Читать книгу Суп из крыла ангела. Притчи о любви - Ульяна Колесова - Страница 4

«Если разгадать, какая буква таится в каждой песчинке, можно прочесть великую, постоянно меняющуюся книгу пустыни. Но приблизиться к познанию внешнего мира не удастся, пока не научишься понимать язык, на котором говорит твоя собственная душа», – так думал Евгений, живописец, которого называли мастером, читающим лица. Он был успешен, красив и любим женщинами. Сам Евгений тоже любил женщин, но скорее всех сразу, чем каждую по-отдельности. Ему никогда не удавалось по-настоящему увлечься женщиной, а сам он, как ему казалось, всегда оставался ими непонятым. Впрочем, с мужчинами ему тоже было непросто находить общий язык. Евгений смотрел на мир не так, как остальные, он не делил людей на мужчин и женщин, на умных и глупцов, на добрых и злых… В каждом человеке ему виделось единственное в своем роде сочетание качеств и еще неповторимая тайна, которую, как ни старайся, невозможно разгадать до конца. И все же для Евгения ничего не было увлекательней попыток разгадать, ему нравилось наблюдать и замечать в человеческих лицах то, чего не видели остальные. Наверное, поэтому, оставаясь одиночкой, он был лучшим портретистом в округе и, вдобавок ко всему, – превосходным учителем.

– В каждом человеке живут и мужчина, и женщина, у каждого из нас есть свои собственные война и мир. Чтобы получился хороший портрет, нужно включить в него всё это одновременно, только тогда образ оживёт, – говорил Евгений своим ученикам. – Но высшее мастерство – написать свой портрет, такое под силу только тем, кто сумел, как книгу, прочесть самого себя. При помощи одного только зеркала себя не изучишь. Напротив, дьявольское стекло вводит в заблуждение, показывая нам химеру, перевертыш, дешевую подделку. Оно утаит от нас миллионы наших истинных лиц, оставив лишь то единственное выражение, с которым мы обычно глядим в него. Отражение отличается от самого лица так же, как отпечаток ступни на глине от самой ступни…

Что бы ни говорил Евгений, ему самому никак не удавалось создать автопортрет, который бы его удовлетворил. Когда работа бывала завершена, он не видел в ней ничего, кроме плоской и безжизненной копии собственного лица, хотя и выполненной мастерски. Все, кому художник показывал портрет, хвалили его и убеждали, что он создал очередной шедевр, но Евгения это не утешало. Рассказы о дожде, что прошел в соседней деревне, не помогут, если в твоем собственном саду засуха.

Как-то раз, проходя мимо магазина платьев, Евгений случайно встретился взглядом с самим собой в стеклянной витрине и остановился. Отражение его лица застыло прямо над безголовым манекеном, одетым в сине-фиолетовое платье из тяжелого шелка, создав впечатление, будто платье надето на самом Евгении. Увиденное ошеломило художника, он и не подозревал, что в облике его может быть столько женского. Подчинясь порыву или той особой, внезапно рождающейся силе, которою называют вдохновением, Евгений вошел в магазин и купил синее платье. Также он приобрел парик из черных волос и пару серег с лазуритом. Вернувшись домой, он проколол уши и сбрил бороду и усы. Затем приготовил холст, кисти и краски, надел платье и серьги. Парик заплел в шесть кос и уложил их вокруг головы, как это делали весталки. Усевшись в кресло, художник начал рисовать так, будто перед ним находилось не зеркало, а некая дама, впервые попавшая в его мастерскую. Таким образом, он будто освобождал свой образ от собственных представлений и начинал исследовать себя заново, как совершенно незнакомого человека. Теперь это было делать легко, в женском обличье художник себя не узнавал.

