Читать книгу Ни слова правды - Ульян Гарный - Страница 9

Рядом с Осетром ехал Косматко и рассказывал о наших приключениях, оба изредка поглядывали на меня, усмехаясь. Я молчал, поглядывая вокруг, искал Зарю и Леха. Но их нигде не было видно.

Спешились возле казарм, Осетр крепко стиснул мне руку и сказал:

– Коня устроишь – приходи ко мне.

Я молча кивнул, еще раз удивленно поняв, что подчиняться воеводе легко и приятно. Такая сила и правота в этом человеке, что даже сомнений не возникает в правильности его решений, настоящий генерал.

Ассама я привел в богатырскую конюшню, расседлал, почистил, проследил, чтоб его устроили не хуже, чем Каурого Косматко в своем зиккурате, натаскал ему свежей воды, пошел в свою комнату, умылся, сменил пропотевшую одежду и отправился к Осетру. Зари по-прежнему нигде не было видно. Не встретил я и Леха, ни во дворе ни возле воеводиных палат.

Светлицу воеводы можно было отыскать по громогласным раскатам хохота, доносившимся оттуда. Когда я вошел, увидел в центре светлицы Косматко, который явно изображал Азамата в момент, когда тот отгадывал загадки. Азамат у него вышел совсем не похожий, но полный жадности и глупости и строил уморительные рожи. Тут черед дошел до меня, я у Косматки был изображен, как полный достоинства и мужества мудрец, снисходительно разъясняющий Азамату смысл бытия. Но, увидев меня, Косматко прервал представление и указал на меня. Находящиеся в комнате богатыри и гридни, знакомые и незнакомые, уставились на меня во все глаза, на секунду воцарилась тишина. И… взорвалась восторгами и здравицами, грохнуло троекратное «слава!», каждый старался подойти, пожать руку, обнять, незнакомые наперебой знакомились, знакомые стучали одобрительно по спине и плечам. Словом, я теперь местная знаменитость, похоже.

Осетр подошел, крепко пожал руку, снял с пояса кинжал, сунул мне за пояс, торжественно произнес:

– Держи, заслужил. Нарекаю тебя княжеским отроком в младшую дружину. Пойдешь под начало… – Тут он помрачнел, развернулся и гаркнул: – Тихо!!! Хорош орать и веселиться, враг у ворот!

В светлице все затихли, стали усаживаться на места, улыбки померкли, лица посерьезнели. Осетр продолжил, обращаясь к одному из гридней:

– Сивуха, ты давно служишь, возглавишь младшую дружину, пока Лех не вернется. Или пока… В общем, временно его место займешь.

– Слушаюсь, – ответил гридень, вставая. – Не посрамим Русь, воевода.

– Садись, воин, и ты присядь, Василий, будем совет держать.

Как по волшебству рядом со мной появился табурет, кто-то из отроков, теперь сослуживцев моих, расстарался. Эх, теперь бы имена всех бы выучить, а то неудобно.

– Скажи, Тримайло, когда последний раз Леха видел? – спросил Осетр.

– Возле Косматкина болота расстались, больше не видал, – ответил я.

– После этого от него шептун прилетел про мрассовцев, и все, с тех пор ни слуху ни духу, – посетовал Осетр. – Ладно, если жив – объявится. А теперь слушать меня! К князю посол был от поганцев, сказал слово султана: завтра на рассвете русы уплатить должны по золотому за каждого жителя Славена, всех коней, коров и баранов отдать, признать при свидетелях себя данниками Амана, и признать все войско русское войском черных мрассу, и по велению халифа белых мрассу или султана черных мрассу участвовать в походах басурманских.

По светлице пробежал недовольный ропот, раздались возмущенные возгласы: «Чего захотел», «Накося – выкуси» и прочее в таком же духе, в основном непечатное.

