Читать книгу Волшебник и лесная Фея - Ульвия Мустафина - Страница 3

Часть I. Одноименная
Глава III. Почему Вы назвали меня Учителем?

Оглавление

– А голос у меня раздражающий, – спросонья сказал пастух, еще окончательно не проснувшись, и повернулся на другой бок.

– А я обычно первое, что делаю, когда просыпаюсь, – с улыбкой благодарю за новый день, как за новую жизнь, и за все ее новые возможности, – ответил гном, рассматривая утреннюю газету преднамеренно вверх ногами. «Да и так уже все успели перевернуть, поэтому какая разница, как ее рассматривать», – подумал гном, скользнув по ней изучающим взглядом, и, сложив кораблик, отдал его звездному медвежонку, застенчиво выглядывавшему из-за занавески.

– Для того чтобы улыбнуться и поблагодарить, надо проснуться, а я еще сплю, и мне можно, – проворчал мальчик. – Потому что вчера всю ночь проудивлялся в твоем мире и все равно мало что понял.

И тапочки тоже, вместо того чтобы покорно приблизиться и обнять ноги мальчика, решили устроить догонялки с дворовым котом с нехитрым именем Кот.

– Ну почему всегда так?! Стоит одной детали предательски соскользнуть с лески, как за ней подтягиваются другие, и все начинает неминуемо разваливаться, – обиделся мальчик и, швырнув подушкой, сбил с дерева одного из виновников незаладившегося утра.

Прежде чем вновь облачиться в облик повышенной мудрости, гном неожиданно разразился заливистым детским смехом. Он хохотал так громко и долго, перекатываясь из одного угла комнаты в другой, что вначале к нему присоединились красные цифры с забытого календаря, а потом и сам календарь. Им стало невероятно смешно висеть и отображать то, чего уже нет, тем более что это ничего было совсем не забавнее утренних тапок.


– Извини, мой мальчик. Я совсем не хотел тебя обидеть. Просто ты нечаянно напомнил мне меня самого. Представить только, насколько больше было бы в жизни веселья, если бы мы сами умели улавливать в себе подобные моменты, наблюдая со стороны, хотя бы для того, чтобы от души посмеяться…

А теперь можно, я у тебя немного приберу, а то слишком уж по-холостяцки и необжито выглядит твоя комната, – попросил гном, стряхивая с себя паутину заброшенных углов. И, не дождавшись ответа, по-хозяйски зашуршал.

Через какое-то время по полу можно было с удовольствием ходить босиком и ни обо что не спотыкаться и даже не стукаться, потому что в комнате мало что осталось.

– Теперь не только Кот, но и я боюсь твоих генеральных уборок, – неожиданно для гнома нахмурился пастух. – Как можно было за несколько часов смахнуть все то, что собиралось целую жизнь, и, по твоей версии, возможно, не одну?

– Но тебе же самому весеннее дышать стало и веселее. И солнцам твоего мира теперь намного легче проникать сквозь блеск оконных стекол и освещать самые когда-то запыленные и темные уголки твоей Родины, – растерялся гном.

– Но ведь это моя Родина, в которой книгам, возможно, положено быть разбросанными по всем подоконникам, а не стоять аккуратно и выхолощенно на полках, корешок к корешку. Теперь все выглядит так, как будто здесь живешь ты, а не я. А меня отсюда как будто слизали вместе с самой ничтожной надеждой на хаос и личную свободу.

– Да, возможно, ты и прав, – согласился гном, вернув творческий беспорядок на его прежнее положенное место. И, виновато пожав плечами, стал уменьшаться, пока и сам не превратился в пылинку, подхваченную сквозняком, и исчез за дверью.

Пастуху тоже обидно и неприятно было оставаться там, где его и так осталось совсем мало, тем более, что «там» являлось его родным домом. И он, не зная, что со всем этим делать, размашисто захлопнул за гномом дверь.

Оглушающий грохот донесся по ту сторону дерева, и мальчик, предчувствуя что-то нехорошее, заглянул в замочную скважину и оцепенел.

* * *

Перепрыгивая с облака на облако, он боялся: «Только бы не опоздать, только бы не опоздать…»

А вокруг все рушилось и крошилось в тонкую серую пыль – опрокинутые гигантские сосны, их безжизненные корни, вывернувшие наизнанку многие тонны осиротелой земли.

Лопнувшие струны серебряных нитей, за которые когда-то были подвешены сонные поляны, нелепо и одиноко болтались в недопустимом бреду происходящего.

Кто-то беспощадно тряс этот беззащитный и трогательный райский уголок Вселенной, и отовсюду почему-то веяло кроткой беспомощностью и покорностью, что для Волшебника было совершенно неприемлемым.

