Читать книгу Базар житейской суеты. Часть 3 - Уильям Теккерей, William Makepeace Thackeray - Страница 3

Извѣстіе о двухъ великихъ битвахъ при Quatre-Bras и Ватерлоо достигло Англіи въ одно и то же время. Военная Газета сначала объявила общій результатъ битвъ, и при этомъ достославномъ объявленіи вся Великобританія затрепетала отъ восторга. Затѣмъ слѣдовали дальнѣйшія подробности, и послѣ краснорѣчиваго описанія побѣдъ, на столбцахъ газеты появился длинный списокъ раненыхъ и убитыхъ. Кто можетъ изобразить тревожныя чувства, съ какими тогда развертывали и читали этотъ окончательный приговоръ судьбы! Побѣдные клики отозвались изъ Фландріи на всѣхъ пунктахъ Трехъ Соединенныхъ Королевствъ, отъ раззолоченыхъ чертоговъ перваго лорда, до послѣдней хижины убогаго фермера; но вообразите, если можете, послѣдующее состояніе британскихъ душъ и сердецъ, когда списки полковыхъ потерь расходились по рукамъ изъ одной хижины въ другую, и всюду приведено было въ извѣстность, живъ или нѣтъ такой-то другъ, родственникъ или знакомый. Если вы примете на себя трудъ развернуть и перелистовать огромныя пачки тогдашнихъ газетъ, вы неизбѣжно почувствуете даже теперь, несмотря на отдаленность времени, сильную тревогу ожиданія и страха, и, быть-можетъ, остановитесь въ раздумьѣ на серединѣ этой исторіи, какъ-будто предчувствуя продолженіе ея сегодня или завтра. Представьте же, на сколько кратъ могли быть сильнѣе и живѣе эти чувства, когда газетные листики только-что выходили изъ типографскихъ станковъ! И если такой интересъ могъ быть ими возбужденъ на великобританской почвѣ, по поводу битвы, гдѣ сражалось всего только двадцать тысячь Англичанъ… подумайте о состояніи Европы за тридцать слишкомъ лѣтъ назадъ, когда цивилизованные народы выставляли на кровавыя поля не тысячи, а мильйоны солдатъ, изъ которыхъ каждый, поражая своего врага, наносилъ въ то же время ужасную рану какому-нибудь невинному созданію, живущему вдалекѣ отъ мѣста битвы!

Одна строка, напечатанная въ этой газетѣ, нанесла страшнѣшній ударъ мистеру Осборну-старшему и всему его почтенному семейству. Молодыя дѣвицы необузданно предавались порывамъ своей грусти. Угрюмый старикъ-отецъ страдалъ безмолвно, сражонный лютою тоской. Судъ Божій совершился надъ непослушнымъ сыномъ, думалъ сначала мистеръ Осборнъ-старшій, но строгость этого приговора пугала его самого, и онъ не смѣлъ признаться, что исполненіе суда послѣдовало слишкомъ скоро за проклятіемъ, которое онъ произнесъ. Повременамъ, паническій страхъ проникалъ до самыхъ костей мистера Осборна, какъ-будто самъ онъ былъ исключительною причиной кары, разразившейся надъ его сыномъ. Что теперь дѣлать? Прежде еще, такъ или иначе, можно было расчитывать на мировую. Жена Джорджа могла умереть; самъ онъ могъ опамятоваться, прійдти къ отцу и сказать: «провинился я передъ тобою: прости, отецъ великодушный!» Но теперь не было никакой надежды впереди. Сынъ стоялъ по другую сторону непроходимой бездны, бросая на отца грустные взоры. Осборнъ помнилъ эти взоры въ одну изъ критическихъ минутъ, когда Джорджъ, томимый пароксизмомъ томительной горячки, лежалъ на болѣзненномъ одрѣ, безъ языка, безъ памяти, безсознательно устремивъ на отца свои тусклые глаза. Великій Боже! Съ какимъ страшнымъ безпокойствомъ несчастный отецъ слѣдилъ въ ту пору за движеніями доктора, не отходившаго отъ постели своего паціента, и какое бремя сокрушительной тоски отлегло отъ его сердца, когда сынъ, послѣ лихорадочнаго кризиса, былъ снова призванъ къ жизни, и когда въ глазахъ его, обращенныхъ на отца, заискрился лучъ человѣческаго сознанія! Но теперь, увы! теперь все погибло, разомъ и навсегда. Нѣтъ болѣе надежды ни на выздоровленіе, ни на примиреніе, и не прійдетъ несчастный сынъ съ повинной головою вымаливать прощеніе у оскорбленнаго отца, и уже ничто не приведетъ въ правильный порядокъ отравленной гнѣвомъ крови мистера Осборна… Трудно, впрочемъ, сказать, чемъ больше мучилось и терзалось сердце гордаго Британца: тѣмъ-ли, что сынъ его отправился на тотъ свѣтъ, не получивъ великодушнаго прощенья, или тѣмъ, что онъ лишился наслажденія увидѣть со временемъ уничиженіе и покорность молодого человѣка.

