Читать книгу Завтрак у Тиффани. Голоса травы (сборник) - Трумен Капоте, Трумен Капоте - Страница 3

Если бы не Райли Хендерсон, вряд ли кто-то узнал бы, во всяком случае так скоро, что мы живем на дереве.

Кэтрин принесла в клеенчатой сумке остатки воскресного ужина, и мы наслаждались на завтрак курицей и тортом, когда по лесу пронеслось эхо ружейного выстрела. Мы замерли с застрявшим в горле куском торта. Из-за деревьев сначала вынырнула натасканная на птиц, лоснящаяся охотничья собака, а за ней появился Райли Хендерсон с дробовиком через плечо и гирляндой истекающих кровью, связанных хвостами белок вокруг шеи. Долли опустила вуаль, словно желая спрятаться среди листвы.

Он остановился неподалеку и вскинул ружье в ожидании цели, отчего его настороженное загорелое моложавое лицо сразу напряглось. Не выдержав напряжения, Кэтрин закричала:

– Райли Хендерсон, только в нас не стреляй!

Ствол дернулся, охотник задрал голову, и белки закачались, как слишком свободное ожерелье. Разглядев нас на дереве, он закричал:

– Привет, Кэтрин Крик. Привет, мисс Талбо. Что вы там делаете? Вас туда дикая кошка загнала?

– Просто сидим, – поспешно ответила Долли, словно опасаясь, что Кэтрин или я что-то не то ляпнем. – Богатый у тебя урожай белок.

– Возьмите парочку. – С этими словами он отвязал двух. – Вчера мы ели на ужин, очень нежное мясо. Подождите, я вам их доставлю.

– Не надо, просто положи на землю.

Но он сказал, что набегут муравьи, и полез на дерево. Его голубая рубашка была в пятнах беличьей крови, и даже в жесткой шевелюре цвета дубленой кожи посверкивали красные капельки; от него пахло порохом, а его простодушное, правильное лицо было цвета корицы.

– Шалаш на дереве, обалдеть! – Он постучал каблуком по доскам, словно проверяя их надежность. И тут же получил отповедь от Кэтрин: еще несколько таких ударов, и от шалаша ничего не останется. – Это ты построил, Коллин? – спросил он, и я чуть не задохнулся от радости: он назвал меня по имени! Я-то думал, что Райли Хендерсон меня в упор не видит. А для меня он был о-го-го.

Ни о ком в нашем городе столько не говорили, сколько о Райли Хендерсоне. Люди постарше – со вздохами, а его более или менее сверстники вроде меня с восхищением выдыхали: «Ах, паршивец». Он позволял нам завидовать ему издалека, но любить его, дружить с ним – это ни-ни.

Про него все известно.

Родился он в Китае, где его отец, миссионер, был убит во время восстания. Его мать, Роза, уроженка здешних мест. Я ее никогда не видел, но люди говорят, она была красавицей, пока не стала носить очки. А еще она разбогатела, получив от деда большое наследство. Из Китая она вернулась вместе с пятилетним Райли и его двумя младшими сестричками и поселилась в доме своего неженатого брата, мирового судьи Горация Холтона, тучного девственника с желтой, как айва, кожей. С годами Роза Хендерсон начала чудить: она пригрозила Верене судом за то, что та ей продала платье, севшее после первой стирки; в наказание маленького Райли она заставила его скакать по двору на одной ноге, повторяя вслух таблицу умножения, хотя в принципе смотрела сквозь пальцы на его шалости; когда же пресвитерианский священник попробовал наставить ее на путь истинный, то в ответ услышал, что она ненавидит своих детей и лучше бы они все умерли.

И ведь не шутила, так как в одно прекрасное рождественское утро она заперлась в ванной, чтобы утопить своих девочек; говорят, Райли сломал дверь топориком – непростая задача для десятилетнего мальчишки, или сколько там ему было. После этого Розу отправили в психиатрическую лечебницу на побережье Мексиканского залива, где она, возможно, живет и поныне – по крайней мере я не слышал, что она умерла. Райли же и дядя Гораций не могли ужиться вместе.

