Читать книгу Письмо потомкам. Дилогия - Ульяна Берикелашвили - Страница 9

Кайн вышел под утро. Когда шифф исчез, он посчитал, что время простить себя пришло. Изнеможенный, бледный от голода юноша пробрался на кухню и, достав из ледника кусок свежего мяса, впился в него зубами.

– А молитва?

Он вздрогнул от неожиданности, но мясо не выпустил.

– Ну-ну, наследник! И надо было так терзать себя?

– Прости, мама.

Рионн подошла ближе и погладила своего несуразного первенца, жадно разрывающего вырезку.

– Ничего, малыш. Впредь будет уроком.

Минуты две Кайн наслаждался едой, затем прижался к матери, пачкая её бирюзовые одеяния.

– Я устал, мама. Это становление выматывает меня. Каждую ночь этот голод. А мы… словно дикие звери, рычим и воем за завесой.

Рионн вздохнула:

– Я понимаю, это тяжело. Но только через три года всё пройдёт для тебя окончательно… Потерпи, Кайн.

– Хорошо, мама. Я буду стараться.

– Вытери рот, милый. Ты и меня испачкал. – Рионн протянула сыну розовую салфетку, и теперь наблюдала небрежное умывание. Себе она тоже достала одну.– Послушай, ты выяснил тогда у Ульрианнашш что-либо про Уму?

Кайн нервно зажал мизинцем и большим пальцем мочку левого уха. На языке жестов это означало твердое «нет» – хьорте. Людям это казалось слишком неудобным, но геммам спешить было некуда. Даже в разговорах.

– И Ума «молчит как партизан». Кто такие партизаны, лучше не спрашивай – это ширрах так говорит, я не поняла. Лесные люди какие-то. Я уже было собиралась их обеих наказать. – Рионн поджала кроваво-красные губы и присела на скамью рядом. – Но думаю, не стоит этого делать. Приступы проходят без дарения крови – это необычно, но не опасно. По крайней мере, я не вижу никаких отклонений в младшей дочери.

– Моя льринни, – громко произнес Кайн, сытый и довольный, решив завести официальный разговор с матерью, по всем правилам этикета. Будущему льорту достаточно на сегодня материнской нежности, уроки управления куда важнее. – А Ульрианнаш что-то говорила вам до этого о своих способностях?

– Нет, но монахини и Рао предупредили меня, что Ульрианнаш – странная. В её глубине больше, чем на поверхности. Ты же знаешь, что она десять лет провела среди них, но совершенно не открылась полностью. Никому, даже Рао, – задумчиво произнесла Рионн, перебирая скомканную салфетку. – Он говорил, вряд ли матерь продала ее, хотя евгениумом она точно рождена, у нее нестабильные гены. Возможно, она была преступницей и бежала. Рао заказал в Империи и нашел только признание бывшего ментора, что его друг и она были супругами и «скользящими в Сети». Она изучала древние языки, на которых больше никто не говорит. Даже те, которые мы не смогли полностью выкупить в свой архив.

– После гемми и гарами трудно что-то удержать в совей памяти. Такое ощущение, что вирус уничтожает знание любого другого языка как чужеродное… Но после всего, что рассказали, вы хотите, чтобы она оставалась и учила нас? – Кайн попытался отобрать у матери салфетку, словно зачарованный шуршанием фантика котёнок.

– Своей играйся, – зло прошипела Рионн на сына, резко перейдя на неофициальную речь. Тот съёжился и одернул руку от неожиданности.

– Преступления против Империи мне не важны, если это не преступления против жизни – а их она не совершала. – Продолжила уже официально Рионн. – За свое она поплатилась и сполна. Ее мужа убили. Не важно, почему она здесь – важно, зачем? Она имеет полное право на свои секреты. Но ее возможности пригодятся нам в будущем.

– Вы доверяете ей как льринни? – поморщился наследник.

Рионн молча коснулась левой брови указательным пальцем.

«Миоррэ» – да.

Развернувшись, она направилась к выходу. Бирюзово – небесный пятиметровый шлейф тянулся за ней, словно поток воды. На пару секунд она замерла в проеме и прошептала:

– Через три дня начнётся Эвалон. Рао сам выбрал именно ее, и теперь она должна подтвердить свое предназначение. После него я решу.

Кайн лишь продолжил сосредоточенно играться салфеткой, прижавшись спиной к леднику. В золотых глазах его ничего не отражалось. Даже некоторое подобие страха, что замерло в его душе.

***

Через три дня начнётся Праздник Золота Святейшей. Но в доме Альяринн все увлечённо заняты не подготовкой, а своими делами.