– Цыц, тихо, дайте сказать, – побагровев, заорал Осетр. Перевел дух и продолжил: – Если откажет князь славенский Всеволод в просьбе султанской, на рассвете быть сече, мрассовцы обещают город пожечь, горожан побить, в живых никого не оставить, даже в полон брать не будут. Стены сровняют с землей, а пожарище засыпят солью, чтоб лет двадцать на месте Славена ничего не росло, и только звери лесные землю соленую грызли. Князь Всеволод, подумав, велел вече созывать, всех горожан на площади перед детинцем. Уже глашатаи по всему городу о слове султанском кричат и народ к детинцу сзывают. Времени приготовиться у нас где-то часа два-три, не более: всем тысяцким на стенах караулы удвоить, на воротах утроить, всех, кто от стен и ворот свободен, без копий и щитов, только кольчуги, мечи охотничьи[52], – на площадь. Старшая дружина с гриднями, кольчуги под епанчами спрятать, шапки с кольчужным подбоем надеть, никаких шеломов, разрешаю только кинжалы да пистоли, но так, чтоб не напоказ. Младшая дружина с купеческим ополчением, возле казарм собраться, сигнала ждать. Вам железо любое разрешаю, кроме копий, они в большой толпе без надобности. Как народ на площади соберется, на главной башне княжеский стяг развернут[53]. Тогда, Сивуха, ты своих на четыре кустодии[54] разбей и с четырех сторон площадь отроками и купцами запрешь наглухо. Вот гляди-ка.

Осетр на столе развернул пергамент, я подошел следом и заглянул ему через плечо.

– С северо-востока и юго-востока двинет чернь, из Речной слободы, Нижнего Славена, Кузнецкого и Черного посадов. Мокрый шлях и Протасовскую я приказал закрыть от греха подальше, так что деваться им некуда. По Сабельному проезду, Ножику, Булатной и Дикопольской попрут. Туда больше всего людей поставишь. Если по-хорошему все получится, с башни княжий стяг уберут. Тогда кустодия, что Булатную держит, пусть отступит до Оружейного рынка, и займет оружейные ряды, и охраняет их, пока конный полк Петрухи Жеребцова не прибудет. Те, кто Дикопольскую запрут, отступят на Сабельный проезд и там ждут, пока я сам их не сниму. Кустодия, что на Торговой будет, на Протасовскую двинет до самой Дикопольской и приказа ждет. Бойцы, которые Красную охранять будут, на месте остаются, пока тысяцкий Дегуня их в казармы не отправит. Если добром с народом не разойдемся, на площадь не выходить, там без вас разберутся. Ту кустодию, что на Дикопольской будет, сам возглавишь. Если народ, убереги господь, буянить станет, до ножей дойдет, ты со своими – на Протасовскую бегом, и там насмерть стоять. Пусть бегут хоть до Степных ворот, там Кудло с пушками, Сердюк со стрелками отстоят порядок. Кустодии на Булатной в таком разе, засеки сделать, бревна уже на месте, оборону в круг, вас обойти могут с дикопольской стороны, не боись, не бросим, Жеребцовская тысяча, как смердов со Славенской площади отожмем, вам на помощь придет. Сигнал отступать только для Булатной и Дикопольской: рядом с княжим стягом – красное полотнище. Остальным стоять – никого не пропускать. Боярские и купеческие старшины упреждены, их люди нам на площади помогут, а в случае чего и подождать согласны. Старшим кустодий держать дозоры на улицах Протасовской, Армянской, на Мокром шляхе, Сабельном проезде, Ножике. Особо глядеть за Армянской и Протасовской, если проспим, запылает Купецкая слобода – считай султану ворота откроем. Если кто чего не понял, милости прошу – сейчас скажите! – После небольшой паузы Осетр продолжил: – Тогда бегом приказы исполнять, времени в обрез!

