и еще две – бездомного мужчины. На всех были отчетливо видны смертельные раны. Я показал снимки констеблю, и тот побледнел.

– Пойдемте, сэр. У нас тут чего только нет.

Он сказал правду. В резком свете ламп сверкали сотни, а может, и тысячи ножей. Их отобрали, нашли или выбросили, положили в пластиковый пакет как улику или сдали во время амнистии.

Офицер нервно кашлянул.

– Я констебль Грин, сэр. Билли Грин. Утром в банке, помните? Вы еще показали, как правильно дышать, когда я расклеился.

Приглядевшись, я узнал его.

– Конечно, помню. Только не говорите мне «сэр», прошу. Пусть даже я сегодня в гражданском.

В тот день я надел свой черный костюм от Пола Смита. Портные Сэвил-Роу пока были немного не по карману.

– У нас одинаковое звание. Зовите меня просто Вулф или Макс. Или как вам захочется. Но когда вы обращаетесь ко мне «сэр», мы оба выглядим смешно. У детектива-констебля такие же полномочия, что у полицейского-констебля в форме. Вы ведь это знаете.

Он смутился.

– Да, сэр. То есть Макс… э-э, детектив-констебль Вулф. Я не успел сказать вам спасибо. В тот день надо мной смеялись, а вы помогли. Это определенно работает. Техника дыхания, я имел в виду.

– Вы больше не в патрульной службе?

Его бледное лицо вспыхнуло:

– На бумажную работу перевели. Я теперь ковбой без револьвера. – Он горько усмехнулся. – Решили, что я слишком впечатлительный.

Я поморщился:

– По-моему, они погорячились.

Грин обвел рукой оружие и сменил тему:

– Нашли что-нибудь подходящее?

– Нет еще.

Я пошел вдоль столов, рассматривая ножи. Метательные. Охотничьи. Ножи Боуи. Ножики, настолько маленькие и тонкие, что поместятся в чехол для кредиток. Самурайские мечи. Кривые ножи для ковров. Ножи Кукри. Резаки в пятнах ржавчины. И шедевры холодного оружия – полуавтоматические складные ножи с титановыми рукоятями и лезвиями из нержавеющей стали, которые выхватываешь, точно стрелок – свой «кольт» сорок пятого калибра.

– К нам попадает много таких, – заметил Грин. – В бандах их любят. Думаете, убийца пользовался чем-то подобным?

– Вряд ли. Коротковат. А должен быть дюймов двенадцать, причем большая часть – лезвие. Длинное, узкое и, полагаю, обоюдоострое. Нечто, созданное, чтобы резать глотки.

Билли шумно сглотнул.

– Это делает Мясник Боб, да?

– Кто такой Мясник Боб?

Он принес ноутбук, зашел в Интернет и открыл страницу газеты.

«Мясник приходит в Сити. Финансисты в панике.

Скарлет Буш, криминальный корреспондент

Парни из лондонского Сити, привыкшие купаться в шампанском, живут сегодня в смертельном ужасе. Полиция считает, что убийство банкира Хьюго Бака было совершено на почве ненависти.

– Да, Мясник Боб прикончил невинного молодого банкира именно из ненависти, – подтверждает детектив Макс Вулф. – Хотя на этой почве совершаются все убийства.

Амбициозная молодежь, прожигающая премии в барах лондонского Сити, трепещет перед Мясником Бобом.

– Страшно и представить, что он охотится на банкиров, – говорит Бруно Манчини, завсегдатай модного паба «Счастливый калека». – Но разве богатство – порок? Мы добились успеха, потому что много работаем».

* * *

Я тихонько выругался:

– Я такого не говорил!

На маленькой фотографии рядом с текстом я узнал молодую журналистку. Единственный плюс: она не связала убийство Бака со смертью бродяги.

Я снова двинулся вдоль столов, почему-то не сомневаясь, что ножа, который мне нужен, здесь нет.

– Спасибо за помощь, Билли. Очень жаль, что вас сняли с патрулирования.

Он улыбнулся:

– На самом деле все не так уж плохо. Мне нравятся ночные дежурства. А еще тут есть дух истории. Вы не спешите? Хотел вам кое-что показать.

Грин открыл дверь в кладовую. Тесную, забитую вещами, точно старый чердак. Наверное, сюда не заглядывали с тех пор, как «Битлз» отыграли свой последний концерт.

– Тут полно штуковин, с которыми не знаешь, как поступить. Это не улики, поэтому их не помещают в пакеты. Это не мусор, поэтому их не выбрасывают. Для музея они тоже не подходят. По-моему, о них все просто забыли. Смотрите, детектив.

Мы шагнули в пыльную комнатушку, и я огляделся, не веря своим глазам.

Здесь был цилиндр, наполовину съеденный молью и плесенью. Картонные коробки, наполненные резиновыми дубинками. Развалившаяся стопка старых щитов. Бейсболки, сшитые для полиции Большого Лондона, но так и не вошедшие в моду. На вешалке висели тяжеленные бронежилеты – совсем не то, что наши современные, тонкие, как вафля, и неуязвимые для ножей.

