Читать книгу Суп из крыла ангела. Притчи о любви - Ульяна Колесова - Страница 3

«Искать можно что угодно, но найти удаётся далеко не всё». Эта мысль, округлая и легкая, как мыльный пузырек, явилась Агате, когда той исполнилось пять лет три месяца и семнадцать дней. Агата пока не знала, что делать с этой новорожденной мыслью, но решила, что она непременно пригодится ей в будущем, и сохранила мысль. Позже, доставая её из специально отведённого выдвижного ящичка, девочка играла с ней как с куклой, баюкая или наряжая в красивые оборочки-слова. Наигравшись, снова клала на место.

И только когда Агата оставила за плечами пятнадцать лет, она обнаружила, что у знакомой мысли неожиданно вырос длиннющий хвост. Да и сама мысль перестала быть воздушной, она затвердела и покрылась чешуёй. Агата положила хвостатую за пазуху и решила, что настало время отправиться на поиски того, что найти проще простого, а заодно попробовать найти то, что найти невозможно. Ведь если никогда не пытаться увидеть невидимое, то так и не вырастишь даже третий глаз, не говоря уж обо всех остальных. Агата слышала, что каждый человек рождается с семью глазами. Только два из семи открываются сразу, остальные малы, не больше пшеничного зерна, и незаметны до поры до времени. Ещё Агата знала, что не всем хватает жизни, чтобы дождаться, когда созреют и откроются все семь глаз. Кое-кто так и остаётся двуглазым до конца своих дней, бредя по жизни, как полуслепой несмышленый котёнок.

Агата заранее присвоила каждому из её глаз имя, соответствующее дню недели. Те, что открываются при рождении и считаются зеркалами души, Агата назвала Понедельником и Субботой. Те, что спрятаны в ладонях, – Вторником и Пятницей. На четыре дюйма ниже пупка, прямо над темным пушистым треугольником, скрывается Среда, в ложбинке между грудями – Четверг. А тот, что зреет во лбу чуть выше переносицы, – Воскресенье. Говорят, он открывается последним, но почему так происходит, Агата не ведала.

Приняв решение покинуть дом, девушка дождалась понедельника, так как это был её любимый день недели, сложила в рюкзак одеяло, пару запасных башмаков, хлеб и воду на первое время, в один из карманов бросила горсть орехов, в другой – мешочек с сушеным зверобоем, который спасает от любых недугов и колдовства, и отправилась куда глаза глядят, точнее, направо, куда глядел глаз с соответствующим дню недели именем.

Три первых дня не принесли никаких находок, но, едва перешагнув из четверга в пятницу, девушка повстречала молодого шелковолосого путника, который тоже отправился на поиски всего подряд. Юноша назвался Савелием. Ему, как и Агате, было все равно, куда идти, поэтому оба решили, что им по пути. Это случилось рано утром, а ближе к вечеру, когда молодые люди остановились на ночлег в заброшенном доме на краю деревушки у реки, Агата вдруг почувствовала легкий зуд на коже в нижней части живота. Девушка не придала этому значения, все её мысли были направлены на нового знакомца. Заняться было особо нечем, и Агате вдруг пришло в голову, что неплохо было бы наконец-то узнать, в чем заключается разница между мужчиной и женщиной, о которой она была наслышана. Агата спросила об этом у Савелия и увидела, как покраснели его уши.

«Вот-вот произойдёт что-то важное», – эта мысль осенила девушку, когда, поужинав хлебом и дикими сливами, попутчики улеглись на пахнущий пылью и старческой мудростью ковёр из овчины. Агате мучительно захотелось потрогать то загадочное мужское место, которое она много раз представляла себе то в виде продолговатой, причудливо закрученной морской ракушки, то похожим на лиловый упругий цветок банана.

– Можно посмотреть на твои соски? – вдруг спросил юноша.

Агата кивнула и подняла рубаху, обнажив свои внезапно заострившиеся и вытянувшиеся навстречу мужским пальцам груди.

Когда Савелий коснулся их, Агата ощутила, как между ног её стремительно набухает непонятно откуда взявшийся бутон, и она раздвинула бёдра, чтобы дать ему раскрыться.