«Вот и служба, снова в строй, страна зовет, пора в поход», – радостно подумалось мне, когда бежал к себе, на площадь собираться. Тяжело бывает стране своей помогать, а сердце поет. В такие моменты мужчина понимает, что родился он не для того, чтобы в офисе жопу давить и в ресторанах пузо отращивать, а именно для этого – служить и защищать. В комнате кто-то порядок навел, грязную одежду унесли, на кровати – свежая чистая рубаха, пол подметен и вымыт, на столе в глиняной крынке – полевые цветы: красота. На сердце потеплело: Заря, Зорюшка, Заринка. Ну слава богу, здесь любимая, еще свидимся. Быстро оделся: кольчуга, шлем, наручи, сапоги, поножи. Взял большой каплевидный щит, меч, кинжал – готов молодец. Только бы не пришлось своих бить, нету в этом никакой славы.

Подошел к казарме, там уже от блеска начищенного металла глазам больно. Сивуха, из сыновей грома, возвышался над толпой простых отроков, как скала в море. За ним стояли еще с десяток таких же богатырей, в полной амуниции. Я присоединился к ним. Сивуха меня заметил, кивнул. Через полчаса, как видно, все собрались. Площадка перед казармой и все окрестные улицы были забиты вооруженными людьми. Сынов грома стало уже человек тридцать. Сивуха назначил командиров отрядов, те стали народ делить и строить. Мне приказал идти с ним на Дикопольскую. Наш отряд построился по двое, мы с Сивухой впереди, забегали меж нами иноки в черных рясах, произнося молитвы и кропя святой водой. Не успели священники молитвы произнести, как на главной башне детинца захлопало на ветру огромное черное полотнище. Сивуха молча двинулся на юго-восток. Колонна наша двинулась по пустынным улицам Славена, почти бегом мы пришли на широкую, мощенную дубовым горбылем улицу где-то через час. Сивуха крикнул:

– Мы на месте! Занять всю ширину Дикопольской и двигаться к Славенской площади!

Воинство, пыхтя и отдуваясь, – все-таки за сынами грома угнаться не так просто, – стало заполнять широкую Дикопольскую железным потоком, и с Протасовской улицы выходили все новые и новые шеренги, их шествие казалось бесконечным. Сколько же мы народу сюда привели? Не меньше нескольких тысяч, вот тебе и кустодия – считай, добрая дивизия. Шли мы, пока не увидели толпу людей, которые стояли, сидели вдоль стен, висели гроздьями на фонарных столбах. Над людским морем разносились слова князя: «…если сделаем по слову Анатолия и уплатим Аману, много жизней убережем, но души свои не спасем, Русь Святую с заветами ее попраем. Не злато дорого, не серебро, что металл – тлен и суета, что богатства земные перед вечным сиянием истинной веры. Если станет дружина княжеская по слову султанскому города православные зорить, храмы рушить, кто сердца их сохранит от скверны. Опоганятся, среди язычников жен станут брать, зашатается правда в душе, запоют со слов чужих о Бархударе и прочих идолах. Христос Спаситель наш креста не убоялся, кровь пролил и смертью смерть попрал за нас грешных. Великую муку принял, вкус предательства и суда неправедного испытал. А ведь мог отступиться, и миновала бы его чаша сия. Мог признать, что он не сын Божий и не Спаситель, а простой человек, сын Иосифа и Марии, оговорили его, и он не призывал разрушить храмы и низвергнуть ложных богов и кесарей. Но тогда, что бы стоили все его призывы воздвигнуть Храм в душе, освободиться от неправды бесовской. Можно молиться словами, а есть и иная молитва – поступком. Сегодня этот выбор – перед вами, жители стольного Славена. Говорю «перед вами» не потому, что отделил себя от вас, а потому, что выбор свой я уже сделал. И если решите платить, пусть так. Но я, с верными своими, басурманам не слуга, ибо сказано у апостола Матфея: «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне»[55]. У меня господь один: Иисус Христос, Сын Божий. Ему и послужу, как умею. Если решите под руку басурманскую идти, отрекусь от престола дедина и отчего, приму бой, быть может, последний. Мертвые сраму не имут. Кто со мной, у воеводы записывайтесь, он вам оружие и броню выдаст, завтра оросим кровушкой землицу Русскую, во славу божию. Так какой ваш ответ мне, други православные?!»