Чтобы «прочесть» модель, Евгений обычно во время рисования вел беседу, задавал вопросы, порой неожиданные, и позирующий, забывая о том, что его рисуют, показывал свои настоящие лица. Художник моментально схватывал малейшие мимические нюансы и привносил их в портрет, придавая лицу выражения разных эмоций одновременно. Поэтому работы Евгения вызывали у зрителя странное ощущение, будто перед ним не холст, а живая персона, которая сама наблюдает и видит всю подноготную. Зритель ловил себя на мысли, что портрет смотрит на него то с любопытством или одобрением, то, секунду спустя, – с осуждением или насмешкой.

Чтобы узнать себя с другой стороны, Евгений к «новой» модели, которую он не долго думая назвал Евгенией, применил тот же метод: он задавал даме вопросы, а она отвечала с той долей откровенности, какую выбирала согласно «собственному» желанию. Иногда она умело уходила от прямого ответа, деликатно давая понять, что вопрос слишком личный. То ли воображение художника помогало созданию образа, то ли образ незнакомки будил воображение, но с каждой сессией модель открывала все больше новых граней своего характера. Помимо прочего, она становилась все более женственной. Поэтому каждый раз Евгению приходилось смягчать на портрете черты, нарисованные в предыдущий день. В конце концов в ее облике уже не осталось ничего от переодетого мужчины.

Художник намеренно не торопился, чтобы успеть как можно глубже изучить доселе неизвестного ему себя, но вскоре с удивлением обнаружил, что модель не только меняется внешне, но постепенно формируется в совершенно самостоятельную личность. Задавая очередной вопрос, он уже не мог предсказать ответной реплики как раньше, во время первых сессий. Чувствуя замешательство собеседника, Евгения улыбалась краешками губ и, насладившись небольшой паузой, отвечала, но совсем не то, что в качестве возможного ответа вертелось в голове живописца.

Как-то вечером, когда портрет близился к завершению и художник, не задавая больше вопросов, наносил самые последние штрихи – добавлял влажного блеска губам, усиливал падающую от ресниц тень и блики на шелковых складках, – Евгения вдруг заговорила сама.

– Знаешь, египтяне верили, что внутри каждого человека живет невидимый двойник. Когда человек умирает, двойник покидает его тело и скитается где-то в иных мирах, но потом забывает о смерти, им овладевает неясная тоска, и он возвращается сюда, чтобы разыскать тело своего бывшего близнеца…

Евгений постарался скрыть свое удивление и ответил:

– Да, я слышал об этих верованиях египтян… Видимо, поэтому они мумифицировали умерших и надевали на них маски-портреты. Позже этого невидимого двойника назвали другим словом – дух.

– Нет, ты путаешь, это вовсе не одно и то же. Дух или душа не охотится за оставленным телом, а вот двойник души, её неприкаянное отражение – да.

– К чему ты ведешь?

– Упомянутые тобой портретные маски были нужны для того, чтобы эти так называемые двойники сумели найти своё бывшее тело, иначе они могут легко поселиться в любое другое, и тогда в одном теле будут жить две сущности.

– Этот недуг называется раздвоением личности.

– Недуг? Ах, как же мы любим давать словесные обозначения тому, о чем не имеем ни малейшего представления! Не ты ли говорил, что в каждом человеке с самого начала живут и ангел, и демон, и женщина, и мужчина, просто у мужчин женская сущность подавлена мужской, а у женщин – все наоборот. И так же, как чужая сущность может поселиться в твоем теле, одна из твоих собственных, твой личный двойник, может вырваться на волю и обзавестись собственным телом.

– То есть, материализоваться? Этого только не хватало!

Женщина в зеркале засмеялась, и Евгению стало не по себе, ведь он знал, что на его лице нет даже тени улыбки.