Как-то вечером он позаимствовал «олдсмобиль» Горация и рванул в клуб на танцы вместе с Мейми Кёртис. Она была настоящая молния и лет на пять старше Райли, которому на тот момент было не больше пятнадцати. Узнав, где они, Гораций попросил шерифа отвезти его в клуб; сказал, что Райли арестуют и для него это будет хорошим уроком. Но Райли заявил шерифу, что арестовывать надо другого. Перед всей толпой он обвинил дядю в том, что тот прикарманил денежки Розы, предназначавшиеся для него и сестер. Он предложил им выяснить отношения на месте, а когда Гораций попробовал его осадить, он заехал дяде в глаз. Шериф посадил Райли в каталажку, но судья Кул, старый друг Розы, затеял расследование, и все подтвердилось: Гораций переводил деньги Розы на свой банковский счет. Дядя быстренько собрал вещички и укатил поездом в Новый Орлеан, где, как мы узнали несколько месяцев спустя, он, как священник, совершал романтические свадебные обряды под луной на прогулочном пароходе по Миссисипи.

Отныне Райли стал сам себе хозяин. На деньги, взятые в счет будущего наследства, он купил красный гоночный автомобиль и катал всех шлюх подряд по окрестностям; из приличных девушек в этой машине были замечены только его сестры, которых он вывозил по воскресеньям, чтобы медленно сделать почетный круг на городской площади. Они были прехорошенькие, но радостей на их долю выпало не много, так как он с них глаз не спускал и парни боялись к ним приблизиться. Дом убирала надежная цветная женщина, а так они жили втроем. Одна из сестер, Элизабет, училась в моем классе и получала сплошные пятерки. Райли же, хотя школу бросил, не якшался с бездельниками-бильярдистами, предпочитая охоту или рыбную ловлю. Будучи хорошим плотником, он много чего полезного сделал по дому, а как механик смастерил особый клаксон, напоминавший паровозный свисток, который просто разрывался по вечерам, когда Райли летел на танцы в соседний город. Я мечтал о нашей дружбе, почему нет, он ведь был всего на два года старше меня. Но, кажется, он заговорил со мной лишь однажды. Щеголеватый, в белой фланелевой паре, он зашел по дороге на танцы в нашу аптеку, где я субботними вечерами иногда работал на подхвате, и попросил «Тени»[3], но я не знал, о чем идет речь, поэтому он зашел за прилавок и сам достал из ящика упаковку с добродушным смехом. Хуже не придумаешь: теперь он убедился в том, что я придурок, а значит мы никогда не станем друзьями.

– Съешь кусок торта, Райли, – сказала Долли.

Он спросил, всегда ли мы устраиваем пикник в такую рань, и одобрил эту идею.

– Все равно что ночное купание, – сказал он. – Я сюда прихожу, пока еще темно, и плаваю в речке. В следующий раз, когда устроите здесь пикник, дайте мне знать.

– Приходи хоть каждое утро, – сказала Долли, поднимая вуаль. – Какое-то время, я так думаю, мы здесь еще пробудем.

Райли наверняка счел это приглашение странным, однако промолчал. Он предложил сигареты, и Кэтрин взяла одну, получив замечание от Долли:

– Кэтрин Крик, ты же за всю жизнь ни разу не притронулась к табаку.

А та высказалась в том духе, что, возможно, она что-то упустила:

– Наверно, приятная штука, раз его все так расхваливают. Долли, сердце мое, в нашем возрасте нужны маленькие радости.

Долли прикусила губу.

– Что ж, пожалуй, в этом нет особого вреда, – сказала она и тоже взяла сигаретку.

Две вредные привычки способны свести мальчика с ума (по словам мистера Хэнда, поймавшего меня с окурком в школьной уборной), и от одной из них, сигарет, я отказался двумя годами ранее – не из страха, что они сведут меня с ума, а из опасения, что курение замедляет рост. Впрочем, на тот день Райли был уже не выше меня, хотя могло показаться иначе, поскольку он ходил по-ковбойски вальяжно, как такой неуклюжий верзила. Вот почему я взял сигаретку, и Долли, выпустив изо рта дым без затяжки, заметила, что нас всех стошнит; но никого не стошнило, и наутро Кэтрин объявила, что в следующий раз она хочет попробовать трубку, мол, трубочный табак такой ароматный. И тут Долли нас удивила: оказывается, Верена покуривала трубку, о чем я и не подозревал.

– Уж не знаю, как сейчас, но когда-то у нее была трубка и табакерка «Принц Альберт», куда она крошила половинку яблока. Но об этом ни слова, – прибавила она для Райли, который напомнил о себе громким смехом.

Обычно, поймав на себе взгляды в толпе или за рулем, Райли напрягался, как бы готовый в случае чего ответить, а тут, в кроне персидской сирени, вид у него был расслабленный, лицо то и дело озаряла улыбка, как будто он хотел выказать нам дружеское расположение, если не стать нашим другом. Долли, со своей стороны, держалась непринужденно и радостно в его компании. Она его точно не боялась – возможно, потому, что мы сидели в шалаше, а шалаш был нашим домом.

