Читать книгу Сага - Тонино Бенаквиста - Страница 6

Я вылез из постели Шарлотты, заметив в окне что-то похожее на утро. Добрую часть ночи я любовался в потемках, как она спит, неспособный соскользнуть вместе с ней в забытье, которое вполне заслужил. Собственно, мне больше всего хотелось, чтобы поскорее наступило завтра, словно я сам должен им стать. Но и вчерашнее забывать не следовало. Вчера я встречался с тремя конкурентами, а сегодня меня ждет моя команда. Вчера я боялся остаться за бортом, сегодня отправляюсь в восьмидесятичасовое плавание, которое растянется не на один месяц.

В конце концов я оторвался от спины Шарлотты и начал грезить с открытыми глазами о грандиозной одиссее с уймой персонажей, сталкивающихся между собой в нескончаемых интригах. «Делайте что угодно! Делайте что угодно!»

А если мы вас поймаем на слове, шеф?

* * *

Жером Дюрьец и Луи Станик уже на месте и путаются в проводах наших четырех мониторов.

– По-моему, единственный способ их соединить – это воткнуть шнур А в разъем А’, а шнур Б в разъем Б’, – говорит Луи.

– Они нам подсунули старье, которое пылилось в кладовке. Отродясь не видел такого барахла. И еще хотят, чтобы мы на нем работали!

Несмотря на свое брюзжание, Жерому удается-таки подсоединить компьютеры друг к другу. Потарахтев немного, машины включаются, и на экранах возникают, приветствуя нас, какие-то прыткие человечки. Я слегка пробегаюсь пальцами по клавиатуре, чтобы подтвердить правоту Жерома насчет ветхости оборудования.

– Вы оба пресыщенные пижоны, – говорит Луи. – Не хочу показаться старым хрычом, но могу утверждать, что, если бы такие бесшумные орудия существовали в семидесятых, я бы сейчас, быть может, грел задницу на солнышке возле бассейна. Мою блестящую карьеру сгубил «Ундервуд»!

Мы с Жеромом скептически переглядываемся, но Луи уже понесло.

– В то время мне лучше всего работалось по ночам. Днем в голову ничего не приходило, я все тянул и тянул, мог до семи часов провозиться над какой-нибудь жалкой репликой. Зато с наступлением ночи зверь просыпался, и я начинал строчить на машинке как бешеный. Я тогда ютился по всяким углам, притонам и убогим меблирашкам, стены там были не толще папиросной бумаги. Стоило мне начать, как целое полчище здоровенных бугаев грозило мне башку проломить, если я немедленно не умолкну. Судьба любит прятаться за такими мелочами.

Тишина меня никогда особенно не заботила. Хотя сами сценаристы несут в этот мир шум и ярость, их работа начинается задолго до Большого взрыва, в полнейшей пустоте и покое.

– Когда я стал работать на Маэстро, проблема уладилась. У него свой отель под Римом, он там даже единственный постоялец. Мы могли любой тарарам устраивать, никто бы и слова не сказал.

Слово «Маэстро» действует как укол шилом пониже спины. Наверняка Луи этого и добивался. Он скрещивает руки и смотрит на нас с довольным видом. Мы с Жеромом переглядываемся. Маэстро, с большой буквы. Возникает некоторая неловкость. Луи готов сообщить подробности, но никто из нас не осмеливается их спросить. Маэстро… Маэстро… Наверняка тут какое-то недоразумение. Есть только один Маэстро, которого уже никто не называет его собственным именем.

– Вы говорите о том самом Маэстро?

– О ком же еще.

– Из «Чинечитта»?

– А вы как думали, ребятки, я там был настоящим принцем!

Все ясно, Луи Станик работал с самим…

Не может быть! Маэстро уже десять лет ничего не снимает, и если бы он создал хотя бы один из своих фильмов с французским сценаристом, уж я бы точно об этом услышал или прочел в десятках трудов, посвященных одному из величайших гениев в истории кино.

Не может быть.

– Когда-нибудь я вам расскажу обо всем, что нас связывало. Но сейчас мы должны стронуть с места «Сагу».