Портрет был готов. Синее платье и аксессуары Евгений аккуратно сложил в сундук и закрыл на замок, а холст повернул лицом к стене. Так художник делал всегда, чтобы после небольшого перерыва посмотреть на портрет свежим взглядом. Обычно он выжидал неделю, но в этот раз с трудом продержался два дня. Два долгих дня рядом с ним не было ни Евгении, ни ее портрета, и художник понял, что смертельно соскучился. На третью ночь он вскочил с кровати, подбежал к мольберту и развернул его. То, что он увидел, заставило его испугаться и в то же время испытать восторг: с портрета на него смотрел он сам и одновременно совсем другой человек – прекраснейшая из всех женщин, которых он когда-либо встречал. Стоило лишь слегка изменить угол зрения или отступить на полшага, изображение чудесным образом менялось, выражение глаз незаметно переходило от строгого к лукавому, очертания губ становились то мягче, то жестче…

На этот раз автопортрет получился живым! Евгению казалось, что он вот-вот заговорит знакомым голосом Евгении, глубоким, как цвет черного бархата… но портрет молчал. Тишина угнетала с каждым днем всё сильнее. Художник перестал спать по ночам, а днем никак не мог сосредоточиться на работе, вдохновение покинуло его. Он ходил взад-вперед по мастерской, то и дело бросая взгляды на портрет, а иногда застывал перед ним, будучи не в силах оторвать глаз.

В одну из бессонных ночей он решил, что наденет синее платье в последний раз, ведь ему просто необходимо узнать, что о портрете думает Евгения! Да и ей самой, возможно, хочется высказаться, было бы невежливо лишить ее этого права! Художник вновь чисто выбрил лицо, облачился в ставший таким привычным наряд и подошел к зеркалу…

– А я было подумала, что тебе удалось убежать от собственной тени! – голос Евгении вдребезги разбил ненавистную тишину. – Я вижу, наш с тобой портрет закончен! Ну, что сказать… Ты ведь и сам знаешь, что это лучшее, что ты создал!

Художник вытер вспотевший лоб. Мысли, которые еще минуту назад он намеревался облечь в слова, скукожились, как увядшие цветы. Всё, на что он оказался способен, это смотреть на женщину не отрывая глаз. Темно-синий шелк оттенял её бледную кожу, и она светилась, как луна на вечернем небе. У Евгения сводило пальцы от желания прикоснуться к нежной шее, к едва заметным ямкам над ключицами, скользнуть ладонью вниз, под шелковый ворот…

– Кстати, тебе больше незачем надевать парик, – сказала Евгения и распустила косы. Ее живые настоящие волосы упали на плечи. – Да и платье мое тебе совсем не к лицу. В следующий раз хочу видеть тебя мужчиной.

Улыбнувшись на прощание, Евгения развернулась… и ушла! Перед художником осталось пустое бездонное зеркало, которое выглядело как темный дверной проем и больше ничего не отражало.

Этой ночью Евгений ни на минуту не сомкнул глаз, его поочередно терзали то страх, то вожделение. Наутро он решил, что больше никогда не подойдет к зеркалу, и набросил на него покрывало. Прошло еще три мучительных дня, а к концу четвертого страстное желание увидеть Евгению победило все опасения. Перед пока еще занавешенным зеркалом художник накрыл скатертью стол и поставил на него вазу со свежесрезанной веткой лилии, блюдо с фруктами, бутылку белого вина и пару бокалов. Как велела его «вторая половина», он не стал бриться, надел чистую сорочку и сюртук. Дождавшись ночи, зажег свечи и сбросил покров с зеркала.

Поначалу оно лишь отразило край стола и сидящего за ним бледного Евгения, но, спустя минуту, образ молодого мужчины словно накрыла плотная тень. Она всё больше сгущалась, пока не стерла совсем его изображение. В следующий момент из зеркальных глубин раздался звук приближающихся шагов.

В этот раз Евгения была облачена не в привычное синее, а в темно-серое платье с сиреневым отливом. Глаза её тоже поменяли оттенок с орехового на густо-карий, цвет обжаренных кофейных зёрен. Женщина выглядела раздраженной.

– Хм, лилия… Цветок двойственности, знак противоположных начал… Символично. Но в твоем доме она пахнет как испуганная собака, а пламя свечей колеблется от твоих сомнений. Позволь дать тебе совет: не пытайся держать дверь открытой и запертой одновременно!

