Читать книгу Непристойные предложения - Уильям Тенн - Страница 3

Самый волосатый, грязный и старый из трех посетителей, прибывших из Аризоны, чесался спиной о пластмассовую спинку стула.

– Инсинуации по сути своей напоминают лаванду, – заметил он, как бы приглашая всех принять участие в беседе.

Его спутники, тощий молодой человек с плачущими глазами и женщина, чью миловидность портили лишь сгнившие зубы, захихикали и расслабились. Тощий процедил:

– Кхм-кхм, пчхи!

И другие многозначительно закивали.

Грета Сайденхайм оторвала взгляд от своей небольшой стенографической машинки, размещенной на двух самых головокружительных коленках, какие ее работодатель не смог бы отыскать во всем Нью-Йорке, а то и за его пределами. Она медленно повернулась к нему, озаряя своей красотой.

– И это тоже, мистер Хебстер?

Президент корпорации «Хебстер Секьюритиз» подождал, пока отзвук ее голоса не перестанет тревожить его уши; ему нужно было здраво мыслить и рассуждать. Он кивнул и бойко ответил:

– И это тоже, мисс Сайденхайм. Отражайте приблизительный фонетический состав этих «кхм-пчхи», и обязательно отмечайте, когда это звучит как вопрос, а когда – как утверждение.

Он поскреб своими только-только наманикюренными ногтями ящик, где лежал парабеллум с полной обоймой. На месте. Кнопки экстренной связи, с помощью которых можно вызвать любого агента «Хебстер Секьюритиз» – хоть весь штат Хебстер-билдинг из девяти сотен человек, – располагались всего в восьми дюймах от его руки. На месте. Совсем рядом дверь, а за ней стоят его верные, мощные, все как на подбор, облаченные в униформу охранники, готовые ворваться сюда, стоит только его правой ступне приподняться с небольшой пружины, встроенной в пол. И это на месте.

Алджернон Хебстер может вести дела со всеми, даже с первяками.

Он вежливо кивнул каждому из трех аризонских посетителей, уныло улыбнулся, глядя на то, что массивные бесформенные башмаки на их ногах делали с шикарным, сплетенным специально для его кабинета ковром, в котором практически по щиколотку утопали ноги. Зайдя в сопровождении мисс Сайденхайм, они рассмеялись в ответ на его вежливое приветствие.

– Давайте оставим официальное знакомство. Вы знаете, кто я. Меня зовут Хебстер, Алджернон Хебстер. В приемной вы попросили о личной встрече. Если это важно для нашей дальнейшей беседы, моего секретаря зовут мисс Грета Сайденхайм. А вас, сэр?

Он обращался к старику, однако тощий парень наклонился вперед на своем стуле и протянул напряженную, почти прозрачную руку.

– Имена? – спросил он, – Имена круглы, если не раскрыты. Рассмотрим имена. Сколько этих имен? Рассмотрим имена, а потом пересмотрим имена!

Женщина тоже наклонилась вперед, и гнилостный запах из ее рта донесся до Хебстера даже через его огромный офис.

– Бурлит, настигает, бьет и взмывает, – подчеркнула она, разведя руки, соглашаясь с будто бы вполне очевидным утверждением. – Пустота умаляет себя до вечности…

– До срока, – поправил ее старик.

– До вечности, – настаивала женщина.

– Кхм-кхм, пчхи! – с горечью восклицал тощий.

– Послушайте! – перебил Хебстер. – Когда я спросил…

Загудела громкая связь, он глубоко вздохнул и нажал кнопку. Администратор быстро и испуганно заговорил:

– Я помню ваше указание, мистер Хебстер, но эти двое из Специальной комиссии по расследованиям «Организации Объединенного Человечества» снова здесь, и у них очень решительный вид. То есть сейчас, похоже, они готовы на все.

– Йост и Фунатти?

– Да, сэр. По их разговору можно понять, что они точно знают о вашей встрече с этими тремя первяками. Они спросили меня, что вы пытаетесь сделать – преднамеренно распалить высшистов? Они сказали, что воспользуются полными надгосударственными полномочиями и зайдут силой, если вы не…

– Задержите их.

– Но, мистер Хебстер, Специальная комиссия по расследованиям…

– Задержите их, я сказал. Вы кто, администратор приемной или входная группа? Включите воображение, Руфь! В вашем распоряжении девятьсот сотрудников и корпорация стоимостью десять миллионов долларов. Можете разыграть у себя в приемной любой фарс, можете даже нанять актера, загримировать его под меня, чтобы потом он вышел и свалился замертво к их ногам. Задержите их – и я дам вам премию. Задержите.

Он отключил связь и посмотрел на посетителей.

Хорошо, что хоть у них все было радостно и беззаботно. Эти трое повернулись лицами друг к другу и занялись своей противной бессмысленной болтовней. Они, полные решимости, что-то обсуждали, спорили, повышая друг на друга голос, умоляли, однако уши Алджернона Хебстера улавливали лишь неразличимые звуки, напоминающие чихи, и редкое, но явственное кхм!

Он поджал губы с сомнением. Первые люди человечества! Эти кретины? Пожав плечами, он зажег сигарету. Что ж тут поделаешь. Это первые люди человечества. А бизнес есть бизнес.

«Нужно просто помнить, что они не супермены, – сказал он себе. – Они могут быть опасны, но не супермены. Совершенно точно. Вспомни эпидемию гриппа, которая чуть не стерла их с лица земли, также вспомни, как ты облапошил тех двух первяков в прошлом месяце. Они не супермены, однако и не люди. Просто нечто иное».

Он бросил взгляд на секретаршу и утвердительно качнул головой. Грета Сайденхайм стучала пальцами по клавишам своей машинки, словно набирала простенькое деловое письмо, например, об определении доли мужа в наследуемом состоянии жены. Он подумал было, правильной ли методикой она пользуется, чтобы уловить все интонации. Однако Грете можно было довериться. Она все сделает, как надо.

– Кхм-кхм! Кхм, кхм-кхм, пчхи. Кхм, кхм… пчхи? Пчхи.

Что послужило поводом для столь бурного обсуждения? Он просто спросил, как их зовут. У них в Аризоне что, нет имен? Конечно, они не могли не знать, что здесь наличие имен считается стандартной практикой. Они должны знать об этом ничуть не хуже него.

Может, на этот раз их привело в Нью-Йорк что-то еще? Может, нечто, связанное с пришельцами? Он почувствовал, как коротко стриженные волосы на его затылке становятся дыбом, и смущенно пригладил их.

Проблема в том, что их язык стоило просто изучить. И тогда можно было бы понять все, что они говорят во время своих занудных бесед. Это было проще пареной репы, но на деле – как спрыгнуть со скалы.

Но теперь время вышло. Он не знал, как долго Руфь сможет удержать следователей ООЧ в приемной. Ему нужно было как-то снова овладеть ситуацией, не сделав что-нибудь из тех многих оскорбительных – и потому смертельно опасных – для первяков вещей.

Он слегка постучал по столу. Череда чихов прервалась на полуслоге. Женщина медленно встала.

– К вопросу об именах, – упорно начал Хебстер, не сводя глаз с женщины. – Поскольку, вы, уважаемые, заявляете…

Тут женщина скорчилась в агонии, села на пол и улыбнулась Хебстеру. С гнилыми зубами улыбка вышла не хуже, чем у трупа любой суперзвезды.

Хебстер прочистил горло и попытался начать еще раз.

– Если вам нужны имена, – внезапно сказал старик, – то можете звать меня Ларри.

Президент «Хебстер Секьюритиз» вздрогнул, но взял себя в руки и сумел сказать «спасибо» пусть слабым, но не слишком удивленным голосом. Он посмотрел на тощего.

– Зовите меня Тесей, – говоря это, молодой человек выглядел очень печальным.

– Тесей? Хорошо! – если начать соглашаться с первяками, то дела могут пойти совсем неплохо. Но Тесей! Хотя что еще взять с этих первяков! Дело осталось за женщиной, а потом можно начинать.

Они все смотрели на женщину. Даже на лице Греты, которая выглядела так, словно прошла все процедуры в салоне красоты, можно было прочитать любопытство.

– Имя, – прошептала женщина сама себе. – Надо дать имя имени.

«О, нет, – мысленно застонал Хебстер. – Неужели мы сейчас застрянем на этом».

По всей видимости, Ларри решил, что они и так потеряли много времени. Он предложил женщине:

– Почему бы не назвать себя Му?

Молодой человек, то есть Тесей, также заинтересовался возникшей проблемой.

– Ровер – отличное имя, – подсказал он.

– А как насчет Глории? – в отчаянии спросил Хебстер.

Женщина подумала:

– Му, Ровер, Глория, – мурлыкала она, – Ларри, Тесей, Сайденхайм, Хебстер и я.

Похоже, что она рассматривала все варианты.

Хебстер знал, что сейчас может произойти все, что угодно. Однако плюс был уже в том, что они перестали вести себя высокомерно и снизошли до его уровня. Исчезли эти «пчхи», и что самое главное – пропали эти насмешливые двусмысленные разговоры, которые раздражали гораздо больше. Сейчас их с горем пополам можно было понимать.

– В рамках настоящей беседы, – наконец сказала женщина, – меня будут звать… Меня будут звать… Меня зовут Пароход «Лузитания».

– Отлично! – взревел Хебстер, позволяя сорваться слову, которое крутилось у него на языке. – Это отличное имя. Ларри, Тесей и… э-э… Пароход «Лузитания». Какие замечательные люди. Зрелые и рациональные. Давайте перейдем к делу. Вы же пришли сюда по делу, я правильно понимаю?

– Правильно, – ответил Ларри. – Мы слышали о тебе от двух ребят, которые покинули нас месяц назад, чтобы добраться до Нью-Йорка. Они говорили о тебе на пути обратно в Аризону.

– Говорили, да? Я на это надеялся.

Тесей соскользнул со стула и шлепнулся на пол рядом с женщиной, что-то вылавливающей из воздуха.

– Они говорили о тебе, – повторил он. – Они сказали, что ты очень хорошо с ними обошелся, что относился к ним с таким уважением, на какое вообще способно существо вроде тебя. Они также сказали, что ты их надурил.

– Ох, Тесей, – Хебстер развел свои наманикюренные руки. – Я бизнесмен.

– Ты бизнесмен, – согласилась Пароход «Лузитания», осторожно вставая на ноги и сильно, с размаху, хлопая ладонями перед своим лицом. – И здесь, на этом самом месте, в этот самый момент, мы тоже бизнесмены. Можешь получить от нас все, что мы принесли, но за это надо заплатить. И не думай, что сможешь обмануть нас.

Она опустила руки со сложенными лодочкой ладонями к талии. Внезапно разъединила их, и в воздух взлетел крошечный орлан. Он взмыл прямо к флуоресцентным лампам под потолком. Чувствовалось, что его полету мешал закрепленный на его груди тяжелый полосатый щит, пучок стрел, который орлан держал в одной лапе, и оливковая ветвь – в другой. Он повернул свою белую голову, взглянул на Алджернона Хебстера и начал резкое падение на ковер. Орлан исчез без следа, не успевши удариться об пол.

Хебстер закрыл глаза, вспоминая выпавшую в последний момент из клюва орлана ленту. На ней были напечатаны слова, и хотя слова эти были слишком малы, чтобы разглядеть их на расстоянии, он был абсолютно уверен, что там было написано: E Pluribus Unum[1]. Он был в этом столь же уверен, как и в том, что сейчас следовало сохранять спокойствие и делать вид, будто ничего не произошло. Нужно оставаться таким же спокойным, как эти первяки. Профессор Клаймбокер говорил, что первяки – это ментальные пьянчужки. Если их не доводить, могут ли они быть опасными?

Он открыл глаза.

– Хорошо, – сказал он. – Что же вы хотите продать?

В воздухе на краткое время повисло молчание. Тесей, похоже, забыл, чем он хотел закончить свою речь; Пароход «Лузитания» уставилась на Ларри.

Ларри чесал свой правый бок, продираясь через слои дурно пахнущей одежды.

– О! Безотказный метод победить любого, кто пытается применить reductio ad absurdum[2] к любому твоему рациональному предложению. – Он самодовольно зевнул и принялся чесать свой левый бок.

Хебстер ухмыльнулся; ему вдруг полегчало.

– Нет, этим нельзя пользоваться.

– Нельзя пользоваться? – старик старался из-за всех сил, чтобы не выглядеть изумленным. Он покачал головой и бросил косой взгляд на Пароход «Лузитания».

Та снова улыбнулась, приподнялась и шлепнулась обратно.

– Ларри все еще не говорит на понятном для тебя языке, мистер Хебстер, – заворковала она, словно дружелюбный завод по производству удобрений. – Мы принесли с собой то, что, как нам известно, очень-очень вам нужно. Просто позарез.

– Неужели? – Хебстер возрадовался. Эти двое были как те первяки в прошлом месяце: они не понимали реальную стоимость вещей. Интересно, понимают ли это их хозяева. А если и понимают – кто ведет дела с пришельцами?

– У… нас… есть… – Она тщательно отделяла одно слово от другого, пафосом пытаясь достичь драматического эффекта. – Новый оттенок красного, но не только это. О нет! Новый оттенок красного и полный набор цветовых значений на его основе! Полный набор цветовых значений на основе вот этого нового оттенка красного, мистер Хебстер! Только подумайте, что сможет сделать художник-абстракционист с таким…

– Не впаривайте мне товар, дамочка. Тесей, что вы пытаетесь сделать?

Тесей сидел, хмуро уставившись на зеленое основание стола. Вдруг он откинулся назад с удовлетворенным видом. Хебстер внезапно понял, что на его правую ступню больше ничего не давит. Каким-то образом Тесей узнал о сигнальной пружине, встроенной в пол, и избавился от нее.

Он растворил пружину так, что не сработала сигнализация, которая должна была завыть при ее распрямлении.

Раздалось хихиканье троих первяков и быстрый обмен чихами. Значит, они все знали, что сделал Тесей и как Хебстер пытался подстраховаться. Они не были сердиты, и нельзя было сказать, что торжествовали. Поди разбери этих первяков!

Но не стоило лишний раз нервничать – ведение дел с этими ребятами и так грозило медвежьей болезнью. В любом случае прибыль…

Внезапно у собеседников снова появился деловой настрой.

Тесей с видом базарного торговца, делающего свое последнее, окончательное предложение, выдал:

– Ряд демографических показателей, которые можно без труда сопоставить с…

– Нет, Тесей, – прервал его Хебстер.

Пока Хебстер, откинувшись на спинку кресла, слушал их с нескрываемым удовольствием, совершенно позабыв об исчезнувшей пружине, они отчаянно перебрасывались короткими фразами, встревая и лихорадочно перебивая друг друга.

– Портативный нейтронный стабилизатор для больших выс…

– Более пятидесяти способов говорить «однако» без…

– Чтобы каждая домохозяйка могла делать антраша во время готовки…

– Легкая как шелк синтетическая ткань, изготовле…

– Декоративный узор для лысых голов с использованием фолликул в качестве…

– Полное и сокрушительное опровержение всех теорий пирамидологов от…

– Хорошо! – проревел Хебстер. – Хорошо! Достаточно!

Грета Сайденхайм, забывшись, с облечением выдохнула. Ее стенографическая машинка последние несколько минут стучала, как центрифуга.

– Итак, – продолжил генеральный директор, – что вы хотите взамен?

– Что-то из перечисленного все же тебя заинтересовало, да? – прогудел Ларри. – Что конкретно? Даю руку на отсечение, что это опровержение пирамидологов!..

Пароход «Лузитания» презрительно замахала руками:

– Митра архиепископа, дурак! Видно же, он просто в восторге от новых цветовых значений красного. Новые…

По громкой связи раздался голос Руфь.

– Мистер Хебстер, Йост и Фунатти вернулись. Я задержала их, но мне только что позвонили из вестибюля: они поднимаются сюда. У вас две, может, три минуты. И они так разозлены, что выглядят, как настоящие высшисты!

– Спасибо! Когда они выйдут из лифта, делайте все, что можете, только не слишком нарушайте закон.

Он повернулся к своим гостям.

– Послушайте!..

Они снова разошлись.

– Кхм-кхм, пчхи, кхм, пчхи? Кхм-кхм, пчхи, кхм, кхм! Пчхи, кхм, пчхи, кхм, пчхи, кхм-кхм, пчхи.

Они действительно что-то понимают в этих нескончаемых чихах и чистках горла? Это действительно превосходящий все существовавшие человеческие язык… как пришельцы превосходят людей? Что ж, они хоть могут общаться на этом языке с пришельцами. А пришельцы…

Внезапно он вспомнил о двух разозленных агентов ООЧ, которые мчались в его офис.

– Послушайте, друзья. Вы пришли сюда, чтобы продать свой товар. Вы мне все показали, и я увидел то, что хотел бы купить. Что именно – сейчас совершенно несущественно. Единственный вопрос – что вы хотите взамен? Пожалуйста, изложите свои требования быстро и кратко. У меня сегодня есть и другие дела.

Женщина, что была ночным кошмаром любого стоматолога, топнула ногой. Под потолком появилась небольшая – не больше кулака – тучка. Раздался гром и на замечательный ручной работы ковер Хебстера пролился дождик.

Он провел наманикюренным пальцем по внутренней части воротничка, чтобы не лопнули набухшие вены на его шее. Только не сейчас. Посмотрев на Грету, он снова почувствовал уверенность в себе, увидев ту безмятежность, с которой она ждала продолжения разговора, готовая дальше стенографировать. Образец деловой хватки. Первяки запросто могли выкинуть нечто, как и в Лондоне пару лет назад – они раздули муху до размеров слона, после чего им запретили появляться в городах, – а Грета Сайденхайм будет все так же отбивать части беседы.