Словно откликнувшись на призыв Луи, появляется Матильда, свежая и улыбающаяся, быть может, от радости видеть нас снова. Она все так же приятно пахнет, каким-то естественным запахом, который вполне может сойти за духи. Поздоровавшись, она достает кое-какие вещи, стопку бумаги, электрический чайник и какую-то несуразную лампу – поглотитель табачного дыма.

– Это ради вас. Я курю сигарильос – маленькие сигары.

Теперь, когда она избавилась наконец от своих страхов, мы видим ее такой, какая она есть на самом деле, – блондинка с милым лицом, с безупречным узлом волос на затылке, в красном хлопчатобумажном платьице в горошек, которое придает ей вид эдакой деревенской красотки. Вымыв руки в туалете, Жером уселся верхом перед компьютером, желая проверить его мозги. Мы все готовы и глядим на Луи, словно только он может дать гудок к отплытию.

– У меня на руках два листка с техническими требованиями к этой «Саге». Трудно вообразить себе что-нибудь более нелепое. Можете не читать, я вам подытожу в двух словах:

1. Никаких натурных съемок.

2. Действие каждой серии должно разворачиваться целиком и полностью в четырех декорациях, которые еще предстоит уточнить.

3. На весь сериал не больше десяти персонажей и не больше шести на серию.

4. Если вы соблюдаете первые три пункта, вам предоставляется полная сценарная свобода.

Матильда слегка улыбается, то ли смущенно, то ли иронично. Все это наверняка кажется ей странным. Восемьдесят серий, по шесть действующих лиц на каждую. Понятия не имею, чем их можно занять. Кроме матча по пинг-понгу, ничего в голову не приходит. Жером спрашивает, считается ли труп тоже действующим лицом.

– Не будем перегибать. Мертвеца они вполне могут взять из осветителей, – отвечает Луи.

Жером объясняет, что привык устраивать бойню в своих сценариях. Никак не может удержаться, чтобы не усеять их жмуриками, не говоря о парочке взрывов, чтобы увязать все в единое целое. Луи чуть насмешливо осведомляется, было ли по ним что-нибудь снято, и Жером вдруг сразу опускает глаза.

Повисает неловкость…

Не надо большого ума, чтобы догадаться: промашка вышла. Луи этим смущен даже больше Жерома, но как ни в чем не бывало продолжает:

– Тут нам придется довольствоваться всего одним трупом. При случае сможем добавить раненых, повязки и все такое, но большего нам Сегюре не позволит.

– В конце концов, какая разница, если это все равно никто не увидит, – отвечает Жером.

– Боюсь, что за четыре месяца ежедневного показа мы этих шестерых персонажей быстро исчерпаем, – замечаю я.

– Можно с ними поиграть в духе Беккета, – говорит Луи. – Два чудака сидят вокруг деревянного ящика и несут всякую бредятину по кругу, и время от времени кто-нибудь из них чистит зубы, чтобы добавить немого действия.

– Не вижу, что вас пугает, – говорит Матильда. – Дайте мне только пару в спальне, желательно мужчину и женщину, я вам одна пол-квоты покрою.

Сказано с такой самоуверенностью, что может быть только правдой.

Из живота Жерома доносится зловещее урчание. Он пытается заглушить его рукой.

– Расходы нам не возмещают и талоны в ресторан не дают, – уточняет Луи. – Но зато открыли кредит во «Флай пицце», достаточно только позвонить.

Жером тут же срывает трубку. А я вижу, как по коридору проходит странное создание, чудовищно странное, что-то среднее между красавицей и природным катаклизмом. Никто ее не заметил, так что я предпочитаю не тыкать пальцем, уверенный, что это галлюцинация. Вслед за ней проплывают еще две великанши. Вспоминаю про фильм с карликами.

– Эта «Сага» беспокоит меня больше, чем я ожидал, – говорит Луи. – Я уже тридцать лет ковыряюсь в нашем ремесле, но впервые меня просят сделать что угодно, то есть все, что мне взбредет в голову. Все, что я хочу. Такое, на минуточку, что-то да означает. Хотя еще сам не знаю, что именно – кошмар посредственности или запоздалую мечту.

