Читать книгу Через тернии к… дому! - Ульяна Орлова - Страница 2

Если месяц разделить на недели, то будет около четырёх с половиной. А это – тридцать дней. Или тридцать один, но пусть будет тридцать. На день меньше.

А в тридцати днях… Семьсот двадцать часов. А минут…

Они тянутся совсем медленно, они застывают на месте, словно машины в пробке. Они упрямо не хотят продвигаться.

Медленнее всего они тянутся в школе. Чуть быстрее – когда ты читаешь книжку или болтаешь с Шуркой. Но библиотека не всегда бывает открыта, а у Шурки уроки заканчиваются позже, у них другое расписание.

Совсем быстро исчезают минуты во сне. Особенно если там – дом. Но вот после подобных снов, когда ты просыпаешься, смотришь в окно и вдруг понимаешь, что таких занавесок у тебя дома нет и тополя за окном нет, а потом видишь ещё несколько таких же полусонных мальчишек, осознаёшь, что ты не дома, что ты… Хочешь уйти назад в свой сон, но уже не получается, потому что – подъём. И ты встаёшь, но всё ещё не можешь поверить, что это не сон и дом твой не здесь.

Или сон?

Такой тоски во сне не бывает. И такого ощущения, что ты потерял себя, что словно тебя выхватили и унесли в другое измерение без твоего ведома, а ты пытаешься вернуться обратно, отказываясь верить, что это невозможно… Встаёшь, ищешь свои тапки среди кучи похожих – не находишь…

А потом слышишь смех, нет – дикий хохот, и просыпаешься окончательно.

Такие сны Антон не любил. Вернее, любил и не любил одновременно. Разве возможно такое? Скорее да, чем нет. Так же возможно, как мечтать о родителях и не быть с ними…

Семьсот двадцать часов. Но это – в месяце. А сейчас они обещали приехать через полтора… Это уже тысяча, это – бесконечность… До тысячи у него никогда не получалось сосчитать – он засыпал. Или не хватало терпения, или его отвлекали и он сбивался, а заново начинать уже не хотелось.

Летом часы двигались быстрее, но летом не было школы. Лето – оно доброе, оно дружило с Тошкой, оно не задерживало минутки, а ещё, если очень захотеть – оно делало хорошую погоду. И Шурку не надо ждать, можно сидеть с ним под деревом и смотреть, как он рисует. А когда он наконец положит свой тоненький карандаш на альбом и поднимет зелёные глаза – посмотрит так, что захочется сказать: «Шурка, знаешь вот…»

Лето часы отмеряло только завтраками, обедом и ужином. И наступающей внезапно ночью. Но ночью Тошке не всегда снился дом – чаще он просто проваливался в темноту и потом не мог вспомнить, что ему снилось. Ну, раз так – значит, не нужно. Да, ещё летом были глупые зарядки по утрам и какие-то игры, где собирали зачем-то всех детей и надо было бегать и заниматься всякой ерундой…

Но до лета ещё нужно было дожить. Пока оно показалось лишь блестящими ручейками и молодыми листочками, но вредные школьные часы медлили и отодвигали его. Отодвигали его, а вместе с ним – и родителей… Хорошо, что придумали сотовые телефоны.

Плохо, что придумали сотовые телефоны.

Возьмёшь трубку и, если повезёт, – услышишь знакомый голос, будто вот она, мама, – совсем рядом, если закрыть глаза… И слушаешь, слушаешь, запоминая каждый оттенок, пытаешься запомнить каждое слово, но почему-то запоминаются только две фразы: «Тошка ты мой, Тошка…» и «осталось чуть-чуть, мы скоро приедем». В последний раз разговор закончился на фразе: «Летом у нас не будет отпуска, Антон…», – и кончились деньги. А потом телефон украли.

Дело замяли, Кривецкий ускользал от любых обвинений, как селёдка, хотя Тошка знал, что последним из комнаты выходил он. Так же, как знал и то, что перед этим поставил мобильник на подзарядку.

Только и осталось, что написать родителям письмо, но пока оно дойдёт… Если дойдёт вообще.

Они приедут и уедут, а он останется.

Кажется, что он здесь вечно, так же вечно, как интернат. Как кровать с одеялом, в которую всегда забираешься с опаской, потому что никогда не знаешь, что там. Нет, когда он очень устаёт, он туда просто плюхается, но это опрометчиво: залезаешь под одеяло, а там паук! Живой огромный чёрный паук шевелит своими волосатыми лапами…

– А-а-а!