При таком могуществе, почему они просто не возьмут то, что хотят? Зачем преодолевать многие мили, тайком пробираться в города, нелегально проводить подобные встречи? Большую их часть без труда отлавливают и отправляют обратно в резервации, а остальные становятся жертвой безжалостного мошенничества со стороны «честных» людей. Почему они просто не приходят, круша все на своем пути, не забирают свои странные, жалкие награды и не возвращаются к своим хозяевам? Более того, почему их хозяева сами… Ну, ладно. Первяк мыслит как первяк. Не от мира сего и не для мира.

– Мы сейчас скажем тебе, что хотим взамен, – начал Ларри, прервавшись на длинном «пчхи». Он поднял руку и начал перечислять позиции, загибая пальцы, длину ногтей которых подчеркивала глубоко въевшаяся грязь. – Во-первых, сотня копий «Моби Дика» Мелвилла в мягкой обложке. Затем, двадцать пять радиоприемников с наушниками, по два наушника на каждый радиоприемник. Еще две Эмпайр-стейт-билдинг или три мюзик-холла Радио-Сити в зависимости от того, что более приемлемо для вашей стороны. Эти вещи нам нужны вместе с фундаментом, без повреждений. А еще относительно хорошая копия «Гермеса» Праксителя. И электротостер, произведенный около тысяча девятьсот сорок первого года. Наверное, на этом все. Тесей?

Тесей наклонялся вперед, пока не коснулся носом колен.

Хебстер застонал. Список был не таким плохим, как он ожидал. Удивительно, как их хозяева всегда жаждали электроприборы и произведения искусства землян, но сейчас оставалось так мало времени для торга. Две Эмпайр-стейт-билдинг!

– Мистер Хебстер, – заговорила администратор по громкой связи. – Эти люди из Спецкомиссии… Мне удалось вывести толпу сотрудников в коридор и задержать их у лифта, когда он подъехал к нашему этажу, а сейчас я заперла… вернее, пытаюсь запереть… но, похоже, что не смогу. Вы не могли бы…

– Молодчина! У вас все просто прекрасно!

– Тесей, это все, что мы хотим? – снова спросил Ларри. – Пчхи?

В приемной раздался тяжелый удар; Хебстер услышал топот бегущих людей.

– Смотрите, мистер Хебстер, – наконец сказал Тесей, – если ты не хочешь покупать детонатор reductio ad absurdum у Ларри и тебе не нравится мой метод украшения лысых голов из-за характерных выразительных средств, то как насчет системы нотного письма…

Кто-то попытался зайти в кабинет Хебстера, но дверь была заперта. В нее постучали, затем еще, уже настойчивее.

– Он уже нашел то, что ему нужно, – не сдержалась Пароход «Лузитания». – Да, Ларри, это исчерпывающий перечень.

Хебстер схватился за свою уже седеющую голову.

– Прекрасно! Теперь смотрите. Я могу дать вам все, кроме двух Эмпайр-стейт-билдинг и трех мюзик-холлов Радио-Сити.

– Или мюзик-холлов Радио-Сити, – поправил Ларри. – Не пытайся тут нас перехитрить! Двух небоскребов Эмпайр-стейт-билдинг или трех мюзик-холлов Радио-Сити. В зависимости от того, что более приемлемо для вашей стороны. Почему нет? Разве они не стоят полученной выгоды?

– Откройте дверь! – взревели снаружи. – Откройте дверь во благо «Объединенного человечества»!

– Мисс Сайденхайм, откройте дверь, – громко сказал Хебстер и подмигнул своей секретарше, которая встала, потянулась и медленно и размеренно пошла к запертой двери. Послышался удар, будто пара человек плечами пытались выломать дверь. Хебстер знал, что дверь его офиса может выдержать таран среднего по размерам танка. Однако был предел терпения и у Специальной комиссии по расследованиям «Организации Объединенного Человечества», потому шутить с ними не стоило. Эти парни многое знали о первяках и о том, что стояло за ними. Они имели полномочия сначала стрелять, затем задавать вопросы, если таковые могли возникнуть после пальбы.

– Вопрос не в том, что это не стоит выгоды, – быстро сказал им Хебстер, провожая к выходу за своим столом, – По причинам, которые вы, конечно же, не хотите знать, я просто не могу дать вам две Эмпайр-стейт-билдинг и три мюзик-холла Радио-Сити вместе с фундаментом без повреждений… Во всяком случае, не сейчас. Я дам вам все остальное и…

– Откройте дверь, или мы сейчас ее вынесем!

– Пожалуйста, господа, одну минуту, – любезно ответила им Грета Сайденхайм. – Вы убьете бедную, просто исполняющую свои обязанности девушку, которая делает все от нее зависящее, чтобы вас впустить. Замок заклинило. – Она подергала ручку двери, тревожно смотря своими прекрасными глазами на Хебстера.

– Но взамен этих позиций, – продолжал Хебстер. – Я достану…

– Я вот что хочу сказать, – вмешался Тесей. – Ты знаешь, что самое сложное для композиторов-додекафонистов[3]?

– Я могу предложить вам, – продолжал генеральный директор, с которого уже в три ручья тек пот, – точные архитектурные чертежи Эмпайр-стейт-билдинг и мюзик-холла Радио-Сити, а также пять… нет, пусть будет десять… масштабных моделей каждого здания. И вы получите все остальные предметы, которые просили. Вот так. Торг неуместен. Давайте быстро!

Они переглянулись друг с другом, когда Хебстер резко открыл дверь и показал на пятерых охранников в ливреях, ждавших рядом с персональным лифтом.

– Согласны, – сказали они в унисон.

– Класс! – Хебстер почти взвизгнул. Он втолкнул их в дверной проем и сказал самому высокому охраннику:

– Девятнадцатый этаж!

Как только он закрыл дверь, мисс Сайденхайм открыла дверь в приемную. В кабинет вломились Йост и Фунатти в цвета бутылочного стекла униформе ООЧ. Не задерживаясь, они ринулись к Хебстеру и распахнули дверь запасного выхода. Донесся звук спускающегося вниз лифта.

Фунатти, небольшого роста человек с кожей оливкового цвета, принюхался.

– Первяки, – прогундосил он. – У него здесь были первяки, совершенно точно. Чувствуешь эту бродяжную вонь, Йост?

– Да, – сказал тот. – Пошли. Пожарная лестница. Мы догоним лифт!

Они достали из кобуры табельное оружие и ринулись вниз по металлической лестнице. Где-то внизу остановился лифт.

Секретарша Хебстера уже была у громкой связи.

– Техобслуживание! – Она выдержала небольшую паузу. – Техобслуживание, автоматическая блокировка выхода на девятнадцатый этаж, пока посетители, которых мистер Хебстер только что отправил вниз, не скроются в безопасной лаборатории. До тех пор всячески извиняйтесь перед копами. Помните, они из Спецкомиссии.

– Спасибо, Грета, – сказал Хебстер, отключив громкую связь, когда они остались одни. Он плюхнулся в свое кресло и шумно выдохнул:

– Ведь существуют и более легкие способы заработать миллион.

Она подняла свои идеальные белые брови.

– Или быть абсолютным монархом прямо посреди парламента землян?

– Если они будут ждать достаточно долго, – лениво сказал он, – я буду ООЧ, современным мировым правительством и прочими организациями в одном лице. Год или два – и все будет в кармане.

– Вы не забываете про Вандермира Демпси? Его ребята также метят на место ООЧ. Не говоря уж об их радужных планах на вас. А их много, очень много.

– Грета, они меня совершенно не беспокоят. «Человечество превыше всего» исчезнет в один день, когда этот отживший свой век старый демагог отбросит копыта.

Он ударил по кнопке громкой связи:

– Техобслуживание! Техобслуживание, посетители, которых я направил вниз, уже добрались до лаборатории?

– Нет, мистер Хебстер. Но пока все хорошо. Мы отправили их на двадцать четвертый этаж, а людей из Спецкомиссии – вниз, к персоналу. К слову о Специальной комиссии, мистер Хебстер… Мы выполняем ваши поручения и все с ними связанное, но никто не хочет проблем с этими ребятами. Последней поправкой они постановили, что отныне препятствие им карается смертной казнью.

– Не беспокойтесь, – ответил Хебстер. – Я никогда еще не подводил никого из своих сотрудников. Наш девиз: «Босс все исправит». Позвоните мне, когда эти первяки будут надежно спрятаны и готовы отвечать на вопросы.

Он повернулся к Грете.

– Перед уходом расшифруй материалы и передай в руки профессора Клаймбокера. Он считает, что начал что-то понимать в этих их бесконечных чихах.

Та кивнула.

– Хотелось бы использовать какую-нибудь самопишущую аппаратуру, а не сидеть над старой допотопной машинкой.

– Мне тоже. Однако первяки любят портить все электрические аппараты, если, конечно, они не собирают их для своих пришельцев. Сколько они мне испортили магнитных самописцев прямо посреди собеседований. Поэтому я понял, что стенографисты – единственное решение. Конечно, однажды первяки могут научиться портить и стенографистов.

– Очень жизнеутверждающе. Однажды холодной ночью я вспомню, что есть такая возможность, – пробормотала она, уходя в свой небольшой кабинет. – Но мне ли жаловаться? Все эти штучки первяков позволили создать этот бизнес, мне тут платят неплохую зарплату, и я могу позволить себе все свои безделушки.

* * *

Это была не совсем правда. Хебстер вспоминал прошлое, сидя у коммутатора в ожидании новостей о прибытии его гостей в лабораторию. Да, где-то девяносто пять процентов «Хебстер Секьюритиз» были заработаны благодаря всяким штучкам первяков, добытых у них теми или иными способами, однако основой всему был небольшой инвестиционный банк, который достался ему в наследство от отца еще во время Полувойны – тех дней, когда пришельцы впервые появились на Земле.

Пугающие разумные точки, клубящиеся в разноцветных сосудах самых разных форм, совершенно не поддавались восприятию ограниченного человечества. Некоторое время с ними совершенно невозможно было общаться.

Юмористы говорили в те первые дни, что пришельцы появились не для уничтожения человечества, завоевания или его порабощения. У них была по-настоящему страшная и грозная цель – полностью игнорировать его!

Даже сейчас никто не знал, из какой части галактики прибыли эти пришельцы. И зачем. Никто не знал, сколько их прилетело. Или как они управляли своими высокоскоростными и совершенно бесшумными космическими кораблями. Немногое, что удалось о них выяснить в те редкие случаи, когда они снисходили до изучения жизни людей – словно рассеянные высококультурные туристы, полные отрешенного интереса, – только подтверждало их технологическое превосходство над человеком. Превосходство, во всей своей полноте не умещающееся даже в самые бурные фантазии. В недавно прочитанной Хебстером социологической работе выдвигалось предположение, что наука пришельцев превосходит современную науку человечества, как метеоролог, разбрасывающий сухой лед по истощенной от засухи почве, превосходит первобытного земледельца, неистово трубящего в бараний рог, пытаясь разбудить дремлющих богов дождя.

Длительные и жутко опасные наблюдения показали: точки-в-бутылках настолько развиты, что им не требовались никакие инструменты. Они работали непосредственно с самим материалом, меняя его форму и, по всей видимости, создавая и уничтожая материю простым волеизъявлением.

Некоторые люди вступили с ними в контакт…

И перестали быть людьми.

Лучшие умы человечества наведывались в поселения клубящихся пришельцев. Немногие вернулись, рассказывая о тех чудесах, которые они лишь смутно припоминали и не разглядели до конца. Их рассказы всегда звучали так, будто они слепли в самые ответственные моменты или срабатывал какой-то ментальный предохранитель.

Другие же – такие видные личности, как президент Земли, или трехкратный лауреат Нобелевской премии, или известные поэты – смогли преодолеть барьер, но стали теми, кто уже не вернется. Они оставались жить в поселениях пришельцев в Гоби, Сахаре и на американском юго-западе. С трудом обеспечивая себе пропитание, несмотря на приобретение невероятных способностей, они благоговейно слонялись среди чужаков, разговаривая странными гортанными и носовыми звуками, которые, по всей видимости, были человеческим вариантом языка их хозяев, что-то вроде пиджин-пришельского. Кто-то пошутил, что разговор с первяком напоминает попытки на слепого прочесть страницу написанного шрифтом Брайля послания для осьминогов.

И совершенно никого из оставшегося большинства не вдохновляло то, что эти бородатые, вшивые, вонючие бродяги, эти словно пьяные пустомели, порабощенные разумом совершенно другой формы жизни, являлись лучшими представителями всего человечества.

Люди и первяки возненавидели друг друга практически с самого начала: люди ненавидели первяков за подобострастие и беспомощность с точки зрения людей, первяки ненавидели людей за невежество и отсутствие способностей с точки зрения пришельцев. И за исключением выполнения приказов пришельцев через нелегальных посредников вроде Хебстера, первяки общались с людьми ровно столько же, сколько их хозяева.

Если их помещали в лечебные учреждения, они или сводили себя в могилу своим бесконечным кхм-пчхи! или внезапно теряли терпение и прокладывали себе путь на свободу через стены лечебниц и любой встававший на их пути медицинский персонал. Поэтому энтузиазм шерифов и их помощников, медсестер и санитаров заметно угас, и насильно удерживать первяков где-либо перестали.

Так как эти две группы людей настолько отличались в психологическом плане, что свести их вместе не было никакой возможности, нечесаные кудесники были удостоены отдельной классификации: первые от человечества, первяки. Не лучше и не хуже остальных. Просто другие. И очень опасные.

«Что сделало их такими?..» – Хебстер откатился на стуле назад и посмотрел на отверстие в полу, где раньше размещалась сигнальная пружина. Тесей полностью растворил ее, но как? Силой мысли? Предположим, это телекинез, примененный одновременно ко всем молекулам металла, заставивший их двигаться быстрее и спонтанно. Или, возможно, он просто переместил пружину куда-то в другое место. Куда? В космос? В гиперпространство? В другое время? Хебстер покачал головой и притянул себя назад к удобной и гладкой поверхности стола, успокаивающей и настраивающей на деловой лад.

– Мистер Хебстер? – спросили по громкой связи так резко, что тот даже подпрыгнул. – Это Маргритт из Общей лаборатории номер двадцать три «Б». Ваши первяки только что прибыли. Регулярная проверка?

«Регулярная проверка» означала беседу девяти специалистов общей лаборатории с первяками по всем доступным для понимания техническим вопросам. Методы этой беседы могли быть разными: от выпаливания большого числа вопросов, как на полицейском допросе, до сбивания первяков с толку и поддержания их в таком состоянии в надежде на то, что те выдадут хоть какие-то неожиданные и полезные научные знания.

– Да, – ответил Хебстер. – Регулярная проверка. Но сначала пусть с ними поговорит специалист по текстилю. Вообще, пусть он руководит всей проверкой.

Пауза на другой стороне.

– Единственный специалист по текстилю в этой секции – это Чарли Верус.

– Ну, и? – начал раздражаться Хебстер. – Почему вдруг такой тон? Надеюсь, он компетентен. Что о нем говорит персонал?

– Персонал говорит, что он компетентен.

– Вот и решено. Смотрите, Маргритт, у нас по всему зданию бегает Спецкомиссия с налитыми кровью глазами. У меня нет времени заниматься раздорами между вашими подразделениями. Переведите меня на Веруса.

– Да, мистер Хебстер. Берт! Позови Чарли Веруса. Да, его.

Хебстер покачал головой и хмыкнул. Эти технологи. Скорее всего, Верус был очень умным и очень неприятным в общении.

– Мистер Хебстер? Это Верус, – вновь заговорил комутатор скучающим и манерным голосом. Скорее всего, этот Верус был неплохим человеком, несмотря на свои неврозы. В корпорации «Хебстер Секьюритиз» отдел кадров был просто первоклассным.

– Верус? Я о тех первяках. Хочу, чтобы вы руководили проверкой. Один из них знает, как делать легкую как шелк синтетическую ткань. Узнайте сначала об этом и только потом приступайте ко всему остальному, что у них есть.

– Первяки, мистер Хебстер?

– Я сказал «первяки», мистер Верус. Вы специалист по текстилю, спешу вам напомнить, а не комедиант на полставки. Приступайте к делу. Мне нужен отчет о синтетической ткани к завтрашнему утру. Если нужно, работайте всю ночь.

– Прежде чем мы приступим, мистер Хебстер, возможно вам будет интересна малозначительная деталь. Уже существует синтетическая ткань, которая по свойствам гораздо лучше шелка…

– Знаю, – коротко ответил генеральный. – Ацетат-целлюлоза. К сожалению, у нее несколько недостатков: возгораемость, низкая прочность, плохая химическая устойчивость, потому нельзя использовать стойкие красители. Все верно?

Ответа не последовало, но Хебстер почувствовал, как на том конце потрясенно кивали головой. Он продолжил:

– Кроме того, у нас есть белковые волокна. Они хорошо красятся, легки, имеют достаточную для предметов одежды теплопроводность, но предел их прочности совершенно не сравним с синтетической тканью. Искусственные белковые волокна могли бы стать решением: они такие же легкие, как шелк, мы могли бы использовать те же кислотные красители, что и для шелка, чтобы наши клиентки просто млели и тут же отдавали свои деньги. Знаю, что здесь очень много если, однако один из тех первяков сказал что-то о синтетике, такой же легкой как шелк, и я не думаю, что он находится в здравом уме и говорит об ацетат-целлюлозе. Не нейлон, не орлон, не хлорвинил или что-либо еще, чем человечество уже обладает и что использует.

– Вы хорошо осведомлены в проблемах текстильной отрасли, мистер Хебстер.