– Учитывая, сколько они нам платят, я склонен думать, что к кошмару посредственности, – говорит Жером, высматривая доставщика пиццы в окошко.

– Мы об этом уже говорили, Луи, я еще не могу решиться писать дерьмо в моем возрасте.

– Ах, Марко, Марко, не рассчитывайте на эту идиотскую «Сагу», чтобы сделать себе имя!

– Быть может, она мне позволит жить своим ремеслом, пусть даже нищенски. Это уже счастье. Сегодня утром я проснулся как сценарист, ел как сценарист, у меня уже привычки и заботы как у сценариста, потому что с сегодняшнего утра я сценарист, черт подери!

Не знаю, что на меня нашло, чтобы ляпнуть такую глупость. Может, я и в этом повел себя как сценарист.

– В таком случае не будем терять ни минуты, живо за работу, – говорит Луи. – Этот день надо отметить белым камешком. Какое сегодня?

– Двадцать девятое сентября.

– Постараемся, чтобы двадцать девятое сентября осталось в Истории. В конце концов, История – отчасти наша работа.

* * *

Через два часа «Сага» все еще не зачата, но мы, ее родители, уже преодолели первую ступень любовного сближения перед решающим соитием. Сближения вкрадчивого, сплошь из пристальных, изучающих взглядов и неуверенных предложений, рискующих показаться смешными. Мы поступили как все – начали с банальностей и общих мест, чтобы отбросить их с дивным чувством, что нам это заповедано. Сперва мы все вчетвером заговорили о деньгах, насилии, а главное, о сексе. Насчет отправных тем не придумали ничего, но они, слава богу, приходят сами собой. Поскольку угождать никому не надо, нам остается удовольствие от собственных грез – последняя защита от скуки и дурного настроения. Если получаешь удовольствие, выдумывая кучу всякой чепухи, значит одним махом приобретаешь силы для долгой работы. Сразу же определилась тенденция: не отвергать ни одного предложения, каким бы вздорным оно ни казалось.

Неуверенно начав с дурацкого предложения Сегюре, мы перенесли действие в современный дом, где на лестничной площадке встречаются две семьи. Одна совершенно классическая: отец – управленец, мать неполный день занята в благотворительной организации, дочь-студентка изучает философию, а шестнадцатилетний сын – второгодник. Другая семья не такая типичная, скорее даже с приветом. Она вернулась во Францию недавно, проведя двадцать лет в Соединенных Штатах (идея Жерома). Отец – гитарист рок-группы – был популярен в шестидесятых, но все еще играет. Мать – секретарша в издательстве, выпускающем книги по искусству, двадцатипятилетний сынок хочет стать агентом Интерпола (как раз сдает экзамены), а его пятнадцатилетняя сестра – вундеркинд (наделена столь исключительным умом, что никто из родных не в силах ее понять. Идея Матильды, которую мы и не пытались оспаривать, пускай сама выкручивается). Все это было еще совершенно не окончательно, но представляло собой зыбкую основу для согласованных действий. Часов около трех мы для разрядки опять заказали пиццу, подбирая имена всем этим славным людям. Для заурядной семейки посыпались: Мартине, Портье, Тиссерон, Гарнье и прочая, прочая.

– Мне бы хотелось избежать всяких ксенофобских или религиозных намеков, но перегибать палку тоже не стоит. Можно найти и получше, – заявил Луи.

Я вспомнил своих соседей по лестничной площадке по фамилии Авуан, немного напоминающих это семейство. У них еще синий «сафран», никогда не превышающий тридцати километров в час. Оказалось, что Матильдиных зовут Дюран-Коше. У меня с моими Авуанами был бледный вид.

– А как вам фамилия Матиньон? – поинтересовался Жером. – Серж и Клодина Матиньон.

Все захотят узнать, во что вляпалась чета Матиньон.

– Ни в коем случае! – возражает Матильда. – Так зовут одного старичка, который поддерживает мою мать с тех пор, как отец нас покинул.

– Тоже Серж?

