Читать книгу Гамлет - Уильям Шекспир - Страница 3

Кто здесь?

         Нет, сам ответь мне; стой и объявись.

Король да здравствует!

                    Бернардо?

                             Он.

Вы в самое пожаловали время.

Двенадцать бьет; иди ложись, Франсиско.

Спасибо, что сменили; холод резкий,

И мне не по себе.

Все было тихо?

             Мышь не шевельнулась.

Ну, доброй ночи.

И если встретишь остальных, Марцелла

Или Горацио, поторопи их.

Я их как будто слышу. – Стой! Кто тут?

Друзья стране.

             И люди датской службы.

Покойной ночи.

              С Богом, честный воин;

А кто сменил тебя?

                Пришел Бернардо.

Покойной ночи.

              Эй! Бернардо!

                          Что,

Горацио с тобой?

               Кусок его.

Привет, Горацио; Марцелл, привет.

Ну что, опять сегодня появлялось?

Я ничего не видел.

Горацио считает это нашей

Фантазией, и в жуткое виденье,

Представшее нам дважды, он не верит;

Поэтому его я пригласил

Посторожить мгновенья этой ночи,

И, если призрак явится опять,

Пусть взглянет сам и пусть его окликнет.

Чушь, чушь, не явится.

                   Давайте сядем;

И двинем вновь на штурм твоих ушей,

Для вашего рассказа неприступных,

Все, что мы видели.

                 Ну хорошо,

Садимтесь и послушаем Бернардо.

Минувшей ночью,

Когда вон та звезда, левей Полярной,

Пришла светить той области небес,

Где блещет и теперь, Марцелл и я,

Едва пробило час…

Тш, замолчи; смотри, вот он опять!

Совсем такой, как был король покойный.

Ты книжник[2]; обратись к нему, Горацио.

Похож на короля? Взгляни, Горацио.

Да; я пронизан страхом и смущеньем.

Он ждет вопроса[3].

               Спрашивай, Горацио.

Кто ты, что посягнул на этот час

И этот бранный и прекрасный облик,

В котором мертвый повелитель датчан

Ступал когда-то? Заклинаю, молви!

Он оскорблен.

            Смотри, шагает прочь!

Стой! Молви, молви! Заклинаю, молви!

Ушел – и не ответил.

Ну что, Горацио? Дрожишь и бледен?

Пожалуй, это не одна фантазия?

Что скажешь ты?

Клянусь вам Богом, я бы не поверил,

Когда бы не бесспорная порука

Моих же глаз.

            Похож на короля?

Как ты сам на себя.

Такой же самый был на нем доспех,

Когда с кичливым бился он Норвежцем[4];

Вот так он хмурился, когда на льду

В свирепой схватке разгромил поляков[5].

Как странно!

И так он дважды в этот мертвый час

Прошел при нашей страже грозным шагом.

Что в точности подумать, я не знаю;

Но вообще я в этом вижу знак

Каких-то странных смут для государства.

Не сесть ли нам? И пусть, кто знает, скажет,

К чему вот эти строгие дозоры

Всеночно трудят подданных страны?

К чему литье всех этих медных пушек

И эта скупка боевых припасов,

Вербовка плотников, чей тяжкий труд

Не различает праздников от будней?

В чем тайный смысл такой горячей спешки,

Что стала ночь сотрудницею дня?

Кто объяснит мне?

                Я; по крайней мере

Есть слух такой. Покойный наш король,

Чей образ нам сейчас являлся, был,

Вы знаете, норвежским Фортинбрасом,

Подвигнутым ревнивою гордыней,

На поле вызван; и наш храбрый Гамлет –

Таким он слыл во всем известном мире –

Убил его; а тот по договору,

Скрепленному по чести и законам,

Лишался, вместе с жизнью, всех земель,

Ему подвластных, в пользу короля;

Взамен чего покойный наш король

Ручался равной долей, каковая

Переходила в руки Фортинбраса,

Будь победитель он; как и его

По силе заключенного условья

Досталась Гамлету. И вот, незрелой

Кипя отвагой, младший Фортинбрас

Набрал себе с норвежских побережий

Ватагу беззаконных удальцов[6]

За корм и харч для некоего дела,

Где нужен зуб[7]; и то – не что иное –

(Так понято и нашею державой), –

Как отобрать, с оружием в руках,

Путем насилья, сказанные земли,

Отцом его утраченные; вот

Чем вызваны приготовленья наши

И эта наша стража, вот причина

И торопи и шума в государстве.