– Вечер добрый, Учитель, – тихо сказала Фея, не скрывая слез, одна за другой стекавших по ее побледневшим щекам и со звоном разбивавшихся о преддверие закатных песен.

Не столько слезы, сколько ее улыбка, исполненная полного принятия происходящего, лишила Волшебника всякого понимания того, что здесь все-таки происходило.

– Почему Вы назвали меня Учителем?

– Потому что Вы учите меня тому, чему я еще не успела научиться. Он учит меня через Вас. Ведь мы все так или иначе являемся Его вечными учениками.

– Но ведь Ваш мир рушится, и Вы плачете! Это ведь Ваш мир! Сделайте же что-нибудь! – прокричал Волшебник так громко, как будто хотел докричаться до справедливости.

Отвлекая его стремительный, но совершенно бессвязный водоворот мыслей, две скалы, испещренные шрамами прошлых воплощений, опрокинулись друг на друга и засыпали собой всякую надежду на спасение вечнозеленого озера, над которым, сидя на облаке, одном из многих, но именно на нем, часто любили рисовать на свободную тему Волшебник и Фея, наблюдая сквозь призму воды за каким-нибудь из слоев Вселенского пирога. И каждый угадывал и предлагал свой уникальный рецепт его приготовления.

– Неужели это все из-за меня… – одна только мысль ранила острее миллионов осколков до блеска отмытых окон его мира, отмытых не по его воле.

– Нет, что Вы, Волшебник. Совсем нет. Ни в коем случае нет. Просто то, что я невольно потревожила Ваш мир, удивительным образом совпало с завершением цикла моего.

И это хорошо, потому что за разрушением приходит обновление. И потом все в этой Вселенной циклично: от самого ее создания до нашего с Вами дыхания.

И однажды опавшие листья возродятся вновь и улыбнутся новому рассвету.

– Но я все-таки не понимаю, как это возможно. Как это возможно – так хладнокровно наблюдать за смертью того, что с такой любовью вынашивалось и созидалось.

– …Наверное, потому, что смерти нет. Наверное, потому, что форма прекрасна и уважаема, но не является конечной. Наверное, потому, что есть что-то большее, что в эту форму заключено, и это что-то бессмертно. Наверное, потому, что мы, завершаясь в одном месте, тут же начинаемся в другом и продолжаем, продолжаем совершенствоваться. Все мы – от того самого ослабевшего и беспомощного бутона до нас с Вами и выше… помните цветок? Так вот, если закрыть глаза и внимательно приглядеться, то и в цветке можно увидеть душу, которая на самых разных солнечных и лунных ступенях могла бы носить совершенно разную форму.

И если бы мы с Вами захотели и напросились бы при нашем настоящем уровне на ступеньку выше, то тоже могли бы оказаться в том мире ничем не лучше этого цветка. А возможно и обездвижено спящими камнями на высших океанских глубинах… Поэтому я прошу Вас, Волшебник, не пренебрегайте ни камнем, ни цветком.

Все вокруг нас наполнено жизнью и исполнено волшебства, просто редкие об этом догадываются, а еще более редкие видят.

И чтобы хоть как-то загладить свою сегодняшнюю вину перед Вами, я дарю Вам это, – и Фея протянула Волшебнику горсть разноцветных стекол. – Это не просто стеклышки. Посмотрите на любую форму сквозь какое-нибудь из них, и Вы увидите его проявление в каком-нибудь из слоев Вселенной.

Волшебник некоторое время, смотрел на пестрый калейдоскоп, разбросанный на его ладони, а потом взял наугад один из цветов, и на месте Феи оказалась бабочка, безмятежно и беззаботно то складывая, то раскрывая свои большие и хрупкие насыщенно-синие крылья. Подлетев к Волшебнику, она на мгновение приземлилась на его плечо и потом в легком и воздушном танце плавно направилась к линии заката… растворившись вдоль него… огромной нарастающей волной синие воды стали стремительно накрывать все то, что еще совсем недавно считалось ее миром…

Где-то совсем вдалеке Волшебник заметил бумажный кораблик, с которого звездный медвежонок неуклюже спрыгнул на гладкую белую спину, показавшуюся из синей пучины, и они медленно слились с горизонтом…

Перед тем как наконец закрыть свои усталые глаза, Волшебник еще долго смотрел на свет ночника за окном, вокруг которого уютно и душевно кружилось несколько ночных мотыльков.

«Спасибо Тебе за сегодняшний день и за сегодняшнюю жизнь, – пришло вдруг ниоткуда. – За ее уроки, победы и поражения, за боль, потому что она учит ценить долгожданную радость. За все мои формы и проявления, за всех моих учителей и учеников спасибо. Спасибо Тебе за все»… – И, почему-то добавив «Спокойной ночи, Фея», Волшебник сладко уснул.


Волшебник и лесная Фея

Подняться наверх