На секунду мне показалось, что началось землетрясение: всколыхнулось людское море, и восторженный рев разнесся по округе, заговорил народ в полный голос. Кричали все: люди на площади, воины у меня за спиной, все как один. Затем стало потише, можно было различить отдельные возгласы: «Слава князю!», «Не посрамим!», «Ответим басурманам!» и другое, но в том же ключе. Ясно, что жители Славена постановили. Завтра – в бой!

Постояли мы еще с час, народ задвигался и начал по одному, по двое, группами побольше расходиться, подходить к нам, спрашивать, когда идти домой можно будет. Сивуха всем улыбался, объяснял, что вот-вот. Но княжеский стяг на башне реял, как и прежде. И тут вдруг произошло неожиданное: рядом с княжим стягом поднялось и затрепетало красное полотнище. Сивуха побледнел, но виду не подал, руку поднял, и стали все воины потихоньку на Протасовскую отступать. Народ не напирал, стоял спокойно, ждал, когда мы им дорогу дадим, на лицах воодушевление. Не слышно было ни криков, ни пальбы. Просто не верилось, что после такой речи, после чувства всеобщего объединения перед лицом страшной угрозы где-то там сейчас русские бьются с русскими.

На Протасовскую кустодия втянулась быстро, минут за десять. По сравнению с Дикопольской, здесь было тесновато, тем более что задние шеренги напирали на передних: очень всем хотелось посмотреть, что происходит. Но Сивуха быстро порядок восстановил: приказал строй держать, задним шеренгам разослать дозоры по близлежащим улицам и переулкам. Самого быстроногого отправить на Славенскую площадь к Осетру, узнать, как дальше быть.

А тем временем народ шел мимо нас бесконечной рекой, никто не нападал, более того, некоторые махали нам руками в знак приветствия, а пьяная компания, человек в шесть, нестройными голосами затянула «Многая лета, многая лета…», что было благосклонно принято окружающими, и скоро здравица зазвучала многоголосым хором. Но красное полотнище вместе с черным трепетало на башне детинца зловещим знамением бунта и братоубийства.

Меня же беспокоило странное чувство незримого присутствия. Какое-то неуловимое движение в уголках глаз, как будто кто-то прозрачный и очень быстрый крутился на границе видимости. Но при повороте головы снова уходил за незримую границу. Что ж, настала пора воспользоваться новыми навыками, и я замедлил время и увидел, что над толпой мельтешат прозрачные тельца смешных, уродливых человечков, они летят в сторону Степных ворот и утыкаются в радужную стену, но не оставляют своих бесплодных попыток, а бьются и бьются, но стена не пропускает их на ту сторону. Смысл происходящего ускользал от меня, так что я вернул себе обычное ощущение времени в надежде расспросить Сивуху. Но тут все разъяснилось само собой, из задних рядов пришла весть, что всадник от Осетра прибыл, кричит, что в княжеском тереме – измена, на башне флаг подложный, но снять его нельзя, в башне – мрассовцы. Пока их оттуда выбьют, будет страшная беда: шептуны до Степных ворот не долетают, а у Кудла с Сердюком приказ – по народу стрелять. Нужно нарочного к воротам слать, а Дикопольская народом забита, никак не пробиться. «Так вот они какие, шептуны-то», – не к месту подумалось мне. Я вдруг со страшной ясностью осознал, что сейчас произойдет. Воодушевленная, мирная толпа сейчас напорется на снаряды и пули охраны Степных ворот. Даже если жертвы будут невелики, весть об этом разнесется по всему Славену. Готовые сражаться за князя окраины будут возмущены и захотят отомстить. По всему городу пройдет волна стычек с дружиной, как неизбежность – пожары и новые жертвы. А завтра город вряд ли будет способен на ратный труд, мрассу попрут со всех сторон, считай, победа у Амана в кармане.