Я думаю, что так оно и есть.

Вот почему и этот вещий призрак

В доспехах бродит, схожий с королем,

Который подал повод к этим войнам.

Соринка, чтоб затмился глаз рассудка.

В высоком Риме, городе побед,

В дни перед тем, как пал могучий Юлий[8],

Покинув гробы, в саванах, вдоль улиц

Визжали и гнусили мертвецы;

Кровавый дождь, косматые светила,

Смущенья в солнце; влажная звезда[9],

В чьей области Нептунова держава,

Болела тьмой, почти как в судный день;

Такие же предвестья злых событий,

Спешащие гонцами пред судьбой

И возвещающие о грядущем,

Явили вместе небо и земля

И нашим соплеменникам и странам.

Но тише: видите? Вот он опять!

Иду, я порчи не боюсь[10]. – Стой, призрак!

Когда владеешь звуком ты иль речью,

Молви мне;

Когда могу я что-нибудь свершить

Тебе в угоду и себе на славу,

Молви мне;

Когда тебе открыт удел отчизны,

Предведеньем, быть может, отвратимый,

О, молви!

Или когда при жизни ты зарыл

Награбленные клады, по которым

Вы, духи, в смерти, говорят, томитесь,

То молви; стой и молви! – Задержи

Его, Марцелл.

            Ударить протазаном[11]?

Да, если двинется.

                Он здесь!

                        Он здесь!

Ушел!

Напрасно мы, раз он так величав,

Ему являем видимость насилья;

Ведь он для нас неуязвим, как воздух,

И этот жалкий натиск – лишь обида.

Он бы ответил, да запел петух.

И вздрогнул он, как некто виноватый

При грозном оклике. Я слышал, будто

Петух, трубач зари, своей высокой

И звонкой глоткой будит ото сна

Дневного бога, и при этом зове,

Будь то в воде, в огне, в земле иль в ветре,

Блуждающий на воле дух спешит

В свои пределы; то, что это правда,

Нам настоящий случай доказал.

Он стал незрим при петушином крике.

Есть слух, что каждый год близ той поры,

Когда родился на земле Cпаситель,

Певец зари не молкнет до утра;

Тогда не смеют шелохнуться духи,

Целебны ночи, не разят планеты,

Безвредны феи, ведьмы не чаруют, –

Так благостно и свято это время.

Я это слышал и отчасти верю.

Но вот и утро, рыжий плащ накинув,

Ступает по росе восточных гор.

Прервемте стражу; и, я так бы думал,

То, что мы ночью видели, не скроем

От молодого Гамлета; клянусь,

Что дух, немой для нас, ему ответит.

Согласны вы, чтоб мы ему сказали,

Как это нам велят любовь и долг?

Да, я прошу; и я сегодня знаю,

Где нам его найти всего верней.

Смерть нашего возлюбленного брата

Еще свежа, и подобает нам

Несть боль в сердцах и всей державе нашей

Нахмуриться одним челом печали,

Однако разум поборол природу,

И, с мудрой скорбью помня об умершем,

Мы помышляем также о себе.

Поэтому сестру и королеву,

Наследницу воинственной страны,

Мы, как бы с омраченным торжеством, –

Одним смеясь, другим кручинясь оком,

Грустя на свадьбе, веселясь над гробом,

Уравновесив радость и унынье, –

В супруги взяли, в этом опираясь

На вашу мудрость, бывшую нам вольной

Пособницей. За всё – благодарим.

Теперь другое: юный Фортинбрас,

Ценя нас невысоко или мысля,

Что с той поры, как опочил наш брат,

Пришло в упадок наше королевство,

Вступил в союз с мечтой самолюбивой

И неустанно требует от нас

Возврата тех земель, что в обладанье

Законно принял от его отца

Наш достославный брат. То про него.

Теперь про нас и про собранье наше.

Здесь дело таково: мы просим этим

Письмом Норвежца, дядю Фортинбраса, –

Который, немощный, едва ль что слышал

О замыслах племянника, – пресечь

Его шаги, затем что и наборы

И всё снабженье войск обременяют

Его же подданных; и мы хотим,

Чтоб ты, мой Вольтиманд, и ты, Корнелий,

Свезли посланье старому Норвежцу,

Причем мы вам даем не больше власти

В переговорах с королем, чем здесь

Дозволено статьями. Добрый путь.

Поспешностью отметьте ваше рвенье.

Здесь, как во всем, мы явим наше рвенье.

Мы в том не сомневались; добрый путь, –

А ты, Лаэрт, что нам расскажешь ты?