Но каковъ бы ни былъ характеръ этихъ ощущеній, мистеръ Осборнъ-старшій, гордый и суровый, не повѣрялъ ихъ никому. Онъ не произнесъ передъ семействомъ имени своего сына, но приказалъ старшей дочери распорядиться, чтобъ всѣ женщины въ его домѣ облеклись въ глубокій трауръ, и чтобъ всѣ слуги, безъ исключенія, носили чорное платье съ крепомъ. Вечернія собранія, обѣды и балы прекратились надолго. Свадьба младшей дочери отложена на неопредѣленное время. Женихъ, правда, не получилъ никакихъ изустныхъ свѣдѣній, но довольно было взглянуть на лицо мистера Осборна, чтобъ не дѣлать ему никакихъ распросовъ на этотъ счетъ. Господинъ Фредерикъ Буллокъ, сметливый, вѣжливый и деликатный, велъ себя такимъ-образомъ, какъ-будто и не думали назначать день свадьбы. Онъ и молодыя дѣвицы перешептывались иногда относительно этого предмета въ гостиной наверху, куда старикъ-отецъ не приходилъ никогда. Мистеръ Осборнъ постоянно сидѣлъ въ своемъ собственномъ кабинетѣ, и съ наступленіемъ общаго траура, окна передней части дома были закрыты наглухо.

Недѣли черезъ три, послѣ восьмнадцатаго іюня, пришелъ на Россель-Скверъ старинный знакомый мистера Осборна, сэръ Вилльямъ Доббинъ, отецъ майора Доббина, взволнованный и блѣдный. Объявивъ, что ему непремѣнно нужно видѣть мистера Осборла, онъ вошелъ въ его кабинетъ и произнесъ, ради привѣтствія, нѣсколько безсвязныхъ словъ, которыхъ смыслъ остался сфинксовой загадкой и для хозяина, и для гостя. Затѣмъ, послѣ этой прелюдіи, сэръ Вилльямъ Доббинъ вынулъ изъ бумажника письмо, запечатанное большою красною псчатью.

– Мой сынъ, майоръ Доббинъ, сказалъ альдерменъ нерѣшительнымъ и дрожащимъ голосомъ, прислалъ мнѣ письмо съ однимъ изъ офицеровъ Трильйоннаго полка, прибывшимъ сегодня въ Лондонъ. Въ его конвертѣ есть письмо и къ вамъ, Осборнъ. Вотъ оно.

Альдерменъ положилъ письмо на столъ. Минуту или двѣ Осборнъ смотрѣлъ на своего гостя, не говоря ни слова. Испуганный выраженіемъ на лицѣ убитаго горестію старика, сэръ Вилльямъ Доббинъ взялъ шляпу, поклонился и ушелъ.

Адресъ былъ написанъ рукою Джорджа. Старикъ хорошо зналъ смѣлый его почеркъ. То было письмо, которое мистеръ Осборнъ-младшій написалъ на зарѣ шестнадцатаго іюня, за нѣсколько минутъ до вѣчной разлуки съ Амеліеи. Большая красная печать изображала фамильный гербъ съ девизомъ: «рах in bello». Гербъ этотъ принадлежалъ собственно старинному джентльменскому дому, съ которымъ старикъ Осборнъ имѣлъ слабость воображать себя въ родствѣ. Рука, подписавшая письмо, уже не будетъ больше держать ни пера, ни шпаги. Самая печать, запечатавшая письмо, была похищена у Джорджа, когда онъ бездыханнымъ лежалъ на полѣ битвы. Отецъ не зналъ этого. Онъ сидѣлъ безмолвно, устремивъ на конвертъ блуждающіе взоры. Ему сдѣлалось почти дурно, когда, наконецъ, онъ рѣшился сломать печать.

Случалось ли вамъ ссориться съ другомъ, милымъ для вашего сердца? Если случалось, такъ вы знаете, что письма, полученныя отъ него въ періодъ взаимной любви и довѣренности, становятся для васъ страшнымъ укоромъ. Какой печальный трауръ вы носите въ своей душѣ, когда останавливаетесь на этихъ сильныхъ протестахъ исчахшей привязанности, и какими эпитафіями становятся эти письма на трупѣ умершей любви! Какой жалкій комментарій слышится вамъ въ нихъ на жизнь и суету людскую! У многихъ изъ насъ хранятся, вѣроятно, цѣлые ящики документовъ этого рода, но едва ли кто имѣетъ охоту заглядывать въ нихъ. Это – скелеты въ нашей кладовой: мы хранимъ ихъ, и тщательно избѣгаемъ ихъ. Долго трепеталъ мистеръ Осборнъ передъ письмомъ своего сына.

Молодой человѣкъ писалъ немного. Гордость не позволила ему излить вполнѣ нѣжныя чувства, которыми въ ту пору было переполнено его сердце. Мистеръ Осборнъ-младшій говорилъ, что, передъ отправленіемъ на великую битву, онъ желалъ сказать своему отцу послѣднее «прости», и вмѣстѣ считалъ священнымъ долгомъ поручить его великодушію свою жену, и, быть-можетъ, младенца, котораго онъ оставляетъ съ ней. Онъ признавался съ сокрушеніемъ сердечнымъ, что въ рукахъ его не было уже большей части материнскаго наслѣдства. Благодарилъ отца за его прежнее великодушіе, и, въ заключеніе, давалъ торжественное обѣщаніе, что, приготовляясь ко всѣмъ возможнымъ случайностямъ на полѣ битвы, онъ будетъ, во всякомъ случаѣ, поступать какъ истинный джентльменъ, достойный имени Джорджа Осборна.