– Спасибо за белок, сэр, – сказала Долли, видя, что он собрался уходить. – Приходи еще.

Он спрыгнул на землю.

– Вас подвезти? Моя машина стоит возле кладбища.

– Ты очень добр, но нам, в сущности, некуда идти, – ответила Долли.

Он с усмешкой вскинул дробовик и навел дуло на нас. Кэтрин закричала:

– По тебе розги плачут.

А он засмеялся и, помахав нам рукой, припустил вслед за своей разразившейся лаем охотничьей собакой. Долли весело сказала:

– А давайте еще по сигаретке! – (Пачку-то он оставил.)

К тому времени, когда Райли добрался до города, в воздухе уже жужжали новости, как рой растревоженных пчел: эта троица сбежала из дома посреди ночи! Ни я, ни Кэтрин не знали о том, что Долли оставила записку, и Верена обнаружила ее, когда пошла за утренним кофе. Если я правильно понял, смысл ее был в том, что мы уходим и больше Верену не побеспокоим. Та сразу же позвонила в отель «Лола» своему другу Моррису Ритцу, и они вдвоем отправились оповещать шерифа. Благодаря напору Верены он сразу включился в дело. Такой бойкий, нахрапистый парень с брутальной нижней челюстью и потупленным взором карточного шулера по имени Юний Кэндл (да-да, сегодня он сенатор!). Собрали поисковую партию, разослали телеграммы шерифам соседних городов. Спустя годы, когда недвижимое имущество Талбо пошло с молотка, на глаза мне попался оригинал телеграммы, кажется написанной рукой доктора Ритца: «Разыскиваются путешествующие вместе: Долли Августа Талбо, белая, 60 лет, желтовато-седые волосы, худощавая, рост 5 футов 3 дюйма, глаза зеленые, возможно, не в себе, но вряд ли представляет опасность, особая примета: любит кондитерские изделия, поэтому развешать объявления по пекарням. Кэтрин Крик, негритянка, выдает себя за индеанку, около 60, беззубая, нечленораздельная речь, приземистая и грузная, физически развитая, представляет угрозу. Коллин Талбо Фенвик, белый, 16 лет, но выглядит моложе, рост 5 футов 7 дюймов, блондин, глаза серые, худой, сутулится, шрам в углу рта, от природы замкнутый. Все трое находятся в бегах». Они не могли далеко уйти, заявил на почте Райли, и начальница, миссис Питерс, тут же кинулась к телефону сообщить, что Райли Хендерсон видел нас в лесу неподалеку от кладбища.

А в это самое время мы мирно обустраивали наш шалаш. Из клеенчатой сумки Кэтрин достали розовато-золотистое одеяльце, колоду карт, мыло, рулоны туалетной бумаги, апельсины и лимоны, свечи, сковородку, бутылку ежевичного вина и две обувные коробки с едой. Кэтрин похвасталась, что унесла из подсобки все, что можно, не оставив «Этой» даже бисквита на завтрак.

Позже мы все пошли к ручью омыть ноги и лицо в холодной воде. В нашем лесу ручьев не меньше, чем прожилок на листике: чистые и говорливые, они изгибаются и впадают в речку, которая пробирается через лес, подобно зеленому аллигатору. У Долли вид был тот еще: по щиколотку в воде, в зимнем костюмчике, с подтянутой до колен юбкой и лезущей в лицо вуалью, назойливой, как туча комаров.

– Долли, зачем тебе эта вуаль? – спросил я.

А она:

– Разве дама, отправляясь в путешествие, не должна надевать дорожную вуаль?

Вернувшись на дерево, мы выпили чудесного оранжада и поговорили о будущем. Все, чем мы располагали, это сорок семь долларов наличными и какая-то ювелирка, прежде всего золотое колечко студенческого братства, найденное Кэтрин в свиных потрохах, которыми шпиговала сардельки. За сорок семь долларов, сказала она, можно доехать автобусом куда угодно; кто-то из ее знакомых добрался до Мексики всего за пятнадцать баксов. Но Долли и я эту идею не поддержали: мы ведь не знаем языка. К тому же, сказала Долли, мы не должны покидать пределы штата, даже нашего леса, иначе как мы будем готовить настойку от водянки?

– Я вам так скажу, нам надо поселиться здесь. – Она огляделась вокруг с задумчивым видом.