Праздники здесь проходят не как у людей, это естественно. За время, проведенное в монастыре, я думаю, что научилась понимать психологию гемм хоть немного. Хотя даже при знании гемми это сложно.

Отсутствие подготовки не означало ее ненужность. Просто дом поддерживался всегда в таком состоянии, что если к ним нагрянули бы без приглашения все сорок старейшин и компания перворожденных в сотни три, сказав, что Эвалон переносится и будет проведен прямо сейчас, его без промедления в секунду начали праздновать.

Это образ жизни гемм. Чего я никогда не наблюдала у людей. Что я видела в Империи? Лишь жалкие потуги прошлого… только в достаточно отдаленных местах, в разрушенном древнем городе Рондон, наполовину залитый водой, да в глухих сайберийских таёжных лесах тайно справляли несколько забытых праздников, переиначив их смысл и традиции. Крупицы прошлого иногда бережно хранились.

А в великой столице, возведенной в песках бывшей пустыни, праздник был всегда. Сибаритский, умасленный дарами и деликатесами, приправленный обнажёнными телами девушек и юношей, выращенных по стандартам и желанию господ. И где господа сменяли друг друга еженедельно, проигравшись в хлам – это было модно.

Зажрались.

Я встрепенулась, отбросила воспоминания, словно ветхие одежды, и продолжила листать каталог. Рионн приказала выбрать одежду на Эвалон, и привести себя в порядок. Если старейшины увидят меня в нынешнем виде, то я навсегда упаду в их глазах.

Этикет нужно соблюдать.

– Здравствуй. – Пронеслось шипящее около уха, и я от неожиданности выронила голографические листы. Ворох пятиметровых шлейфов разлился радугой в воздухе.

Обернулась, но… рядом никого не было.

Бред.

Я нагнулась, чтобы поднять листы, но не смогла. В зеркале напротив я заметила притаившееся черное нечто. Неоформившееся поле эмоций.

– Ты? Как давно я не слышала твой голос…

– Да, ведь ты захотела спокойной жизни.

– Что ж, тогда начнём? – в пустоту произнесла я со слезами и осторожно, глядя лишь в зеркало, попятилась к пятну. Осторожно закуталась в чёрные всплески эмоций, словно в мантию. И…

…проснулась.

В холодном липком поту. Яростно встала с постели, пытаясь забыть сон. Скользнула в истерике в душ и распростёрлась на тёплых плитах под струями ароматной воды.

Кошмар возвращается. Это было постоянным его началом. Раз от раза, когда я думала, что всё закончилось, он приходил вновь.

А ведь он не снился мне с тех пор, как я покинула на танкере Великую Империю. Каждую ночь, проведенную в Империи, он терзал меня, заложенный в мои мутированные гены. Это было неизбежной частью моего бытия, генетическая память и эхо воспоминаний. От этого не убежать.

Никогда.

Потому что убежать от собственного прошлого невозможно.

Свернувшись в комок, я зарыдала. Размазывая ароматные фиолетовые струи воды по лицу, я надрывно выла, словно раненный зверь.

***

Дети ждали меня в шиффе. Настороженно посмотрели в мою сторону и окружили пёстрой толпой. Это было неожиданным, но объяснимым. Сегодняшний урок особенный. Сегодняшний урок об Эвалоне, первый для малышей.

Веннэ, Анна и Кайн уже присутствовали на нем и даже видели танцы на расстоянии вытянутой руки. По крайней мере, они так рассказывают. Более младшим не давали разрешения, пока большая часть их клеток не будет вытеснена вирусом.

Поэтому узнать о празднике хотелось всем, даже старшим. Няни же, словно от скуки, обмахивались веерами.

– Неужели Рао вам не рассказывал? – удивилась я и сморщила носик.

– Тот, кто ушел, сказал бы, что и вы не должны рассказывать, а быть занятыми в выборе наряда. – Фыркнула Анна, глядя на меня с презрением. – Лучше один раз увидеть. Но вас точно мама не пустит.

– Ах, да. Я же страшное тощее пугало. Я забыла, простите, ваше величество… – прикрывая клыкастый ротик, улыбнулась я.

– Ульрианнаш не страшная! – Вступились за меня Ума с Тамарой, пихая старшую сестру. Не думаю, что малышками владели благородные чувства. Просто на их первый Эвалон старейшины допустят еще не скоро, поэтому любопытство взяло вверх.

Я вздохнула, подошла и прижала к себе малышек.

– А где Андрей? – спросила я у Кайна, вплетая в канву слов всю вежливость, на какую была способна. Наследник, укутанный с носом в золотые одеяния с драконами, махнул рукой в сторону Марко.

– Он не может. Ему плохо… Очень. – Рыжеволосый мальчуган исполнил повеление брата. Ответил за него.