– Разумеется. Я изучаю все, где можно заработать хорошие деньги. А теперь бы порекомендовал вам побеседовать с этими первяками. Несколько миллионов женщин ждет затаив дыхание те секреты, которые скрываются за этими нечесаными бородами. Верус, как вы считаете: после прочитанной мной лекции по личным и научным вопросам вы сможете вернуться непосредственно к своим должностным обязанностям и начать уже заниматься тем, за что вам платят деньги?

– М-м-м… Да.

Хебстер подошел к гардеробу в своем кабинете и достал шляпу и плащ. Ему нравилось работать в напряженной обстановке; нравилось видеть, как люди вскакивают и вытягиваются по струнке, когда он повышает на них голос. А теперь ему нравилось, что он сможет хоть немного отдохнуть.

Он скривился, осмотрев на пластмассовый стул, где сидел Ларри. Бессмысленно пытаться его привести в нормальное состояние. Проще купить новый.

– Я в университет, – сообщил он Руфь на выходе. – Если что-то понадобится, со мной можно связаться через профессора Клаймбокера. Но только если это вопрос жизни и смерти. Профессор очень раздражается, когда его прерывают.

Та кивнула. Затем сообщила очень нерешительно:

– Эти двое мужчин, Йост и Фунатти, они из Специальной комиссии по расследованиям? Они строго запретили кому-либо покидать это здание.

– Правда, что ли? – фыркнул он. – Думаю, что они просто бесятся от злости, впрочем, всегда так делают. Но пока они не смогут повесить на меня хоть что-нибудь, пускай катятся куда подальше. И Руфь, скажите моей охране, что могут идти домой, – кроме того, что с первяками. Он должен мне звонить, где бы я ни находился, каждые два часа.

Он устремился прочь, не забывая доброжелательно улыбаться каждому третьему руководителю и каждой пятой машинистке в большом офисе. Персональный лифт и выход были бы гораздо более логичным решением в этих чрезвычайных обстоятельствах, но Хебстер любил, чтобы как можно больше людей понимали, насколько он успешен и удачлив.

Как же здорово будет снова увидеться с Клаймбокером. Он искренне верил, что лингвистический подход позволит найти решение; финансовая помощь, оказываемая его корпорацией, уже позволили в три раза увеличить штат филологического факультета. В конце концов, основной проблемой между людьми и первяками и людьми и пришельцами была проблема общения. Прежде чем пытаться перенять их научный опыт, направить их мышление и логику так, чтобы они стали понятны людям, необходимо было достичь взаимопонимания.

И именно Клаймбокер должен был найти к нему ключ.

«Я Хебстер, – думал он. – Я нанимаю людей, которые решают проблемы. Затем я зарабатываю на них деньги».

Внезапно кто-то встал у него на пути, другой взял его за руку.

– Я Хебстер, – автоматически повторил он, но теперь уже вслух. – Алжернон Хебстер.

– Именно этот Хебстер нам и нужен, – сказал Фунатти, крепко вцепившись ему в руку. – Будьте любезны пройти с нами.

– Это что, арест? – спросил Хебстер у Йоста, который отошел в сторону, чтобы дать им пройти. Йост барабанил пальцами по своему пистолету в кобуре.

Агент Специальной комиссии пожал плечами:

– К чему все эти вопросы? – парировал он. – Просто пройдите с нами и проявите немного навыков общения, всего-то. Люди хотят с вами поговорить.

Он позволил провести себя через вестибюль, украшенный фресками радикальных художников, ободряюще кивнул швейцару, который с энтузиазмом сказал: «Доброго дня, мистер Хебстер», – выглядывая из-за спин его пленителей. Он довольно удобно устроился на заднем сиденье темно-зеленой машины Специальной комиссии, последней модели моноцикла Хебстера.

– Столь непривычно видеть вас без охранника, – заметил через плечо севший за руль Йост.

– А, он отпросился на день.

– Как только вы закончили с первяками?.. Нам не удалось, – признался Фунатти, – не удалось найти, куда вы их спрятали. Большое у вас здание, знаете ли, мистер. А Специальной комиссии по расследованиям ООЧ катастрофически не хватает кадров.

– Не стоит забывать и о чрезвычайно низких зарплатах, – встрял Йост.

– Я не смогу об этом забыть, даже если буду стараться из-за всех сил, – уверил его Фунатти. – Знаете, мистер Хебстер, я не стал бы отпускать охранников, будь я на вашем месте. Есть что-то примерно в пять раз более опасное, чем обозленные на вас первяки. Я имею в виду так называемых высшистов из «Человечества превыше всего».

– Психи Вандермира Демпси? Спасибо, но мне кажется, что вы зря за меня переживаете.

– Мы определенно вас понимаем. Однако не следует недооценивать наше предложение. Эта организация быстро расширяется, а озлобленность ее членов хорошо всем известна. Тираж одного только «Вечернего гуманиста» просто огромен. А когда вы проанализируете их еженедельные газеты, их дешевые брошюрки и раздаваемые направо и налево рекламные листки, то поймете, насколько сильна их пропаганда. Изо дня в день они клеймят всех людей, которые зарабатывают деньги на пришельцах и первяках. Конечно, как и всегда, основная часть их злости приходится на ООЧ, но если обычный высшист встретит вас на улице, то скорее всего перережет вам глотку. Не интересно? Что ж. Может, вам понравится вот это. В «Вечернем гуманисте» придумали для вас милое прозвище.

Йост гоготнул.

– Скажи ему, Фунатти.

Президент корпорации бросил вопросительный взгляд.

– Они называют вас, – сказал Фунатти, смакуя каждое слово. – Они называют вас «межпланетным сводником»!

* * *

Выехав наконец из подземного туннеля, они устремились к недавнему прибавлению среди и без того уже заставляющих чувствовать себя маленьким и жалким высотных городских зданий – воздушной супер-пупер шоссейной трассе до Ист-сайда, известной в народе как «Путь пикирующего бомбардировщика». Сворачивая на Сорок вторую улицу на самом оживленном повороте Манхэттена, Йост не успел на зеленый сигнал светофора. Он рассеянно выругался, а Хебстер невольно закивал в знак немого пассажирского согласия. Не свернув вовремя, они попали в самый эпицентр пробок и теперь были вынуждены наблюдать, как подъемник спускается вниз по шахте, к ожидающим выезда на изгибавшееся справа шоссе машинам. Межуровневые платформы взлетали и падали, образуя постоянный поток портового движения, складываясь, как карточная колода, а пешеходы ожидали своей очереди на нижнем уровне.

– Смотрите! Вон там, прямо перед нами! Видите?

Хебстер и Фунатти посмотрели, куда показывает длинный трясущийся палец Йоста. В двухстах футах севернее съезда и практически в четверти мили выше висел волей-неволей притягивающий к себе взгляды коричневый объект. Густой мрак, заключенный в стеклянный колпак, разрывался яркими синими точками, кружащимися у стенок.

– Глаза? Думаете, это глаза? – спросил Фунатти, беспомощно потирая свои небольшие темные кулачки друг о друга.

– Ученые говорят, что каждая точка – это как один человек, а вся бутылка – это семья или, может, город. Но как они об этом узнали? Это же просто догадка. Я бы сказал, что это глаза.

Йост наполовину высунул свое большое тело из открытого окна и надвинул на глаза свою форменную фуражку, чтобы солнце не мешало обзору.

– Посмотрите на это, – сказал он им через плечо. Гнусавый говор, до этого момента тщательно скрываемый, вернулся к нему из-за нахлынувших эмоций. – Н-та штука вон там, н-смотрит и н-смотрит. Н-смотрите, ей интересно, как мы стоим среди загруженного шоссе! Интерес интересом, но почему бы, например, не отреагировать, когда с ними пытаются разговаривать, когда мы пытаемся понять, чего они хотят, откуда они пришли, кто они вообще такие. Нет, это для них слишком мелочно! Они чересчур высокомерны, чтобы говорить с такими ничтожествами, как мы! Но могут наблюдать за нами часами и днями без конца: днем и ночью, зимой и весной; смотрят, как мы делаем свои дела, и каждый раз, когда мы, двуногие тупые животные, пытаемся сделать что-то, что для нас может показаться сложным, тут же появляются вездесущие «точки-в-бутылке», чтобы наблюдать, насмехаться и…

– Ладно, брат, успокойся, – Фунатти наклонился вперед и похлопал партнера по зеленой куртке. – Все хорошо! Помни, что мы при исполнении.

– Какая разница, – тоскливо буркнул Йост, плюхнувшись обратно на свое сиденье и нажав кнопку зажигания. – Как бы я хотел, чтобы у меня с собой был старый добрый отцовский «М1 Гаранд»[4].

Они проехали вперед, втиснувшись в следующую подъемную секцию, и начали спускаться.

– Это стоит того, даже если меня пинньгнут.

«И это говорил агент ООЧ». – Хебстеру вдруг стало не по себе. Йост был не просто агентом «Объединенного человечества», а Специальной комиссии, группы, в которую отбирают только после многочисленных проверок на отсутствие антипервяческих настроений. Такие агенты клянутся обеспечивать выполнение законов резервации без какой-либо дискриминации, стремясь к достижению равенства между людьми и пришельцами.

Как долго людям придется терпеть эти унижения? Точнее, людям без коммерческой жилки. Его отец, будучи простым шахтером, смог выбиться в люди и вырастил своего единственного сына так, чтобы тот научился изворачиваться, брать все в свои руки и всегда искать, где и на чем можно сделать деньги.

Однако большинство в этом не были заинтересованы – это Алджернон Хебстер знал наверняка.

Они находили невозможной жизнь со всеми теми достижениями, которые внезапно стали несущественными после появления пришельцев. Было невыносимо осознавать, что самые изумительные изобретения, на которые только способно человечество, самые изящные и надежные конструкции, изысканные и величайшие произведения искусства могут быть скопированы и даже превзойдены в мгновение ока какими-то чужаками; что все это интересовало пришельцев скорее как коллекционеров. Ощущение своей неполноценности ужасно само по себе; но когда оно становится знанием, когда о нем невозможно забыть, некуда от него спрятаться, когда оно четко напоминает о себе каждую минуту, чем бы вы ни занимались, куда бы ни шли, ноша эта становится просто невыносимой и даже сводящей с ума.

Немудрено, что граждане просто теряли голову после многочасового бдительного надсмотра пришельцев, наблюдавших за красочными парадами, за зимней рыбалкой в ледяных лунках; за тем, как люди с трудом выполняют маневр, успешно совершая посадку трансконтинентального лайнера; или сидели плечом к плечу, потея от жары, криками поощряя стоящего потного человека перед ними: «Давай, брат, давай!..» Немудрено, что они брали ржавые обрезы или блестящие винтовки и стреляли без остановки в небо, усыпанное высокомерно любопытными коричневыми, желтыми и ярко-красными «бутылками».

Это было абсолютно бессмысленно, зато люди могли хоть как-то выпустить пар. Что важнее, пришельцам плевать. Они продолжали наблюдать, словно вся эта стрельба и суматоха, все эти проклятия, угрозы, сотрясание оружием были частью одного всеобъемлющего представления, за билет на которое уже были отданы деньги – поэтому они были настроены смотреть до конца, ожидая очередную нелепую выходку.

Но пришельцы не были ранены, потому не считали себя атакованными. Пули, снаряды, картечь, стрелы, камни из рогаток – все разнообразие человеческого гнева проходило через них, не причиняя никакого вреда. Однако у тел пришельцев все же была какая-то плотность. Это можно было определить по тому, как они преломляли свет и поглощали тепло. И еще…

И еще по редкому пиннньг.

Иногда тому или иному человеку все же удавалось слегка причинить пришельцу боль. Или, скорее, просто досадить ему каким-то своим чувством, с которым человек стрелял из ружья или бросал копье.

Вдруг чудилось, что раздавалось легкое подобие звука, словно гитарист оттянул струну ногтем и слишком поздно решил не извлекать звук. И после этого мягкого, едва слышимого пинньг вооруженный человек мигом становился безоружным. Он оставался стоять с пустыми руками, глупо уставившись на согнутые пальцы и отставленный локоть, только-только поддерживавший приклад, – словно большой несмышленый ребенок, который забыл, что уже давно пора бросать все игры. После этого невозможно было найти ни ружья, ни даже каких-либо его частей. А пришельцы все так же пристально, сосредоточенно наблюдали.

Казалось, что пинньг действовал исключительно против оружия. Таким образом, иногда пинньгалась гаубица сто пятьдесят пятого калибра, а иногда под аккомпанемент этого нежного волшебного звука могла пропасть мускулистая рука, занесшая камень для броска. И бывало – быть может, потому, что и инопланетному терпению есть предел? – особо рьяный воитель, наполненный исключительной злобой и смертоносным насилием, пинньгался, со всеми своими воплями исчезая в небытие.

И было не похоже, что это было какое-то оборонительное оружие. Скорее это напоминало тщательно обдуманный ответ, как шлепок в ответ на укус комара. Хебстер с содроганием вспомнил, как он следил за вращением черного цилиндрического пришельца, в котором колыхались янтарные точки, над новым котлованом, вырытым на улице. Пришелец наблюдал, как в котловане копошились рабочие.

Рыжеволосый титан строительного дела в синей робе отвлекся от своенравного гранита Манхэттена, чтобы вытереть пот, застилающий глаза. Он увидел над собой пульсирующих точек-наблюдателей и с ревом поднял свой шумящий отбойный молоток в небо в бессмысленной и, по сути, безобидной браваде. Другие рабочие вокруг практически не заметили, что с ним случилось, когда длинный, темный и пятнистый представитель иноземной расы закрутился в воздухе и – пинньг!

Тяжелый отбойный молоток на мгновение остался висеть в воздухе, затем рухнул, как будто поняв внезапно, что его хозяин исчез. Словно его никогда и не существовало. Таким внезапным и быстрым было его исчезновение, практически без шума, без вспышки, без вреда для окружающих, словно это было действо какого-то циркового развоплощения.

«Нет, – решил Хебстер, – угрожать пришельцам – это чистое самоубийство». Самое ужасающее в этом – абсолютная бессмысленность угроз, как, впрочем, и любых других попыток взаимодействия с пришельцами. С другой стороны, был ли хоть какой-то толк от «Человечества превыше всего», или их подход – это просто невроз? Что вообще можно было сделать?

Он нуждался в чем-то, что могло стать основой для его собственной веры, и нашел это. «Я могу делать деньги, – повторил он про себя. – И делать это хорошо. И могу заниматься этим где угодно и когда угодно».

Когда они остановились перед громоздким коричневого кирпича арсеналом Спецкомиссии, он был просто потрясен увиденным. На другой стороне улицы располагалась небольшая табачная лавка, единственная во всем квартале. Разноцветные фирменные названия, украшавшие витрину, были залеплены огромными золочеными лозунгами, по всей видимости, совсем недавно. Лозунги эти были очень знакомыми, – но так близко к представительству ООЧ, к Специальной комиссии по расследованиям?..

В верхней части витрины собственник заявлял о своей приверженности, вывесив три слова, которые своим размером выкрикивали свою ненависть на всю улицу:

«ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ПРЕВЫШЕ ВСЕГО!»

Под ним, в самом центре окна виднелись золоченый символ организации: аббревиатура ЧПВ с вензелями и огромная безопасная бритва.

А еще ниже широко расставленными буквами этот лозунг был повторен и перефразирован:

«Человечество превыше всего, лучше всего и навечно!»

В верхней части двери уже начинались непристойности:

«Депортировать пришельцев! Откуда бы они ни пришли, вернем их обратно!»

А в нижней части двери виднелись единственные рекламные призывы, имеющие отношения к бизнесу:

«Покупайте здесь! Покупайте у гуманистов!»

– Только у гуманистов! – Фунатти с горечью качал головой, стоя рядом с Хебстером. – Вы когда-нибудь видели, что останется от первяка, если ему не повезет оказаться без надзора Спецкомиссии и быть пойманным высшистами? Мокрое пятно, которое можно просто затереть тряпкой. Не думаю, что вы рады появлению таких магазинов, призывающих к бойкоту?

Хебстер едва не фыркнул, когда они проходили мимо отдавших честь охранников в зеленой униформе. «Не так много штучек первяков, которые были бы хоть как-то связаны с табаком. И если бы даже их было много, один закуток «Покупайте у гуманистов» вряд ли меня разорит».

Но глубине души Хебстер признался себе, что такая возможность есть – если они действительно имеют в виду то, что там написано. Членство в организации, как и планетарный патриотизм, – это одно, а бизнес – это нечто совершенно другое.

Губы Хебстера медленно двигались, когда он вспоминал полузабытый катехизис: «Во что бы верил или не верил собственник, он должен зарабатывать определенную сумму денег на этой торговой точке, чтобы в один день не обнаружить свое заведение опечатанным судебными приставами. Он не может вести дело, если не будет удовлетворять большую часть своих клиентов…

Поэтому, так как он все еще в деле и, судя по внешним признакам, преуспевает, очевидно, что он совершенно не зависит от Спецкомиссии, хотя она размещалась в здании напротив. Значит, торговля идет довольно успешно, так как эта отрицательная сторона не только полностью нивелируется, даже наоборот, привлекает всякого случайного клиента, который не только не возражает против этой идеологии высшистов, но и желает отказаться от тех занимательных новинок и пониженных цен на всю продукцию, производимую с помощью технологий первяков.

И на основе этого совершенно неожиданного, но крайне показательного примера можно сделать вывод, что прочитанные мной газеты просто лгут, а социальные экономисты, которых я нанимаю, – полные бездари. Вполне вероятно, что покупающая часть общества – то есть единственная хоть сколько-то мне интересная часть общества – начинает мыслить по-другому, а значит, коренным образом изменится ее потребительская ориентированность.