– На старом дереве? – уточнила Кэтрин. – Даже не думай, сердце мое. – Тут ей пришла в голову новая мысль. – Ты помнишь, мы читали в газете про человека, который купил замок за океаном и по кусочкам перевез его сюда? Помнишь? Мы могли бы погрузить мой флигель в повозку и перевезти сюда. – На возражения Долли, что, дескать, флигель принадлежит Верене и не нам его увозить, Кэтрин заметила: – Ты, золотце, ошибаешься. Если ты кормишь мужчину, обстирываешь, рожаешь ему детей, то ты с этим мужчиной обручена, он твой. Если ты подметаешь в доме, поддерживаешь огонь, готовишь еду в печи, если ты все это делаешь с любовью, то ты с этим домом обручена, он твой. По мне, так оба дома в глазах Господа Бога принадлежат нам, а «Эту» мы вправе выставить за дверь.

У меня родилась идея: на речке стоит наполовину затопленный, позеленевший от воды, заброшенный плавучий дом; когда-то он принадлежал пожилому мужчине, зарабатывавшему на жизнь ловлей сома и изгнанному из города после официального запроса о женитьбе на пятнадцатилетней цветной девушке. Так почему бы нам не поселиться в плавучем доме, предварительно его обустроив?

На что Кэтрин ответила, что она бы предпочла прожить остаток дней на земле.

– Там, где поселил нас Господь.

Она перечислила и другие его замыслы, в том числе что деревья были предназначены для обезьян и птиц. Вдруг она замолчала и, наподдав нам локтями, с оторопью показала пальцем вниз, туда, где за лесом открывалась прерия.

Оттуда прямо к нам, с суровой торжественностью, направлялась представительная компания: судья Кул, преподобный Бастер и миссис Бастер, миссис Мейси Уилер, а впереди шериф Юний Кэндл в высоких ботинках на шнуровке и с болтающимся на бедре пистолетом. Подсвеченные солнцем пылинки кружились, как желтые мотыльки, ежевичные кусты цепляли идущих за накрахмаленную городскую одежку; вьющийся стебель хлестнул Мейси Уилер по ноге, и она с криком отпрыгнула назад. Я громко прыснул.

Услышав мой смех, они подняли головы, и на лицах появилось выражение озадаченности и ужаса, как если бы они пришли в зоопарк и по ошибке оказались в клетке. Шериф Кэндл вразвалку выдвинулся вперед с пальцем на курке, глаза – две щелки, словно щурился на солнце.

– Вот что… – начал он, но миссис Бастер его оборвала:

– Шериф, мы ведь договорились, что предоставим это его преподобию. – Она твердо следовала правилу: первое слово, всегда и во всем, за ее супругом как представителем Господа.

Преподобный Бастер прочистил горло и потер руки – так жук потирает свои сухие антенны.

– Долли Талбо, – голос его зазвучал неожиданно зычно для такого тщедушного жилистого человечка, – я обращаюсь к вам от имени вашей сестры, женщины в высшей степени добродетельной…

– О да, – пропела его супруга, а миссис Мейси Уилер вторила ей как попугай.

– …которая нынче пережила тяжелый удар.

– Еще какой, – эхом отозвались дамы хорошо поставленными голосами церковных хористок.

Долли взглянула на Кэтрин и тронула меня за руку, словно прося нас объяснить, чего от нее хотят собравшиеся внизу люди, напоминающие охотничьих собак, загнавших на дерево трех опоссумов.

Тут она зачем-то, видимо, чтобы чем-то занять пальцы, взяла сигарету из оставленной пачки Райли.

– Постыдились бы, – завизжала миссис Бастер, тряся лысоватой головкой; те, кто называл ее старым сычом, имели в виду не только ее характер: кроме хищной птичьей головки, она обладала приподнятыми плечами и объемистым телом. – Да, постыдились бы. Надо совсем забыть Бога, чтобы сидеть на дереве, точно пьяная индеанка, да еще курить сигарету, как обыкновенная…

– Шлюха, – подсказала Мейси Уилер.

– …шлюха, пока ваша сестра лежит навзничь в полном отчаянии.

Может, не зря они описывали Кэтрин как опасную; она распрямилась во весь рост и выдала:

– Ты, преподобная, не смей называть нас шлюхами, а то вызовем копа, и он врежет тебе по твоим кривым ногам.

К счастью, никто из них не понимал, что она говорит, а то бы шериф прострелил ей голову, без преувеличений, и многие белые в городе одобрили бы его действия.

Долли казалась огорошенной, но сохраняла самообладание. Она отряхнула платье и сказала:

– Если вдуматься, миссис Бастер, то мы находимся ближе к Богу, чем вы… на несколько ярдов.

– Я рад за вас, мисс Долли. Прекрасный ответ. – Судья Кул поаплодировал и посмеялся, как благодарный зритель. – Разумеется, они ближе к Богу, – продолжил он, нимало не смущенный строгими лицами окружающих, смотревших на него с явным неодобрением. – Мы ведь на земле, а они на дереве.