Что ж… начнём обучение. А воспитанием я займусь позже.

Лично.

– Эвалону, празднику Восьми Золотых Узоров, сравнительно мало лет, это самый молодой праздник из всех. Но не менее важный, а даже наоборот. Двести тридцать лет геммы проводят его торжественно и в течение двух дней. Время проведения сообщается за неделю, что несвойственно другим. У Эвалона нет постоянной даты.

– А почему? – пискнула Тамара. Её золотые глаза в контрасте с угольной кожей заворожили меня. Мгновение я стояла, разинув рот.

– Ну… – в ожидании протянули юные геммы. Я неохотно прекратила любоваться Тамарой и продолжила:

– Дело в том, что ваш аорэ, льорт Святослав, нашёл одну удивительную вещь, принадлежавшую когда-то Святейшей. Она хранилась в тайнике, о существовании которого никто не знал, пока не стали сносить стену, перестраивая Дом старейшин.

Молчание. Мои юные мутирующие друзья заворожено смотрят на меня. Кайн просто выжидает, что я скажу.

– Вы не знали? – пробормотала я.

– А что вы знали тогда? – в моём голосе пританцовывает нетерпение.

– Ну… что раз в год мы собираемся, чтобы встретить Эвалон, проводим шествие, танцуя для Святейшей древние песни на забытых языках. Потом всеобщая молитва и… ну, мы радуемся, веселимся. – Сбивчиво пролепетал умница Тор, не дожидаясь разрешения Кайна. Этот Эвалон будет для него первым.

Со стороны покажется немного странным, что человек знает больше о жизни гемм, чем сами геммы. Но Рао рассказывал об этом накануне тому, кто был допущен, объяснял все правила и собственно, саму историю праздника. Я немного изменила правила. Дети должны знать то, что я изучала его, и ожидать Эвалон. Потому что это волшебное, ни на что не похожее действо. Единственное, я не была на нем, я всего лишь наблюдала старые записи и пыталась понять суть танцев в монастыре.

– Тогда я, с вашего позволения продолжу. В тайнике вашим дедом был обнаружен Грааль, так он назвал его. Это был древний нокиа.

– Это что, был древний грэйф Святейшей? Я слышал о таких. – Одновременно спросил у меня и пояснил остальным Тор.

Миоррэ. Да.

– Нокиа, именно это было написано на нём золотыми буквами. Только во времена Святейшей это называлось не грэйф. Это называлось «мобильный телефон второго поколения»

– Мобируиши тьелэрфону. – Попытались пронести дети незнакомое слово сквозь шипящий гемми.

– Ваша праматерь спрятала его в тайнике, пытаясь забыть о прошлом. Когда-то давно, когда она была человеком, её грэйф был забит мелодиями, картинками и прочими личными настройками. Как у всех людей.

– И что? Там же должны быть её древние фотоголограммы! – хором выдохнули восхищённые дети.

Я подняла руку вверх, призывая к спокойствию.

– Нет, она всё стёрла. Уничтожила любую запись о себе. Как и во всём мире приказала по крови стереть данные о своей внешности, о своём прошлом.

– Но почему?

Я присела на малахитовую скамью, голос мой дрогнул:

– Я думаю, Святейшей было больно помнить о себе как о человеке. Я думаю, на её нокиа были раньше фото её дочерей и супруга… Записи их былой, радостной и счастливой жизни. И помнить о том, что пережила их, было для неё невыносимо. Рано или поздно, она бы удалила их. Забыть прошлое – единственный выход.

Дети замолчали, понимая боль и решение праматери.

– Но! – разбудила я их надеждой в голосе. – Одним из старейшин было восстановлено несколько файлов, в грэйфе остались эхом Восемь Золотых Узоров, восемь танцев. Древние песни на красивейших языках древности. Именно они звучат на празднике. Именно в них кружатся танцовщицы, для вас и для Святейшей. А то, что дата не определена – всё потому, что нокиа иногда поёт. В разные даты и время включается сам по себе. А на экране загорается надпись. «Через неделю. Не забыть. Эвалон». Именно из-за этой хаотичной записи вы и начали отмечать праздник.

Слегка привстала молчаливая красивая няня Тамары. Я редко замечала её присутствие, настолько она была тиха и призрачна. Айраин, золотоглазая фея, хотела что-то спросить.

– Госпожа Ульрианна, извините, но могу ли я задать другой вопрос? Он интересует меня с недавних пор… А вы знаете про Эхо Святейшей? – она вежливо поклонилась, чем заслужила презрительные взгляды других нянь.

Я встала со скамьи и улыбнулась Айраин, поклонившись на её вежливость.