О чем ты нас хотел просить, Лаэрт?

Пред Датчанином голос твой напрасно

Не прозвучит. Что мог бы ты желать,

Чего бы сам тебе не предложил я?

Не так родима сердцу голова,

Не так рука услужлива устам,

Как датский скипетр твоему отцу.

Что б ты хотел, Лаэрт?

                   Мой государь,

Дозвольте мне во Францию вернуться;

Хотя оттуда я и прибыл сам

Исполнить долг при вашей коронации,

Но, сознаюсь, теперь мои надежды

И помыслы опять назад стремятся

И ждут, склонясь, от вас соизволенья.

А как отец? Что говорит Полоний?

Он долго докучал мне, государь,

Настойчивыми просьбами, пока

Я не скрепил их нехотя согласьем,

Я вас прошу, дозвольте ехать сыну.

Что ж, в добрый час, Лаэрт; твоим будь время,

И трать его по мере лучших сил! –

А ты, мой Гамлет, мой племянник милый…

Племянник – пусть; но уж никак не милый[12].

Ты все еще окутан прежней тучей?

О нет, мне даже слишком много солнца.

Мой милый Гамлет, сбрось свой черный цвет,

Взгляни как друг на датского владыку.

Нельзя же день за днем, потупя взор,

Почившего отца искать во прахе.

То участь всех: все жившее умрет

И сквозь природу в вечность перейдет.

Да, участь всех.

             Так что ж в его судьбе

Столь необычным кажется тебе?

Мне к а ж е т с я? Нет, есть. Я не хочу

Того, что к а ж е т с я. Ни плащ мой темный,

Ни эти мрачные одежды, мать,

Ни бурный стон стесненного дыханья,

Нет, ни очей поток многообильный,

Ни горем удрученные черты

И все обличья, виды, знаки скорби

Не выразят меня; в них только то,

Что к а ж е т с я и может быть игрою;

То, что во мне, правдивей, чем игра;

А это все – наряд и мишура.

Весьма отрадно и похвально, Гамлет,

Что ты отцу печальный платишь долг;

Но и отец твой потерял отца;

Тот – своего; и переживший призван

Сыновней верностью на некий срок

К надгробной скорби; но являть упорство

В строптивом горе будет нечестивым

Упрямством, так не сетует мужчина;

То признак воли, непокорной Небу,

Души нестойкой, буйного ума,

Худого и немудрого рассудка.

Ведь если что-нибудь неотвратимо

И потому случается со всеми,

То можно ль этим в хмуром возмущеньи

Тревожить сердце? Это грех пред Небом,

Грех пред усопшим, грех пред естеством,

Противный разуму, чье наставленье

Есть смерть отцов, чей вековечный клич

От первого покойника доныне:

«Так должно быть». Тебя мы просим, брось

Бесплодную печаль, о нас помысли

Как об отце; пусть не забудет мир,

Что ты всех ближе к нашему престолу

И я не меньшей щедростью любви,

Чем сына самый нежный из отцов,

Тебя дарю. Что до твоей заботы

Вернуться для ученья в Виттенберг[13],

Она с желаньем нашим в расхожденьи[14].

И я прошу тебя, склонись остаться

Здесь, в ласке и утехе наших взоров,

Наш первый друг, наш родич и наш сын.

Пусть мать тебя не тщетно просит, Гамлет;

Останься здесь, не езди в Виттенберг.

Сударыня, я вам во всем послушен.

Вот любящий и милый нам ответ;

Будь здесь, как мы. – Сударыня, идемте;

В согласьи принца, вольном и радушном, –

Улыбка сердцу; в знак чего сегодня

На всякий ковш, что Датчанин осушит,

Большая пушка грянет в облака,

И гул Небес над королевской чашей

Земным громам откликнется, – Идем.

О, если б этот плотный сгусток мяса

Растаял, сгинул, изошел росой!

Иль если бы Предвечный не уставил

Запрет самоубийству! Боже! Боже!

Каким докучным, тусклым и ненужным

Мне кажется всё, что ни есть на свете!

О мерзость! Это буйный сад, плодящий

Одно лишь семя; дикое и злое

В нем властвует. До этого дойти!

Два месяца, как умер! Меньше даже.

Такой достойнейший король! Сравнить их –

Феб и сатир. Он мать мою так нежил,

Что ветрам неба не дал бы коснуться

Ее лица. О небо и земля!