Больше ничего не могъ сказать молодой человѣкъ, ослѣпленный неумѣстною гордостію и чванствомъ. Мистеръ Осборнъ-старшій не видѣлъ поцалуя, которымъ Джорджъ запечатлѣлъ его имя на этомъ письмѣ. Предсмертное посланіе Джорджа выпало изъ рукъ несчастнаго старика. Его сынъ, единственный и все еще любимый, умеръ непрощеннымъ.

Въ одинъ прекрасный день, мѣсяца черезъ два послѣ этого событія, молодыя дѣвицы Осборнъ, пріѣхавъ въ церковь съ своимъ отцомъ, замѣтили, что старикъ перемѣнилъ свое мѣсто, обыкновенно занимаемое имъ впродолженіе божественной службы. Онъ сѣлъ позади дочерей и безпрестанно смотрѣлъ, черезъ ихъ головы, на противоположную стѣну. Молодыя дѣвицы машинально повернулись къ той сторонѣ, куда обращены были грустные взоры отца, и увидѣли… и увидѣли изящный монументъ на стѣнѣ, изображавшій Британію, плачущую надъ урной. Переломленная шпага и низверженный левъ служили несомнѣннымъ признакомъ, что монументъ былъ воздвигнутъ въ честь скончавтагося воина. Скульпторы того времени истощили всю свою мыслительную силу на изображеніе памятниковъ съ эмблемами этого рода, и лондонская церковь Св. Павла представляетъ цѣлыя сотни подобныхъ аллегорій, дѣйствующихъ равномѣрно на умъ и сердце.

Подъ монументомъ, о которомъ идетъ рѣчь, рѣзецъ художника мастерски изобразилъ фамильный гербъ Осборновъ, и затѣмъ начертана была слѣдующая надпись:

«Сей монументъ воздвигнутъ и посвященъ памяти Георгія Осборна-младшаго, британскаго дворянина и капитана пѣхотнаго Трильйоннаго полка, павшаго на полѣ чести и славы восьмнадцатаго іюня, 1815 года. Онъ сражался за свое отечество въ день достославной побѣды при Ватерлоо, и палъ, съ оружіемъ въ рукахъ, двадцати-восьми лѣтъ отъ рожденія. О, quam est dulce et decorum pro patria mori!»

Взглядъ на печальный памятникъ подѣйствовалъ до такой степени на нервы чувствительныхъ сестрицъ. что миссъ Мери принуждена была оставить церковь. Джентльмены и леди почтительно посторонились передъ плачущими дѣвицами, одѣтыми въ глубокій трауръ, и душевно соболѣзновали объ угрюмомъ старцѣ, сидѣвшемъ противъ монумента, посвященнаго его сыну.

– Что жь теперь? Проститъ ли онъ вдову Джорджа, бѣдную мистриссъ Эмми? разсуждали между собою молодыя дѣвицы, когда прошли первые взрывы ихъ сердечной грусти.

Много и долго толковали объ этомъ предметѣ всѣ знакомые Осборновъ, которымъ былъ извѣстенъ несчастный разрывъ отца съ сыномъ. Проститъ онъ, или нѣтъ, мистриссъ Джорджъ? Многіе джентльмены на Россель-Скверѣ и въ Сити держали даже огромныя пари до поводу положительлыхъ и отрицательныхъ отвѣтовъ на этотъ интересный вопросъ.

Скоро безпокойства и сомнѣнія сестрицъ возрасли до неимовѣрной степени, когда, въ концѣ осени, дошло до ихъ свѣдѣнія, что папа уѣзжаетъ за границу. Осборнъ никому не объявилъ о своемъ маршрутѣ, но всѣмъ было извѣстно, что путь его лежитъ въ Бельгію, гдѣ покоились бренные останки его сына, и гдѣ до сихъ поръ проживала мистриссъ Джорджъ. Леди Доббинъ и дочери извѣщали подробно Россель-Скверскихъ дѣвицъ о судьбѣ бѣдной Амеліи. Честный капитанъ Доббинъ былъ повышенъ чиномъ вслѣдствіе смерти второго майора въ Трильйонномъ полку: храбрый майоръ Одаудъ, обнаружившій на полѣ битвы удивительное хладнокровіе и мужество, былъ произведенъ въ полковники и получилъ орденъ Бани второй степени.