– Да… это всего лишь миф, дорогая. В монастыре рассказали мне обо всём. Даже о том, о чём вам мне говорить нельзя, – восхищённый гул малышей – Эхо Святейшей – всего лишь красивая легенда, подчёркивающая статус ваших старейшин.

– А о чём она? – потянулась Венне, давая жестом понять, что урок затянулся. Понимаю, выбор платья для столь красивой девушки более важное занятие. За эти два дня близняшки могут познакомиться с будущими ан’нари. С будущими «вторыми душами» – аналогично человеческим мужьям, только на другом, духовном уровне.

Да и мне нужно было торопиться к льринни Рионн, госпожа чем-то хотела меня удивить. А это я люблю.

– Расскажу об этом после Эвалона. Спасибо за то, что выслушали меня.

Кланяюсь. На самом деле, история с Эхом для меня самой была не до конца ясна. Всё время все странным образом отшучивались и не давали полной картины. Какая-то реликвия, назначение которой не раскрывалось. Сейчас у меня есть хотя бы время уточнить всё у льринни.

Все вежливо встают и неожиданно кланяются мне. Спасибо за знания.

Я ошарашено смотрю на них, обычно все разбегаются, как ни в чём не бывало.

Неужели я хоть немного заслужила их благодарность?

***

До покоев госпожи я бреду не спеша, вспоминая сон. Страшно понимать, что кошмары возвращаются ко мне. С недавней истерикой Кайна и его пеной во мне что-то щёлкнуло, выпустило на волю воспоминания. Его безумное лицо, искривлённое злостью и агонией, напомнило мне то, от чего я хотела убежать больше всего.

От воспоминаний о прошлом.

И я знала, что тёмная тень – всего лишь начало…

Морщусь от боли и царапаю себя.

Забудь забудь забудь забудь!!!

…переключаюсь мысленно на Эвалон. Надеюсь, моим подопечным близнецам повезет, и они обретут ан’нари среди приглашенных. Хотя геммы и лишены физического удовольствия в сексуальном плане (их нервная система и строение половой системы перекроены мутацией так, что в них нет нужды), они не могут быть одиноки, если сами этого не хотят. Как Рионн или Стефан, к примеру. Второй половиной может быть любой представитель золотоглазого народа, независимо от пола. Правда, сохранено правило – принявший предложение переходит в род того, кто его предложил, теряя своё имя. Дань прошлому.

А то, что можно выбрать однополого ан’нари – это не проявление гомосексуальности, народ гемм девственен и невинен, словно райские Адам и Ева.

Это в высшей степени родство душ. Я читала в монастыре, что соединённые общей кровью становятся буквально одним существом, не теряя при этом индивидуальности. Они всходят на Алтарь, то есть будничным языком, получают одни на двоих уникальные гены.

А что до интимного – я слышала, Святейшая считала это корнем всех бед. Искаженное желание более чем опасно.

Меня передёрнуло. Воспоминания о моем личном опыте окутали меня, жадными руками сорвали одежду, оставляя синяки и…

– Рионн! – кричу я, словно её имя защитит меня. Со всех ног я бегу к ней.

Прочь…

***

– Рионн, ты сошла с ума. – Прямо говорю я ей, не боясь получить удар. А она и не бьёт. Она понимает мою реакцию. Это сумасшествие в высшей степени.

– Не отнекивайся, Ульрианнаш. Я видела ту запись из монастыря. Рао показал. Ты должна быть счастлива. Ты – новый ширрах шерн Альяринн, не самый лучший, многим непонятен выбор Рао, и поэтому ты должна доказать, что достойна быть на месте Того, кто ушел. Тем более, ты должна подтвердить Его выбор. Ведь именно он настоял на твоей кандидатуре, что ставит меня в неловкое положение как льринни.

Проще говоря, моя госпожа решила убить двух зайцев одним выстрелом – и экзамен мне очередной провести, и повысить мой рейтинг. Она просит меня танцевать – здесь это называется «вышить» – на Эвалоне.

Восьмой, заключительный и самый красивейший, на мой взгляд, Узор.

Canto Della Terra.

Дуэт мужчины и женщины, переплетённый в музыке. Поющих о любви, о нежности. О солнце внутри их. Мой самый любимый из всех танцев.

Но традиции выше моего желания. Если бы я уже десять лет как была Столпом, то могла присутствовать на празднике Гемм. И еще через пять – быть в центре внимания.

– Но что скажут старейшины? Ты их спросила? – сквозь зубы выдавливаю шипящие, пытаясь отбиться.

– Они согласны. Мы видели лишь то немногое, что успели снять в монастыре. И поверь, этого достаточно, чтобы не бояться за твою судьбу.