– Прости. Мне нужно было время, чтобы распутать собственные мысли.

Евгения сорвала один из цветков и воткнула его в волосы.

– Прощаю. С одним условием. Обещай, что больше не будешь скрываться от меня. Разве ты не знаешь, что играть в прятки с самим собой невозможно, даже в самой темной комнате!

Вслед за обещанием Евгений подал женщине руку и помог выйти из зеркального проема. Руки его дрожали, и, наливая вино в бокалы, он расплескал его. Наблюдая за полетом капель, он удивился тому, что они движутся слишком медленно: вместо того, чтобы упасть, капли, словно прозрачные мотыльки, закружились по комнате. Несколько мотыльков все же приземлились на рукав женщины, тут же растворившись в волокнах серого шелка.

Евгения сделала несколько глотков и, поставив бокал обратно на стол, подошла к мужчине. Так близко, что художник почувствовал запах ее духов и увидел крошечную винно-красную родинку на левом ухе. Такая же родинка на том же самом месте, только справа, была и у Евгения. Духи пахли лесными травами и озерной водой. Цветок лилии упал к ногам, и тут же был погребен под тяжелыми складками платья…

Все еще сомневаясь в реальности происходящего, художник робко прикоснулся к плечу женщины. Кожа её была белой и прохладной, как туман. Тело женщины с чуть плосковатыми, но высокими и идеально круглыми грудями, с узкими бедрами и по-мужски выпуклыми ягодицами могло бы показаться кому-то не слишком женственным, но Евгений увидел в нем верх совершенства. Он провел пальцами по линии ключицы, прикоснулся к знакомому на ощупь маленькому полумесяцу шрама под ребрами справа от пупка. Конечно же, у Евгения был точно такой же слева. Женщина была чуть ниже мужчины, она приподнялась на цыпочки, обвила руками его шею и поцелуем, глубоким и влажным, заставила окончательно забыть обо всех сомнениях…

Наутро, проснувшись, Евгений некоторое время не решался открыть глаза. Он думал о том, что открыв их, возможно, не обнаружит рядом ни своей любовницы, ни каких бы то ни было следов прошлой ночи. Но прежде, чем что-либо увидеть, он почувствовал приближающийся озерный аромат, а затем прикосновение губ, уже не таких алчных, как вчера, а мягких, как подтаявшее сливочное масло. Ответив на поцелуй, Евгений понял, что расстаться с этой женщиной было бы для него так же противоестественно и невозможно, как расстаться с самим собой.

В этот же день Евгений разбил зеркало, в котором впервые увидел себя в женском платье, чтобы его прекрасный двойник остался с ним навсегда. Хрустальный смех Евгении эхом повторил звон стекла… Женщина и не думала уходить, она-то с самого начала хорошо знала, что уйти можно от кого угодно, но только не от собственного «я».

Никогда раньше не испытывал художник подобного блаженства, необъяснимым образом к его ощущениям добавлялись и ответные ощущения женщины; он чувствовал всё за двоих и понимал, что с Евгенией происходит то же самое. Совокупляясь, их тела будто развоплощались, разделялись на миллионы частиц, а затем, перемешавшись, эти частицы снова формировали два тела – две части одного целого.

То же самое раз и навсегда произошло и с их душами. Мужчина и женщина никогда не ссорились и не причиняли друг другу боль, это было бы просто невозможно, ведь каждый из них понимал другого так же хорошо, как самого себя. Они часами могли сидеть молча, переглядываясь и беседуя мысленно. Им легко было угождать друг другу, так как оба прекрасно знали о своих желаниях и настроениях. Всё время они проводили вместе, как два цветка-близнеца, выросшие из одного стебля, но им никогда не случалось наскучить друг другу, точно так же ни один человек не может надоесть самому себе. Поэтому Евгений и Евгения были в полной мере счастливы и преданно любили друг друга до самой смерти.

Вы спросите, умерли ли они в один день? А могло ли быть иначе?