Многіе храбрые воины британскихъ полковъ, жестоко пострадавшіе въ дѣлѣ, должны были остаться въ Брюсселѣ на эту осень, для излеченія своихъ ранъ. Послѣ двухъ великихъ сраженій, бельгійская столица превратилась на цѣлые мѣсяцы въ огромный лазаретъ, наполненный больными изъ многихъ европейскихъ націй. Съ постепеннымъ выздоровленіемъ офицеровъ и солдатъ, изувѣченные воины, старые и молодые, счастливо избавившіеся отъ смерти, стали появляться въ брюссельскихъ садахъ и во всѣхъ другихъ публичныхъ мѣстахъ, предаваясь своимъ прежнимъ наклонностямъ и привычкамъ. Базаръ житейской суеты оживился снова, и въ балаганахъ его зароились опять интриги и продѣлки всякаго рода. Мистеръ Осборнъ отыскалъ безъ труда нѣкоторыхъ воиновъ Трильйоннаго полка. Онъ хорошо зналъ ихъ военную форму, слѣдилъ неутомимо за всѣми ихъ повышеніями и перемѣнами, и любилъ повсюду разговаривать объ офицерахъ, какъ-будто онъ и самъ служилъ въ Трильйонномъ полку.

По пріѣздѣ въ Брюссель, мистеръ Осборнъ остановился въ гостинницѣ, выходившей окнами въ паркъ. Гуляя на другой день въ саду, онъ увидѣлъ отдыхающаго на каменной скамейкѣ солдата, въ хорошо знакомой ему формѣ. Мистеръ Осборнъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ, и сѣлъ подлѣ него.

– Не служили ли вы въ ротѣ капитана Осборна? сказалъ старикъ, преодолѣвая внутреннее волненіе, и потомъ, послѣ кратковременной наузы, прибавилъ: онъ былъ сынъ мой, сэръ.

Израненный воинъ не имѣлъ чести служить въ ротѣ капитана Осборна; но онъ почтительно всталъ съ своего мѣста, и прикоснувшись здоровою рукой къ своей фуражкѣ, привѣтствовалъ сокрушеннаго горестію старца, предложившаго ему этотъ вопросъ.

– Въ цѣлой арміи, ваше благородіе, не было офицера прекраснѣе и храбрѣе капитана Осборна, сказалъ раненный воинъ, садясь опять на свое мѣсто. Сержантъ капитанской роты, (ею командуетъ теперь капитанъ Рэймондъ), еще въ Брюсселѣ, сэръ, и почти совсѣмъ выздоровѣлъ отъ раны въ правое плечо. Ваше благородіе можете видѣться съ нимъ во всякое время, и онъ охотно раскажетъ вамъ обо всѣхъ подробностяхъ того дня. Но вы ужь, безъ сомнѣнія, изволили видѣть майора Доббина, друга вашего сына; видѣли, конечно, и мистриссъ Осборнъ, которая, какъ говорятъ, очень больна. Около шести недѣль, послѣ смерти своего супруга, она была, говорятъ, какъ помѣшанная. Впрочемъ, все это вы знаете, сэръ… прошу извинить, сэръ, заключилъ израненный воинъ, притрогиваясъ опять къ своей фуражкѣ.

Осборнъ положилъ гинею въ руку солдата, и сказалъ, что онъ охотно дастъ другую, если тотъ приведетъ къ нему сержанта въ Hôtel du Parc. Это обѣщаніе сопровождалось вожделѣннымъ успѣхомъ. Не прошло и десяти минутъ, какъ ожидаемый сержантъ явился предъ лицо мистера Осборна. Прежній солдатъ между-тѣмъ пошелъ къ своимъ товарвщамъ, и расказалъ о великой щедрости новоприбывшаго джентльмена. Съ радости, они отправились въ трактиръ, и долго пировали этотъ вечеръ насчетъ двухъ гиней, почерпнутыхъ изъ кошелька британскаго негоціанта.

Въ обществѣ выздоравливающаго сержанта, мистеръ Осбордъ немедленно предпринялъ путешествіе на поля Ватерлоо и Quatre-Bras. тысячи его соотечественниковъ совершали въ ту пору такія же поѣздки. Мистеръ Осборнъ посадилъ сержанта съ собою въ коляску, и отправился подъ его руководствомъ обозрѣвать поля, орошенныя британской кровью. Ему указали на пунктъ дороги, гдѣ впервые Трильйонный полкъ вступилъ въ дѣйствіе съ французской кавалеріей, которая преслѣдовала и тѣснила отступавшіе полки Бельгійцевъ. Вотъ то самое мѣсто, гдѣ благородный капитанъ Осборнъ поразилъ наповалъ французскаго офицера, отнимавшаго знамя у молодого прапорщика Стоббля: сержанты, охранявшіе знамя, были уже изрублены въ куски. По этой же дорогѣ они отступили на другой день, и вотъ знаменитый берегъ, гдѣ Трильйонный полкъ, подъ дождемъ и ненастьемъ, расположился бивуакомъ въ ночь на семнадцатое іюня. Немного подальше была позиція, которую они, прикрытые противоположнымъ берегомъ отъ неистовыхъ залповъ французской артиллеріи, заняли и удерживали впродолженіе слѣдующаго дня, безпрестанно отражая натискъ непріятельской кавалеріи. Вотъ здѣсь, на этомъ самомъ склонѣ, ввечеру, когда британскія колонны, повинуясь командѣ генераловъ, храбро выступили впередъ для окончательнаго пораженія отступившаго непріятеля, капитанъ Осборнъ закричалъ «ура», и размахивая своею шпагой, палъ навзничь, прострѣленный навылетъ непріятельскою пулей.