Я выглянул из-за угла, увидел только головы и спины – не пробиться, а время уходит, первые ряды уже недалеко от пушек. И я стал, впервые в жизни, искренне молиться: «Господи, убереги, господи Иисусе Христе, Сыне Божий, вразуми, помоги. Помилуй нас грешных, отведи напасть. Во имя Отца, и Сына, и Святого духа. Аминь». И произошло чудо! Нет, не было никаких архангелов с пылающим мечом, ничего такого. Я вдруг понял, что нужно делать, даже мимоходом посетовал на самого себя. Стоит дубина стоеросовая, шесть метров с гаком роста, защитник Земли Русской, и помощи просит, когда действовать нужно. Спасибо тебе, господи, за вразумление!

Все это я думал, уже карабкаясь на крышу близстоящего дома. Ускорив время, я понесся по крышам, со всей прыти перескакивая с дома на дом, как белка, только черепица деревянная и керамическая во все стороны полетела. Радужную стену, для шептунов препятствие, проскочил, даже не заметил. За считаные секунды показались и приблизились башни Степных ворот, я через них в город попал. А вот и пушки. Кудло стоит, разинув рот и поднявши руку, пушкари застыли возле пушек, взялись за веревки спусковых крючков гаубиц (смотри-ка, а ведь смог Кудло новые знания применить), за пушками на наспех сколоченном деревянном помосте стояли два десятка стрелков, целились из своих пищалей в толпу, до которой осталось едва полтора десятка метров. Понимая, что не успеваю, я все же задрал все гаубицы в небо, все стволы пищалей туда же. Вернул себе обычное восприятие времени, заорал: «Не стрелять, красный флаг подложный!» – и повалился на землю – слишком много сил отняла у меня гонка по крышам. Одновременно с моим падением грохнул залп из всех орудий и ружей, даже уши заложило. Через секунду надо мной склонился Кудло и как сквозь вату спросил:

– Васька, ты чего?

Над его головой в небе цвели белые цветы разорвавшихся снарядов, гляди-ко шрапнель, и до этого додумался талантливый пушкарь.

Обретя дар речи, я снова заорал:

– Не стрелять!!!

Кудло успокоил меня:

– Да поняли уже, не стреляет никто. Ты-то откуда взялся, прилетел, как ведьма на метле, приказ княжеский хаешь…

– Мрассовцы башню захватили. Как там и что, не знаю. Слава богу, успел.

Я поднялся с земли, посмотрел вокруг. Две из пяти пушек валялись на деревянном настиле Дикопольской, видно, отдача повалила. Шесть стрельцов поднимались с земли после падения с помоста. Служивые с недоумением смотрели на меня. Толпа уже двигалась мимо Степных ворот, растекаясь по своим Подстенным, Мясницким, Глиняным и прочим улицам и переулкам. Многие с недоумением поглядывали на нас, но почти все смотрели в небо на диковинный фейерверк. Кудло сказал:

– А что, красиво. Надо бы такое по праздникам устраивать, особенно в Масленицу. Как назовем, Тримайло?

Тут наш разговор был прерван треском и грохотом: крыши, по которым я бежал, провалились в дома. Как я потом узнал, никто не погиб, слава богу – еще одно чудо! – только один старичок с перепугу обрел половую функцию, но ему это только на пользу пошло!

– Да, – только и смог сказать я, а подумал: упс, а назовем бигбадабум[56], как тебе?

– Бикбумбад? – переврал Кудло. – Странное какое-то слово, будто с Оловянных островов. Может, сполох?

– Сполох, так сполох, – согласился я, – кстати, если добавить в порох соль, камедь, квасцы, нашатырь, серу и селитру, получится разноцветный сполох. У тебя выпить есть?

– Как не быть, обижаешь, Василий, пойдем в караулку! – оживился Кудло.

В караулке нас ждала бочка зелена вина, браги по-нашему, мне притащили ведерный ковш, Кудло пил стаканами. Брага была крепкая, но все же не водка. В процессе употребления я рассказал хохлу про самогонный аппарат, что вызвало у пушкаря неподдельный интерес. Тут меня и нашел Осетр, слегка захмелевшего, размахивающего копченым окороком, с энтузиазмом делящимся с Кудло рецептами очистки спирта.