Возможно, что вся экономика «Объединенного человечества» сейчас находится на вершине, но ее ожидает долгое падение на дно, где ее ждут идеи «Человечества превыше всего», безопасная зона ослепленных фанатиков, границы которой строго блюдут такие люди, как Вандермир Демпси. Две тысячи лет назад ростовщическая, спекулятивная в любых коммерческих проявлениях экономика Римской империи проходила те же самые стадии, – но с исторической точки зрения, гораздо медленнее. Понадобилось три века, чтобы она превратилась в статический, совершенно неделовой мир, где банковское дело стало грехом, а богатство, которое не наследовалось, было чем-то мерзким и постыдным.

… А у нас тем временем люди уже начали оценивать промышленные изделия с позиций нравственности, а не практичности», – осознал Хебстер, когда его смутные умственные комментарии начинали складываться в четкие умозаключения. Он вспомнил о целом ворохе совершенно невообразимых объяснений, приведенные Отделом рыночных исследований на прошлой неделе в связи с неожиданным неприятием потребителями самоочищающейся посуды «Эваклин». Открыв отчет, он пропустил страницы с изложением теории об проведении параллели между названием продукта и некой Катрин Эвакиос – она недавно попала на обложки всей желтой прессы мира благодаря своей умелой работе хлебным ножом над шеями своих пятерых детей и двух любовников, – со скучающей улыбкой, лишь бросив короткий взгляд на одну из ярких диаграмм.

«Наверное, домохозяйки просто неспособны принять что-то радикально новое, – пробурчал он. – После стольких лет мытья посуды тебе говорят, что больше этого делать не нужно. Они просто не могут поверить, что тарелка «Эваклин» остается как новенькая, потеряв после приема пищи тончайший слой молекул. Необходимо более высокая образованность потребителя… Может, как-то сопоставить это с теми клетками, которые теряет наша кожа во время принятия душа?»

Он сделал несколько заметок на полях и решил, что вся проблема связана с неправильной рекламой и продвижением товара.

Однако сезонный спад в мебельном бизнесе настал на месяц раньше запланированного срока. На удивление, люди совершенно не проявили интерес к «Кресляшке Хебстера», товару, который должен был произвести настоящую революцию в том, как мужчины будут сидеть на стуле.

Внезапно он вспомнил почти дюжину недавних рыночных потрясений, и все они происходили преимущественно в сфере потребительских товаров. Все сходится, решил он, любое изменение покупательских привычек не отражается на промышленности еще как минимум год. Заводы, производящие станки, почувствуют это раньше сталелитейных производств, сталелитейщики – до рудоплавильных и обогатительных комбинатов, а банки и крупные инвестиционные компании станут последними в этой череде падающих фишек домино.

А так как его капитал очень тесно связан с исследовательскими изысканиями и производством передовых товаров, то его бизнес не вынесет и подобного кратковременного смещения потребительского спроса. «Хебстер Секьюритиз» просто сдуют как ворсинку с воротника пальто.

«Какой длинный путь можно пройти от маленькой частной табачной лавки. Нервозы Фуннати о растущих настроениях в поддержку высшистов очень заразительны! – подумал он. – Если бы только Клаймбокер смог преодолеть проблему коммуникации! Если бы мы только смогли начать общаться с пришельцами, найти для себя хоть какое-то место в их вселенной. Высшисты бы лишились любых политических рычагов!»

* * *

Хебстер опомнился, только когда они пришли в большой неопрятный офис, стены которого были увешаны картами. Сопровождавшие его агенты отдали честь большому, еще более неопрятному мужчине, который нетерпеливо замахал руками, чтобы те быстрее завязали с официозом и вышли вон. Он показал Хебстеру на ряд стоящих в офисе длинных скамей, покрытых множеством пятен и разводов.

На столе виднелась табличка с готическим орнаментом: «П. Браганза». Сам П. Браганза был обладателем длинных, закрученных, очень густых усов. Кроме того, П. Браганзе совершенно необходимо было подстричься. Все выглядело так, будто и он, и все обстановка его офиса бросали вызов идее высшистов: «Человечество превыше всего». А если учитывать армейские стрижки высшистов, гладко выбритые лица и девиз: «Чистота – залог мужества», то можно было догадаться, как накалялась атмосфера в этом помещении, когда после разгона уличной демонстрации сюда заводили фанатиков, таких стерильно чистых, одетых донельзя просто и опрятно.

– Итак, вы беспокоитесь о том, что высшисты смогут сделать с вашим бизнесом?

Хебстер озадаченно взглянул на него.

– Нет, я не читаю ваши мысли, – засмеялся Браганза, демонстрируя пожелтевшие от табака зубы. Он указал на окно рядом со своим столом. – Я видел, как вы чуть ли не подпрыгнули, когда заметили эту табачную лавку. А затем стояли и смотрели на нее целых две минуты. Я догадывался, о чем вы думаете.

– Исключительная проницательность с вашей стороны, – сухо заметил Хебстер.

Агент Спецкомиссии отрицательно замотал головой:

– Нет, дело не в этом. Это совсем не проницательность. Я знал, о чем вы думаете, потому что сижу в этом офисе, изо дня в день смотрю на эту табачную лавку и думаю о том же. «Браганза, – говорю я себе, – это конец твоей работы. Это конец мирового правительства, стремящегося руководствоваться научными знаниями и законами. Именно вот это – витрина табачной лавки».

Он некоторое время смотрел на свой замусоренный рабочий стол. У Хебстера пробудились инстинкты: повеяло выгодной сделкой. Он понял, что этот человек занимался непривычным для себя делом – хотел завязать переговоры. Хебстер почувствовал, как где-то внутри начал зарождаться страх. Почему Специальная комиссия, будучи выше закона и уж точно выше любых правительств, пыталась пойти с ним на сделку?

Учитывая его прославленную манеру задавать вопросы с занесенной над головой резиновой дубинкой, Браганза был уж слишком мягок, слишком разговорчив и дружелюбен. Хебстер чувствовал себя как загнанная в угол мышь, которая сидит, совершенно растерявшись, и слушает мурчание кошки о том, как тяжко ей бегать от соседской собаки.

– Скажите мне, Хебстер. Какие цели вы перед собой ставите?

– Прошу прощения?

– К чему вы стремитесь в этой жизни? Что планируете днем, о чем мечтаете ночью? Йосту нравятся девушки, и чем их больше, тем для него лучше. Фунатти – семейный человек, пятеро детей. Он счастлив на этой работе, потому что она достаточно безопасна, к тому же ему полагаются все пенсионные выплаты и страховки, так что остаток жизни он сможет прожить безбедно.

Браганза опустил свою мощную голову и стал медленно вышагивать перед столом.

– А вот я несколько другой. И речь не о том, что я заслуженный работник правоохранительных органов. Конечно, я ценю стабильность, с которой бухгалтерия выплачивает мне зарплату; и в этом городе очень мало женщин, которые могут сказать, что откровенно презирают или ненавидят меня. Но единственное, за что я готов отдать свою жизнь, – это Объединенное человечество. Что значит «готов отдать свою жизнь»? Что касается артериального давления и нагрузки на сердце, можно сказать, я уже отдал. «Браганза, – говорю я себе, – счастливый ты человек. Ты работаешь на первое мировое правительство во всей истории человечества. А это кое-что да значит».

Он остановился перед Хебстером и расставил руки. Его зеленый жилет нелепо разошелся и обнажил черную мочалку волос на груди.

– Вот он я. В этом весь Браганза. И теперь, если мы будем разговаривать как здравомыслящие люди, я бы хотел, чтобы вы рассказали о себе. Поэтому и спрашиваю, каковы ваши цели?

Президент «Хебстер Секьюритиз» облизал пересохшие губы.

– Боюсь, что я человек еще проще.

– Это нормально, – поддержал его собеседник. – Рассказывайте, как сможете.

– Могу сказать, в первую очередь, я бизнесмен. Я заинтересован в том, чтобы стать еще более успешным бизнесменом, расширить свой бизнес. Другими словами, я хочу стать богаче, чем сейчас.

Браганза внимательно посмотрел на него.

– И все, что ли? Все?

– Все? Вы слышали когда-нибудь, что деньги – это не все; но все, что не деньги, можно купить?

– На них нельзя купить меня.

Хебстер окинул его взглядом.

– Не знаю, являетесь ли вы достаточно востребованным на рынке товаром. Я покупаю только то, в чем нуждаюсь, лишь изредка делая исключения и балуя себя.

– Ты мне не нравишься. – Голос Браганзы стал хриплым и раздраженным. – Никогда не любил типов вроде тебя, поэтому нет смысла оставаться вежливым. Да я не буду пытаться. Скажу прямо: ты мерзавец.

Хебстер встал:

– В таком случае, мне кажется, стоит откланяться…

– Сядь! Тебя вызвали сюда по определенной причине. Не вижу в этом никакого смысла, но процедура есть процедура. Сядь.

Хебстер сел. В его голову закрался вопрос, платили ли Браганзе хотя бы половину того жалованья, что получала Грета Сайденхайм. Конечно, у Греты есть много талантов, и она выполняет совершенно разные, уникальные поручения. Нет, после уплаты всех налогов и социальных отчислений Браганза едва ли получает хотя бы треть.

Его внимание привлекла протянутая Браганзой газета; он взял ее. Браганза хмыкнул, опустился в свое кресло и повернулся на нем лицом к окну.

Это был выпуск «Вечернего гуманиста» за прошлую неделю. Газета служила голосом небольшого, но очень ясно формулирующего свои требования меньшинства, и Хебстер вспомнил, что при последнем ознакомлении с ней возникло чувство, что перед ним публикация какой-то крупной корпорации. Даже если уменьшить вдвое тираж, заявленный в левом верхнем углу, все равно будет три миллиона потребителей, готовых платить деньги.

В правом верхнем углу в красной рамке размещался призыв «Читай гуманиста!». Зеленый заголовок во всю ширину первой страницы гласил: «Трёп – первякам, людям – осмысленность».

Но самое главное находилось по центру страницы. Карикатура.

Полдесятка первяков, у всех длинные волнистые бороды и рты с безумными улыбками с высунутыми языками; они скопом сидят в ветхой повозке, держат вожжи, к ним привязано несколько напряженных и тучных джентльменов, одетых просто, но в высоких цилиндрах. В зубы самого толстого и уродливого из них вставлены удила. На удилах написано «Бешеные деньги», на мужчине – «Алджернон Хебстер».

Под повозку попадают, крушатся и ломаются различные вещи и персонажи: надпись в картинной рамке «Дом, милый дом» вместе с куском стены, аккуратно подстриженный мальчик в униформе бойскаута, скоростной локомотив и прекрасная девушка с плачущим младенцем в руках.

Надпись под карикатурой гласила: «Венец творения – или раб?»

– Эта газетенка стала довольно скандальной пропагандистской листовкой и сильно пожелтела, – вслух пробурчал Хебстер. – Не удивлюсь, если они зарабатывают на этом хорошие деньги.

– Значит, могу предположить, – спросил Браганза, не отрываясь от созерцания улицы, – что вы в последние месяцы не являетесь ее постоянным читателем.

– Признаюсь, к счастью, не являюсь.

– В этом ваша ошибка.

Хебстер смотрел на засаленные взлохмаченные черные волосы.

– Почему? – осторожно спросил он.

– Потому что она действительно стала исключительно успешной скандальной пропагандистской листовкой и чрезвычайно пожелтела. И основным объектом всех ее скандальных выпадов служите именно вы, – Браганза засмеялся. – Видите ли, эти люди считают, что сделки с первяками скорее грех, нежели уголовное преступление. И согласно этой морали, вы в их глазах сам Сатана.

На секунду прикрыв глаза, Хебстер попытался понять людей, которые считали успокаивающую и прекрасную концепцию прибыли полной грязью с копошащимися в ней трупными червями. Он вздохнул.

– Я рассматриваю высшизм как культ.

Казалось, что это проняло агента Спецкомисии. Он восторженно завертелся в кресле, показывая перед собой обоими указательными пальцами:

– Я совершенно с вами согласен! Это уже выходит за все рамки, к тому же под одними знаменами объединяются совершенно разные и противоречащие друг другу убеждения. Это упрямое, безумное отрицание болезненного факта: во Вселенной есть разум, который превосходит наш. И это отрицание крепнет с каждым днем, пока нет контакта с пришельцами. Если, как вполне может показаться, уважающему себя человечеству нет места в галактической цивилизации, то почему бы нам не остаться наедине с нашим самомнением. Вот так говорят люди типа Вандермира Демпси. Оставим при себе все исключительно человеческое и будем вращаться в нашем небольшом замкнутом мирке. Через несколько десятилетий все человечество будет охвачено этим ограниченным и примитивным мышлением.

Он встал и снова начал бродить по комнате. В его голосе чувствовались слишком откровенные, трагичные, даже умоляющие нотки. Его глаза блуждали по лицу Хебстера, пытаясь найти хоть какие-то признаки слабости, хоть какую-то уязвимость в ледяном спокойствии бизнесмена.

– Подумайте над этим, – попросил он Хебстера. – Постоянные избиения ученых и деятелей искусства, которые, по мнению Демпси, зашли слишком далеко и отдалились от общепринятых норм так называемой человечности. Нередкие аутодафе, которые устраивают торговцам, пойманным на распространении товаров первяков…

– Разумеется, меня это не радует, – признался Хебстер, улыбаясь. На мгновение он задумался. – Я вижу, вы пытаетесь объединить всё с рисунком в «Вечернем гуманисте».

– Мистер, мне не надо ничего объединять. Эти люди хотят видеть вашу голову на конце длинного шеста. Они жаждут этого только потому, что вы – символ успешного дельца, зарабатывающего на инопланетных чужаках или их людских мальчиках на побегушках. Они считают, что смогут окончательно остановить контакт с первяками, если положат конец вашему предприятию, пусть даже это будет кровавый конец. И вы знаете, скажу вам прямо, они, может, и правы.

– Что конкретно вы предлагаете? – спросил Хебстер, понизив голос.

– Чтобы вы присоединитесь к нам. Мы официально сделаем из вас честного человека. Мы хотим, чтобы вы дали направление нашему исследованию; только целью будут не доллары, а межрасовое общение первоочередной важности и, в конце концов, выработка межзвездного соглашения.

Президент «Хебстер Секьюритиз» несколько минут думал над сказанным. Ему хотелось дать как можно более осторожный ответ. И еще, в первую очередь, ему нужно было время!

Он уже был так близок к созданию хорошо слаженной, глобальной, коммерческой империи! Уже десять лет он тщательно прилаживал компоненты индустриальных королевств на свои места, формировал связи во всей производственной сети, устанавливая сюзеренитет, и пытался добиться оптимального контроля над всей своей экономической сатрапией. Он находил восхитительные лакомые кусочки могущества в разрушении своей цивилизации, безграничные возможности обогащения среди летящей в тартарары самооценки человечества. Сейчас ему нужно было всего лишь двенадцать месяцев, чтобы все скоординировать и консолидировать. И внезапно… с открытым от изумления ртом, словно Джим Фиск, спекулятивно скупавший золото на бирже и вдруг узнавший, что Министерство финансов США выбросило на рынок свои огромные запасы… внезапно Хебстер понял, что времени у него попросту не осталось. Он был слишком опытным игроком, чтобы почувствовать, что в этой игре появился новый фактор, что-то находящееся далеко за пределами показателей развития, маркетинговых графиков и индексов грузовых перевозок.

У него вдруг возникло ощущение совершенно непредвиденного поражения. С трудом он ответил:

– Очень польщен. Браганза, я действительно очень польщен. Вижу, что Демпси смог объединить нас. Теперь мы или выстоим, или рухнем вместе. Но я всегда был одиночкой. Пользуясь всеми средствами, что можно купить, я позабочусь о себе сам. У меня нет целей, кроме прибыли. Прежде всего, я бизнесмен.

– Хватит! – Помрачневший Браганза начал зло и суетливо расхаживать по комнате. – Это проблема планетарного масштаба. Настают времена, когда вы не можете себе позволить быть просто бизнесменом.

– Я с вами совершенно не согласен. Не могу даже представить себе такие времена.

Браганза фыркнул:

– Вы не можете остаться бизнесменом, если вас разрежет на куски толпа яростных фашистов. Вы не можете оставаться бизнесменом, когда умы людей настолько податливы, что люди готовы начать голодать по команде своего лидера. Вы не можете остаться бизнесменом, мой подхалимистый, стяжательный друг, если спрос настолько контролируемый, что перестает существовать.

– Это невозможно, – Хебстер вскочил на ноги. К его удивлению он понял, что его голос начинает звучать на грани истерики. – Спрос есть всегда. Всегда! Фокус в том, чтобы узнать, какую форму он принял на этот раз, и удовлетворить его!

– Извините. Не хотел издеваться над вашей религией.

Хебстер глубоко вдохнул и медленно опустился на стул. Он практически чувствовал, как дрожат его красные кровяные тельца.

«Успокойся, – предупредил он себя. – Все хорошо! Этого человека нужно привлечь на свою сторону, а не делать его своим врагом. Они меняют правила игры на рынке, Хебстер, и тебе нужны все друзья, которых можно купить. Деньги этому парню не нужны. Но есть другие ценности…»

– Послушайте, Браганза. Мы на пороге больших психосоциальных потрясений, происходящих, когда очень развитая цивилизация сталкивается с относительно варварской. Вы знаете о «Теории огненной воды» профессора Клаймбокера?