– Нет, не Серж, но все равно неудобно.

– У него бессонница? – спросил Жером.

– Нет, а что?

– Он завтракает в четыре утра?

– Нет.

– Его видеомагнитофон поражен проклятием и включается ночью сам собой?

Она пожимает плечами.

– Как же тогда ваш Матиньон увидит эту идиотскую «Сагу»? Он никогда ничего не узнает, наша драма как раз в этом. Вы можете выдать хоть его настоящее имя, хоть номер страховки, хоть нежные словечки, которые он лепечет после оргазма, – все, потому что он никогда не узнает о наших историях.

– Нам же сказали, Матильда, делаем все, что хотим!

– А я говорю: только не Матиньон.

– Френель вам подойдет? – предлагает Луи. – Кто-нибудь спускал с лестницы Сержа или Мари Френель? Резал, шантажировал? Ладно, тогда с этим покончено. Как назовем их американских соседей?

Жером предложил фамилию Каллахан, так звали Клинта Иствуда в «Грязном Гарри».

Чтобы угодить и ему, соглашаемся единогласно. Итак, мы имеем Уолтера и Джейн Каллахан, а также их деток – Джонаса и Милдред.

ФРЕНЕЛИ против КАЛЛАХАНОВ.

Пусть победит сильнейший!

– Вы сознаете, что нам придется жить с ними неделями?

– Мы не друзей себе выбираем, а семью.

* * *

Сами собой напрашиваются две декорации: гостиная Френелей и гостиная Каллаханов, большей экономии и представить себе невозможно. Остальные декорации нам пока ни к чему, сначала надо понять, куда нас ведут эти восемь субъектов. Дело проясняется с каждым часом. Матильда спросила нас, почему мы так хотим иметь уже готовые пары? Почему бы, наоборот, не вообразить пары, которые мы бы только хотели соединить, не показывая этого ясно с самого начала?

Так что Серж Френель, муж Мари, умирает, едва успев родиться. Второй раз замуж Мари так и не вышла, да и дети ее не торопятся обзавестись новым папочкой. На замену Сержу мы придумали Фредерика, Фреда, родного брата покойного. Он малость не в себе и живет у Мари с детьми, которые его приютили. Фред – изобретатель и довольно редко выходит из своей мастерской (только чтобы вытащить нас из некоторых тупиков). Изобретатель – это всегда нравится. Детки – Брюно (оболтус) и Камилла (студентка-философиня) – пока в зародыше.

Уолтер Каллахан становится отцом-одиночкой. У него двое детей от некоей Лоли, сбежавшей, родив второго ребенка. Она не подает никаких признаков жизни, неизвестно, где она и чем занимается; мы извлечем ее на свет в самый решительный момент. Луи очень настаивал на таинственном исчезновении бывшей миссис Каллахан, видимо, давние счеты с каким-то собственным демоном. Не знаю, насколько убедительной у нас получилась семья, при всем-то этом. А впрочем, ладно, чего там, все равно ни один родственник никогда не отождествит себя с нашими героями. Главное, чтобы одинокие сердца смогли встретиться. У Мари Френель и Уолтера Каллахана двадцать четыре часа на то, чтобы заметить ДРУГ друга.

Луи предложил немного попрактиковаться на первой серии, чтобы пальцы размять. Требовалось в нескольких строчках набросать ее канву и отобрать у каждого из нас несколько деталей. Главное – не забывать, что нам предоставлена полнейшая свобода, тем более в том, что касается метода. Учитывая судьбу этой «Саги», нам, наоборот, надо отбросить всякие закоснелые правила, поскольку все равно никто не пожалуется.

– Особо не напрягайтесь, – добавил Луи. – Пилотная серия нужна главным образом для того, чтобы ознакомить зрителя с героями и местом действия. Не забывайте, что за пятьдесят две минуты этой чепухи каждый из нас получит лишь пакетик орешков, так что незачем сочинять новых «Унесенных ветром». О’кей?