– Майоръ Доббинъ отвезъ въ Брюссель тѣло капитана, и похоронилъ его съ приличными почестями, заключилъ сержантъ тихимъ голосомъ. Это ужь, конечно, вы знаете, сэръ.

Когда солдатъ расказывалъ эту печальную повѣстъ, сметливые промышленики, готовые торговать всѣмъ что ни попало, обступили со всѣхъ сторонъ мистера Осборна, предлагая ему кресты, эполеты, орлы, изрубленныя кирасы и другіе остатки, подобранные ими послѣ сраженія на полѣ битвы.

Обозрѣвъ всѣ эти сцены послѣднихъ подвиговъ Джорджа; мистеръ Осборнъ щедро наградилъ своего проводника. Мѣсто, гдѣ похоронили его сына, онъ уже видѣлъ. Мистеръ Осборнъ съѣздилъ туда немедленно по прибытіи въ Брюссель. Тѣло Джорджа покоилось недалеко отъ города, на живописномъ Лекенскомъ кладбищѣ, гдѣ онъ самъ изъявилъ желаніе имѣть свою могилу, когда разъ случилось ему быть здѣсь съ веселыми джентльменами и леди, предпринимавшими загородную прогулку. майоръ Доббинъ положилъ своего друга въ уединенномъ углу сада, огражденномъ небольшимъ заборомъ отъ безконечнаго ряда склеповъ, палисадниковъ и кустовъ, гдѣ хоронили католическихъ покойниковъ. Старику Осборну показалось униженіемъ, что сынъ его, англійскій джентльменъ и капитанъ славной британской арміи, лежитъ вдали отъ мѣста; гдѣ погребены были другіе иностранцы. Кто изъ насъ можетъ опредѣлить вѣрно и точно, въ какой степени собственное наше тщеславіе проглядываетъ черезъ уваженіе къ милымъ для насъ особамъ, и въ какой мѣрѣ проникается эгоизмомъ чувство нашей нѣжнѣйшей любви? Мистеръ Осборнъ не размышлялъ объ этомъ, и не трудился объяснить, какимъ образомъ въ его натурѣ грубый эгоизмъ боролся съ благороднѣйшимъ инстинктомъ. Онъ твердо вѣрилъ въ непогрѣшительность всѣхъ своихъ поступковъ, и былъ убѣжденъ, что личное его мнѣніе для всѣхъ и каждаго должно имѣть силу непреложнаго закона. Его ненависть и злоба, какъ жало осы или змѣи, вооружались противъ всего, что преграждало ему дорогу. Онъ гордился своею ненавистью, какъ и всѣми чувствованіями, волновавшими его грудь. Быть всегда правымъ, идти впередъ зажмуря глаза и не встрѣчать нигдѣ ни малѣйшихъ сомнѣній – увы! какъ много философовъ на базарѣ житейской суеты, умозрительныхъ и практическихъ, которые безумно слѣдуютъ этому принципу?

Возвращаясъ съ ватерлооскаго поля уже на закатѣ солнца, мистеръ Осборнъ встрѣтилъ недалеко отъ городскихъ воротъ другую коляску, гдѣ сидѣли молодой джентльменъ и двѣ женщины, сопровождаемыя офицеромъ, ѣхавшимъ верхомъ подлѣ ихъ barouche. Сержантъ, ѣхавшій съ мистеромъ Осборномъ, дотронулся до своей фуражки, отдавая честь офицеру, и тотъ машинально отвѣтилъ на его привѣтъ. Вдругъ Осборнъ задрожалъ и отпрянулъ назадъ, къ изумленію сержанта, вперившаго въ него свои глаза. Въ коляскѣ была Амелія съ молодымъ хромоногимъ прапорщикомъ, и насупротивъ нихъ сидѣла ея неизмѣнно-вѣрная подруга, мистриссъ полковница Одаудъ. Да, то была Амелія; но какъ она непохожа была на ту миловидную, свѣженькую дѣвушку, которую зналъ мистеръ Осборнъ! Она была теперь и блѣдна, и худощава, и тонка. Ея прекрасные каштановые волосы скрывались за вдовьимъ чепцомъ – бѣдное дитя! и мутные глаза ея были неподвижны. При встрѣчѣ двухъ экипажей, мистриссъ Эмми взглянула на Осборна, но не узнала его. Не угадалъ бы и ее мистеръ Осборнъ, еслибъ не увидѣлъ Доббина, ѣхавшаго подлѣ, но присутствіе его объяснило, кто была эта женщина, сидѣвшая въ коляскѣ. До настоящей минуты онъ не зналъ, повидимому, и самъ, какъ сильна была ненависть его къ женѣ покойнаго Джорджа. Когда экипажъ проѣхалъ мимо, онъ обернулся, и бросилъ на сержанта взглядъ, исполненный проклятія и злобы. Казалось, онъ говорилъ:

– Какъ смѣешь ты смотрѣть на меня, дерзкій человѣкъ? Знаешь ли ты, что я ненавижу эту женщину всѣми силами своей души? Она разбила въ прахъ всѣ мои надежды, съ презрѣніемъ попрала мою гордость, унизила, уничтожила меня.