Миссис Бастер взвилась:

– Я считала вас христианином, Чарли Кул. Настоящий христианин не должен насмехаться над другими и поощрять безумную.

– Кого вы называете безумной, Тельма? Это как-то не по-христиански.

Тут огонь открыл преподобный Бастер:

– Ответьте мне, судья. Разве вы пошли с нами не для того, чтобы исполнить Божью волю во имя милосердия?

– Божью волю? – скептически переспросил его судья. – Вы про это знаете не больше моего. А если Бог повелел этим людям поселиться на дереве? По крайней мере признайтесь в том, что Он вам не приказывал снять их оттуда… или ваш бог – это Верена Талбо, во что, кажется, некоторые из вас искренне верят, не так ли, шериф? Нет, сэр, я пошел с вами для того, чтобы исполнить лишь только собственную волю, то бишь просто прогуляться – уж очень хорош лес в это время года. – Тут он нагнулся, чтобы сорвать отцветшие фиалки и вставить их в петлицу.

– К черту все это… – вмешался шериф, однако его сразу окоротила миссис Бастер, заявившая, что они не потерпят ругательств ни при каких обстоятельствах.

– Да, ваше преподобие?

И его преподобие поддержал ее:

– Да, черт возьми.

– Здесь решаю я. – Шериф, как такой задиристый мальчишка, выпятил нижнюю челюсть. – Это вопрос закона.

– Чьего закона, Юний? – тихо спросил его судья Кул. – Не забывай, что я председательствовал в суде двадцать семь лет, больше, чем ты прожил на этом свете. Так что ты поосторожней. У нас нет никаких законных претензий к мисс Долли.

Но шерифа это не остановило, и он залез на первую ветку.

– Давайте по-хорошему, – заговорил он вкрадчиво, обнажая свои кривые, как у собаки, зубы. – Спускайтесь всей компанией.

Мы продолжали сидеть, словно птицы в гнезде, и тогда он еще больше оскалился и сердито покачал ветку, как будто пытаясь нас вытряхнуть из укрытия.

– Мисс Долли, вы всегда были такая мирная, – заговорила Мейси Уилер. – Пойдемте домой, пожалуйста. Как раз успеете к ужину.

Долли дежурным тоном ответила, что мы не голодны.

– Правда ведь? – обратилась она к нам. И снова к Мейси Уилер: – У нас есть куриные ножки, если кто-то хочет.

– Вы усложняете мне задачу, мэм. – С этими словами шериф полез выше. Хрустнувшая под ним ветка заставила все дерево печально содрогнуться.

– Если он кого-то из вас хотя бы пальцем тронет, лягните его в голову, – посоветовал судья. – Или это сделаю я, – добавил он с галантной воинственностью.

Он подпрыгнул, не хуже азартной лягушки, и поймал шерифа за повисший в воздухе ботинок. А тот в свою очередь вцепился в мои лодыжки, и Кэтрин пришлось обхватить меня поперек туловища. Мы постепенно съезжали вниз. Сейчас мы все попадаем на землю, это ясно. Напряжение достигло пика. Тут Долли начала выливать шерифу за шиворот остатки оранжада, и он, громко выругавшись, вдруг выпустил мои ноги. Оба упали на землю, судья и сверху на него шериф, а преподобный Бастер рядом с ними за компанию. В довершение катастрофы Мейси Уилер и миссис Бастер с вороньим граем слетелись на эту кучу-малу.

В ужасе от случившегося и своего участия Долли так растерялась, что выронила кувшин из-под оранжада, и тот изрядно приложил миссис Бастер по затылку.

– Простите, – пробормотала Долли, но в общем гвалте ее никто не услышал.

Постепенно куча-мала распалась, и теперь все в смущении стояли поврозь, осторожно себя ощупывая. Его преподобие как-то сник, но по крайней мере все кости целы, а вот миссис Бастер, у которой на лысоватой голове на глазах вырастала шишка, было на что жаловаться. Что она и сделала, прямо и нелицеприятно:

– Долли Талбо, вы меня атаковали. Не отпирайтесь, вот мои свидетели, все видели, как вы запустили в меня тяжелым кувшином. Юний, арестуйте ее!

У шерифа, однако, были свои разборки. Он, подбоченясь, расхаживал, посматривая на судью, который в это время менял фиалки в бутоньерке.

– Не будь вы таким старым, я бы вам сейчас показал, где раки зимуют.