* * *

Мы внимательно прочитали, что у кого получилось. И это упражнение опять навеяло мне ощущения сродни любовным. Наконец-то скинувшие свои одежды любовники осмеливаются предстать друг перед другом такими, какие они есть. Они словно говорят: «Да, это я, и вот что мне нравится, даже если кому-то это может показаться непристойным или старомодным». На все это у нас ушло добрых два часа. Зато сразу же стал ясен стиль каждого, так что отныне мы знаем, из чего будет сооружена наша «Сага». И пока никакой несовместимости не наблюдается.

Мой синопсис выглядел примерно так:

Мари Френель по уши в долгах. Ее семья скоро окажется на улице, если только она не решится уступить домогательствам кого-либо из мужчин, окружающих ее.

Один из них – ее новый сосед. Уолтер Каллахан запил после исчезновения своей жены Лоли и пока не нашел серьезного повода, чтобы завязать с выпивкой. Бывший когда-то анархистом и рок-музыкантом, теперь он утратил общий язык даже с собственными детьми: Джонас подался в полицию, а Милдред слишком уж умна. Брюно Френель, юный сосед по лестничной площадке, задира и непоседа, вот кто мог бы стать ему идеальным сыном, поэтому Уолтер Каллахан предлагает Мари Френель поменяться детьми ради общего блага. Так что Мари Френель вынуждена обратиться в «SOS, друзья», а ее дочь Камилла (студентка философского факультета) – к своему психоаналитику.

Но эти милые семейные заморочки не идут ни в какое сравнение с макиавеллиевскими замыслами Фреда, деверя Мари. Фред – непризнанный изобретатель, существо изломанное, страдающее от одиночества. Его электроуловитель эмоций никак не хочет исправно работать. Поэтому он пытается погубить окружающих его людей. Из мести? Из чистого безумия? Этого еще никто не знает. Он напичкал собственную квартиру и квартиру соседей камерами и микрофонами, чтобы следить за всем, что там происходит, перехватывать малейшую информацию. Ради удовлетворения своих низменных инстинктов?

Быть может, из всех четверых я самый зажатый, самый неуверенный в себе. Поэтому ухватился за тот способ повествования, который мне близок, стараясь получше сосредоточиться на завязке. Луи и Матильда обнаружили у меня «довольно чернушный взгляд, неожиданный для такого волевого молодого человека». Не знаю, что они понимают под «чернушным взглядом», для меня ничто не является чисто черным или чисто белым, меня привлекают только никак не окрашенные истории, где все размыто и неясно. Люблю компромиссы, двусмысленности, людей сложных, изменчивых, малодушных героев и рыцарственных трусов. Жерому понравилось, что Фред шпионит за своим окружением с помощью замысловатого оборудования, хотя Сегюре ни за что на это не раскошелится. Зато Луи полагает, что «SOS, друзья» и психоаналитик Камиллы смогут выручить нас, когда мы выдохнемся, и обойдутся недорого.

Ума не приложу, когда Жером успел родить свой текст. Он ни минуты не может усидеть на месте: то хватается за кусок остывшей пиццы, то подскакивает к кофейному автомату, то стреляет курево у ассистентов «Примы». А в те редкие моменты, когда лупит по клавишам, у меня создается впечатление, что это побоище в какой-то видеоигре.

Джонас Каллахан (полицейский, сын Уолтера) звонит в дверь Френелей, не спуская глаз с Брюно в наручниках, которого только что арестовал за кражу иконы в церкви. Мари Френель дома нет, за своего брата-правонарушителя вступается Камилла. Очарованный Джонас предлагает отпустить Брюно в обмен на ее поцелуй. Смущенная этим молодым психом-полицейским, Камилла его целует. В тот самый миг, когда она говорит ему, что предпочла бы никогда его больше не видеть, он улыбается и входит в квартиру напротив. Тут она понимает, что он их новый сосед.

Мари хочет поблагодарить Джонаса за то, что он отпустил ее сына, и приглашает всех Каллаханов в гости. Милдред, любопытная, как все вундеркинды, рыщет по квартире и натыкается на запертую комнату, откуда доносятся странные звуки – какие-то крики и звериное рычание.