– Скажи этому негодяю, чтобъ онъ ѣхалъ скорѣе, громко закричалъ мистеръ Осборнъ лакею, сидѣвшему на козлахъ.

Спустя минуту, послышался топотъ лошади на мостовой за коляской Осборна. То скакалъ мистеръ Доббинъ. При встрѣчѣ экипажей, мысли его бродили далеко, въ странахъ воздушныхъ, и онъ не прежде, какъ проѣхавъ нѣсколько шаговъ, припомнилъ, что въ глазахъ его отражался суровый образъ мистера Осборна. Онъ обернулся, чтобъ посмотрѣть впечатлѣніе, произведенное этой встрѣчей на мистриссъ Эмми, но бѣдная женщина, казалось, не замѣтила своего тестя. Тогда Вилльямъ, сопровождавшій ежедневно мистриссъ Джорджъ въ ея загородныхъ прогулкахъ, вынулъ изъ кармана часы, и сказалъ, что ему необходимо воротиться въ городъ, вслѣдствіе одного важнаго порученія, о которомъ онъ совсѣмъ забылъ. извинившись такимъ-образомъ передъ дамами, онъ поскакалъ назадъ. Амелія ничего не замѣчала. Она сидѣла безмолвно на своемъ мѣстѣ, устремивъ глаза въ туманную даль, куда нѣкогда проводила она своего Джорджа.

– Мистеръ Осборнъ! Мистеръ Осборнъ! закричалъ подскакавшій къ коляскѣ Доббинъ, протягивая свою руку.

Угрюмый старикъ, не дѣлая никакого движенія въ отвѣтъ на это привѣтствіе, приказалъ кучеру ѣхать еще скорѣе. Доббинъ ухватился за коляску.

– Извните, сэръ, сказалъ онь, – я долженъ видѣться съ вами. У меня есть порученіе къ вамъ.

– Отъ этой женщины? гордо спросилъ Осборнъ.

– Нѣтъ, сэръ, отъ вашего сына.

Мистеръ Осборнъ отпрянулъ въ уголъ коляски. Доббинъ поскакалъ сзади, не говоря болѣе ни слова до тѣхъ поръ, пока экипажъ остановился у подъѣзда гостинницы Парка. Тутъ онъ послѣдовалъ за старикомъ въ ето нумеръ. Джорджъ часто бывалъ въ этихъ комнатахъ, такъ-какъ здѣсь квартировали мистеръ и мистриссъ Кроли впродолженіе ихъ пребыванія въ бельгійской столицѣ.

– Что вамъ угодно, капитанъ Доббинъ… Ахъ нѣтъ, прошу извинить, майорь Доббинъ, потому-что съ тѣхъ поръ, какъ лучшіе люди умерли, вы заняли ихъ мѣста и щеголяете въ ихъ шляпахъ, какъ вороны въ павлиньихъ перьяхъ, смѣю сказать… что вамъ угодно, майоръ Доббинъ? спросилъ мдстеръ Осборнъ саркастическимъ тономъ.

– Лучшіе люди умерли, ваша правда, сэръ, подтвердилъ Доббинъ, – и я пришелъ говорить съ. вами объ одномъ изъ этихъ лучшихъ людей.

– Въ такомъ случаѣ, сэръ, не угодно ли вамъ безъ обиняковъ приступить къ дѣлу, сказалъ Осборнъ, бросая суровый взглядъ на своего незванаго гостя.

– Я стою передъ вами, какъ другъ вашего сына, продолжалъ майоръ, – и какъ исполнитель его воли. Онъ составилъ свое завѣщаніе передъ выступленіемъ въ походъ. Извѣстно ли вамъ, сэръ, какъ ограничены были его средства, и въ какомъ стѣсненномъ положеніи находится теперь его вдова?

– Я не знаю его вдовы, сэръ, отвѣчалъ Осборнъ. Пусть она воротится назадъ къ своему отцу, если ей угодно.

Но джентльменъ, къ которому обращены были эти слова, рѣшился быть упрямымъ до самаго нельзя, и продолжалъ, пропустивъ мимо ушей замѣчаніе Осборна.

– Извѣстно ли вамъ, сэръ, критическое положеніе мистриссъ Джорджъ? Ея жизнь и разумъ едва не сокрушились отъ удара, который обрушился надъ ея головой, и еще мы не знаемъ навѣрное, оправится ли она отъ этого удара. Есть одна только надежда на ея выздоровленіе, и о ней то собственно пришелъ я говорить съ вами. Мистриссъ Джорджъ скоро должна быть матерью. Падетъ ли оскорбленіе родителя на голову его дитяти, или напротивъ, вы простите младенца, изъ уваженія къ памяти его отца?