Мне ль вспоминать? Она к нему тянулась,

Как если б голод только возрастал

От насыщения. А через месяц, –

Не думать бы об этом! – бренность, ты

Зовешься: женщина! – и башмаков

Не износив, в которых шла за гробом,

Как Ниобея[15], вся в слезах, она, –

О Боже, зверь, лишенный разуменья,

Скучал бы дольше! – замужем за дядей,

Который на отца похож не боле,

Чем я на Геркулеса. Через месяц!

Еще и соль ее бесчестных слез

На покрасневших веках не исчезла,

Как вышла замуж. Гнусная поспешность –

Так броситься на одр кровосмешенья!

Нет и не может в этом быть добра. –

Но смолкни, сердце, скован мой язык!

Привет вам, принц!

                 Я очень рад вас видеть, –

Горацио, – Или я сам не я.

Он самый, принц, и бедный ваш слуга.

Мой добрый друг; пусть то взаимно будет[16],

Но почему же вы не в Виттенберге? –

Марцелл?

        Мой добрый принц…

Я очень рад вас видеть.

                    Добрый вечер. –

Так почему же вы не в Виттенберге?

По склонности к безделью, добрый принц.

Мне этого и враг ваш не сказал бы,

И слух мой не насилуйте и вы,

Чтоб он поверил вашему извету

На самого себя; вы не бездельник.

Но что у вас за дело в Эльсиноре?

Пока вы здесь, мы вас научим пить.

Я плыл на похороны короля.

Прошу тебя, без шуток, друг-студент;

Скорей уже – на свадьбу королевы.

Да, принц, она последовала быстро.

Расчет, расчет, приятель! От поминок

Холодное пошло на брачный стол.

О, лучше бы мне встретился в раю

Мой злейший враг, чем этот день, Горацио!

Отец!.. Мне кажется, его я вижу.

Где, принц?

В очах моей души, Горацио.

Его я помню; истый был король.

Он человек был, человек во всем;

Ему подобных мне уже не встретить.

Мой принц, он мне явился нынче ночью.

Явился? Кто?

            Король, отец ваш.

                           Мой отец, король?

На миг умерьте ваше изумленье

И слушайте, что я вам расскажу,

В свидетели взяв этих офицеров,

Об этом диве.

            Ради Бога, да.

Две ночи кряду эти офицеры,

Бернардо и Марцелл, неся дозор,

В безжизненной пустыне полуночи

Видали вот что. Некто, как отец ваш,

Вооруженный с ног до головы,

Является и величавым шагом

Проходит мимо. Трижды он прошел

Пред их замершим от испуга взором,

На расстоянии жезла; они же,

Почти что в студень обратясь от страха,

Стоят, храня безмолвье. Это мне

Они поведали под страшной тайной.

На третью ночь я с ними был на страже;

И, как они сказали, в тот же час

И в том же виде, подтвердив всё точно,

Явилась тень. Я помню короля:

Так схожи две руки.

                 Где ж это было?

Принц, на площадке, где мы сторожим.

Вы с ним не говорили?

                    Говорил,

Но он не отвечал; хотя однажды

Он поднял голову, и мне казалось,

Как будто он хотел заговорить;

Но в этот самый миг запел петух;

При этом звуке он метнулся быстро

И стал невидим.

              Это очень странно.

Как то, что я живу, принц, это правда,

И мы считали предписаньем долга

Сказать вам это.

Да-да, конечно, только я смущен.

Сегодня кто на страже? Вы?

                        Да, принц.

Вооружен, сказали вы?

                   Да, принц.

От головы до ног?

                От пят по темя.

Так вы не видели его лица?

Нет, как же, принц; он шел, подняв забрало.

Что, он смотрел угрюмо?

В лице была скорей печаль, чем гнев.

И бледен, иль багров?

Нет, очень бледен.

                И смотрел на вас?

Да, пристально.

              Жаль, что я не был там.

Он ужаснул бы вас.

Весьма возможно. И он долго пробыл?

Вы счесть могли бы до ста не спеша.

Нет, дольше, дольше.

При мне не дольше.

                 Борода седая?

Такая, как я видел у живого, –

Чернь с серебром.

               Сегодня буду с вами;

Быть может, вновь придет он.

                         Я ручаюсь.

И если вновь он примет вид отца,

Я с ним заговорю, хоть ад разверзнись,

Веля, чтоб я умолк. Прошу вас всех –

Как до сих пор об этом вы молчали,

Так вы и впредь храните это в тайне

И, что бы ни было сегодня ночью,

Всему давайте смысл, но не язык;

Я за любовь вам отплачу. Прощайте;

Так я приду в двенадцатом часу

К вам на площадку.