Это всё она, Мэрииштэ! Я в гневе кусаю губы, вспоминая эту строптивую монахиню. Она уговаривала меня долгих три года с тех пор, как увидела мои попытки овладеть пластикой. И потом тайно записала, целых две минуты моего забытья. Тогда я вальсировала, срывала покрывала с древней мелодии, которую напевала себе. Её я услышала на первом своем Эвалоне, увиденном в стенах Монастыря. Я искренне пыталась уничтожить запись, но в физической силе уступала Мэрииштэ. Тогда я проиграла, вызвав её на бой Миоррэ. Проиграла и не получила право забрать единственный носитель с моим танцем. А монахиня поколотила меня так, что полностью отбила и печень, и желание что-то сделать с записью. Даже сейчас я недостаточно сильна, спустя годы тренировок.

Но я не думала, что она попадет в руки Рионн.

– Ульрианна, ты танцуешь для нас, поэтому два дня проведешь в своих покоях. Никто не должен видеть тебя до заката – Плетущие Узор священны. За тобой придут вовремя.

– А… Пусть танцуют прямые наследники дома Альяринн! Анна и Веннэ…

– Они должны выбрать ан'нари и знают это. От дома всегда танцуют Восьмой Узор приглашенные танцовщицы – наш род славится лишь дипломатами. Пусть в этот Эвалон мой отец будет горд за меня в моей памяти. Даже я, туорэ Святослава, не вышивала танец никогда.

– Но…

– Я всё сказала. Завтра старейшины пришлют двух гемм тебе в помощь. Тощее худое пугало должно преобразиться. Хватит пугать народ…

Сбегу.

Ей богу, сбегу.

Если я уступлю льринни, то я навсегда останусь здесь. Плетущие Узор Столпы заносятся в семейный реестр так же, как если бы прожили с геммами пятьдесят лет. Я стану частью дома шерн Альяринн и не смогу вернуться в Монастырь по желанию.

Это был третий заяц Рионн. Она убила и его.

…потому что умолчала о том, что мы и так обе знаем. Если я сбегу или даже просто откажусь – меня убьют за измену.

***

А Андрею становилось всё хуже. После изменения прошло ещё недостаточно времени, и вирус не адаптировался.

Я знала, Ума пыталась пробиться ко мне и поговорить. Она умоляла Саршэ, длинноволосую, похожую на Тора, гемму, впустить её на пару минут. Но Саршэ была прислана подготовить меня, и потому неприступна. Ей было приказано, чтобы никто не видел танцовщицу – так она даже отражающие поверхности выключила в моих покоях.

Но даже и так я не смогла бы ему помочь. Андрей ещё не понимал меня, моей речи. Он был слишком мал… Мне оставалось лишь молиться и верить. Госпожа сделала всё, чтобы найти причину нездоровья малыша. Анализы ничего не показали. Кровь Ангуин также проверили. Она была безупречна и более чем подходила для питания.

Ничего.

Ничего такого, чтобы найти причину.

Шима, вторая моя, более агрессивная, похожая чем-то на Веннэ, помощница, нехотя передавала мне новости:

– Два дня потерпеть не можете? Ничего с малышом Андреем не произойдёт за это время. Кровь его няни просто не усваивается ребенком, такое бывает.

– Но бывали и смертельные случаи! Некоторые не выживали в таком раннем возрасте. Есть скрытые изъяны, которые могут исказить обращение…

Саршэ, слушая нашу перепалку, прищурила и без того раскосые глаза, зашипела на меня.

– Много вы понимаете. Без году неделя тут, а уже…

Я виновато склонилась перед ней, понимая её гнев. Но дала себе слово, что, если две эти помощницы прежде не загрызут меня, льринни я выскажу всё, что думаю о ней. А сейчас, отдавшись во власть опытных рук Саршэ и Шимы, я замолчала и стала мысленно вспоминать мотив Узора…

У меня была хорошая память.

Даже слишком.

***

Я не знала даже, что делали со мной геммы. Не было ни одного зеркала или даже отражения, чтобы я могла видеть изменения в своем облике. Единственно, кожа стала необычно гладкой и светящейся изнутри. А волосы выросли раза в три по длине. Тёмно-каштановый цвет их от природы решено было насытить кроваво-красными прядями, чему я ревниво сопротивлялась.

– А это что такое? Снимите немедленно! – прорычала недовольная блондинка, пытаясь сдёрнуть с плеч бронзовые обручи. Я еле остановила ей. Обручи были моими, привезённые ещё из Империи. Даже в монастыре я их снимала лишь на ночь, в своих покоях. И то не всегда.

– Не надо… – протянула я, вцепившись в руки гемм. – там… там шрамы и рубцы, я никому их не открываю. Это все, что осталось от меня прежней. И я не дам это изменить.