Воевода с грохотом влетел в караулку, поднял меня на ноги, крепко прижал к груди и троекратно расцеловал.

– Ай да Васька, ай да молодец. Хоть и пьешь, зараза, на службе! В другой день тебя бы в холодную за это! Но не сегодня. Ты хоть понял, что ты для Славена и князя сделал, пьяная морда?! Наливай и мне, Кудло, выпьем за счастливое избавление от напасти!

Как только Осетр выпил браги, с Кудло начало твориться неладное. Он начал разевать рот, выпучивать глаза, в воздухе разнеслось зловоние. Осетр вытащил из камина пылающую головню и принялся ею размахивать вокруг пушкаря. Через минуту все прекратилось.

– Шептуны прорвались, коза их задери. Раньше надо было вонючкам поспешать, теперь уж чего, – объяснил происшествие Осетр.

Я был не в настроении вопросы задавать, всему свое время, но о важном поинтересовался:

– Мрассовцев из башни вышибли?

Осетр помрачнел, но ответил ровным голосом:

– Нет, засели крепко, черти! Башня построена так, что там год сидеть можно и хоть от полка отбиваться. Орали нам, что своих дождутся! О как! Мы их с нашей стороны замуровали – пусть сидят до морковкиного заговения. Ай, да ну их, тут другое – измена, прямо в княжеских палатах, вот беда, хуже некуда! Но про то отдельный разговор. Наливай, Кудло, выпьем за Ваську Тримайло, за нового княжеского гридня, держи кошель с золотыми и саблю, принимай почет и знак на грудь.

Осетр с поклоном передал мне золоченую саблю в богатых красных ножнах, инкрустированных эмалью, рубинами и изумрудами, здоровенный кошель, полный золотых, и серебряную гривну[57] на серебряной же цепи, на которой матерого кобеля держать можно. Я с поклоном все это принял. Приятно, когда награда находит достойнейшего из героев, чего там говорить. Выпили еще по одной, да и разошлись. Кудло в караулке захрапел, Осетр куда-то по своим делам заспешил, а я напялил на себя обновы: кошель к поясу привесил, гривну на шею, саблю на пояс – мечу в противовес и пошел к себе.

В комнатушке моей все было в порядке, у дверей моих щит кто-то положил. Молодцы ребята, не забывают, и я вас не забуду. Разделся я, повалился в кровать…

И уже привычный голос: «Демоны распределяются по чинам. Первый чин – псевдобоги под предводительством Вельзевула. Второй – духи обмана во главе с Пифоном. Третий чин – демоны-изобретатели под властью Белиала. Четвертый – духи-каратели с покровителем Асмодеем. Пятый чин – демоны-фокусники с князем Сатаной. Шестой – демоны чумы и воздушных болезней под руководством Мерезина. Седьмой – демоны войн и раздоров с вождем Абалдоном. Восьмой чин – демоны-обвинители с властелином Астаротом. Девятый чин – демоны-искусители под руководством Маммона».

Все вышеприведенные сущности до того, как были демонизированы, имели свои собственные истории, достойные отдельного исследования. Но остановимся на руководителе искусителей: Маммоне.

В первоначальный период существования человеческого общества господствовало натуральное хозяйство, в котором производилась продукция, предназначенная для собственного потребления. Постепенно в интересах увеличения производства, а в определенной мере под влиянием природных условий (например, таких как условия для развития животноводства, земледелия, рыбной ловли и т. д.) происходила специализация людей на изготовлении определенных видов продукции. При этом возросшее количество продукции оказалось возможным использовать не только для удовлетворения потребностей производителя, но и для обмена на другую продукцию, необходимую данному производителю. Такова важнейшая предпосылка возникновения обмена продукции. Обмен продукции, в натуральном виде, породил необходимость в некой универсальной единице, которая являлась бы мерой стоимости, например, быки у славян, корабли у викингов. Такие единицы со временем стали применяться в определенных местностях, и для удобства их сделали более компактными, чтобы упростить их перемещение в места обмена. Эволюция универсальных единиц привела к появлению денег.