                Принц, наш долг примите.

Приму любовь, а вы – мою; прощайте.

Дух Гамлета в оружьи! Дело плохо;

Здесь что-то кроется. Скорей бы ночь!

Терпи, душа; изобличится зло,

Хотя б от глаз в подземный мрак ушло.

Мой скарб уже на корабле; простимся;

И если ветер выдастся попутный

И будет случай, то не спи, сестра,

И весть пришли.

              Ты сомневался в этом?

А Гамлет и его расположенье –

Так это лишь порыв, лишь прихоть крови,

Цветок фиалки на заре весны,

Поспешный, хрупкий, сладкий, неживучий,

Благоухание одной минуты;

И только.

        Только и всего?

                     Поверь мне;

Природа, зрея, умножает в нас

Не только мощь и статность: с ростом храма

Растет служенье духа и ума.

Сейчас тебя он, может быть, и любит;

Ни скверна, ни лукавство не пятнают

Его благих желаний; но страшись:

Великие в желаниях не властны;

Он в подданстве у своего рожденья;

Он сам себе не режет свой кусок,

Как прочие; от выбора его

Зависят жизнь и здравье всей державы,

И в нем он связан изволеньем тела,

Которому он голова. И если

Тебе он говорит слова любви,

То будь умна и верь им лишь настолько,

Насколько он в своем высоком сане

Их может оправдать; а это будет,

Как общий голос Дании решит.

И взвесь, как честь умалится твоя,

Коль ты поверишь песням обольщенья,

Иль потеряешь сердце, иль откроешь

Свой чистый клад беспутным настояньям.

Страшись, Офелия, страшись, сестра,

И хоронись в тылу своих желаний,

Вдали от стрел и пагубы страстей.

Любая девушка щедра не в меру,

Давая на себя взглянуть луне;

Для клеветы ничто и добродетель;

Червь часто точит первенцев весны,

Пока еще их не раскрылись почки,

И в утро юности, в росистой мгле,

Тлетворные опасны дуновенья.

Будь осторожна; робость – лучший друг;

Враг есть и там, где никого вокруг.

Я стражем сердца моего поставлю

Урок твой добрый. Только, милый брат,

Не будь как грешный пастырь, что другим

Указывает к Небу путь тернистый,

А сам, беспечный и пустой гуляка,

Идет цветущею тропой утех,

Забыв свои советы.

                 О, не бойся.

Но я замешкался; вот и отец.

Вдвойне блажен благословенный дважды;

Мне улыбнулся случай вновь проститься.

Ты здесь еще? Стыдись, пора, пора!

У паруса сидит на шее ветер,

И ждут тебя. Ну, будь благословен!

И в память запиши мои заветы.

Держи подальше мысль от языка,

А необдуманную мысль – от действий.

Будь прост с другими, но отнюдь не пошл.

Своих друзей, их выбор испытав,

Прикуй к душе стальными обручами,

Но не мозоль ладони кумовством

С любым беспёрым панибратом. В ссору

Вступать остерегайся; но, вступив,

Так действуй, чтоб остерегался недруг.

Всем жалуй ухо; голос – лишь немногим;

Сбирай все мненья, но свое храни.

Шей платье по возможности дороже,

Но без затей – богато, но не броско:

По виду часто судят человека;

А у французов высшее сословье

Весьма изысканно и чинно в этом.

В долг не бери и взаймы не давай;

Легко и ссуду потерять и друга,

А займы тупят лезвие хозяйства.

Но главное: будь верен сам себе;

Тогда, как вслед за днем бывает ночь,

Ты не изменишь и другим. Прощай;

Благословеньем это всё скрепится.

Почтительно прощаюсь, господин мой.

Иди, взывает время; слуги ждут.

Прощай, Офелия, и не забудь

Мои слова.

          Я их замкнула в сердце,

И ключ от них уносишь ты с собой.

Прощайте.

О чем он говорил с тобой, Офелия?

О принце Гамлете, коль вам угодно.

Что ж, это кстати;

Мне сообщили, будто очень часто

Он стал с тобой делить досуг, и ты

Ему весьма свободно даришь доступ;

Коль это так, – а так мне говорили,

Желая остеречь, – то я скажу,

Что о себе ты судишь неразумней,

Чем дочь мою обязывает честь.

Что это там у вас? Скажи мне правду.

Он мне принес немало уверений

В своих сердечных чувствах.

В сердечных чувствах! Вот слова девицы,

Неискушенной в столь опасном деле.