Саршэ в ужасе отдёрнула тонкие пальцы от браслетов. Отвращение явно читалось на её милом утончённом лице.

На гарами – высшем языке гемми, самом витиеватом и насыщенном образами, доступной лишь немногим из гемм, она пробормотала Шиме:

– Не могли другую выбрать, как раньше. Заказали бы танец дому Лерива, и всё. Неужели эта некрасивая женщина сможет?

Я печально помотала головой, понимая её слова, и ответила ей на гарами:

– Ваше умение владеть высшим языком выдает возраст, Саршэ. Вам не менее двухсот пятидесяти лет, я права?

Шима прыснула от смеха, глядя на вытянувшееся лицо напарницы, и ближайшие часа мы втроём кружили среди изысканных и напыщенных многослойных фраз гарами, словно терпеливые фехтовальщицы.

Было безумно тяжело, я мало знала гарами, поэтому приходилось отшучиваться цитатами и афоризмами, которые помнила наизусть. Пару раз я жутко сбивалась и краснела, потому что гарами был не аналитическим языком, а синтетическим и агллютинативным, то есть слова как бы склеивались между собой, обрастали кучей суффиксов и префиксов и несли только одно значение. Но малая толика уважения моих мучительниц была завоёвана.

***

Эвалон начался по приезду сорока старейшин. Их и прочих гостей разместили, как и было принято, на свежем воздухе. Неспешно установили палатки, накрыли столы и подготовили серебристую площадку танцев.

Я знала лишь то, что этого всего я не увижу. Как и первые семь Узоров. Равно как и остальные танцовщицы, прибывшие в закрытых паланкинах по подземным ходам Дома.

Всё, что я знала – ровно в девять за мной придут, укутают в одеяния, расписанные именами старейшин, и отведут на место. Ровно в девять минут девятого я начну вышивать Восьмой Золотой Узор своей душой, своими эмоциями.

И после него меня либо признают, либо… Но о втором варианте не хотелось и думать.

А до этого две тысячи гемм будут наблюдать за каждым движением. Остальной народ гемм собирается семьями так же на воздухе около огромных парящих в воздухе экранов и будут присутствовать своим почтением на празднике. На расстоянии, но всей душой. За эти два дня время остановится для всех. И для всех праздник будет одинаков.

Меня трясло, ритуальные движения приветствия ускользали, мелодия уходила прочь.

За эти два дня присутствие двух девушек успокоило меня, кошмары ушли в прошлое. Но сейчас я боялась не их.

Я боялась за Рионн. Вдруг…

– Не беспокойтесь, госпожа Ульрианна. Мы в вас поверили. – Поклонилась в ритуальном почтении Шима, протягивая красное одеяние.

На мне ритуальные одеяния, расшитые неведомой мастерицей драконами и фениксами. При каждом движении рисунки оживают и змеятся вокруг меня золотистой радугой. Я поправила украшения из жидкого металла, постоянно меняющего узор, и прогнулась в спине. Назад себя. Подняла правую ногу, сделала ею короткий взмах и перевернулась. Шёлковые шальвары аккуратно облепили ноги, перетекая в новое. На ногах изящные сандалии, перевитые узором в тон. Волосы лишь украсили непонятными стразами, оставив их распущенными.

Я была кровью.

Человеческая кровь на празднике Эвалон. Весьма символично.

Царство Святейшей распахнуло для меня свои объятия.

В дверь постучали. Девушки неторопливо завернули меня в священные имена, так назывались расшитые одеяния, каждая поцеловала запястье на прощанье. Я буду скучать по ним. Двухсотлетний лед в их душах немного оттаял. А значит, у меня есть шансы проявить себя на Эвалоне.

Меня вывели впервые за пределы покоев за эти два дня.

На гравитационной ладье меня везли к месту. Ладья нежно скользила, рассекая воздух, величественно, как и подобает всему, что связано с этим праздником.

Я окинула взглядом народ. Красивейшие создания, бывшие когда-то людьми, утончённые и изящные. Непохожие друг на друга, и в то же время, единые во всем. Золотоглазые геммы пристально наблюдали за мной, я видела негодование в лицах многих. Бокалы едва не лопались, но все соблюдали тишину и вежливость.

Выбор старейшин не обсуждаем.

Осторожно, чтобы не запутаться, шагнула на серебристую гладь площадки, которая ещё хранила тепло моих предшественниц. И которая примет первое тепло человека в этом году. А может быть, впервые за годы? Я не знала, когда в последний раз Столп вышивал Узор.