Все семейство Френель бросается к ней, не давая открыть дверь. Но по ее взгляду понятно, что она на этом не остановится.

В мастерской Фреда рука в перчатке нажимает на кнопку какого-то механизма и прижимает его к стене, смежной с квартирой американцев. Может, эти Френели еще безумнее Каллаханов?

Луи присвистнул.

– Да вы, мой милый Жером, прямо король тизера.

– Чего-чего? – переспросила Матильда.

– Захватывающего действия, которое приковывает зрителя к экрану.

– Прочитали бы вы, что я написал для «Реквиема хаоса», – говорит Жером. – Там в первые же четыре минуты на ярмарке была такая бойня, что им для съемок понадобилось разрешение префектуры, Министерства обороны и общества защиты животных, и все это под присмотром пожарных и республиканских рот безопасности.

– «Реквием хаоса»? Никогда не слышал.

– Они его так и не сняли. Хотя денег набрали немало, со всей Европы. Вроде бы министр в последний момент струхнул.

– Мне очень понравилась закрытая комната с рычанием. Вы, наверное, знаете, что там внутри?

– Понятия не имею.

Для пилотной серии вполне достаточно, и благоразумнее было бы отложить кое-что про запас, на черный день.

Наступает черед Матильды. Пока мы читаем, она наливает себе кофе.

Брюно Френель – паренек скрытный, и родные давно привыкли считать его оболтусом. Единственный, кто догадывается, что его духовный мир гораздо богаче, чем кажется, – это Милдред, чудо-дочка их новых соседей, американцев Каллаханов.

Брюно и Милдред заключают союз: они объединят свои усилия для осуществления плана, который сделает счастливыми обе их семьи. Главная цель – поженить родителей, Мари и Уолтера, которые просто созданы друг для друга. А потом поженить Джонаса и Камиллу – сыщика и красавицу-интеллектуалку.

Удастся ли это юному балбесу и девочке-вундеркинду? Они замечают, что у их комнат есть одна общая стена, и проделывают в ней отверстие, которое позволит им общаться и днем и ночью.

Они не сомневаются, что Фред давно влюблен в Мари, свою невестку. Не зашкаливает ли всякий раз его прибор для измерения страсти, который он изобрел единственно ради нее?

Но у Мари тоже есть сердечная тайна. Она в очередной раз находит перед своей дверью гигантский букет. Среди цветов карточка: «Зависит только от вас». Подписано: «Ваш безвестный обожатель». Она относит цветы в свою спальню, которая и без того ими переполнена.

Все это напоминает мне десяток битловских песенок. У Матильды забавная манера открывать карты – без блефа, но при этом вполне сознавая свои козыри. За ее синопсисом уже угадываются все мыслимые любовные приключения, и отнюдь не спокойные, а полные скрытых опасностей. Она знает, чего мы ждем от нее: умения поливать пирожные сладким сиропом.

– Пока можем взять тайного обожателя и дырку меж двумя комнатами.

– Тот малый, что влюблен в жену своего покойного брата, из меня чуть слезу не вышиб, – признался Жером.

Матильда ответила, что сама жизнь соткана из подобных вещей.

Луи нажимает на клавишу, отправляя нам собственный текст.

Камилла только что написала работу по философии Хайдеггера, Шопенгауэра, Сиорана и нескольких других. Поскольку она и без того довольно пессимистична от природы, этот труд лишь усугубил ее суицидальные наклонности. Камилла хочет наложить на себя руки с тайным намерением сделать свое самоубийство назидательным.

Ее способна понять лишь новая соседка, Милдред, умственно необычайно рано созревшая, несмотря на свой юный возраст. Навязчивая идея Милдред – лишиться невинности, она хочет любой ценой устранить несоответствие между своим умственным и телесным развитием.

Уолтер Каллахан сталкивается с Мари Френель в лифте. Он потрясен этой встречей, да и Мари чувствует, что как-то странно взволновала его. Но откуда ей знать, что она невероятно похожа на Лоли, мать детей Уолтера, пропавшую давным-давно?