– Это та, по которой логика пришельцев действует на наши умы таким же образом, как виски – на североамериканских индейцев? А первяки, которые являются нашими лучшими умами, сравниваются с теми индейцами, что симпатизировали цивилизации белых людей? Да. Довольно сильная аналогия. Ее можно распространить и на тех индейцев, которые обпивались алкоголем и валялись мертвецки пьяными на улицах пограничных городов, создавая иллюзию вероломных, ленивых, готовых убить за выпивку аборигенов. И этих индейцев так ненавидели их соплеменники, что те боялись и носа показать у себя дома, чтобы им не перерезали там глотки. Я всегда думал…

– Единственное, что я готов обсуждать, – прервал его Хебстер, – это концепция огненной воды. В индейских поселениях все больше и больше людей убеждалось, что огненная вода и ненасытная цивилизация бледнолицых – это синонимы и что нужно восстать и кровью вернуть свою землю, убивая, как и пьяных изменников, попадавшихся на пути. Эту группу можно смело сравнить с «Человечеством превыше всего». Затем там было меньшинство, которое признавало превосходство белых людей не только по количеству, но и по оружию и которое отчаянно пыталось найти способ встроить свою цивилизацию в цивилизацию белых людей – без выпивки, конечно. Это и есть «Объединенное человечество». Наконец, там был и мой тип индейцев.

Браганза свел свои густые брови и придвинулся к краю стола.

– Неужели? – спросил он. – И каким же это типом индейцев являетесь вы, Хебстер?

– Тем, кто сохранил достаточно рассудка, чтобы понять, что бледнолицый вовсе не заинтересован в том, чтобы спасти индейцев от медленного и болезненного культурного малокровия. А еще тем типом индейца, инстинкты которого достаточно рациональны, так что он не боится до смерти таких инноваций, как огненная вода, поэтому он просто не будет касаться этой штуки, чтобы не попасть под влияния зеленого змия. А еще тем типом…

– Да? Продолжайте!

– Тем типом, который просто очарован странным прозрачным сосудом, в котором привозят огненную воду! Подумайте только, как завидовал индейский гончар, разглядывая бутылку виски – то, что совершенно выходило за пределы его ремесла, с таким трудом освоенного. Можно предположить, насколько он ненавидел, презирал и ужасно боялся сильно пахнущей янтарной жидкости, которая сбивала с ног самых дюжих воинов, но как хотел получить в свои руки эту бутылку без ее содержимого? Именно так я и ощущаю себя, Браганза. Индейцем, чье любопытство ярким пламенем пробивается через мрак истеричной политики кланов и неприязни к чужакам. Я хочу этот новый тип контейнера, который нужно как-то отделить от огненной воды.

Большие темные глаза смотрели на него, не мигая. Браганза рукой пригладил и подкрутил оба длинных, уходящих практически в бесконечность кончика своих усов. Шли минуты.

– Итак. Хебстер – благородный дикарь нашей цивилизации, – выдавил из себя наконец представитель Специальной комиссии. – Звучит логично. Но как это вписывается в нашу общую проблему?

– Я уже говорил вам, – устало сказал Хебстер, ударяя поручень скамьи ладонью, – что мне совершенно нет дела до общей проблемы.

– И вам нужна только бутылка. Я понял. Но вы не гончар, Хебстер. У вас нет и толики любопытства ремесленника. Вся это историческая романтика, которую вы тут только что изложили… Вам нет дела, если наш мир сварится в собственном соку. Вам нужна только прибыль.

– Я и не говорил, что страдаю альтруизмом. Пусть общую проблему решают те люди, которые умеют оперировать комплексными задачами, вроде Клаймбокера.

– Думаете, что это смогут сделать люди вроде Клаймбокера?

– Я практически уверен, что смогут. И в этом была наша ошибка с самого начала – мы пытались совершить прорыв, привлекая историков и психологов. А они очень ограничены тем, что всю жизнь изучали людские сообщества… Это, конечно, мое личное мнение, но я всегда считал, что занятие наукой интересует только тех, кто пережил серьезные психологические потрясения. Хоть они и могут понять себя и адаптироваться под общество, становясь похожими на тех, у кого проблем изначально меньше; но в целом, я считаю, они все же слишком неустойчивы для такого ответственного и сложного занятия, как установление контакта с пришельцами. Их внутренние колебания, так или иначе, приведут к тому, что они станут первяками.

Браганза почмокал губами и начал рассматривать стену за Хебстером.

– И все это, как вы считаете, совершенно неприменимо к Клаймбокеру?

– Нет, не применимо к профессору филологии. У него нет никаких склонностей, никаких интеллектуальных предпосылок к личной или групповой неуравновешенности. Клаймбокер – лингвист-компаративист, технолог по своей сути, специалист по основам коммуникаций. Я посещал его в университете и наблюдал за его работой. Его подход к проблеме совершенно не выходит за пределы его темы – общение с пришельцами, а не попытка их понять. Возникло уже столько всяческих домыслов о сознании пришельцев, их половых взаимоотношениях и социальной организации, о том, что не даст нам никакой практической выгоды. Клаймбокер на редкость прагматичен.

– Отлично. Будь по-вашему. Только он сегодня утром стал первяком.

Хебстер остановился. Слова словно застыли на его онемевших губах.

– Профессор Клаймбокер? Рудольф Клаймбокер? – спросил он, как идиот. – Но он был так близок… Он почти… Базисный словарь сигналов… Он уже совсем…

– Он стал одним из них. Около девяти сорока пяти утра. Всю ночь он провел с первяком, которого ввел в состояние гипноза один из профессоров психологии, а под утро ушел домой в необычайно приподнятом настроении. Во время своей первой лекции по средневековой кириллице он прекратил разговаривать и перешел… на «кхм, пчхи». Чихал и кашлял на своих студентов примерно десять минут, как обычно это делают раздраженные первяки, а затем внезапно, как если бы все вокруг были безнадежными и никчемными идиотами, он поднялся в воздух тем сверхъестественным способом, с которого начинают все первяки. Ударился головой о потолок и потерял сознание. Не знаю, что это было – испуг, восхищение, уважение к старику, быть может, – но студенты не связали его, прежде чем бежать за помощью. К тому времени, как они вернулись обратно с университетским агентом Спецкомиссии, Клаймбокер пришел в себя и растворил одну стену здания аспирантуры, чтобы вылететь вон. Вот его снимок примерно в пятистах футах над землей. Он лежит на спине, скрестив руки за головой, и плавно скользит на запад со скоростью приблизительно двадцать миль в час.

Хебстер изучал маленькую бумажную фотокарточку, постоянно мигая глазами.

– Конечно же, вы связались с авиацией, чтобы догнать его?

– А зачем? Мы это уже проходили сотни раз. Он или повысит скорость и создаст смерч, камнем рухнув вниз, а потом размажется пятном по окрестностям, или же материализует что-то вроде мокрой кофейной гущи или слитков золота внутри турбин преследующего его истребителя. Никому еще не удавалось поймать первяка в момент его первого… не знаю, как назвать то, что они делают сразу же после обращения. Так что мы совершенно точно потеряем или очень дорогой самолет, включая пилота, или пару сотен акров плодородной почвы Нью-Джерси.

Хебстер охнул.

– Но восемнадцать лет его исследований!..

– Да. Это все, что мы имеем. Безвыходное положение и многочисленные малозначащие наработки. Независимо от их объема, можно сказать, что мы в тупике. Если нельзя понять пришельцев, основываясь на принципах лингвистики, то их невозможно понять вообще. И точка. Наше самое совершенное вооружение для них не страшнее водяных пистолетов, а наши лучшие умы нужны только для того, чтобы служить им в качестве тихих, заискивающих идиотов. Но первяки – это все, что у нас осталось. Мы могли бы разумно поговорить с людьми, не с их хозяевами.

– За исключением того, что первяки по определению не могут говорить разумно.

Браганза кивнул:

– Но так как они изначально были людьми, обычными людьми, еще есть надежда. Мы всегда знали, что рано или поздно нам придется полагаться на нашу единственную возможность контакта. Именно поэтому законы о защите первяков настолько строги; именно поэтому резервации первяков вокруг поселений пришельцев охраняются нашими армейскими подразделениями. Дух линчевания все больше становится духом погромов, так как растет негодование и беспокойство людей. «Человечество превыше всего» уже чувствует себя достаточно уверенно, чтобы бросить вызов «Объединенному человечеству». И если честно, Хебстер, никто сейчас не знает, кто выживет в этой борьбе. Но вы – один из тех, кто разговаривал с первяками, работал с ними…

– Только в деловом аспекте.

– Если честно, это все равно больше, чем самые лучшие наши попытки. Как это ни иронично, единственным людям, контактирующим с первяками, совершенно не интересен скорый крах нашей цивилизации! Ладно. Я это к чему. В текущей политической ситуации вы пойдете ко дну вместе с нами. Учитывая это, мои люди готовы забыть о многом и вернуть вам репутацию. Как насчет такой постановки вопроса?

– Забавно, – подумав, сказал Хебстер. – Дело же не в знаниях, которые делают кудесников из вполне здравых ученых. Они начинают метать молнии в своих домашних, выжимать воду из камней на первых же этапах своего преобразования в первяков, поэтому нельзя сказать, что они получили какие-то новые знания. Похоже на то, что, приблизившись достаточно близко к пришельцам, начав пресмыкаться, они внезапно смогли освоить ряд космических законов фундаментальнее, нежели простая причинно-следственная связь.

Лицо агента Спецкомиссии медленно побагровело.

– Так вы с нами или нет? Помните, Хебстер, в наше время человек, говорящий, что бизнес должен оставаться бизнесом, является предателем в глазах истории.

– Я думаю, что Клаймбокер – это конец. – Хебстер кивнул своим же словам. – Не стоит больше пытаться понять логику пришельцев, если мы потеряем за этим занятием наши лучшие умы. Думаю, что нужно забыть всю эту чепуху про то, что нужно жить в одной вселенной с этими пришельцами на равных правах. Давайте сосредоточимся на людских проблемах и будем благодарны пришельцам, что они не пришли в наши самые заселенные города и не попросили подвинуться.

Зазвонил телефон. Браганза рухнул обратно в свое кресло. Он дал аппарату издать еще несколько разрывающих тишину трелей, а сам сидел и скрежетал своими мощными квадратными зубами и, не мигая, внимательно смотрел на посетителя. Наконец он взял трубку и коротко сказал:

– У аппарата. Он здесь. Передам. До свиданья.

Браганза стиснул зубы, посидел молча пару секунд и резко развернулся к окну.

– Звонили из вашего офиса, Хебстер. Похоже, ваша жена и сын приехали в город и явились к вам по каким-то делам. Это та, с которой вы развелись десять лет назад?

Хебстер кивнул ему в спину и встал на ноги.

– Наверное, хочет получить свои полугодовые дивиденды с алиментов. Мне нужно идти. От присутствия Сони у моих сотрудников резко падает рабочая дисциплина.

Он знал, что это могло означать только беду. «Жена и сын» были кодовой фразой, означавшей, что в «Хебстер Секьюритиз» случилось что-то крайне серьезное. Он не видел жену с тех пор, как она успешно обвела его вокруг пальца и заставила уступить права на принятие решений в плане образования его сына. По его мнению, она обеспечила себе хорошую жизнь, предоставив ему единственного наследника.

– Послушайте! – резко сказал Браганза, когда Хебстер взялся за ручку двери. Он все еще внимательно смотрел на улицу. – Я скажу вам одно: не хотите с нами, хорошо! Вы в первую очередь бизнесмен, а уж затем гражданин мира. Хорошо! Но аккуратнее, Хебстер. С этой поры, если мы поймаем вас на чем-то незаконном, вы получите по полной. Мы устроим не только самое зрелищное судебное разбирательство, которое только видела наша планета, но пойдем дальше: бросим вас и всю вашу организацию на съедение волкам. Мы сделаем все, чтобы «Человечество превыше всего» получила Хебстер-билдинг себе на разграбление.

Хебстер покачал головой и облизал пересохшие губы.

– Но зачем? Чего вы этим добьетесь?

– Ха! Это доставит многим из нас самое неистовое удовольствие. А также позволит нам временно сбросить пар и избавиться от недовольства в массах. Всегда есть шанс, что Демпси потеряет контроль над своими наиболее горячими головами и они предадутся кровавому беспределу, что даст нам достаточно оснований, чтобы развернуть войска. Тогда мы сможем сломать хребет Демпси и всем крупным высшистам, так как все наше «Объединенное человечество» с удовлетворением оценит, какую опасную банду мы устраним.

– И это, – с горечью заметил Хебстер, – наше идеалистическое, правовое мировое правительство!

Браганза крутанулся на стуле, чтобы посмотреть Хебстеру в лицо; его кулак с грохотом опустился на стол – словно молоток судьи, выносящего приговор.

– Нет, это не оно. Это Специальная комиссия, полномочное, высокопрактичное бюро ООЧ, созданное исключительно для организации отношений между пришельцами и людьми. Более того, это Специальная комиссия, работающая в режиме чрезвычайной ситуации, когда законы, права и мировое правительство могут разве что страдать демагогией. – Его голова воинственно наклонилась вперед, глаза озлобленно сузились. – Ты считаешь, что карьера и богатство, и даже, будем говорить прямо, жизнь такого откровенно корыстного слизняка вроде тебя, Хебстер, будет цениться выше, нежели чем представительский орган двух миллиардов социально активных людей?

Агент Спецкомиссии гулко стукнул себя в грудь, прикрытую неряшливо застегнутым жилетом.

– Браганза, говорю я себе, тебе повезло, что он слишком охотлив до столь обожаемых им денежек, чтобы согласиться на твое предложение. Подумай, насколько здорово будет подловить его на крюк, когда наконец он совершит ошибку! Бросить его на растерзание «Человечеству превыше всего», чтобы они радовались, как бешеные псы, и тем самым уничтожили сами себя! Убирайся, Хебстер! С тобой все кончено.

Выходя из арсенала и подзывая гиро-такси, Хебстер думал, что совершил ошибку. Спецкомиссия была самым влиятельным государственным учреждением в зараженном первяками мире; оскорбить ее было равносильно тому, как если бы таксист решил бы выяснить сомнительные аспекты родословной остановившего его дорожного копа в присутствии полиции.

Но что ему оставалось делать? Работа со Спецкомиссией означала работу под руководством Браганзы, а с тех пор, как Алджернон вел сознательную жизнь, он не выполнял ничьи приказы. Это означало бы сдать свой бизнес, который после некоторого времени и усилий так или иначе должен был стать преобладающим синдикатом на всей планете. И самое плохое, это означало бы переориентацию на общество, отход от взгляда на мир вечно все подсчитывающего бизнесмена, что, по его мнению, и было тем, что можно назвать душой человека.

Швейцар в его здании бежал перед ним, семеня ногами, вплоть до бокового коридора, через который можно было пройти к персональному лифту, затем почтительно отошел в сторону, пропуская вперед. Кабина остановилась на двадцать третьем этаже. С замершим сердцем, медленно, словно неся невыносимую ношу, Хебстер пробирался через сотрудников своей компании, которые с выпученными глазами высыпали в коридор. У входа в общую лабораторию 23 «Б» два высоких человека в серых костюмах его личной охраны расступились, чтобы дать ему войти. Если их вызвали после того, как предоставили один день отгула, это могло означать только то, что возникшая экстренная ситуация была действительно серьезной и вся охрана переводилась на соответствующее положение. Он понадеялся, что экстренную ситуацию объявили вовремя, предотвратив утечку информации.

Грета Сайденхайм уверила его, что экстренную ситуацию объявили достаточно оперативно.

– Я пришла сюда, действуя по протоколу, через пять минут после того, как началась суматоха. Этажи с двадцать первого по двадцать пятый полностью закрыты и все внешние линии связи внимательно отслеживаются. Вы можете задерживать сотрудников не более одного часа после пяти, что дает вам сейчас ровно два часа четырнадцать минут.

Он посмотрел, куда указывает ее с зеленым маникюром ноготь – в дальний угол лаборатории, где лежало тело, обернутое в ворох непонятной одежды. Тесей. Из его спины торчала желтоватая рукоятка из слоновой кости довольно раритетного немецкого кинжала СС выпуска 1942 года. Серебряная свастика на рукоятке была заменена украшенными орнаментом буквами ЧПВ. Длинные спутанные волосы Тесея были полностью пропитаны кровью и походили на жуткую красную мочалку.

«Мертвый первяк», – подумал Хебстер, опустошенно уставившись в пол. В его здании, в лаборатории, куда первяков завели, опередив Йоста и Фунатти на два-три хода. Здесь произошло преступление, за которое полагается смертная казнь, если дело, конечно, когда-нибудь дойдет до суда.

– Смотрите на этого грязного любителя первяков! – съязвил какой-то показавшийся знакомым голос справа. – Он так напуган! Сделай деньги вот на этом, Хебстер!

Президент корпорации повернулся к худому мужчине с бугристой, налысо выбритой головой, который был привязан к неиспользуемой паровой трубе. На нижней половине его галстука, который теперь свисал поверх лабораторного халата, был странный орнамент. Хебстеру понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что это. Миниатюрная золотая безопасная бритва на фоне черной цифры 3.

– Это член третьего ранга организации «Человечество превыше всего»! А еще это Чарли Верус, сотрудник лабораторий Хебстера, – сказал очень короткий человечек с волнистым лбом. – Меня зовут Маргритт, мистер Хебстер. Доктор Джей Эйч Маргритт. Я говорил с вами по громкой связи, когда привели первяков.

Хебстер решительно покачал головой. Он жестами попросил отойти других ученых, которые неловко толпились вокруг него.

– Как долго члены третьего ранга, да и вообще рядовые члены «Человечества превыше всего» получают зарплату в моих лабораториях?

– Я не знаю, – беззастенчиво пожал плечами Маргритт.