Я вдыхаю воздух почти бесшумно, но в тоже время как в последний раз. Если что, меня беззвучно убьют. У меня нет Ррипа и защиты Империи, нет обещания Святейшей. Столпы – часть мира гемм.

Замерев, я стою и смотрю на Рионн. Я не знаю, с чего мне начать и потому смотрю на нее в поисках защиты и ободрения. В конце-концов, это она выставила меня на убой.

Она стоит рядом, чтобы представить меня миру гемм. Госпожа настолько прекрасна, что я чувствую себя неловко, глядя на её совершенство. Поверьте, трудно не думать об этом, когда оно вот – перед твоими глазами. Её льдистая красота, отточенная и хищная, облечена в еле видимые потоки воздуха. Ткань из переливающегося металла скользит по ней, словно ветер. Плотная, словно утреннего небо, еле выкрашенное в голубой цвет. И конечно же, первый раз я вижу её волосы убранными. Чёрная смоль закована в нежное серебро узоров и цветов.

– Не волнуйся, – шепчет она мне губами.

– Рионн, вы сволочь и мерзкое существо, – шепчу я в ответ на гарами. Госпожа продолжает мило улыбаться и вежливо кланяется гостям.

– Напомни мне потом как следует тебе… ответить. – Шипит сквозь зубы она, но мы обе знаем. Это всего лишь разрядка обстановки.

Я не слышу речи Рионн для благородных старейшин. Я смотрю на её детей, я боюсь распахнуть имена. Мне неловко, ведь я даже собственного отражения не видела.

– Мы слышали, она очень некрасива… Абсолютно лысая! И совершенно юная, чуть больше тридцати лет. Надеемся, что это всё окажется неправдой, – прикрываясь веерами, шепчут гости.

– Вы правы. После семи восхитительных танцев вряд ли эта женщина сможет удивить… И зачем только выбрали? Она лишь несколько месяцев заменяет Того, кто ушел. И да, мы согласны, она слишком молода как человек и как Столп.

– Собственная танцовщица дома не у всех есть… Это в порядке вещей, заказать. Хотя у льринни шерн Альяринн наверняка есть на примете новые Столпы лучшего воспитания.

По краям площадки я вижу сорок кубов с печатями каждого из старейшин. Несколько экранов парят надо мной, сотни таких же экранов по всему Шим’Таа разбросаны и передают каждый мой жест.

И каждый смотрит на меня.

Каждый ждёт.

Каждый боится, что ему причинят боль неумелым танцем.

И я наливаюсь силой.

Гордостью.

Что этот народ доверил мне своё самое драгоценное и сокровенное. Что геммы удостоили меня этой чести. И я должна быть благодарной, отбросив ненужную шелуху страха и отчаяния. Переживать за каждый мой шаг, за каждое биение сердца – так я точно совершу ошибку и не одну.

Музыка полилась на меня сверху. Это ещё не Canto Della Terra, это пока прелюдия. Знакомство с танцовщицей.

Я распахиваю имена.

Одеяние рассыпается на части и стекает к краю. Глаза мои закрыты, руки прижаты к корпусу.

Я – одиночество.

Мое тело сегодня во власти чужих желаний. Моя душа словно натянутая струна.

Рионн не дошла до своего места. Она в изумлении остановилась и теперь смотрит на меня своими огромными влажными глазами.

Она что…? Восхищена?!

Рокот прокатился по толпе, я чувствую, что и дети замерли, не понимая, где их страшилище.

– Её подменили в самый последний момент, – заверяет Веннэ. – Наша Ульрианна сидит и горько плачет…

– Нет, это она! – шипит Марко. – Ты с ней не сражался, я узнаю её стойку из тысяч. Посмотри, только она прижимает так большие пальцы внутрь ладони.

Довольно.

Я – одиночество.

– Canto, – шепчу я, и мелодия древней страны разливается по коже.

Нежный голос женщины, древний, но неведомый и чистый, проникает внутрь. И я начинаю плавиться под его натиском, вторить ему.

Тело змеится, я кружусь в невесомости музыки.

Что такое любовь, дорогие мои геммы? Что такое желание любить другого, вы знаете? Я поднимаю руки к небу, словно взмахивая крыльями. Каждый изгиб моего тела расскажет вам о ней…

Что такое чувственность? Вы чувствуете её в голосе певицы, которая давным-давно стала пылью, но всё так же дарит свой голос вам сквозь года? Трепет и непонимание, неприятие боли.

Я прогибаюсь назад, в неведомом даже мне акробатическом движении. Драконы на красном шелке перетекают друг в друга, окутывают меня изящными, ажурными тенями.