Были здесь и другие предметы формы: шлемы без кокард, куртки, с которых срезали бронзовые пуговицы. То, что люди носили двадцать, пятьдесят, сто лет назад. Полицейский хлам, выбросить который не хватало духа и сил, да и начальство не давало распоряжения на его счет. А потому его хранили здесь.

– Вы слышали о Черном музее? – спросил Грин. – Это в Новом Скотленд-Ярде. Посторонних туда не пускают. Наша кладовка – в точности как Черный музей.

Я улыбнулся:

– Беспорядка здесь побольше, чем там. Да, в Черном музее много старых вещей. Огнестрельное оружие. Ножи. Трости-шпаги. Зонтики-пистолеты. У них даже есть «Убийца полицейских», трость со скрытым в ней кинжалом. Но Черный музей – не совсем музей. Скорее хранилище учебных пособий.

Грин широко раскрыл глаза:

– Вы там были?

Я кивнул:

– В студенчестве. У них есть стенд с фотографиями полицейских, погибших на службе. В Черный музей водят, чтобы с нами такого не случилось.

Грин глубоко вдохнул и, медленно выдыхая, повернулся к пыльной полке, висевшей в самом темном углу.

– Взгляните.

– Ничего не вижу.

Я шагнул ближе и наконец увидел, на что он показывает.

На полке, опутанной паутиной, одиноко стояла старая сумка из коричневой, потрескавшейся и вытертой кожи. Медные кольца и замки потемнели от ржавчины. Грин поднял сумку, спугнув паука, и тот бросился бежать, словно опаздывал на важную встречу.

– Похоже на докторский чемоданчик, – сказал я.

– Гладстонская сумка. И непростая. В ней – набор криминалиста. Думаю, это одна из первых. Слышали про такие?

Я покачал головой.

– С этих сумок началась современная криминалистика, – сказал Грин. – В тысяча девятьсот двадцать пятом году в Скотленд-Ярде было две такие. Полный набор инструментов. Резиновые перчатки, лупы, емкости для крови, пробирки с веществом для взятия отпечатков пальцев, все, что нужно. Эти наборы появились, когда знаменитый патологоанатом, сэр Бернард Спилсбери, увидел, как детективу приходится голыми руками работать с телом убитого. Эти чемоданчики положили начало тем методам, которые используете вы.

Билли робко взглянул на меня и бережно поставил сумку на место, словно какое-то сокровище.

– Это история, – заметил он. – А историю я очень люблю.

– Одного не понимаю, – сказал я, и Грин обернулся. – Ваша коллега сказала, что до банкира вы никогда не видели убитых.

– Констебль Рен. Ее зовут Эди. Да, это правда.

– Но такого не может быть. Сколько вы прослужили в полиции?

– Шесть лет.

– Тогда вы повидали больше мертвых, чем я. В среднем на вас пришлось бы по трупу в день. Водители, что вылетели сквозь лобовое стекло, потому что за рулем набирали эсэмэс. Велосипедисты, которых сбил автобус. Пешеходы, которых сбили велосипедисты или водители. – Я покачал головой. – Не верится, что Хьюго Бак – ваш первый случай.

Грин подумал:

– Вы правы. Я видел много. Но в то утро мы с Эди нашли кое-что другое. Это не последствие глупости или несчастного случая. И произошло не потому, что кто-то выпил, обкурился или набирал эсэмэс. Убийство банкира – самое что ни на есть преднамеренное. Оно – как нарушение всех мыслимых правил. Не просто еще одна смерть на дороге. Не знаю, как объяснить. Она другая. Вам не кажется?

Я кивнул:

– Вы правы. Это разные вещи.

* * *

Просыпаюсь я слишком быстро и в самое неудобное время, когда снова засыпать уже поздно, а вставать еще рано.

Встаю, подхожу к окну. На мясном рынке горит свет. Возвращаюсь и сажусь на кровать. Стараюсь не смотреть на будильник – для меня это как встретиться глазами с безумцем.

Наконец я смотрю на него. Без десяти четыре.

Я иду к встроенному шкафу, толкаю двери. Они распахиваются, и в сумраке тихонько позвякивает множество поясов и ожерелий, висящих с другой стороны.

Слева стоят туфли. Женские туфли всех видов. Сандалии с ремешками, лодочки на шпильках. Справа – ряды выдвижных ящиков. Кофты и свитера. Аккуратно сложенные джинсы, которые никто уже не наденет.

А прямо передо мной – вешалки с ее платьями, юбками, жакетами и топами. Много белого хлопка и вспышки ярких цветов. Их трудно разглядеть в темноте, но там есть оранжевый шелк, и синий батик, и тонкие ткани в блестках. Мягкие, как перышко, легкие, как вздох. Раскинув руки, я будто падаю в них, прижимаюсь лицом к ее одежде, к ее существу, к прежним дням. Я дышу ею.

И потом засыпаю.