Теоретически высшисты не могли стать сотрудниками «Хебстер Секьюритиз», ведь его персонал должен работать в два раза эффективнее, чем персонал Спецкомиссии, когда дело доходило до проверки биографических данных. И, возможно, они и работали в два раза эффективнее. Но что они могли сделать, когда сотрудник вступал в «Человечество превыше всего» после того, как уже прошел испытательный срок? В эти времена, когда каждый норовил обратить ближних в свою веру, необходимы целые подразделения тайной полиции, чтобы отслеживать всех новичков!

– Когда я говорил с вами несколько часов назад, Маргритт, вы продемонстрировали свое отрицательное отношение к Верусу. Не думаете ли вы, что это была ваша прямая обязанность сообщить мне, что с первяками будет работать официальное лицо высшистов?

Коротыш с силой задвигал челюстью.

– Мне платят, чтобы я руководил исследованиями, мистер Хебстер, а не координировал ваши трудовые отношения или участвовал в ваши политических проектах!

Пренебрежение, даже презрение творческого исследователя к бизнесмену и предпринимателю, который платил ему зарплату и оказался сейчас в тяжелой ситуации – вот, что сквозило за каждым произносимым им словом. «Почему, – раздраженно подумал Хебстер, – почему люди ненавидят каждого, кто умеет делать деньги?» Даже эти первяки в его офисе, даже Йост и Фунатти, даже Браганза и этот Маргритт, который уже многие годы работает в его лаборатории. А ведь у Хебстера это единственный талант. Конечно, можно ли сравнить его с талантом пианиста?

– Мне никогда не нравился Чарли Верус, – продолжил руководитель лаборатории. – Но у меня не было никаких оснований подозревать его в высшизме! Должно быть, он получил третий ранг около недели назад, а, Берт?

– Ага, – согласился Берт, стоявший в другом конце помещения. – В тот день он пришел на час позже, сломал все флорентийские склянки в лаборатории и мечтательно сообщил нам, что когда-нибудь мы будем с гордостью рассказывать внукам, что работали в одной лаборатории с Чарльзом Булопом Верусом.

– Лично я, – прокомментировал Маргритт, – посчитал тогда, что он закончил писать книгу о том, что пирамида Хеопса есть не что иное, как запечатленное в камне пророчество о нашем современном текстильном дизайне. Верус – человек вполне такого склада ума. Однако похоже, что эта маленькая безопасная бритвочка так вскружила ему голову. Я бы сказал, что это продвижение было неким авансом за то, что он наконец совершил сегодня.

Хебстер заскрежетал зубами, рассматривая аккуратного безволосого пленника, который безуспешно пытался плюнуть ему в лицо; он пошел к двери, где его секретарша разговаривала с охранником, дежурившим сегодня в лаборатории.

За ними у стены стояли Ларри и Пароход «Лузитания», утробно и нервно общаясь на своем кряхтящем и чихающем языке. Очевидно, что они были потрясены до глубины души. Пароход «Лузитания» все доставала из своего тряпья крошечных слоников, которые смешно пинались ногами и трубили своими тоненькими хоботками. Она бросала их на пол, и слоники взрывались как тонкие мыльные пузыри. Разговаривая, Ларри нервно чесал свою спутанную бороду, периодически взмахивая рукой вверх, к потолку, в котором уже глубоко сидели пятьдесят, а может шестьдесят копий кинжала, торчавшего между лопаток Тесея. Хебстер с содроганием попытался представить, что бы осталось от его здания, если бы первяки смогли действовать в самообороне хоть сколько-нибудь по-человечески.

– Послушайте, мистер Хебстер, – начал охранник. – Мне было сказано не…

– Оставьте, – прервал его Хебстер. – В этом нет вашей вины. Даже сотрудников лаборатории нельзя винить. Я со своими экспертами целиком и полностью несем ответственность за то, что настолько отстаем от современных тенденций. Мы можем анализировать все, что угодно, кроме тех людей, которые и сотрут нас с лица земли. Грета! Мой вертолет должен быть готов к отлету, и нужно предупредить мой личный стратосферный лайнер в «Ла-Гуардиа». Действуй! А вы… Уильямс, верно? – спросил он, наклоняясь, чтобы прочесть имя охранника на нагрудном удостоверении. – Уильямс, доставьте этих двух первяков в мой вертолет наверху и подготовьте все к быстрому вылету.

Он повернулся.

– Все остальные! – громко сказал он. – Вы можете отправиться домой в шесть часов. Вам заплатят за часовую переработку. Всем спасибо!

Когда Хебстер вышел из лаборатории, Чарли Верус начал петь. К тому времени, как Хебстер дошел до лифта, несколько сотрудников в коридоре дерзко подхватили гимн. Хебстер приостановился у лифта, внезапно осознав, что практически четверть сотрудников его компании, мужчины и женщины, вторили трескучему и скорбному, но ужасно серьезному тенору Веруса:

«Если так обстоит дело в «Хебстер Секьюритиз, – опечаленно подумал он, заходя в свой личный офис, – то насколько быстро растет поддержка “Человечества превыше всего” среди широких масс?»

Конечно, многие из певших, были скорее сочувствующими, нежели сторонниками, то есть людьми, которые страстно любили хоровое пение и роли народных радетелей, но какой еще импульс должна получить организация, чтобы ее считали крушащей все на своем пути политической силой?

Единственным успокаивающим фактором является очевидная осведомленность Специальной комиссии об этой опасности и те беспрецедентные меры, которые они готовы принять для борьбы с ней.

К сожалению, беспрецедентные меры будут предприняты за счет самого Хебстера.

Он подумал, что ему осталось меньше двух часов, чтобы попытаться выкрутиться хоть как-то из этой ситуации, когда на его территории произошло самое серьезное преступление среди всех перечисленных в современном законодательстве.

Он поднял трубку одного из аппаратов:

– Руфь, – сказал он. – Мне нужно поговорить с Вандермиром Демпси. Пожалуйста, соедините меня лично с ним.

Она так и сделала. Уже через несколько секунд он услышал в трубке известный голос, медленный, бархатистый и льющийся из трубки расплавленным золотом:

– Привет, Хебстер! Вандермир Демпси у аппарата! – он остановился, как будто хотел снова набрать воздух в меха, затем продолжил звучно:

– «Человечество – пусть оно всегда будет впереди, всегда оставаясь при этом человечеством»! – Он хихикнул. – Наш новый лозунг. Мы это называем телефонным тостом. Нравится?

– Очень, – уважительно сказал Хебстер, вспоминая, что этот бывший ведущий телевикторины вскоре будет руководителем и церкви, и государства. – Хм… Мистер Демпси! Я заметил, что у вас вышла новая книга, и мне бы хотелось…

– Это которая? «Антрополитика»?

– Да, она. Отличное исследование. Есть много отличных цитат в главе «Человек – не больше и не меньше».

Раздался хриплый тяжелый смех.

– Молодой человек! В каждой главе любой моей книги можно найти сотни цитат на все времена! Здесь, у меня в штаб-квартире, работает целый конвейер писателей, которые способны вырабатывать до пятидесяти пяти лозунгов и эпиграмм на любую тему в течение десяти минут. Не говоря уж об их возможности работать с политическими метафорами и анекдотами на две фразы с очень занятным подтекстом! Но ты же мне звонишь не для того, чтобы обсудить литературные аспекты, как бы ни были хороши мои упражнения в формировании эмоций у народных масс. Зачем этот звонок, Хебстер? Давай начистоту.

– Да, – начал генеральный директор, слегка успокоенный цинизмом вождя высшистов и немного раздраженный его хамоватой прямолинейностью. – Я сегодня беседовал с вашим и нашим другом П. Браганзой.

– Я знаю.

– Неужели? Откуда?

Вандермир Демпси снова рассмеялся медленным, добродушным фырканьем толстяка, сжимающего ручки кресла-качалки.

– Шпионы, Хебстер, шпионы. У меня они практически везде. Вся эта политика – не что иное, как двадцать процентов шпионажа, двадцать процентов организационных аспектов и шестьдесят – ожидания подходящего момента. Мои шпионы сообщают мне обо всем, чем ты занимаешься.

– Они случайно не рассказали вам, о чем мы говорили с Браганзой?

– Конечно рассказали, молодой человек, рассказали! – Демпси звонко и беззаботно рассмеялся. Хебстер вспомнил его фотографии: голова как огромный мягкий апельсин, в кожуре которого выдавлена великолепная улыбка. На голове совершенно не было волос – ни одного. Все они, вплоть до последней реснички, до последнего волоска, растущего из бородавки, были удалены электролизом. – В соответствии с донесениями моих агентов Браганза сделал ряд серьезных предложений от лица Специальной комиссии по расследованиям, которые ты совершенно справедливо отверг. Потом же (что вполне в его духе) он заявил, что, если впредь тебя поймают за какими-либо мерзкими делишками, которые, как все знают, и сделали тебя самым богатым человеком на планете Земля, он использует тебя как приманку, на которую обрушится вся мощь нашего гнева. Должен признаться, мне чрезвычайно нравится вся эта хитроумная схема.

– И вы ведь не поведетесь на эту приманку, – предположил Хебстер.

Грета Сайденхайм вошла в офис и показала круговым движением на потолок. Он кивнул.

– Как раз наоборот, Хебстер, мы поведемся на эту приманку. Мы так поведемся, что все их самые дикие предположения покажутся ничем по сравнению с той неистовостью, что мы обрушим на тебя. Мы проглотим эту приманку, подготовленную для нас Спецкомиссией, а потом устроим благодаря ей мировую революцию. Все именно так и будет, мой мальчик.

Хебстер, волнуясь, вытер губы ладонью.

– Только через мой труп! – Он попытался захохотать, но получилось только прохрипеть. – Вы правы насчет нашей беседы с Браганзой и, возможно, правы, оценивая свои силы, когда дело дойдет до брусчатки и бейсбольных бит. Однако если ненароком желаете упростить текущее положение вещей, то я готов заключить с вами небольшую сделку…

– Извини, Хебстер, мой мальчик. Никаких сделок. Не по этому вопросу. Разве ты не видишь, что мы действительно не хотим ничего прощать? По той же самой причине мы ничего не платим нашим разведчикам, несмотря на все их риски и растущее благосостояние «Человечества превыше всего». Мы поняли, что разведчики, которые пришли к нам из-за своих убеждений, работают усерднее и готовы идти на многое по сравнению с теми, кто попадает к нам из-за своих финансовых проблем. Нет, нам жизненно необходимо дело Хебстера, чтобы поднять толпу. Во время этого дикого безумства мы войдем в кураж, и наши чувства передадутся полиции и солдатам, так что все консервативные граждане, которые обычно недоуменно качают головами и отводят глаза от наших шествий, перейдут все грани приличия и сами присоединятся к грабежам и насилию. Когда число этих граждан перевалит за критическую отметку, вся Земля станет «Человечеством превыше всего».

– Орел – выигрываю я, решка – вы.

Вновь разлилось расплавленное золото смеха Демпси.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, Хебстер. В любом случае при победе ООЧ или ЧПВ от тебя останется лишь мокрое место на сыплющемся песке времени. У тебя был шанс четыре года назад, когда мы призывали всех заботящихся о судьбе человечества бизнесменов поддержать нас деньгами. Довольно многие из твоих конкурентов смогли увидеть взаимосвязь между экономикой и политикой. Вудран из инвестиционного фонда «Андервуд» стал сегодня членом первого ранга. Но никто из твоих руководителей высшего звена не может похвастаться значком бритвы. Но пусть так… Однако то, что случится с тобой, – это будет ничем по сравнению с судьбой первяков.

– Пришельцам может не понравиться избиение их слуг.

– Да нет никаких пришельцев! – ответил Демпси совершенно изменившимся голосом. Было похоже, что его губы застыли, и он попросту не мог ими двигать.

– Нет пришельцев? Это все, что вы хотите сказать? Серьезно же, вы не можете говорить это на полном серьезе!

– Есть только первяки – существа, которые сняли с себя ответственность, лежащую на всех людях, поэтому могут делать различные чудесные вещи, отвергаемые на самом деле человечеством, так как нет в них никакого достоинства для настоящего человека. Но пришельцев никаких нет. Пришельцы – это миф, созданный первяками.

Хебстер заворчал:

– Это идеальный способ противодействия неприятному вам факту. Смотреть сквозь него, ничего не замечая.

– Если ты настаиваешь на разговоре о таких призрачных вещах, как пришельцы, – вмешался скрежещущий злой голос. – Боюсь, что нам придется закончить. Очевидно, что ты на грани того, чтобы стать первяком, Хебстер.

На той стороне повесили трубку.

Бизнесмен поводил пальцем по ободу трубки.

– Он ведь беспрекословно верит в то, что говорит, – в ужасе произнес Хебстер. – Клянусь всем приходящим в упадок человечеством, он просто не может жить без той уверенности, которую пытается вселить во всех своих последователей… в том, что ужасных, превосходящих нас пришельцев просто не существует!

Грета Сайденхайм ждала у двери, держа в руках чемодан и верхнюю одежду для него и для себя. Выйдя из-за стола, он сказал:

– Я не буду просить вас остаться, Грета, однако…

– Прекрасно, – ответила она, следуя за ним. – Думаете, мы сможем долететь до… куда мы едем?

– Аризона. Самое первое и самое крупное поселение пришельцев. Место, откуда приехали наши друзья со смешными именами.

– Что вы можете сделать там, чего не сможете сделать здесь?

– Если честно, Грета, то я не знаю. Однако хорошо иногда просто спрятаться. С другой стороны, хочется внимательно осмотреть место-источник этой агонии; я – предприниматель, любящий спонтанность и экспромты; поэтому лучше всего размышлять и находить решения прямо на месте.

Однако у вертолета его уже поджидали с плохими новостями.

– Мистер Хебстер, – безучастно сказал пилот, пытаясь разжевать высохшую жвачку. – Стратосферный лайнер арестован Спецкомиссией. Мы все еще летим? На этой штуке мы будем лететь очень медленно и недалеко.

– Мы все равно едем, – сказал Хебстер после минутного сомнения.

Они сели внутрь. Двоих периодически чихающих друг на друга первяков разместили на полу у заднего ряда сидений. Уильямс вежливо помахал своему боссу.

– Кроткие, как агнцы, – сказал он. – Всего одного сделали. Пришлось выкинуть.

Большой, похожий на котелок вертолет поднялся в воздух, словно по канату, и полетел прочь от Хебстер-билдинг.

– Похоже, произошла утечка, – сердито прошептала Грета. – Они узнали о мертвом первяке. Кто-то в организации сливает информацию, но я не смогла узнать кто. Спецкомиссия узнала о мертвом первяке и устроила на нас настоящую охоту. Но мы сумели от них ускользнуть.

Хебстер уныло улыбнулся. Она очень эффективно работала. Так работал практически весь персонал двенадцати подразделений организации. Так работал и сам Хебстер. Но они все были квалифицированными и полезными сотрудниками для обычного бизнеса, работавшего в стабильные времена. Политические шпионы! Если у Демпси были шпионы и саботажники по всей компании «Хебстер Секьюритиз», то почему от него должен отставать Браганза? Они поймают его, как только он только предпримут попытку к бегству; арестуют его, прежде чем он сможет найти хоть малейшую лазейку.

Они притащат его на суд, который в назидание истории будет называться «Разбирательством дела кровавого Хебстера». Дело, которое начнет мировую революцию.

– Мистер Хебстер, они начинают волноваться, – позвал его Уильямс. – Мне их угомонить?..

Хебстер внезапно с надеждой выпрямился.

– Нет, – ответил он. – Оставьте их в покое!

Он начал пристально наблюдать за внезапно возбудившимися первяками. Именно за этим он и взял их с собой! Годы, проведенные в общении с первяками, научили его многому. От них было гораздо больше пользы, чем простое изготовление всяческих безделушек.

В окне показались две точки. Через пару секунд они превратились в истребители с опознавательными знаками Спецкомиссии.

– Пилот! – скомандовал Хебстер, не отрывая взгляда от Ларри, который с силой рвал волосы свой бороды. – Уберите руки со штурвала! Быстро! Вы слышите меня? Это приказ! Уберите руки со штурвала!

Пилот с сомнением отодвинулся. И как нельзя вовремя. Приборная панель растворилась, превратившись в громыхающие пурпурные осколки. Лепестки гирокомпаса обернулись саксофонами цвета индиго. В ушах начало звенеть от ультразвуковых частот, когда какая-то невообразимая сила подняла их над истребителями.

Через пять секунд они уже были в Аризоне.

Они вышли из своего теперь уже неузнаваемого летательного аппарата в пустыню, где росли только сухие колючки.

– Я даже не хочу знать, во что превратился мой вертолет, – заметил пилот, – и что несло его по воздуху. Одно непонятно: как первяк понял, что за нами гонятся копы?

– Думаю, что он ничего об этом не знал, – объяснил Хебстер. – Однако он был достаточно чувствителен, чтобы понять, что летит домой, а те истребители сделают все, чтобы ему помешать. Поэтому он сработал в своих интересах, поступая практически как человек. Он защитил себя!

– Идем домой, – сказал Ларри. Он очень внимательно слушал Хебстера, так что из правого уголка его рта непроизвольно стекала слюна. – Гемостат, гомогной, горб. Дом – там, где злость. Удар – там, где горб. Домой и дверь закрой.

Пароход «Лузитания» запрыгала на одной ноге, одаривая всех своей странной, плотоядной улыбкой.

– Гематома, – предложила она игриво, – это не что иное, как «гы, мы дома». Кхм, пчхи?

Ларри пошел за ней, держась примерно в трех футах над землей. Он медленно шел по воздуху, выказывая такую боль, словно дорога, по которой он двигался, была усеяна мелкой и острой галькой.