Джонас заметил влечение отца к соседке. Он решает навести справки о Мари. А главное, о Серже, ее покойном супруге, который, быть может, умер вовсе не так, как говорили…

Фред, изобретатель, решает больше не выходить из своей мастерской, становится все раздражительнее, никого к себе не впускает. Он вот-вот изобретет что-то такое, что способно дать человечеству великую надежду. Но также ввергнуть его в катастрофу.

Луи только что дал нам основу для работы, его набросок сам по себе мог бы стать пилотным сценарием. Мне нравится этот тон, колеблющийся между тайной и отчаянием, целиком пронизанный легкой иронией. Любопытен контраст между автором и тем, что он пишет. Сам-то Луи человек жизнелюбивый, положительный. Когда я сказал, что чернухи и у него хватает, он возразил, что его и мои драмы различны по сути. Он, дескать, верит в неизбежное, а я нет.

Я решил подумать над этим.

Девять вечера, а мы всего только успели синтезировать наши тексты. Уже стемнело, наверняка мы последние, кто остался в здании. Луи раздал нам дубликаты ключей на тот случай, если кто-то захочет поработать в одиночестве, будет нуждаться в крыше над головой, чашке кофе или обществе коллеги, оказавшегося в таких же обстоятельствах.

Через несколько ночей сон ко мне вернулся. Мне даже удается отключить мыслительный аппарат, чтобы заниматься повседневными мелочами: питаться, менять рубашки или приглашать Шарлотту на ужин, в ресторан. Как раньше.

– С бессонницей ты меня больше устраивал.

Однако мне надо немедленно записать эту идейку о медиуме, который умеет просчитывать теорию с одного процента. Она мне пришла в голову по дороге, и я отлично вижу, как она мне пригодится серий через пять-шесть.

– Слышишь? С бессонницей ты меня больше устраивал.

– Любимая, у тебя ручки не найдется?

Вчера мы сдали первые три серии, отзывы на которые должны получить завтра. Четвертую уже пишем, у меня есть кое-какие предложения насчет девятого персонажа, которого еще предстоит придумать. Мне он представляется человеком уже немолодым, репортером, который разъезжает по всему свету и, оказавшись в Париже, останавливается у Френелей. Зато я не слишком горд диалогом между Милдред и Брюно, написанным сегодня днем на скорую руку.

– Я третий день не моюсь, чтобы пахнуть как самка во время течки.

Атмосфера в команде установилась спокойная, даже не ожидал. Стоит наметиться какому-нибудь разногласию, и мы все просто пережидаем, пока свежий ветерок не развеет грозовые тучи. Либо всем нам слишком нужны деньги, либо мы научились оставлять свое «я» за дверью.

– Станик звонил, хочет, чтобы ты пришел в контору к четырем утра.

– А раньше не могла сказать?

Шарлотта кого хочешь разыграть может, причем с редкой убедительностью, настоящая комедиантка. И ведь знает, как я это ненавижу.

– А ты и поверил! Самое смешное, что я не могу поделиться даже с лучшей подругой, не представляю, как можно ей рассказать, что мой парень изменяет мне с какой-то Сагой, во сне эту Сагу видит, меня Сагой зовет, когда мы занимаемся любовью.

– Не заливай, я никогда этого не делал…

– Ну да, поскольку любовью мы уже не занимаемся.

– Да хоть сейчас, если хочешь…

– Давай.

Вот сучка! Так и знал, что она это скажет.

– Заметь, нас ведь никто и не принуждает.

– Марко…

Мне бы очень хотелось избежать подобных разговоров в ресторане. Паскудство, стоило выбраться куда-то вместе.

– Как ты насчет того, чтобы заглянуть к нам в контору, любимая? Я заодно перечитаю один кусочек, который меня беспокоит.

– Это что, шутка?..

– Нам поставили огромный телевизор со всеми кабельными каналами.

– Только не говори, что там еще диван и кофеварка найдутся.

– Конечно.

– Тогда у тебя есть все, чтобы приятно провести ночь.

Она резко встает и уходит из ресторана, даже не поглядев на меня. Ревность ей так к лицу, что мне целую секунду хотелось броситься за ней вдогонку.