Так или примерно так описывают в экономической литературе возникновение денежного обращения. Этот вариант подкинул всем Маммона, чтобы убедить, будто его и вовсе нет. Это их любимый фокус, демонов-то, убедить всех в собственном отсутствии, чтобы проще было работать.

Собственно, с работы все и началось. Демоны верят в две вещи: в силу и в судьбу. В бога или тем паче дьявола им верить незачем. Они точно знают, что оба существуют, и почти одинаково ненавидят их и боятся. Но при этом не прочь занять место одного или другого. И если богом они стать только не прочь, то занять место Диавола они желают страстно, с рождения и до поглощения. Смерти среди нечистой братии не существует, но остаться отдельной личностью, вне группировок и подчинения, невозможно, а если демон слабеет, его поглощают более сильные.

Появилась нечистая братия, когда Диавол стал выделять из собственной сущности более мелких тварей, чтобы они делали для него работу: сбивали с пути праведников, соблазняли аскетов, подбивали на подлости честных и т. д.

Поначалу, после сотворения мира, змей справлялся и сам, так как людей было мало – единицы. Дело в том, что выбор меж праведным и неправедным могут делать только люди. Соответственно все остальные птички-кролики неподсудны, а самое главное – выделяют мизерное количество негативной энергии, в которой так нуждаются демоны. Даже нападение стада гиен на беззащитного олененка – ничто против похищения чужой диссертации. Клыками за плоть хватать и кусты ежевики могут, а утащить чужую идею: тут и артистизм, и немалая смекалка, и переживания – для демонов все это слаще эклеров.

Соответственно, когда количество людей возросло, враг рода человеческого поначалу купался в энергии, и силы его возросли многократно. Но трудно стало поспевать за растущим человечеством и пришлось создавать армию. Поначалу это были совсем простые существа, с ограниченной волей и недалеким умом, в просторечии – черти или бесы. Их дело простое – собрал энергии, отправь хозяину в геенну огненную. Но по мере усложнения задач нужны были более самостоятельные и умные исполнители. Так появились демоны. Первоназванные, или демоны первого чина, были спешно набраны из исчезающих богов, которые предпочли небытию и забвению службу темным силам. Немало помогли и Люцифер со своими падшими ангелами, чин ему, правда, не достался при всей его силе и влиянии, оно и понятно – перебежчик[58]. Но и этого оказалось мало, и дьявол решил создавать себе помощников. Некоторые, как Мерезин, были синтезированы с помощью магии из вечно свободных духов воздуха. Некоторые выделены почкованием, как Белиал, кой-какие воспитаны из людей – Абалдон и Астарот, а наш герой – наполовину дьявол, наполовину человек. Да-да, Маммона – сын дьявола и женщины, вернее сказать – ведьмы.

Традиционно совокупление с черным козлом, в которого вселяется сам отец зла, проводится каждую Вальпургиеву ночь[59] в каждом уважающем себя приходе дьяволопоклонников, но только мать Маммоны подошла к вопросу с полной самоотдачей: угрожая черной булавкой, намазанной ядом, она разогнала всех конкуренток и упражнялась всю ночь, число попыток стать матерью дьяволенка перевалило за десяток, а именно, их было тринадцать. А под утро Эвелина, так звали ведьму, вдобавок простояла на голове целый час. Подобная настойчивость не могла пропасть втуне, тем более что Эвелина провела таким образом шесть Вальпургиевых ночей. И все получилось – в ее чреве начал свой путь наш герой.