– До свидания, люди, – сказал Хебстер. – Я иду к волшебнику вместе со своими друзьями в засаленных грязных лохмотьях. Помните, что, когда Спецкомиссия догонит вашу необычайную посудину, держитесь к ней поближе. Кстати, имеет смысл сказать, что именно я принудил вас отправиться в эту поездку. Можете приплести, что я ушел в пустыню искать решение, думая, что если я стану первяком, то это будет для меня лучше, нежели чем стать грушей для битья, право собственности на которую будут горячо оспаривать друг у друга такие люди, как П. Браганза и Вандермир Демпси. Я вернусь в своем собственном уме или, как говорили спартанцы, на нем.

Он потрепал Грету по щеке и ловко зашагал по песку, догоняя Пароход «Лузитания» и Ларри. Один раз он посмотрел назад и улыбнулся, увидев, что оставшиеся покинуто смотрят ему вслед, хоть и с некоторым любопытством, особенно Уильямс, грузный молодой человек, который зарабатывал себе на жизнь, охраняя тела других людей.

Первяки шли по какому-то только им понятному маршруту, проложенному, видимо, человеком или существом, очарованным движением мехов аккордеона. Снова и снова невидимая тропа замыкалась кругами сама на себя, пересекалась перпендикулярно, возвращалась на сотни ярдов назад, и все начиналось снова.

Это была Аризона – земля первяков, где было основано первое и самое крупное поселение пришельцев. В этом уголке юго-запада осталось мало живых существ – только пришельцы и их помощники.

– Ларри, – позвал Хебстер, осознав вдруг одну неприятную мысль и очень ею обеспокоившись. – Ларри! Твои… твои хозяева знают, что я иду с вами?

Пропустив шаг и споткнувшись в размышлении над столь категоричной постановкой вопроса, первяк рухнул на землю. Он поднялся, скривил рожу, посмотрев на Хебстера, и покачал головой.

– Ты не предприниматель, – сказал он. – Здесь и тут нечего предпринимать. Здесь и тут может быть только веселое как-у-вас-говорится почитание. Движение к универсальному внутреннему миру – понимание полного и вечного, частного и исчезающего, что уже само по себе… Что уже само по себе… – Он сжал руки так, что пальцы впились в плоть, и попытался донести смысл сказанного, как будто выпуская его из сжатых ладоней. Он медленно водил головой из стороны в сторону.

Хебстер оторопел, увидев, что старик плачет. Вот еще один признак того, что стать первяком – значит, сойти с ума! Это давало человеку понимание чего-то совершенно недостижимого для обычных людей, позволяло подняться на какие-то вершины сознания, на которые он в силу своей природы никогда бы не смог подняться. Это позволяло взглянуть на некую психически обетованную землю, а затем просто погребало его, страстно стремящемуся в это неведомое, под ношей собственной неполноценности. И оставляло его опустошенного, лишенного всякой гордости за все свои достижения, но с неким близоруким полузнанием о том, куда он хочет попасть, но не оставляя никаких шансов туда добраться.

– Когда я впервые пришел сюда, – сбивчиво говорил Ларри, искоса смотря Хебстеру в лицо, как будто понимая, о чем думает бизнесмен, – когда я попытался в первый раз понять… Все что я принес с собой, схемы и учебники, собранную статистику и построенные графики… Все оказалось ненужным. Все это, как я понял, было бесполезными игрушками, созданными лишь слабым подобием мысли. А затем, Хебстер, я увидел настоящую мысль, настоящую власть разума! Ты сам познаешь эту радость и будешь служить рядом с нами, конечно же, будешь! О! Этот незабываемый подъем…

Его речь сменилась несвязным поскуливанием, так как он с силой укусил свой кулак. К нему спустилась Пароход «Лузитания», все еще подпрыгивая на одной ноге.

– Ларри, – предложила она нежнейшим голосом, – кхм, пчхи Хебстера отсюда?

Он удивленно посмотрел на нее, потом кивнул. Два первяка взялись за руки и с трудом вскарабкались обратно на невидимую тропу, с которой свалился Ларри. Некоторое время они стояли лицом к Хебстеру, словно странные, одетые в лохмотья, сюрреалистичные Труляля и Траляля.

Затем они исчезли, и тьма окутала Хебстера, как будто ее вдруг выпустили из бутылки. Он осторожно опустился и сел на песок, который все еще хранил в себе весь полуденный жар Аризоны.

Вот оно!

Предположим, появится пришелец. Предположим, пришелец открыто спросит, чего хочет Хебстер. Это будет плохой исход. Алджернон Хебстер, экстраординарный предприниматель (конечно, сейчас несколько пустившийся в бега), не знал, чего он хочет – во всяком случае, от пришельцев.

Он не хотел, чтобы они улетали, так как технологии первяков, которые он задействовал уже более чем в десяти различных сферах деятельности, были по существу людской интерпретацией и адаптацией технологий пришельцев. Он не хотел, чтобы они оставались, потому что весь мировой порядок растворялся кислотой их всепоглощающего превосходства.

Он также знал, что не хочет становиться первяком.

Тогда что осталось? Бизнес? Хорошо, тогда остается вопрос Браганзы. Что делать бизнесмену, когда спрос настолько хорошо контролируется, что практически сходит на нет?

Или что ему делать вот в таких обстоятельствах, когда спроса как будто и нет, так как нет ничего такого, что пришельцы хотели бы получить от хилого, ничего не знающего человечества?

– Он найдет что-нибудь, что им нужно, – сказал Хебстер вслух.

Как? Как? Ну, хорошо, индейцы ведь продавали свои расшитые одеяла бледнолицым, получали за это деньги, зарабатывали на жизнь. И он будет настаивать, чтобы ему платили наличными, а не огненной водой. Если бы только он мог организовать встречу с пришельцем, то довольно быстро смог бы понять, в чем тот нуждается, чего хочет всем своим внеземным существом.

А затем, когда вокруг него повсюду материализовались бутылки в виде реторт, пробирок и воронок, он все понял! Они настойчиво формировали в его сознании вопросы. И их не удовлетворяли ответы, которые он пытался найти. Однако им нравились ответы. Им очень и очень нравились ответы. Если он заинтересован, всегда есть способ…

Он ощутил, как большая бутылка с яркими точками будто погладила ему мозг, и закричал.

– Нет! Не хочу! – объяснил он в отчаянии.

Пиннь!.. – начали точки-в-бутылке, и Хебстер схватился за свое тело. То, что его плоть не исчезла, несколько воодушевило его. Он чувствовал себя той девчонкой из греческой мифологии, которая молила Зевса дать ей узреть его во всей мощи его божества. Через пару мгновений после этой мольбы от любопытной женщины не осталось ничего, кроме маленькой кучки пепла.

Бутылки вращались в головокружительном ритме, залетали друг в друга и снова разделялись в странном замысловатом танце, излучая эмоции, которые весьма отдаленно можно сравнить с любопытством и отчасти с восторженным весельем.

Почему именно восторг? Хебстер был уверен, что уловил отголосок именно этого чувства, понимая, что алгоритмы мышления совершенно не совпадают. Он покопался в своей памяти, нашел то, что ему показалось соответствующим ситуации, но потом отбросил в сторону после тщательного изучения. Что же он пытался вспомнить, что пытались подсказать его сверхэффективные инстинкты успешного бизнесмена?

Танец ускорялся и усложнялся. Несколько бутылок проскользнуло под его ногами, и Хебстер видел, как они пульсировали и вращались в десяти футах под поверхностью земли, словно их присутствие сделало планету прозрачной и проницаемой. Совершенно не знакомый с тем, как обстоят дела у пришельцев, не зная и не переживая о том, танцуют ли они, совещаясь или совершая необходимый социальный ритуал, Хебстер все-таки почувствовал, что танец приближается к своей развязке. Между большими бутылками появились тонкие изогнутые зеленые молнии. Что-то взорвалось у его левого уха. Он в страхе потер лицо и отпрянул в сторону. Бутылки последовали за ним, не выпуская его за пределы сферы, которую они очертили вокруг него своими бешеными движениями.

Почему именно восторг? Там, в городе, пришельцы казались ужасно серьезными, когда практически без движения висели в воздухе, наблюдая за жизнью и делами человечества. Они были хладнокровными и аккуратными учеными, которые не демонстрировали ни малейшего намека на… на…

Значит, он что-то понял. Наконец-то он что-то понял. Но что делать с мыслью, если ее невозможно ни выразить, ни реализовать?

Пинньг!

Предыдущее предложение повторялось уже более настойчиво. Пинньг! Пинньг! Пинньг!

– Нет! – заорал он, попытался встать на ноги, и понял, что не может. – Я не хочу… Не хочу становиться первяком!

Раздался отстраненный, почти божественный хохот.

Он почувствовал, как что-то ужасное скребется в его мозгу, когда два или три пришельца залетели туда и начали вертеться. Со всей силы Хебстер зажмурил глаза и начал думать. Он был близок, очень близок… У него появилась мысль, но нужно было время, чтобы ее сформулировать. Немного времени, чтобы понять, что это за мысль и что же с ней делать.

Пинньг, пинньг, пинньг! Пинньг, пинньг, пинньг!

У него заболела голова, как будто из нее высасывали разум. Он пытался удержать его, как только мог. Но ничего не получалось.

Ну, хорошо. Он внезапно расслабился, бросив все попытки себя защитить. Но разум его кричал, и этот крик проник в глотку. Впервые в своей жизни, лишь частично понимая, кому он обращает свой отчаянный крик, Алджернон Хебстер просил о помощи.

– Я все сделаю! – попеременно кричал и думал он. – Экономить деньги, экономить время, экономить то, что вы только захотите сэкономить, кем бы вы ни были и кем бы себя ни называли… Я помогу вам экономить! Помогите мне, помогите мне! Мы все сделаем, но только быстрее. Вашу проблему можно решить – экономия. Сводный баланс … помогите…

Слова и безумные мысли сменяли друг друга и исчезали обратно, как сжимающиеся кольца пришельцев вокруг него. Он все кричал, пытаясь сконцентрироваться на умственных образах, когда неуклонно где-то внутри него игривые и веселые силы загоняли в угол его здравый ум.

Внезапно он перестал ощущать что-либо. Внезапно он получил те знания, о которых никогда не мог и мечтать, и в тысячи раз больше забыл. Внезапно он понял, что каждым нервом своего тела можно управлять по мановению мысли. Внезапно он…

Пинньг, пинньг, пинньг! Пинньг! Пинньг! ПИННЬГ! ПИННЬГ! ПИННЬГ! ПИННЬГ!

– … как-то так, – сказал кто-то.

– Что, например? – спросил кто-то еще.

– Ну, они даже лежать не могут нормально. А этот спит как человек. Они вращаются и стонут во сне, эти первяки, серьезно, как как закоренелые алкоголики… Раз уж мы заговорили о стонах – вот и наш герой.

Хебстер обнаружил себя на полевой армейской кровати. Голова просто раскалывалась. Страхи оставляли его, а если нет страхов, то значит и любой вред, любая боль была ему нипочем. Браганза с очень озабоченным и расстроенным видом стоял рядом с кроватью, разговаривая с другим человеком, который, по всей видимости, был доктором. Хебстер улыбнулся им обоим, подавив в себе искушение издать череду бессмысленных слогов.

– Привет, парни, – сказал он. – Вот и я. Крыша выправлена и надежно закреплена.

– Вы, что, хотите сказать, что вступили в контакт? – закричал Браганза. – Что общались с ними и не стали первяком?

Хебстер приподнялся на локте и увидел через открытый полог палатки Грету Сайденхайм, которая стояла по другую сторону от вооруженного охранника. Он помахал ей рукой, а она кивнула и широко улыбнулась в ответ.

– Нашли меня одиноко лежащего в пустыне, как бродягу, да?

– Нашли! – сплюнул Браганза. – Тебя, парень, притащили первяки. Впервые, понимаешь, это произошло впервые. Мы ждали, когда ты придешь в сознание с непоколебимой верой, что все с тобой будет нормально.

Президент корпорации потер лоб.

– Будет, Браганза, все обязательно будет. Только первяки, да? Им не помогали никакие пришельцы?

– Пришельцы? – Браганза сглотнул. – Что заставило тебя подумать… Что вообще дало тебе основание полагать, что… что пришельцы должны помочь первякам доставить тебя сюда?

– Хорошо, возможно, мне не следовало использовать слово «помощь». Но я думал, что в группе сопровождения моего бессознательного тела сюда было несколько пришельцев. Что-то вроде почетного караула, Браганза. Это было бы вежливо с их стороны, не думаете?

Агент Комиссии удивленно взглянул на доктора, который с интересом слушал их разговор.

– Можете выйти на минутку? – попросил Браганза.

Он проследовал за доктором и опустил полог палатки. Затем подошел к армейской кровати и начал нервно дергать себя за усы.

– Послушай, Хебстер, если ты и дальше будешь продолжать паясничать, я вспорю тебе живот, вытащу кишки и накормлю тебя ими! Что произошло?

– Что произошло? – Хебстер засмеялся и медленно, осторожно потянулся, как будто боялся сломать кости рук. – Не думаю, что смогу когда-либо полностью ответить на этот вопрос. И есть какая-то часть моего рассудка, которая очень рада, что не смогу. Вот, что я помню совершенно точно. Меня посетила мысль. Я донес ее до заинтересованной стороны. Мы с этой стороной заключили предварительное соглашение от лица представителей, точные условия этого соглашения будут определены нашим руководством, а окончательный итог будет зависеть от принятия изложенных условий. Более того, мы… Хорошо, Браганза, хорошо! Я расскажу все, как есть. Опустите свой складной стул. Следует учитывать, что я только что пережил довольно тяжелое потрясение.

– Ничуть не тяжелее чем то, что предстоит пережить нашему миру, – зарычал представитель власти. – Пока ты наслаждался своим трехдневным отпуском, Демпси устроил полноценную повсеместную революцию. Он очень аккуратно ограничил все парадами и устным фейерверком из своих лозунгов, чтобы мы не применили спецвойска для разгона, однако очевидно, что скоро они начнут демонстрировать мускулы. Возможно, все произойдет завтра; он пока настраивает телевещание на весь мир, и, по мнению наших лучших экспертов, его девиз, произнесенный в прямом эфире, и будет сигналом к действию. Знаешь, какой у него лозунг? Он связан с Верусом, которому предъявлено обвинение в убийстве; они заявляют, что он станет мучеником.

– И вас всех тоже застали врасплох. Сколько агентов Специальной комиссии оказались на самом деле высшистами?

Браганза кивнул.

– Не очень много, но больше, чем мы ожидали. Больше, чем мы можем себе позволить. И он все сделает. Демпси пойдет до конца, если только ты не нашел какого-то решения. Смотри, Хебстер, – в его тяжелом голосе появились нотки мольбы, – не играй со мной больше. Не обижайся на мои угрозы, в них нет никакой личной неприязни, просто ужасное беспокойство за мир, за всех людей, за правительство, которое я поклялся защищать. Если ты все еще злишься на меня, я, Браганза, отпущу тебя на все четыре стороны, как только мы расхлебаем эту кашу. Но сначала расскажи, что мы имеем. Много жизней, да что там – вся история человечества зависит от того, что ты делал в пустыне.

Хебстер все ему рассказал. Он начал с описания инопланетной вальпургиевой ночи.

– Наблюдая за тем, как пришельцы влетают друг в друга и вылетают обратно в каком-то странном ритме, я вдруг понял, насколько они отличаются от тех глубокомысленных точек-в-бутылках, которые зависают над нашими оживленными городами, как сильно знакомое место влияет на поведение, и насколько трудно понять их по поведению в незнакомой компании. А потом я понял, что здесь не их дом.

– Это понятно. Ты узнал, из какой части галактики они сюда прилетели?

– Я вообще не об этом говорю. Только потому, что мы выделили это место (и многие другие места – в Гоби, Сахаре, Центральной Австралии) как резервацию для тех из нас, чей рассудок повредился из-за четкой, осознанной и непреклонной уверенности в нашем несовершенстве, мы не можем предполагать, что пришельцы, обитающие вокруг этих поселений первяков, тоже организовали здесь свои поселения.

– Чего? – Браганза быстро замотал головой и заморгал глазами.

– То есть мы сделали такое предположение, исходя из очень очевидного превосходства пришельцев над нами. Но это предположение, а значит и само превосходство, существует только в нашем понимании того, что означает термин «превосходство», а что – термин «неполноценность», а для пришельцев эти понятия заключаются совершенно в другом. И понятия эти могут оказаться совсем неприменимыми к тем пришельцам, которые живут… в резервации.

Агент Спецкомисии начал мерить палатку быстрыми шагами. Он колотил себя по открытой потной ладони огромным кулаком.

– Я начинаю понимать…

– Я тоже в ту минуту осознал, что начинаю что-то понимать. Предположения, которые не вписываются в алгоритмы мышления, поддерживаемые ими, уничтожили множество куда более талантливых бизнесменов, с которыми я не захотел бы оказаться даже за одним переговорным столом. Возьмем четырех брокеров, которые после краха рынка в тысяча двадцать девятом году…

– Хорошо, – быстро вмешался Браганза, ставя стул у кровати. – Что было дальше?

– Я все еще не был ни в чем уверен; в голове у меня пронеслись несколько случайных мыслей, вдохновленных выбросом инопланетного неосязаемого адреналина, и, конечно, меня не покидало стойкое ощущение, что эти пришельцы не демонстрировали того пришельского поведения, к которому мы уже привыкли. Они напоминали мне что-то или кого-то. Я был точно уверен, что как только вспомню кого, то практически решу эту проблему. И я был прав.

– Как это ты был прав? Что ты там вспомнил?