– Я не такой старый, Юний. Я стар ровно настолько, чтобы понимать: негоже мужчине распускать руки перед дамой, – ответил судья. Крупного телосложения, с мощными плечами и прямой осанкой, он не выглядел на свои семьдесят, я бы ему не дал и шестидесяти. Он сжал кулаки, твердокаменные и волосатые, как два кокоса. – Но если вы готовы, то и я готов, – произнес он сурово.

Со стороны это воспринималось как равная схватка. И шериф уже не выглядел таким самоуверенным. Он сплюнул, но в этом не было вызова, и сказал:

– Никто не обвинит меня в том, что я ударил старика.

– Или в том, что приняли вызов, – подколол его судья Кул. – Давай-ка, Юний, руки в брюки и труси домой.

Шериф обратился к нам на дереве:

– Если вы не хотите неприятностей, быстро спускайтесь и пойдемте со мной.

Никто даже не пошевелился, разве что Долли опустила свою вуаль, словно занавес: спектакль окончен. Миссис Бастер с торчащей на темени шишкой, похожей на рог, зловеще произнесла:

– Ничего, шериф. У них был шанс. – Она глянула на Долли, на судью и прибавила: – Наверно, думаете, что вам это так сойдет. Так вот, предупреждаю: вас ждет возмездие – не на небе, а здесь, на земле.

– Здесь, на земле, – вторила ей Мейси Уилер.

И все гуськом по тропинке торжественно зашагали прочь с высоко поднятой головой, своего рода свадебная процессия, пока не вышли на солнечную поляну, где их поглотила высокая рыжая ковыль-трава. Задержавшись под деревом, судья улыбнулся нам и с церемонным полупоклоном сказал:

– Кажется, кто-то предлагал желающим куриную ножку?

Он был весь как будто скроен из частей дерева: нос – сучок, ноги – мощные старые корни, толстые, жесткие брови – кусочки коры. Свисавшие с верхних веток мшистые бородки серебрились, как его волосы, разделенные на прямой пробор, а листья росшего по соседству высокого сикомора, словно вырезанные из коровьей шкуры, были цвета его щек. Несмотря на острый взгляд кошачьих глаз, он производил впечатление человека застенчивого и немного провинциального. Судья Чарли Кул был не из тех, кто любит показуху, так что многие, злоупотребив его скромностью, сумели поставить себя выше его, вот только никто из них не мог похвастаться, в отличие от него, гарвардским дипломом или тем, что дважды побывал в Европе. Кое-кто, впрочем, возмущался, считая его высокомерным: зачем это он по утрам, перед завтраком, прочитывал страничку греческого текста, зачем постоянно носил цветы в петличке? Что, как не гордыня, побудило его, по их мнению, отправиться за будущей женой в Кентукки, вместо того чтобы выбрать ее из здешних барышень? Судейской жены я не помню, был слишком мал, когда она умерла, поэтому полагаюсь на отзывы других. Итак: в том, что наш городок так и не смягчил своего отношения к Айрин Кул, несомненно, была ее вина. Женщины из Кентукки – крепкие орешки, взвинченные, озабоченные, и Айрин Кул, урожденная Тодд из Боулинг-Грин (Мэри Тодд, ее троюродная кузина, вышла замуж за Авраама Линкольна), давала понять здешней публике, что они люди отсталые и вульгарные. Она не принимала у себя местных дам, а мисс Палмер, которая ее обшивала, рассказывала, как ее усилиями дом судьи превратился в образец вкуса и стиля с восточными коврами и антикварной мебелью. В церковь она ездила в автомобиле «пирс-эрроу» с наглухо задраенными стеклами, а в самой церкви сидела, зажав нос надушенным платочком: Христов запах был для Айрин Кул недостаточно хорош! Мало того, она не доверяла свою семью местным врачам, хотя сама была наполовину инвалидом: из-за смещения позвонков ей приходилось спать на досках. Ходили грубоватые шутки, что, мол, у судьи все тело в занозах. Как бы то ни было, он был отец двоих сыновей, Тодда и Чарльза-младшего, оба родились в Кентукки, где мать произвела их на свет, чтобы они были уроженцами «пырейного штата». Но голословно звучали утверждения, что судья нес тяжкое бремя нападок со стороны жены, что он был глубоко несчастным человеком и не умел настоять на своем; после ее смерти даже самые суровые критики вынуждены были признать, что старик Чарли по-настоящему любил свою Айрин. В последние два года ее жизни, когда она уже была серьезно больна и отличалась повышенной раздражительностью, он оставил должность окружного судьи и повез жену по местам, где прошел их медовый месяц. Домой она уже не вернулась; похоронили ее в Швейцарии. Не так давно Кэрри Уэллс, наша школьная учительница, побывала в Европе в рамках группового тура. Единственное, что связывает наш городок с далеким континентом, это могилы – американских солдат и Айрин Кул. Вооруженная фотоаппаратом, Кэрри решила побывать на всех могилах; целый день проблуждав по заоблачному кладбищу, она так и не нашла место захоронения судейской жены, и в голову закрадывается шальная мысль, что Айрин Кул, мирно покоящаяся на горном склоне, по сей день не желает никого принимать. Дома судью ничего не ждало, к власти пришли политики вроде Мейселфа Таллсапа и его команды, а эти ребята не могли допустить, чтобы в суде заседал Чарли Кул. Грустно было наблюдать за породистым мужчиной в приталенных костюмах, с нашитой на рукав траурной лентой и белой розой в петлице, все дела которого свелись к походу на почту или в банк, где работали его сыновья, благоприличные, чопорные джентльмены, похожие на двух близнецов: оба белокожие, как сахарное суфле, с опущенными плечами и водянистыми глазами. Чарльз-младший, облысевший еще в колледже, был вице-президентом банка, а Тодд – главным кассиром. Единственное, что у них было общего с отцом: оба женились на женщинах из Кентукки. Невестки, прибрав дом к рукам, разделили его на две квартиры с отдельным входом, и старый судья жил то в одной семье, то в другой. Неудивительно, что ему захотелось прогуляться в лес.