Въ отвѣтъ на это, мистеръ Осборнъ-старшій разразился рапсодіей самохвальства и упрековъ. Съ одной стороны, онъ вполнѣ оправдывалъ свои поступки передъ судомъ своей собственной совѣсти; съ другой – преувеличивалъ непокорность Джорджа. Нѣтъ во всей Англіи отца, столько великодушнаго къ своему сыну и едва-ли найдется сынъ, столько гордый и упорный, какъ Джорджъ. Онъ даже передъ смертью не счелъ нужнымъ признаться откровенно въ своей винѣ. Пусть же теперь, за могилой, беретъ онъ на себя послѣдствія своей безпорядочной жизни.

– Что-жь касается до меня, майоръ Доббинъ, я былъ всегда и надѣюсь быть впередъ господиномъ своего слова, продолжалъ мистеръ Осборнъ, сопровождая свою рѣчь патетическимъ жестомъ. Я поклялся, что эта женщина никогда не будетъ моей дочерью, и вы можете быть увѣрены, что никакія побужденія не заставятъ меня, на старости лѣтъ, быть нарушителемъ своей клятвы. Можете сказать это Амеліи, если вамъ угодно, и вмѣстѣ съ тѣмъ, прошу васъ, майоръ Добоинъ, избавить меня разъ навсегда отъ своихъ визитовъ.

Итакъ, не было съ этой стороны ни малѣйшей надежды. Вдова должна жить своимъ крошечнымъ пансіономъ, и тѣми деньгами, которыя вздумаетъ предложить ей Джозъ.

«Говорить ли объ этомъ мистриссъ Эмми? съ горестью думалъ майоръ Доббинъ. Незачѣмъ, да и не стоитъ: она не пойметъ, и не будетъ слушать.»

Всамомъ дѣлѣ, мысли бѣдной женщины еще ни разу не обращались на этотъ пунктъ, и подавленная своей горестью, она равнодушно смотрѣла на все, что происходило вокругъ нея. Добро и зло, ненависть и дружба, не имѣли никакого значенія въ ея глазахъ. Ласки и добрые совѣты она выслушивала безсознательно; погруженная въ свсяо вѣчную печаль.

* * *

Вообразите, что послѣ этихъ переговоровъ прошло мѣсяцевъ двѣнадцать въ жизни нашей бѣдной Амеліи. Первую половину этого времени она провела въ такой ужасной и, повидимому, неисцѣлимой тоскѣ, что мы, имѣвшіе случай наблюдать и описывать движенія этого слабаго и нѣжнаго созданія, должны были отступать нѣсколько разъ при видѣ жестокой скорби, способной облить кровью всякое чувствительное сердце. Молча обойдите безпомощное ложе страждущей вдовы. Осторожнѣе заприте дверь завѣшанной колнаты, гдѣ она лежитъ, подражая, въ этомъ отношеніи, сострадательнымъ особамъ, которыя ухаживали за ней въ первые мѣсяцы ея болѣзни.

Небо, наконецъ, умилосердилось надъ несчастной. Пришелъ день, исполненный тревожныхъ ожиданій, надежды, страха, изумленія – день, когда бѣдная вдова прижала къ своей груди младенца съ глазами Джорджа, малютку-мальчика; прекраснаго какъ ангелъ Божій. Съ какимъ отраднымъ изумленіемъ она услышала первый крикъ дитяти! Какъ она плакала и смѣялась; и съ какою быстротою въ сердцѣ ея снова пробудились и надежда, и любовь, когда младенецъ пріютился у ея материнской груди! Амелія была спасена. Доктора, опасавшіеся за ея жизнь и разсудокъ, съ нетерпѣніемъ ждали этого кризиса, чтобъ промзнести свой окончательный приговоръ относительно ея жизни или смерти. Взоры мистриссъ Эмми снова залучезарились искрами разумнаго сознанія, и съ благодарностью обратились на окружающихъ особъ. Эта минута служила достойнымъ вознагражденіемъ за ихъ продолжительныя опасенія и тревоги.

Другъ нашъ Доббинъ былъ въ числе этихъ особъ. То былъ онъ, что привезъ мистриссъ Эмми въ Англію, въ домъ ея родителей. Мистриссъ Одаудъ, повинуясь настоятельному вызову полковника Одауда, принуждена была оставить свою паціентку. Посмотрѣли бы вы, какъ Доббинъ няньчилъ ребенка, и какъ въ то же время смѣялась мистриссъ Эмми, упоенная материнскимъ восторгомъ! Это была умилительная картина. Удостоенный счастія быть крестнымъ отцомъ, Вилльямъ напрягалъ всѣ силы своего природнаго остроумія при покупкѣ чашекъ, ложечекъ, коралловъ и бубенчиковъ для обожаемаго малютки.