Всю эту ночь и ещё тридцать девять ночей они изучали тела друг друга, трогали, мяли, нюхали и вылизывали каждую вмятинку и каждую выпуклость. В перерывах между ласками Савелий чинил крышу дома, а Агата украшала их новое жилище венками из цветов и трав, варила сливовое варенье и пекла лепешки из лебеды. Так продолжалось до тех пор, пока на сороковой день у Агаты не открылся глаз над лобком. В отличие от двух других, орехово-карих, этот был фиолетовым, как небо после заката. Савелий, однако, не замечал его, и Агата поняла, что её лиловый глаз может быть виден только ей самой и ещё, наверное, тому, у кого он тоже созрел и открылся.

– Мне пора идти дальше, – сказала Агата.

Савелий пытался её удержать, ведь он был уверен, что они оба нашли то, что искали.

– Когда у тебя всего два глаза, то тебе не увидеть ничего дальше носа, даже если твои глаза красивее и ярче звезд! – Агата поцеловала Савелия в слезы и ушла.

Идя на запад, как подсказала ей её детская хвостатая мысль, время от времени девушка встречала на своём пути мужчин, но каждый раз, помогая утолить голод их плоти, она убеждалась в том, что все они устроены примерно одинаково. Своим третьим женским глазом Агате удавалось видеть направленные на неё мужские мысли. И у безусых юнцов, и у тех, чьи волосы уже посеребрила луна, мысли были похожими: короткими и гладкими, как белые мясные червячки.

Свою же заповедную мысль, которая вытянулась змейкой, Агата теперь носила в виде ожерелья, которое оборачивало её шею двойным кольцом.

Разочаровавшись в безглазой мужской любви, Агата решила отправиться в большой город, на извилистых улицах которого можно найти то, чего не встретишь на прямой дороге без развилок. В первую же ночь, которая застала её у городских ворот, девушка увидела во сне еще одну Агату со светящимися ладонями. Прикоснувшись к двойнику обеими руками, Агата ощутила тепло в своих собственных ладонях, сначала в правой, а затем в левой. Другая Агата рассмеялась и сказала: «Твой ум всегда будет бежать вслед за твоей интуицией, поэтому твой четвёртый глаз откроется на правой руке». Наутро, чтобы сон не пропал впустую, Агата слепила его из глины и завернула в листья лопуха. Теперь она каждый день смазывала правую ладонь душистым маслом руты и бродила по городу в поисках новых открытий.

Наконец на улице Святого Иеронима она встретила художника, при виде которого её правая ладонь зачесалась. Рука, в которой художник держал кисть, светилась так же, как ладони двойника Агаты из памятного сна. Этот свет проникал на холст через кисточку и рождал мир, который был и прекраснее, и страшнее реального.

– Научи меня рисовать, – попросила Агата. – А за это я подарю тебе свой глиняный сон или мешочек сушеного зверобоя. Ничего другого у меня нет.

Ей понравились мысли художника, они напоминали высокие деревья, отражавшиеся в сине-зеленом глубоком омуте. Агате тоже захотелось отразиться в этой темной бездонной воде.

– Многие и снов не имеют, так что тебе ещё повезло. Сон твой возьму: чужие сны для художника как редкая приправа для повара. А зверобой оставь себе, это женская трава, мне она ни к чему. Научу, если ты согласна начать с мытья кистей и растирания камней. Только так ты сможешь ощутить тот драгоценный момент, когда гусеница твоего творчества превратится в бабочку.

– Согласна.

Агата была прилежной ученицей. Не прошло и пяти лет, как она уже умела ловить тот короткий миг, когда красный цвет в своём апогее вдруг превращается в синий, а желтый сбрасывает своё имя, перестав в нем помещаться. Когда пальцы Агаты перестали чувствовать кисть, ставшую невесомым продолжением её мыслей, на правой ладони молодой женщины образовалась выпуклость величиной с орех-пекан. Вскоре из неё вылупился красивый янтарный глаз.

– Больше я тебе не нужен, – сказал учитель, увидев оранжевый свет. – Если хочешь вырастить следующий, пятый глаз, ты должна попробовать на вкус все семь смертных грехов. Потому что только из твоих собственных ошибок может произрасти мудрость.