– Можно сказать, что я пошел от обратного. Я вспомнил аналогию профессора Клаймбокера о бледнолицых, которые навязали огненную воду индейцам. Я всегда чувствовал, что в этой аналогии и кроется решение. И внезапно, вспоминая профессора Клаймбокера и наблюдая за этими могущественными созданиями, вертящимися друг вокруг друга, залетающими друг в друга и вылетающими обратно, я внезапно понял, что здесь не так. Не сама аналогия, а то, как мы ее воспринимаем. Мы взяли молоток за боек, а не за ручку. Бледнолицые дали огненную воду индейцам – все так, но и получил обратно не меньший подарок.

– Что же?

– Табак. Конечно, с табаком все в порядке, если им не злоупотреблять, однако, первые белые люди, которые начали курить табак, скорее всего, лишились чувства меры точно так же, как первые индейцы, попробовавшие алкоголь. У алкоголя и табака есть одно общее свойство – можно отравиться и заболеть, если принять в первый раз слишком много. Понимаешь, Браганза? Эти пришельцы в пустынной резервации больны. Они встретились с чем-то в нашей культуре, чего психологически не могут переварить, например… ну, я не знаю, что там такого выдающегося в нашем умственном пищеводе, от чего могут образоваться язвы и гастрит. Их отправили в пустыню на карантин, пока проблема не будет решена.

– Что-то, что они не могут переварить психологически… Что это может быть, Хебстер?

Предприниматель раздраженно пожал плечами.

– Не знаю. И не хочу знать. Возможно, они просто не могут забыть о проблеме, пока ее не решат, однако они не могут решить вставших перед ними загадок о жизни человечества, так как человечество по своей сути очень разное. Не следует думать, что они понимают нас, только потому, что мы не можем понять их.

– Это ведь не все, Хебстер. Как говорят в телевизоре: мы это можем, но ведь они могут все гораздо лучше.

– Тогда почему они посылают этих первяков с просьбами дать им самые странные приспособления и самые невообразимые безделушки?

– Они могут копировать все, что мы производим.

– Может, это оно и есть, – предположил Хебстер. – Они могут копировать, но могут ли проектировать и разрабатывать? Они демонстрируют все признаки того, что являются расой существ, которой никогда не приходилось что-то для себя создавать. Возможно, они довольно быстро эволюционировали в животных, имеющих власть над материей, поэтому им не приходилось проходить через различные стадии проектирования и создания различных вещей. Это, если говорить в наших терминах, огромное преимущество; но неминуемо влечет за собой ряд недостатков. Помимо всего прочего это означает сведенное к минимуму искусство в различных формах его проявления, отсутствие базовых инженерных знаний о самих вещах, не говоря уж о свойствах используемых и видоизменяемых материалов. Потом оказалось, что я полностью прав.

Музыка, например, не является производной теоретических гармоник или партитуры в голове дирижера или композитора. Все это уже более поздние стадии. Музыка, прежде и важнее всего, является производной физических свойств определенного инструмента: тростниковой дудки, обтянутого кожей барабана, глотки человека. Она производная от тех материальных предметов, с которыми раса, оперирующая только электронами, позитронами и мезоатомами никогда бы не столкнулась во время своих исследований и работы. Как только я это понял, я нашел еще одну ошибку в нашей аналогии – само предположение.

– Ты имеешь в виду предположение, что мы являемся неполноценными по сравнению с пришельцами?

– Да, Браганза. Они могут многое из того, что не можем мы, но можно сказать и обратное. Сколько у нас талантов, которыми не обладают они – тут можно строить только догадки, и мы будем пытаться это определить еще долгое время. Пусть теоретики переживают об этом через столетие, сейчас не об этом следует думать.

Браганза вертел пуговицу на своей зеленой жилетке и смотрел невидящими глазами поверх головы Хебстера.

– Больше не будем проводить с ними научных экспериментов, да?

– Что ж, пока мы этого не можем себе позволить, и нам следует принять эту слегка неприятную ситуацию. Пусть нас утешает то, что им придется делать то же самое. Разве это не понятно? Здесь нет никакой неадекватности. У нас недостаточно фактов, и мы не можем получить достаточную базу обычными исследовательскими способами, так как это таит в себе психологическую опасность для обеих рас. Наука, мой мыслями устремленный в будущее друг, – это целый комплекс переплетенных теорий, каждая из которых основана на наблюдениях.

Вспомним, что задолго до того, как появилась навигация, торговцы плавали вдоль морских берегов или по рекам и ничего не знали о различных течениях, воздействующих на их ветхие суденышки. Они узнали, что в некоторой степени зависят от луны и звезд, но не пытались связать все эти отрывочные знания в более масштабные теории. Когда же этих отрывочных знаний накопилось достаточно много и люди научились отделять свои предрассудки от фактических наблюдений, то получили науку – навигацию, и теперь уже могли проводить эксперименты, зная, что не утонут.

Торговец не заинтересован в теориях. Он заинтересован только в продаже того, что блестит, в обмен на то, что блестит еще больше. По ходу дела он безболезненно, сам того не осознавая, получает крупицы знаний, которые постепенно уменьшают границы неведомого. Наконец, однажды он получает достаточно знаний, чтобы сформировать предварительное понимание предмета, рабочей гипотезы. А затем, какой-нибудь Клаймбокер будущего, работающий с пришельцами, уже будет иметь иммунитет к внезапному и необъяснимому ментальному расстройству, сможет сформулировать емкие и точные закономерности, руководствуясь уже несколькими очевидно здравыми гипотезами.

– Я подозревал что-то подобное, раз ты вышел оттуда живым, Хебстер! Итак, их теоретики и наши теоретики должны отойти в сторону, а на их место заступить торговцы. Но как нам выйти на связь с их торговцами, и есть ли у них вообще такие зверушки?

Президент корпорации встал с кровати и начал одеваться.

– У них есть существа, способные на такое. Скорее, не совет директоров, а пришелец, ориентированный на деловые отношения. Как только я понял, что точки-в-бутылках ведут себя по сравнению с их уравновешенными научными коллегами так, как наши высокоинтеллектуальные первяки, я понял, что мне нужна помощь. Мне нужен был кто-то, с кем я мог бы поделиться своими мыслями, кто-то на другой стороне, который так же, как и я, поставил все, чтобы найти рабочее и приемлемое решение. Где-то в их мире должен был быть пришелец, которого заботили отчеты о прибыли и убытках, который хотел, чтобы средства, вложенные во время, персонал, материалы и энергию, с лихвой бы окупались. Я понял, что с ним я могу говорить о делах. Простой подход: что у вас есть из того, что нужно нам, и какую минимальную часть из того, что есть у нас, вы готовы взять взамен. Без каких-либо попыток понять полностью несовместимые философии. Среди их экспедиции наверняка должно было быть такое существо. Поэтому я закрыл глаза и послал ему, я очень надеялся, что именно это и сделал, телепатический крик о помощи. И у меня все получилось.

Конечно, все могло кончиться полным провалом, если бы он сам не искал отчаянно именно такой крик. Он поспешил на помощь, как армейская кавалерия, обращая в бегство толпу полубезумных краснокожих. Он сгреб мой растекшийся разум и засунул его в глубины бессознательного, а затем поднял меня вверх в некий призрачный корабль. И вот я лежал три дня в межзвездной версии гроба Мухаммеда, подвешенного между небом и землей, и он договаривался со мной, иногда консультируясь со штаб-квартирой, сообщая о ходе наших переговоров.

Мы торговались по мелочам, точно так же, как я работаю с первяками: сначала составили список того, что мы можем друг другу предложить, сравнили его со списком того, что мы хотим; каждый из нас хотел получить чуть больше, чем отдать, если, конечно, руководствоваться нашей терминологией. Покупка и продажа – это, по сути, простые процессы. Думаю, что наши торги мало чем отличались от торгов пары финикийских мореплавателей с раскрашенными в синие цвета жителями ранней Британии.

– А этот… бизнес… Пришелец ничего не говорил о возможности взять все, что им нужно…

– Силой? Нет, Браганза, он ни разу ничего об этом не упомянул. Может, они слишком цивилизованны для такого безобразия. Лично я считаю, что во многом это связано с тем, что они совершенно не представляют, чего от нас можно получить. Мы представляем для них фантастическую загадку – раса живых существ, который использует материю для видоизменения другой материи, для формирования объектов, которые, несмотря на то, что предназначены примерно для одних и тех же функций, неимоверно отличаются друг от друга. Можно сказать, что мы спрашиваем, «как», наблюдая за их деятельностью, а они, наблюдая за нашей, хотят знать, «зачем». Их исследователи испытывают к нам еще большее влечение, чем мы к ним. Насколько я понял, другие разумные существа, которые встречались им ранее, мало чем отличаются от них, так как эволюционировали примерно одинаково. Каждый раз, когда какой-нибудь из их исследователей приближался к ответу на вопрос, почему мы носим разные цветастые одежды, даже в тех климатических условиях, где эта одежда вовсе не нужна, он выходил за грань и падал в омут безрассудства.

И конечно именно этого боялся мой оппонент. Я не знаю его ранг, он может быть простым бухгалтером или коммерческим управляющим экспедиции, однако если экспедиция и дальше будет убыточной, я думаю, что вина возляжет на него. И я понял, что его занятие не только не давало ему возможность участвовать в исследованиях, после которых его лишившиеся спокойствия товарищи должны были улетать в психиатрические лечебницы, организованные в наших пустынях. Однако и те, кто сумел сохранить рассудок, постоянно демонстрировали ему свое презрение. Понимаете, они чувствовали, что их задача и является основополагающей в этой экспедиции. А он просто представитель владельца судна. Думаете, их волнует, что ему нужно подготовить отчет, чтобы показать, насколько успешна экспедиция в плане показателей балансовой ведомости… – вздохнул Хебстер.

– Хорошо, у вас получилось сойтись хотя бы на этой почве, – улыбнулся Браганза. – Может, торговцы, которые используют такой простой, топорный подход и будут ответом. Вы, конечно же, дали нам столько информации, сколько мы не смогли получить за годы хорошо финансируемых исследований. Хебстер, я хочу, чтобы вы вышли в эфир с этой только что рассказанной мне историей и показали пару инопланетных первяков нашим телезрителям.

– Угу. Лучше вы расскажете. Вы еще сохранили престиж и уважение. А я отправлю сообщение моему приятелю-пришельцу по частному каналу, который он открыл для меня, и он пришлет пару точек-в-бутылках, до безумия любящих людей, чтобы те приняли участие в телепередаче. Мне нужно вернуться в Нью-Йорк и дать задание всем заняться по-настоящему энциклопедической работой.

– Энциклопедической?

Руководитель предприятия затянул ремень и поправил галстук.

– Ну, а как еще можно назвать первый выпуск «Межзведного каталога Хебстера» по всей деятельности и доступным творениям человечества? (Цены предоставляются по запросу, могут меняться без предварительного уведомления).

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Я писал эту повесть в течение пяти или шести лет и закончил только в 1951 году. Сначала главным действующим лицом был Браганза, его отношение к жизни и взгляды и стали основной причиной того, почему я вообще решил писать на эту тему. Хебстер, с которым я полностью не согласен и которого терпеть не могу, был второстепенным, комичным, назойливым персонажем, которого я ввел в сюжет для придания сатирического оттенка.

Однако сюжет не складывался. Я писал и переписывал его, а он рассыпался в прах. Наконец, я решил, что есть в этой истории что-то, во что я совершенно не верю, поэтому отложил всю затею в долгий ящик, надеясь, что мой разум так или иначе все домыслит.

Затем в 1951 году я нашел рукопись, перечитал ее и начал думать, а как все будет выглядеть с точки зрения человека, который раздражает меня, которого я просто ненавижу – Алджернона Хебстера, лицемерного бизнесмена.

И все, как я понял, сработало на славу. Получалось, я мог думать, чувствовать и обосновывать суждения по-хебстеровски. Он был неотъемлемой частью меня. Я закончил все за два дня и две ночи, почти не сомкнув глаз.

Мой тогдашний агент сказал, что ему не понравилось ничего из написанного. Он заявил, что это дешевое чтиво, которое приемлемо только для самого низового рынка за полцента или четверть цента за слово. Я не согласился и своевольно отправил рукопись Джону В. Кэмпбеллу-младшему в журнал «Поразительные истории научной фантастики» (Astounding Science Fiction).

Джону повесть понравилась, и он сказал мне, что заплатит по повышенной ставке. Он только попросил внести некоторые незначительные поправки, и это была первая просьба такого рода. Его просьба казалась обоснованной, и я согласился.

Когда он получил готовую рукопись, то все равно остался несколько неудовлетворенным. Он попросил изменить в ней еще кое-что, и я согласился. Затем он пожелал новых правок, которые, как мне показалось, совершенно не помогали сюжету. Я написал ему гневную записку, на которую он ответил одним из своих коронных писем – на семи страницах с одинарным интервалом между строками, где выражал сомнение в моей способности понимать базовые принципы философии жизни, искусства и политики. Я попросил его прислать повесть обратно, а он позвонил мне и сказал, что она нравится ему настолько, что он не может ее так просто отдать и вообще собирается использовать как главную публикацию номера (на моем счету еще не было главных публикаций в «Историях»). Все, что ему было нужно, это еще одна маленькая правка, против которой, он не сомневался, я совершенно не буду возражать.

Я понял, что очень даже возражаю против такой правки, однако мне очень хотелось, чтобы моя повесть стала главной публикацией, а я получил оплату по повышенной ставке. И я еще не дошел до той точки, когда мог без зазрения совести спорить с Джоном Кэмпбеллом, которого считал своим интеллектуальным наставником. Я обратился за помощью к Теду Старджону, который когда-то был моим агентом и которого я до сих пор считаю своим наставником в научной фантастике.

Тед прочитал «Огненную воду», и она ему безумно понравилась. Затем он отправился на длительный и многословный обед с Кэмпбеллом. Когда он вернулся, то пригласил меня на ранний торжественный ужин.

Проблема, как он сказал, заключалась вовсе не в тех переделках, которые требовал Джон. Все дело было в том, что мои пришельцы интеллектуально превосходили человечество во всем, а Джон Кэмпбелл просто не мог с этим согласиться.

Он напомнил мне о том, что случилось, когда я играл в шахматы с Кэмпбеллом. Я легко выиграл у него, потому что он играл лишь изредка, а я, с другой стороны, был завсегдатаем Сквейр-парка в Вашингтоне и шахматного клуба Маршалла. Однажды я даже выиграл у чемпиона по шахматам штата Нью-Йорк (пусть мы и играли в кегли).

Кэмпбелл был очень расстроен моей победой.

– Я просто не могу поверить, что ты настолько лучше меня, – все время повторял он.

Я предпринял попытку утешить его, рассказывая, сколько людей в парке, дворников, таксистов, даже бомжей, играющих на деньги (четвертаки и полтинники), которые мало что смыслили в шахматах, но могли обыграть меня просто потому, что лучше знали о различных шахматных уловках. Он вышел из комнаты, качая головой и страдальчески вздыхая.

– Его вера в собственную интеллектуальную мощь и интеллектуальную мощь человечества является наиважнейшим фактором, – объяснил мне Тед, – тебе нужно найти способ сказать, что пришельцы в «Огненной воде» не настолько чертовски хороши. Они лучше в том, в этом, но не во всем. Они просто-напросто другие.

Я плакал, стенал, рвал на себе волосы.

– Я потерял главного героя этого сюжета, – сказал я, – когда понял, что во мне больше Хебстера, чем Браганзы. Затем я понял, что в действительности хотел написать о том, что произойдет с нашим всеобщим самолюбием, если мы встретим пришельцев, имеющих не столько технологическое, сколько биологическое и психологическое превосходство перед нами, которые намеревались бы просто наблюдать за нами и забавляться этим зрелищем. Теперь ты говоришь мне, что это нужно полностью убрать. Зачем тогда писать? Зачем вообще тогда что-то писать?

Тед развел руками.

– Ну смотри, я конечно же могу продать эту работу на рынке более дешевого чтива, где половина читателей будет возмущаться, что здесь мало динамики и стрельбы. Или же ты можешь дать Джону то, чего он хочет, чтобы он укрепил веру в себя и человечество, а ты получишь действительно стоящую повесть и главную публикацию в, без сомнения, самом лучшем журнале научной фантастики на сегодняшний день.

– А еще я буду знать, что написал что-то нечестное, что вырвал лейтмотив из своего сюжета.

– Ничего ты не вырвал, просто сделал все чуть менее явным. И смотри, Фил, ты внесешь эти правки только в первую версию, в первую публикацию. Когда будут издавать антологию твоих работ, а это рано или поздно произойдет, когда ты будешь издавать ее в собственном собрании сочинений, а это тоже, без всякого сомнения, случится, ты сможешь опубликовать столь любимый тобой оригинал. И сказать читателю все, что ты думаешь по этому поводу.

Да, трудно не признать, что я быстро поддался такому убеждению. Последний аргумент Теда произвел на меня огромное впечатление. Поэтому я дал Джону Кэмпбеллу тот минимум, который смог бы его удовлетворить, и он опубликовал повесть с иллюстрацией на обложке, которая мне показалась просто восхитительной. Читатели признали «Огненную воду» лучшим произведением года. А что же я? А я больше никогда не читал журнал Джона.

Я положил оригинальную рукопись (еще без каких-либо правок) в желтый конверт, дополнив ее всей перепиской. А потом убрал подальше – на будущее. И в один из моих многих переездов (разве не Бен Франклин говорил, что три переезда равны одному пожару?) я потерял этот конверт вместе с оригиналом и перепиской.

И что же мы имеем на сегодняшний день? Парадоксально, но мне теперь нравится эта повесть именно в таком виде, как она опубликована здесь, как она была опубликована в журнале Джона Кэмпбелла Astounding в феврале 1952 года.

Написано в 1951 году, опубликовано в 1952-м