– Спасибо, мисс Долли, – сказал он, вытирая рот тыльной стороной ладони. – Такую чудесную куриную ножку я ел только в детстве.

– Куриная ножка – это ничто в сравнении с вашей отвагой. – Голос Долли по-женски задрожал, что показалось мне неподобающим, недостойным. И видимо, не только мне, потому что Кэтрин поглядела на нее с укором. – Может, еще что-нибудь? Кусок торта?

– Спасибо, мэм, но с меня довольно. – Он отделил от жилетки золотые часы на цепочке, которую обмотал вокруг крепкой ветки. Часы повисли на ней, как рождественское украшение, и легчайшее, как перо, тиканье можно было принять за биение сердца какого-то крошечного существа вроде светлячка или лягушонка. – Когда слышишь ход времени, твой день растягивается. Я пришел насладиться долгим днем. – Он пригладил мех свернувшихся в углу белок, казавшихся спящими. – Точнехонько в голову, хорошо стреляешь, сынок.

Пришлось прояснить, кто на самом деле заслужил лавры.

– А, значит, Райли Хендерсон? – И судья поведал нам, что это Райли раскрыл секрет нашего местопребывания. – А до того они успели разослать телеграмм на добрую сотню баксов. – Эта мысль явно доставила ему удовольствие. – Не иначе как Верена слегла из-за всех этих трат.

Долли нахмурилась:

– В их безобразном поведении нет ни малейшего смысла. За что они готовы были нас убить, я не понимаю, и какое это все имеет отношение к Верене? Она знала, что мы решили оставить ее в покое, я же ей говорила, даже записку оставила. Судья, вы сказали, что Верена больна? Но она никогда не болела.

– Ни дня, – подтвердила Кэтрин.

– Она, конечно, расстроена, – сказал судья не без удовлетворения. – Но Верена не из тех женщин, которых нельзя вылечить аспирином. Я помню, как она хотела реорганизовать кладбище и воздвигнуть мавзолей для себя и всех Талбо. Ко мне тогда подошла одна из местных дам со словами: «Судья, вам не кажется верхом ненормальности желание Верены Талбо выстроить себе огромную усыпальницу?» Я ей ответил: «Единственное, что я нахожу ненормальным, это ее готовность потратить деньги, хотя она ни на секунду не верит в то, что когда-нибудь умрет».

– Мне не нравятся сплетни о моей сестре, – резко отозвалась Долли. – Она хорошо потрудилась и заслуживает награды. Это наша вина, мы не оправдали ее ожиданий, и нам нет места в ее доме.

Кэтрин заработала челюстями, перемалывая ватные тампоны, словно жевательный табак.

– Это говоришь ты, сердце мое, или фарисейка? Ты должна рассказать нашему другу всю правду, как «Эта» и ее еврейчик хотели украсть нашу лечебную настойку…

Судья попросил перевести, но Долли сказала, что не стоит повторять глупости, и, меняя тему, спросила, умеет ли он свежевать белок. Задумчиво кивнув, он устремил взгляд своих желудевых глаз поверх наших голов на отороченные небесной синью, мотающиеся под ветром листья.