«Все это найдёшь, если отправишься на юг», – подсказала Агатина повзрослевшая мысль, которая со временем всё удлинялась, и теперь обвивала шею молодой женщины тремя кольцами.

Грех прелюбодеяния был сладким, с привкусом корицы. Этот вкус Агате уже был знаком с тех пор, когда она ещё не знала, что следует считать грехом. Женщина находила его приятным, но вскоре поняла, что он слишком груб и быстро надоедает.

Грех Безделья был и вовсе безвкусным, как позавчерашний поминальный рис, и Агата легко отказалась от него.

Вкус Гордыни, напротив, оказался сложным и притягательным: солоноватым, с кислинкой и горечью, как арабский кофе. Агата заподозрила, что отказаться от этого греха ей будет сложнее всего, он будет преследовать её до конца дней.

Чревоугодие было жирным и пахучим, как выдержанный сыр. Пригодившаяся гордость помогла Агате превозмочь этот грех, позволяя лишь изредка возвращаться к нему, чтобы скрасить неудачные дни.

Зависть, как кора хинного дерева, была так горька, что у Агаты после каждого прилива начиналась страшная изжога. В конце концов Агата поняла, что любая причина для зависти – это лишь одна сторона луны. Другая, невидимая, – это всегда повод для сострадания. Осознав эту простую вещь, повзрослевшая женщина научилась смотреть сквозь луны окружавших её людей, различая их обратную сторону. Так она избавилась от зависти, лишь пригубив её.

Алчность оказалась соленой, как морская вода: чем больше пьёшь, тем больше мучает жажда. Агате понадобились годы наблюдений над собой и другими, пока она не убедилась в том, что от соли постепенно деревенеет тело и усыхает душа, и в итоге жадность превращает человека в соляной столб.

Гнев, острый, как горчица, всегда опережает мысли о нем. Он настигает внезапно, как рвота. Усмирять его Агата понемногу училась, но в какой-то момент осознала, что избавиться полностью от этого греха можно лишь остудив свою кровь до температуры мартовского снега. Но если кровь холодна, то все глаза, кроме двух изначальных, закрываются и впадают в спячку.

Перепробовав всё, Агата пришла к выводу, что её грехи – не что иное, как зеркальные отражения её же добродетелей; и если избавиться от всех грехов, то от неё самой ничего не останется. Тогда она решила оставить свои грехи при себе, но в той мере, которая помогала ей сохранять душевное равновесие и двигаться дальше.

Пятое око на левой ладони открылось, когда Агата с отяжелевшим от жизненного опыта заплечным мешком сменила направление и отправилась на север, где обитает то, что не водится на юге. Новый глаз-пятница был цвета черненого серебра. Когда он открылся, линия горизонта начала менять свою высоту в зависимости от движения левой руки. Теперь, подняв её высоко над головой, Агата могла заглянуть в будущее, а опустив, увидеть изнанку своего прошлого.

Именно в будущем, на фоне холодных оттенков северного моря она различила мужской силуэт. Что-то в нем показалось ей знакомым, но, только приблизившись, Агата увидела, что мужчина необъяснимым образом похож сразу на всех её бывших любовников. Он был молод, но смотрел на Агату так, будто тоже видел обратную сторону её луны. После первого же обмена взглядами Аркадий обрисовал золотым ореолом добродетели Агаты и простил все её грехи, настоящие и будущие. В обмен на её любовь он позволил своей душе принять форму сосуда, в котором может укрыться и отдохнуть Агатина душа. Чудесным образом мужчина старался смотреть на Агату всеми семью глазами, хотя они ещё не успели открыться. Так, не поднимая век, люди различают сквозь кожу льющийся из окна свет.

Чувства Агаты к Аркадию были отражением его любви к ней, она ощущала себя корабликом, наконец-то причалившим к родным берегам. В объятиях Аркадия Агата теряла свою вечную тягу к поискам, ей теперь казалось, что всё, что суждено найти, она уже отыскала. Свою путеводную мысль Агата больше не носила на шее, мысль пожелтела от времени и перестала расти. Женщина, как когда-то в детстве, убрала её в один из ящичков памяти и забыла о ней.