Как только дьявол узнал про сына, а это произошло с момента зачатия, за матерью, ведьмой Эвелиной, установили слежку, выделили охрану. Но не уследили: младенец утонул при купании, через три дня после родов[60]. Его душа тут же рухнула в ад, отягощенная тяжелой наследственностью. Лет через сто сынок созрел для деяний, и вот тут начались настоящие трудности. Чей ты сын, в демонском сообществе не наплевать (как и в любом другом), но дитяте хотелось состояться, доказать рогатому папаше, что отпрыск его не хухры-мухры с маслом. А мерило всего в демоническом мире – черная энергия, которую ты отправляешь ужасному властелину. И здесь не смухлюешь, очков не вотрешь, сколько пришло, ровно столько босс и почувствует.

Маммона, не чинясь, брался за любую работу, таскал души грешников к мучителям, топил печи в аду, наполнял котлы смолой. Но, несмотря на энтузиазм, очень быстро понял, что таким путем нарубить адской черняшки много не получится, ведь зарабатываешь только десятую часть от того, что даешь. Один старый чертяка, из адских мучителей, верно подметил: сюда всегда успеешь, приходи, когда ничего другого не получится.

Маммона сунулся в серьезные учреждения, к демонам при чине. Но они его не особенно жаловали, побаивались папашу. Судите сами: если сынок начнет делать успехи, можно и поста лишиться, а проявит себя как деградант и неудачник, князь тьмы начнет искать виновных. И снова глава ведомства – самый вероятный кандидат: зажал-де дитятины инициативы, задавил талант в зародыше, а там и до поглощения недалеко.

Еще через сто лет Маммона понял, что мафию нельзя победить, но ее можно возглавить. Стало ясно – без собственного ведомства чин не получить, ресурс в виде разрешения плодить сущности и вербовать смертных тем более не светит. Но, чтобы получить ведомство, надо иметь обширные владения в человеческих отношениях.

Здесь вылезла настоящая проблема: все сферы человеческой жизни жестко поделены между восьмерыми чиновными демонами и Люцифером. Просто иголку некуда воткнуть, чего ни коснись – вожделение, богатство, власть, – все греховные помыслы принадлежат конкретному демону. Но, унаследовав от матери упорство и отвагу, от отца изобретательность и ум, наш герой не сдавался. Он стал внимательно изучать уклад жизни людей. Особенно ему понравилась торговля, он видел в ней немалый потенциал. А главное, торговля сама по себе никому формально не принадлежала. Всю негативную энергию от сделок поглощали те демоны, которые курировали предмет обмена: если обменивали землю на вола, то выделенная энергия делилась между Абалдоном (по его ведомству проходит земля) и Белиалом (домашний скот и дикие звери), если же в обмене крылся обман, подключался Пифон.

И тут двухсотпятидесятилетнего подростка осенило: все, что происходит в мире людей, демоны приводят к единому эквиваленту: негативной энергии, она для демонов мерило всего. Дальше проще, метнулся к родителю, изложил суть идеи: создать эквивалент стоимости – деньги, и вот уже вожделенный чин и ведомство.

Маммона сам не ожидал, сколь плодотворной окажется его идея. И теперь по праву главенствует над демонами-искусителями. Другие чиновные демоны-управленцы его не особенно жалуют: без малолетнего выскочки теперь не обойдешься. Торговля, это бы еще ладно, но ни война, ни толковый кризис, ни даже стихийное бедствие – ничего не проходит мимо Маммоны, все приносит сыну босса дивиденды (что неудивительно: дивиденды тоже он изобрел).

Пришествие денег изменило мир в корне, результат этих изменений виден каждому. Трудно сказать что-то новое о деньгах, поэтому обратимся к уже сказанному: «Деньги заколдовывают людей. Из-за них они мучаются, для них они трудятся. Они придумывают наиболее искусные способы потратить их. Деньги – единственный товар, который нельзя использовать иначе, кроме как освободиться от них. Они не накормят вас, не оденут, не дадут приюта и не развлекут до тех пор, пока вы не истратите или не инвестируете их. Люди почти все сделают для денег, и деньги почти все сделают для людей. Деньги – это пленительная, повторяющаяся, меняющая маски загадка».[61]