И что ж, ты этим увереньям веришь?

Не знаю, что и думать, господин мой.

А думать ты должна, что ты дитя,

Раз уверенья приняла за деньги.

Уверь себя, что ты дороже стоишь;

Не то – совсем заездил это слово –

Боюсь увериться, что я дурак.

Он о своей любви твердил всегда

С отменным вежеством.

Ты это вежеством зовешь; ну, ну!

И речь свою скрепил он, господин мой,

Едва ль не всеми клятвами небес.

Силки для куликов! Я знаю сам,

Когда пылает кровь, как щедр бывает

Язык на клятвы; эти вспышки, дочь,

Которые сияют, но не греют,

И тухнут при своем возникновеньи,

Не принимай за пламя. Впредь скупее

Будь на девичье общество свое;

Цени свою беседу подороже,

Чем встреча по приказу. Что до принца,

То верь тому, что молод он и может

Гулять на привязи длиннее той,

Которая дана тебе; но клятвам

Его не верь, затем что это сводни

Другого цвета, чем на них наряд,

Ходатаи греховных домогательств,

Звучащие как чистые обеты,

Чтоб лучше обмануть. Раз навсегда:

Я не желаю, чтобы ты отныне

Губила свой досуг на разговоры

И речи с принцем Гамлетом. Смотри,

Я это приказал. Теперь ступай.

Я буду вам послушна, господин мой.

Как воздух щиплется: большой мороз.

Жестокий и кусающийся воздух.

Который час?

            Должно быть, скоро полночь.

Уже пробило.

Да? Я не слышал; значит, близко время,

Когда виденье примется бродить.

Что это значит, принц?

Король сегодня тешится и кутит,

За здравье пьет и кружит в бурном плясе;

И чуть он опорожнит кубок с рейнским,

Как гром литавр и труб разносит весть

Об этом подвиге.

               Таков обычай?

Да, есть такой;

По мне, однако, – хоть я здесь родился

И свыкся с нравами, – обычай этот

Похвальнее нарушить, чем блюсти.

Тупой разгул на запад и восток

Позорит нас среди других народов;

Нас называют пьяницами, клички

Дают нам свинские; да ведь и вправду,

Он наши высочайшие дела

Лишает самой сердцевины славы.

Бывает и с отдельными людьми,

Что если есть у них порок врожденный, –

В чем нет вины, затем что естество

Своих истоков избирать не может, –

Иль перевес какого-нибудь свойства,

Сносящий прочь все крепости рассудка,

Или привычка слишком быть усердным

В стараньи нравиться, – то в этих людях,

Отмеченных хотя б одним изъяном, –

Пятном природы иль клеймом судьбы, –

Все их достоинства – пусть нет им счета

И пусть они, как совершенство, чисты, –

По мненью прочих, этим недостатком

Уже погублены: крупица зла

Все доброе проникнет подозреньем

И обесславит.

            Принц, смотрите: вот он!

Да охранят нас ангелы Господни! –

Блаженный ты или проклятый дух,

Овеян Небом иль геенной дышишь,

Злых или добрых умыслов исполнен, –

Твой образ так загадочен, что я

К тебе взываю: Гамлет, повелитель,

Отец, державный Датчанин, ответь мне!

Не дай сгореть в неведеньи; скажи,

Зачем твои схороненные кости

Раздрали саван свой; зачем гробница,

В которой был ты мирно упокоен,

Разъяв свой тяжкий мраморный оскал,

Тебя извергла вновь? Что это значит,

Что ты, бездушный труп, во всем железе

Вступаешь вновь в мерцание луны,

Ночь исказив; и нам, шутам природы,

Так жутко потрясаешь естество

Мечтой, для наших душ недостижимой?

Скажи: зачем? к чему? И что нам делать?

Он манит вас последовать за ним,

Как если бы хотел сказать вам что-то

Наедине.

        Смотрите, как учтиво

Он вас зовет поодаль отойти;

Но вы с ним не идите.

                   Ни за что.

Не отвечает; ну, так я иду.

Не надо, принц.

              Зачем? Чего бояться?

Мне жизнь моя дешевле, чем булавка;

А что он сделает моей душе,

Когда она бессмертна, как и он?

Меня он снова манит; я иду.

Что если вас он завлечет к волне[17]

Иль на вершину грозного утеса,

Нависшего над морем, чтобы там

Принять какой-нибудь ужасный облик,

Который в вас низложит власть рассудка

И ввергнет вас в безумие? Останьтесь;

Там поневоле сами возникают

Отчаянные помыслы в мозгу,

Который с этой кручи смотрит в море

И слышит, как оно ревет внизу.