Агате и Аркадию было хорошо и покойно вдвоем, но ничто не может продолжаться вечно. Поначалу мужчина был слишком доверчив и неопытен, чтобы понять, что душа его возлюбленной упряма и своевольна: нет такого сосуда, в котором она захотела бы поселиться навсегда. Позже, когда один за другим начали созревать его глаза, Аркадий смирился с Агатиной строптивостью и отстраненностью, но навсегда разочаровался в женской любви. И все же он продолжал любить Агату печальной и мстительной любовью.

Только одного недоставало Агате для полного завершения поисков – стать матерью. Когда младенец появился на свет, оказалось, что Агата из тех женщин, чья материнская любовь сильнее всех грехов и добродетелей, вместе взятых. Чудо рождения ребёнка едва помещалось во вселенную, оно проглотило Агатину душу, как рыба-кит – крошечного моллюска. Одновременно с младенцем вылупился шестой глаз, но Агата не сразу заметила его. Она лишь почувствовала короткий спазм в грудной клетке, приняв его за щемящую и беспокойную материнскую нежность, которая, Агата это знала, больше никогда не оставит её.

Лишь на вторые сутки, когда плач ребёнка породил в её теле молочные реки, Агата обнаружила между отяжелевшими грудями удивительно прекрасный глаз нежно-бирюзового цвета. Взгляд его, подобно воде, проникал всюду, заполняя пространство вокруг младенца, а свет был так ярок, что заставил надолго зажмуриться все остальные Агатины глаза. Именно в это время Аркадий почувствовал, что его предали, а любовь Агаты к нему сжалась, придавленная чувством вины.

Долгое время женщина не могла покинуть дома, не взяв с собой ребёнка, она ощущала себя на привязи короткой невидимой пуповины, которую невозможно перерезать. Чем старше становилась дочь, тем тоньше и эластичнее делалась связь, но разрубить её не смогла бы даже Агатина смерть.

* * *

«Возможно, именно в момент смерти открывается седьмой глаз? – думала иногда Агата. – Ведь искать можно что угодно, но не всё удается найти». Эта мысль, давно забытая, напомнила о себе, когда прекрасное и мудрое дитя Агаты превратилось в юную деву.

Агата захотела достать мысль из ящичка, но поняла, что совершенно не знает, где ключ. Поискав его во всех старых карманах и не найдя, она решила, что это, наверное, к лучшему. «Найдётся сам, когда придёт время». Да и чем могла помочь постаревшей Агате её детская мысль? Женщина давно перестала скрывать седину и, глядя на себя в зеркало, постепенно раскрыла маленькую ложь: те два глаза, что справа и слева стерегут нос, вовсе не зеркала души. За свою жизнь Агата не встретила никого, кто сумел бы ясно увидеть её душу. Потому что эти открытые с рождения глаза отражают вовсе не нашу душу, а души других, всех тех, кого мы встречаем на своём пути. Возможно, самый последний седьмой глаз смог бы отразить её собственную душу, но какой в этом толк, если он откроется вместе со смертью?

Пока что Агате хватало и шести глаз. Они помогали ей видеть суть вещей и изнанку многих людей, писать картины и любить. Разве этого мало?

Однажды в одно солнечное воскресное утро Агате вдруг показалась, что её дитя освещено не одним, а двумя солнцами.

– Мама, это так весело – быть женщиной, – смеясь, сказала дочь. Над её ключицей Агата увидела следы мужских поцелуев, которые не могло скрыть золотое ожерелье в виде тоненькой длинной змейки, обвивавшей кольцами шею дочери. Ожерелье показалось Агате знакомым.

– Откуда это у тебя? – спросила она.

– Я нашла его в одном из ящиков твоего допотопного комода, который ты всё никак не выбросишь. Ничего, что я взяла его? Ой, мама, ты что, плачешь?

Агата и правда плакала. Слезы её текли в три ручейка: два – по щекам, а третий, начинаясь где-то между бровями, спускался по хребту носа до самого его кончика, откуда падал искристыми каплями цвета горного хрусталя…