– Возможно, никому из нас нет места в этом мире. Но мы-то думаем, что есть, и если его найдем, то будем себя считать счастливейшими людьми, пусть лишь на одно мгновение. Может, это и есть ваше место. – Он задрожал, как будто раскрывшиеся в небе крылья отбросили на него знобкую тень. – И мое.

Незаметно, пока золотые часы с легким тиканьем накручивали время, день склонился к сумеркам. Речной туман и осенняя дымка тянули полоску света среди бронзовеющих и синеватых деревьев, а бледное заходящее солнце окружал холодный нимб, предвестник зимы. Судья не спешил нас покинуть.

– Две женщины и подросток, ночью, одни? Пока Юний Кэндл и другие придурки замышляют невесть что? Я остаюсь с вами.

Если кто-то из всей четверки нашел свое место на дереве, так это судья. Наблюдать за ним было одно удовольствие: радостно дрожащий, как нос у зайца, снова чувствующий себя не просто мужчиной, а нашим покровителем. Вооружившись складным ножом, он освежевал белок, пока я в сумерках собирал хворост и разжигал костер под деревом. Кэтрин уже приготовила сковородку, а Долли открыла бутылку ежевичного вина, оправдав это вечерним похолоданием. Беличье мясо оказалось очень даже нежным, и судья не без гордости заметил, что когда-нибудь мы оценим жареного сома в его приготовлении. Мы молча потягивали вино, вдыхая дымок остывающего костра, вызывавшего в памяти другие осенние вечера, и вздыхали от пения травы, чем-то напоминавшего морской прибой. В пустой консервированной банке мерцала горящая свеча, и роившиеся над пламенем непарные шелкопряды, казалось, оседлали желтоватый шлейф, поднимавшийся среди черных веток.

Вдруг, даже не шаги, а смутная реакция на вторжение; возможно, просто вышла луна. Но не было ни луны, ни звезд. Непроглядная темень, что твое ежевичное вино.

– По-моему, там появился кто-то или что-то, – сказала Долли, выразив общиe ощущения.

Судья поднял свечу. Ночные ползуны шарахнулись от косого света, белая сова пролетела меж деревьев.

– Кто идет? – спросил он с воинственностью караульного. – Кто идет, отвечай!

– Я, Райли Хендерсон. – В самом деле, он отделился от густой тени, и его запрокинутая ухмыляющаяся физиономия казалась перекошенной и злобной в отблесках свечи. – Вот, решил посмотреть, как вы тут поживаете. Надеюсь, вы на меня не в обиде. Если б я знал всю подноготную, ни за что бы не сказал, где вы скрываетесь.

– Никто тебя, сынок, не винит, – сказал судья, и я вспомнил, что именно он выступил в защиту Райли против дяди Горация Холтона, так что они нашли общий язык. – Мы тут решили пригубить вина, и, я уверен, мисс Долли будет только рада, если ты к нам присоединишься.

Кэтрин пробурчала, что нам и так тесно, и вообще, еще одна лишняя унция, и старые доски подломятся. Однако мы как-то ужались и освободили для него местечко. Но стоило Райли к нам протиснуться, как Кэтрин тут же вцепилась ему в волосы.

– Это тебе за то, что ты в нас целился, хоть тебя и предупреждали. А это… – Она еще раз дернула его за вихор и достаточно внятно выговорила: – Это тебе за то, что науськал на нас шерифа.

По мне, так Кэтрин совсем распоясалась, но Райли только добродушно покряхтывал с прибауткой, что ей еще будет кого потаскать за волосы и даже с бóльшим основанием. Городок наш гудит, люди толпами собираются, особенно же раскипятились его преподобие и миссис Бастер; последняя, сидя на крыльце, демонстрирует гостям огромную шишку на темечке. А шериф Кэндл уговорил Верену, что надо выписать ордер на наш арест на том основании, что мы украли ее собственность.

– Судья, – мрачно и несколько озадаченно подытожил Райли, – они даже вас хотят арестовать. За нарушение общественного порядка и создание препятствий для представителя закона. Может, я не должен вам этого говорить, но возле банка я столкнулся с вашим сыном Тоддом. Я его спросил, что он собирается делать… ну, то есть если вас арестуют… и он ответил: «Ничего». Сказал, что они чего-то такого ожидали и что вы это сами накликали.

Судья наклонился и задул свечу; лицо его приняло выражение, которое он пытался от нас скрыть. В наступившей темноте кто-то заплакал, и быстро стало понятно, что это Долли, а ее всхлипы породили волну общей любви, и она, совершив круг, связала нас воедино. Наконец судья тихо произнес:

– Мы должны быть готовы к их приходу. Вот что я вам скажу…