Едва-ли нужно докладывать читателю, какъ нѣжная мать кормила его, лелѣяла, одѣвала, отстраняла отъ него всѣхъ нянекъ и не позволяла постороннимъ рукамъ прикасаться къ его нѣжному тѣльцу. Это ужь само собою разумѣется. Величайшая милость, какой удостоивался майоръ Доббинъ, состояла въ томъ, что ему позволяли повременамъ няньчить на своихъ рукахъ маленькаго Джорджа. Ребенокъ былъ для мистриссъ Эмми ея бытіемъ, физическимъ и нравственнымъ. Все ея существованіе олицетворилось и сосредоточилось въ материнскихъ ласкахъ. Слабое и безсознательное созданіе было окружено ея любовью, близкою къ безпредѣльному благоговѣнію. То была въ полномъ смыслѣ жизнь, физическая и нравственная, что младенецъ всасывалъ въ себя изъ материнской груди. По ночамъ и наединѣ въ своей комнатѣ, Амелія наслаждаласъ тѣми неизъяснимыми восторгами любви, которые могутъ быть понятны только женскому сердцу. Это чувство – инстинктъ любящей матери и нѣтъ въ немъ даже тѣни эгоизма. Вилльямъ Доббинъ любилъ на досугѣ вдумываться въ эти движенія мистриссъ Эмми и, должно отдать ему справедливость, отгадывалъ чутьемъ почти всѣ оттѣнки чувствованій, волновавшихъ ея сердце, но увы! онъ видѣлъ также съ удовлетворительною ясностью, что для него самого не было въ этомъ сердцѣ никакого уголка. Но зная это, майоръ Доббинъ не ропталъ, и съ покорностію переносилъ свою судьбу.

Думать надобно, чтю мать и отецъ мистриссъ Эмми сознавали въ нѣкоторой степени намѣренія майора, и чуть-ли не готовы были поощрять ихъ съ своей стороны. Доббинъ ходилъ къ нимъ каждый день, и сидѣлъ по цѣлымъ часамъ то съ Амеліей, то съ хозяиномъ дома, мистеромъ Клеппомъ, и его семьей. Всѣмъ безъ исключенія, каждому и каждой, онъ приносилъ почти каждый день подъ тѣмъ или другимъ предлогомъ, какіе-нибудь подарки, и хозяйская маленькая дочка, амеліина фаворитка, называла его не иначе, какъ сахарнымъ майоромъ. Эта дѣвочка разыгрывала обыкновенно роль церемоніймейстерши, докладывая мистриссъ Осборнъ о прибытіи майора. Однажды она расхохоталась, когда сахарный майоръ прикатилъ въ Фольгемъ, и вытащилъ изъ своего кабріолета деревянную лошадку, барабанъ, трубу и другія воинственныя игрушки, еще слишкомъ неудобныя для маленькаго Джорджа, потому-что ему было въ ту пору не больше шести мѣсяцовъ отъ роду. Ребенокъ спалъ.

– Тсс! шепнула Амелія, обезпокоенная, вѣроятно, скрипомъ тяжелыхъ сапоговъ майора.

И она съ улыбкой протянула ему руку, которой, однакожь, Вилльямъ не могъ взять, пока не разставилъ по различнымъ мѣстамъ разнообразныя принадлежности своего груза.

– Ступай внизъ, Мери, сказалъ майоръ маленькой дѣвочкѣ, – мнѣ надобно поговорить съ мистриссъ Осборнъ.

Амелія съ удивленіемъ взглянула на Вилльяма, и осторожно положила спящаго младенца на постельку.

– Я пришелъ проститься съ вами, Амелія, сказалъ майоръ, слегка прикоснувшись къ ея рукѣ.

– Проститься, Вилльямъ? Да.

– Куда жь вы ѣдете? спросила она улыбаясь.

– Можете пересылать ко мнѣ письма черезъ моихъ лондонскихъ агентовъ, отвѣчалъ майоръ Доббинъ, – имъ будетъ извѣстенъ мой адресъ. Вѣдъ вы будете писать ко мнѣ, Амелія, не правда ли?

– Какъ же, какъ же! Я стану писать къ вамъ о Джорджинькѣ, сказала мистриссъ Эмми. А на долго вы уѣзжаете?

– Надолго, Амелія, и еще неизвѣстно, увидимся ли мы.

– Скажите, какъ это жаль! Вы были такъ добры къ нему и ко мнѣ, милый Вилльямъ. Посмотрите, какой онъ ангелъ!

Красныя ручонки малютки Джорджа безсознательно обвились вокругъ пальца честнаго Вилльяма, и Амелія посмотрѣла на его личико съ лучезарнымъ материнскимъ восторгомъ. Самые жестокіе взгляды непримиримой ненависти и злобы не могли сразить майора сильнѣе и рѣшительнѣе, чѣмъ этотъ взоръ безнадежной ласки. Онъ склонился надъ матерью и младенцемъ, и съ минуту не могъ произнести ни слова. Собравъ наконецъ всѣ свои силы, онъ проговорилъ:

– Благослови васъ Богъ, Амелія!

– Благослови васъ Богъ, Вилльямъ! сказала мистриссъ Эмми.

Затѣмъ она приподняла свою голову, и поцаловала его.

– Ахъ, тише, пожалуйста! Не разбудите Джорджиньку, прибавила она, когда Вилльямъ Доббинъ заскрипѣлъ своими неугомонными сапогами при выходѣ изъ дверей.

Амелія не видѣла и не слышала, какъ майорскій кабріолетъ отъѣхалъ отъ воротъ: она смотрѣла на своего Джорджиньку, который въ эту минуту улыбался ей во снѣ.