Мои движения вбирают в себя пластику древних арабских танцовщиц, отточенность каждого жеста индийских девадаси. Я кружусь в только мне ведомом узоре. Никто не сможет предсказать мои движения, это не школа гемм, где каждое движение выверено и выучено. Это словно одисси, перекочевавший из храмов Индии в сердца гемм. Это – старинные книги и записи сокровищ Монастыря и истории мира.

Замираю на мгновение в танце, чувствуя всей кожей взрыв в голосе позабытой певицы. Голосе, таком близком и родном, словно я тысячи раз прокручивала его в плеере, невзирая на святость и загадочность.

Любовь царит в её голосе, нежность прикосновений и единение. И через мгновение к нему присоединяется второй голос, мужской. Он не похож на её, он абсолютно иной, но говорит нам всем о том же – о любви и её силе.

И именно мужчина разрывает ткань моего повествования. Его голос небрежен, чист. Он мощью наливает меня. Руки сами скользят вниз, от груди провожу ладонями к низу живота. Страстно, сжигая себя изнутри. Чувствуя струйки пота на спине. Чувствуя проникновение внутрь.

Что такое близость, дорогие мои геммы? Откуда вам знать, непорочным детям. Эту сухость в горле вы не ощущали, это головокружение и полёт… Испарину на коже, святую наготу двух существ?

Откуда вам знать? Любовь может быть и такой…

Не скотской, не наполненной животным искусом, кровью, криками и болью.

Волосы змеятся на ветру, вокруг меня запах, позабытый запах любви. Любовник, нежный любовник прижимает меня к себе, я оголяю ему навстречу душу, разрешаю проникнуть в меня. Мы вдвоём в этом мире. Никого больше нет.

Я зарываюсь глубже в одеяния, красной пеленой оно окружает меня, дарит моё тело миру-вокруг-меня. Руки уже не мои, они подарены голосам внутри. И каждый вздох, каждый жест живёт неведомой жизнью.

Что такое слабость, неощутимая и приятная, знаете? Нет, откуда вам знать… Но вы видите это в моём танце. Это танец каждой любящей женщины… Я едина с ними, с каждой из них. В прошлом, в будущем, настоящем.

И я дарю вам себя, посмотрите! Я змеюсь, славя вашу праматерь, которая знала это счастье. Что такое любовь, что такое чувственность…

…женский голос снова уносит меня в потоки, я замираю в вечернем ветре, я вижу ваше восхищение и удивление. Ах вы, бедные дети. Сильные, славные, но такие наивные… Я не порочу вас, в моих жестах нет ничего порочного. В них только то, что имеет ценность. То, что вам дозволенно знать.

Я целую ветер, нежно и любяще. Я целую голос в ветре. Смотрите, это поцелуй… Провожу рукой по припухшим губам, дарю себя без остатка танцу. Дарю своё знание вам, мои милые дети…

Вы, равно как и я, достойны любви. Посмотрите, вот это объятия. Так обнимают близких людей. Так мать вынашивает, качает дитя внутри себя. Так она бьётся в муках, даря ему жизнь.

Это та же любовь.

И мужской голос… Слышите? Это ваша сила. Вы единый народ, не скованный пороками и ненужными границами. Видите, старейшины, узнаете во мне себя? Узнаете во мне себя молодых, наивных, любящих?

Вашу память затерли годы. Пятьсот лет вы дышите воздухом, несёте заветы… Да, вы когда-нибудь покинете свой народ, но пока…

…я помогу вам вспомнить. Я вижу слёзы в ваших глазах – лучшая награда для меня, поверьте. Каждый мой жест отточен и гибок. В каждом жесте любовь к вам. В каждом жесте – я сама, моя благодарность к вам. За то, что приняли.

За то, что доверились…

И уже хор голосов в песне разрывает наше единение. Я чувствую, как за гранью экранов сотни гемм привстают со своих кресел, стремятся ко мне.

Вместе мы славим жизнь.

Огранённая красота. Я кружусь по сцене, замирая на кончиках пальцев, воздушная и невесомая. На моём лице слёзы, в моём сердце любовь к вам, дорогие.

Вы прекрасны…

Я утихаю под последние звуки… Я заканчиваю вышивать Восьмой Золотой Узор. Я растекаюсь у ваших ног драконами и фениксами, я замираю на ваших глазах. Последнее дыхание, последнее сердцебиение и последний жест.

В облаке красного шёлка я утопаю на серебристой плите.

Тишина.

И взрыв эмоций… Беззвучно поднимаюсь, и, кутаясь в имена, заботливо переданные мне самой Рионн, сажусь в ладью. Госпожа мягко поддерживает меня и поправляет одеяния. И в её жестах я вижу что-то иное, проснувшееся.

Ладья отъезжает в сторону дома. Танцовщице не положено видеть, если вы счастливы.