Он манит вновь. – Иди; я за тобой.

Нет, принц, вы не пойдете.

                       Руки прочь!

Нельзя, одумайтесь.

                 Мой рок взывает,

И это тело в каждой малой жилке

Полно отваги, как Немейский лев[18].

Он всё зовет? – Пустите. Я клянусь,

Сам станет тенью, кто меня удержит;

Прочь, говорю! – Иди; я за тобой.

Он одержим своим воображеньем.

Идем за ним; нельзя оставить так.

Идем. – Чем может кончиться всё это?

Подгнило что-то в Датском государстве.

Всем правит Небо.

                Все ж таки, идем.

Куда ведешь? Я дальше не пойду.

Так слушай.

          Я готов.

                 Уж близок час мой,

Когда в мучительный и серный пламень

Вернуться должен я.

                 О бедный призрак!

Нет, не жалей меня, но всей душой

Внимай мне.

           Говори, я буду слушать.

И должен отомстить, когда услышишь.

Что?

    Я дух, я твой отец.

Приговоренный по ночам скитаться,

А днем томиться посреди огня,

Пока грехи моей земной природы

Не выжгутся дотла. Когда б не тайна

Моей темницы, я бы мог поведать

Такую повесть, что малейший звук

Тебе бы душу взрыл, кровь обдал стужей,

Глаза, как звезды, вырвал из орбит,

Разъял твои заплетшиеся кудри

И каждый волос водрузил стоймя,

Как иглы на взъяренном дикобразе;

Но вечное должно быть недоступно

Плотским ушам. О, слушай, слушай, слушай!

Коль ты отца когда-нибудь любил…

О Боже!

Отмсти за гнусное его убийство.

Убийство?

Убийство гнусно по себе, но это

Гнуснее всех и всех бесчеловечней.

Скажи скорей, чтоб я на крыльях, быстрых,

Как помысел, как страстные мечтанья,

Помчался к мести.

                Вижу, ты готов;

Но даже будь ты вял, как тучный плевел,

Растущий мирно у летейских вод,

Ты бы теперь воспрянул. Слушай, Гамлет:

Идет молва, что я, уснув в саду,

Ужален был змеей; так ухо Дании

Поддельной басней о моей кончине

Обмануто; но знай, мой сын достойный:

Змей, поразивший твоего отца,

Надел его венец.

О вещая моя душа! Мой дядя?

Да, этот блудный зверь, кровосмеситель,

Волшбой ума, коварства черным даром –

О гнусный ум и гнусный дар, что властны

Так обольщать! – склонил к постыдным ласкам

Мою, казалось, чистую жену;

О Гамлет, это ль не было паденьем!

Меня, чья благородная любовь

Шла неизменно об руку с обетом,

Мной данным при венчаньи, променять

На жалкое творенье, чьи дары

Убоги пред моими!

Но как вовек не дрогнет добродетель,

Хотя бы грех ей льстил в обличьях рая,

Так похоть, будь с ней ангел лучезарный,

Пресытится и на небесном ложе,

Тоскуя по отбросам.

Но тише! Я почуял воздух утра;

Дай кратким быть. Когда я спал в саду,

Как то обычно делал пополудни,

Мой мирный час твой дядя подстерег,

С проклятым соком белены в сосудце,

И тихо мне в преддверия ушей

Влил прокажающий настой, чье свойство

Так глубоко враждебно нашей крови,

Что, быстрый, словно ртуть, он проникает

В природные врата и ходы тела

И свертывает круто и внезапно,

Как если кислым капнуть в молоко,

Живую кровь; так было и с моею;

И мерзостные струпья облепили,

Как Лазарю, мгновенною коростой

Всё тело мне.

Так я во сне, от братственной руки

Утратил жизнь, венец и королеву;

Я скошен был в цвету моих грехов,

Врасплох, непричащен и непомазан;

Не сведши счетов, призван был к ответу

Под бременем моих несовершенств.

О ужас! Ужас! О великий ужас![19]

Не потерпи, коль есть в тебе природа:

Не дай постели датских королей

Стать ложем блуда и кровосмешенья.

Но, как бы это дело ни повел ты,

Не запятнай себя, не умышляй

На мать свою; с нее довольно Неба

И терний, что в груди у ней живут,

Язвя и жаля. Но теперь прощай!