Не люблю ссориться с Шарлоттой, но, увы, только в эти моменты до меня доходит, насколько я от нее без ума. У нее тот тип красоты, который оставляет равнодушными девяносто восемь мужчин из ста, но завораживает двоих оставшихся. Я один из этих двоих, а второй, по счастью, так и не объявился. Впрочем, не понимаю, как ее могли оставлять в покое до нашего знакомства.

Эта стерва, должно быть, уже за угол свернула.

Помню даже, что испытал странное беспокойство, посмотрев на нее в первый раз. Я тогда сказал себе, что, если она, к несчастью, не свободна, я всю оставшуюся жизнь посвящу разврату, так и не связав себя ни с кем.

Теперь в метро спускается, на станцию «Сен-Себастьян».

Ручонки худенькие, вся в веснушках. Красит волосы хной и одевается только в темное, отчего еще больше похожа на опавший листок. Ноги великолепные. Ноги – это лучшее, что у нее есть. Когда она мне предложила жить под одной крышей, я ответил «да», при условии, что она откажется от мини-юбок. Она меня как только не обзывала, но я своего добился.

Должно быть, в поезд садится, даже не посмотрев, иду ли я следом.

И не подумаю бежать за ней. Приревновала к телесериалу? Смех да и только. Я ей раз двадцать говорил, что «Сага» для меня – шанс, который выпадает раз в жизни, но эта дура отказывается понимать. Я наконец-то становлюсь сценаристом, настоящим, а ей и дела нет. Сценаристом, черт подери! Если бы чуточку потерпела, я бы через месяц им уже стал.

* * *

Я шлялся по городу, сунув руки в карманы и раздумывая, что могут делать после полуночи остальные трое. Представил себе Матильду в окружении красных роз за каким-нибудь романом – либо читает, либо пишет. Жером, наверное, в пустом кинозале, бормочет по памяти диалоги из «Терминатора». А Луи в объятиях Морфея, видит во сне своего дорогого Маэстро.

Никак не могу найти выключатель. В потемках поднимаюсь по лестнице и иду по коридору. В нашей конторе мерцает телевизор. Он у нас весь день светится без звука, видимо, перед уходом никто не удосужился выключить. Шарю рукой по дивану в поисках пульта. На экране в каком-то довольно сексуальном клипе голая девица заворачивается в мокрую простыню.

Тут моя рука натыкается на что-то живое. Я глупо вскрикиваю и отскакиваю назад.

– Простите…

На диване смутный скрюченный силуэт. Включаю свет. Какой-то молодчик пялится на меня виноватыми глазами. Точно такими же, какие были у Жерома в первый раз, когда я его здесь увидел.

– Вы кто?

– Я тут с братом… он вышел чего-нибудь купить…

Малый остается лежать на диване, пару раз безуспешно попытавшись сесть.

– Так вы Дюрьец?

– Тристан.

– Вы моложе Жерома.

– На три года.

– Ну а я – Марко. Кофе хотите?

Его грустные глаза, безнадежно прикованные к экрану, говорят «нет». Единственное, чего он хочет, – это спокойно лежать перед своим телевизором с пультом в руке. Не изобретено ничего лучшего, чем это маленькое окошко в мир, чтобы хотя бы на несколько часов об этом самом мире забыть. Я знаком показываю Тристану, что не собираюсь ему мешать. После чего включаю свой компьютер.

Мне вспомнилась реакция Сегюре, когда Жером попросил аванс на лекарства для брата. «Вы не находите, что малость перегнули палку?» Я тоже тогда подумал, что на такую слезливую выдумку и Диккенс бы не осмелился. Так-то вот. Когда сценарист говорит правду, ему никто не верит.

Перечитываю сцену с вундеркиндом Милдред и оболтусом Брюно. Что-то между этими двумя не стыкуется с самого начала, а что – не могу понять. Пускай Милдред остается извращенкой, но я бы предпочел добавить ей привлекательности. Пусть она будет не просто этакой Савонаролой из дешевой многоэтажки. Должно чувствоваться, что парня к ней влечет физически. Может, сумею накропать что-нибудь другое.