Уже светляк предвозвещает утро

И гасит свой ненужный огонек;

Прощай, прощай! И помни обо мне.

О рать Небес! Земля! И что еще?

Прибавить ад? – Тьфу, нет! – Стой, сердце, стой.

И не дряхлейте, мышцы, но меня

Несите твердо. – Помнить о тебе?

Да, бедный дух, пока гнездится память

В несчастном этом шаре. О тебе?

Ах, я с таблицы памяти моей

Все суетные записи сотру,

Все книжные слова, все отпечатки,

Что молодость и опыт сберегли;

И в книге мозга моего пребудет

Лишь твой завет, не смешанный ни с чем,

Что низменнее; да, клянуся Небом!

О пагубная женщина! Подлец,

Улыбчивый подлец, подлец проклятый!

Мои таблички, – надо записать,

Что можно жить с улыбкой, и с улыбкой

Быть подлецом; по крайней мере – в Дании.

Так, дядя, вот, вы здесь. – Мой клич отныне:

«Прощай, прощай! И помни обо мне».

Я клятву дал.

Принц, принц!

             Принц Гамлет!

                          Да хранит вас Небо!

Да будет так!

           Илло, хо-хо[20], мой принц!

Илло, хо-хо! Сюда, сюда, мой сокол!

Ну что, мой принц?

                 Что нового, мой принц?

О, чудеса!

Скажите, принц.

              Нет; вы проговоритесь.

Не я, мой принц, клянусь вам.

                         И не я.

Как вам покажется? Кто мог бы думать?

Но это будет тайной?

                  Да, клянемся.

Нет в Датском королевстве подлеца,

Который не был бы отпетым плутом.

Не стоит призраку вставать из гроба,

Чтоб это нам поведать.

                    Да; вы правы;

Поэтому без дальних слов, давайте

Пожмем друг другу руки и пойдем:

Вы – по своим делам или желаньям, –

Ведь есть у всех желанья и дела,

Те иль другие; я же, в бедной доле,

Вот видите ль, пойду молиться.

                          Принц,

То дикие, бессвязные слова.

Сердечно жаль, что вам они обидны;

Да, жаль сердечно.

                Здесь обиды нет.

Обида есть, клянусь святым Патрикием,

И тяжкая. А что до привиденья,

То это честный дух, скажу вам прямо;

Но узнавать, что между нами было,

Вы не пытайтесь. А теперь, друзья, –

Раз вы друзья, студенты и солдаты, –

Исполните мне просьбу.

Какую, принц? Мы рады.

Вовек не разглашать того, что было.

Принц, мы не станем.

                   Поклянитесь.

                              Ей-же,

Не стану, принц.

              И я не стану, ей-же.

Нет, на моем мече.

                 Ведь мы клялись.

Как должно, на моем мече, как должно.

Клянитесь.

А! Это ты сказал? Ты здесь, приятель? –

Вот, слышите его из подземелья?

Клянитесь же.

            Скажите клятву, принц.

Молчать о том, что видели вы здесь,

Моим мечом клянитесь.

Клянитесь.

Hic et ubique[21]? Переменим место. –

Здесь станем, господа,

И вновь на меч мой возложите руки,

Что будете о слышанном молчать;

Моим мечом клянитесь.

Клянитесь.

Так, старый крот! Как ты проворно роешь!

Отличный землекоп! – Что ж, отойдем.

О день и ночь! Все это крайне странно!

Как странника и встретьте это с миром.

И в небе и в земле сокрыто больше,

Чем снится вашей мудрости, Горацио.

Но отойдем.

Клянитесь снова, – Бог вам да поможет, –

Как странно бы себя я ни повел, –

Затем что я сочту, быть может, нужным

В причуды облекаться иногда, –

Что вы не станете, со мною встретясь,

Ни скрещивать так руки, ни кивать,

Ни говорить двусмысленные речи,

Как: «Мы-то знаем», иль: «Когда б могли мы»,

Иль: «Если б мы хотели рассказать»,

Иль что-нибудь такое, намекая,

Что вам известно что-то; так не делать, –

И в этом Бог вам помоги в нужде, –

Клянитесь.

Клянитесь.

Мир, мир, смятенный дух!

                      Так, господа,

Я вам себя с любовью поручаю;

И всё, чем только может бедный Гамлет

Вам выразить свою любовь и дружбу,

Даст Бог, исполнится. Идемте вместе;

И пальцы на губах, я вас прошу.

Век расшатался – и скверней всего,

Что я рожден восстановить его! –

Ну что ж, идемте вместе.