Он же ядовитый, он противный, у него восемь глаз, он… Неживой он!

Где они нашли это?! Господи, зачем?!

После этого ложиться уже не хочется, спать уже не хочется. Пожалуй, единственное, что хочется, – это выбежать из комнаты, чтобы не слышать тот дикий хохот! Тупой смех… Разве так смеются?

Разве смеются, когда ты бежишь в школу, потому что – ну не успел ты, пробегаешь под лестницей и чувствуешь, как на твою голову что-то шлёпается – липкое и мокрое. И понимаешь, что в школу ты теперь опоздал… Разве смеются, когда ты заглядываешь в рюкзак и не находишь там учебник, хотя утром клал его туда, или когда в раздевалке ищешь свою шапку, а находишь её засунутой куда-то под полку с ботинками?

И ты знаешь, что придёшь из школы и там будет то же. Нет тыла. Далеко дом.

Это было всегда. По крайней мере, когда он появился здесь, это уже было. Они были всегда. Они – это Кривецкий и его приятели. Они затюкивали самых слабых, воровали у них деньги и издевались над новичками. Только они умели так смеяться и заводить других. Только они могли в один миг настроить против тебя весь дружелюбный класс.

И плевать им на то, что ты отбиваешься от них, как можешь. Как муравей среди жуков-могильщиков.

И ты знаешь, что это будет. Что придёт утро, что будет день – и это будет. И никуда не денешься. Так же, как от тоски. А она, может быть, уснёт ненадолго, но проснётся каким-нибудь грозным окриком за опоздание к обеду. И будет становиться сильнее вместе с темнотой, когда ты будешь убирать один комнату с игрушками и грустно рассуждать: зачем их столько – ярких, пластмассовых, холодных, неживых? Дома не было столько, дома не нужно столько – там есть книжки и мама. И с ней можно пить чай, просто сидеть на кухне и смотреть, как она готовит ужин, и ждать отца… А когда он вернётся с работы – даже книжек не нужно: папа знает столько историй, что может рассказывать их часами! А ты сидишь, и слушаешь, и хочешь, чтобы вечер не кончался, чтобы время не двигалось, чтобы замедлились часы…

Убираться – это нетрудно, это несильное наказание за первую драку. А дальше – хуже. Но как не драться-то?

Сегодня когда он вернулся с прогулки, то увидел разбросанные на полу вещи и открытые ящики. Нехорошо зашевелилось сердце в тревожной догадке. Он заглянул в открытый шкаф и увидел, что его коробочка с деньгами и фотоаппаратом раскрыта и ни фотоаппарата, ни денег там нет. Фотоаппарат он нашёл под кроватью, а деньги… В дверь заглянул испуганный Шурка и скороговоркой виновато проговорил: «Тошка, это они… Я не пускал, но меня вытолкнули за дверь. Тошка, прости…»

Антон замедлил шаг и перевёл дух. Бежать он дальше не мог – грудь сдавило, перед глазами были искры, а ещё внутри осел колючий комок, который мешал двигаться: сгусток отчаяния, тоски и обиды.

Он вернётся, и это останется. И так будет всегда.

Нет!

Нет… Не будет.

Он не вернётся. Это невозможно.

Это всё равно, что самому залезть в мешок. Это всё равно, что прыгнуть через пропасть. Но ради чего?! Нет.

А куда?

Он глубоко задумался и не замечал, куда идёт. «Родители вернутся домой в июне. А потом поедут в интернат. А что если…»

«Но ведь это же далеко… Далеко, а что делать? Туда я больше ни ногой».

«Так, а сколько же у меня денег?» Антон вытащил из кармана мятые купюры. Прислонился к железному ограждению, идущему вдоль тротуара. «Пятьдесят, пятьдесят… Сто… Двести пятьдесят… Пятьсот… Неплохо. Кривецкий утащил всего сотню, а может, она и потерялась где-то».

Месяц назад, на его день рождения, приезжали родители. Это было счастье! Хоть длилось оно и недолго – всего-то один день. Но какой! Да этот день стоил сотен тех дней, которые он провёл без них! Он, мама и отец целый день гуляли вместе по городу – просто бродили по улочкам, посидели на лавочке в парке, потом пошли на речку. Лёд раскололся на множество огромных глыб, и эти глыбы куда-то медленно двигались. И такие же серые облака были их отражением в небе. А он держал за руку отца и всё никак не мог поверить, что это правда – что вот он, папа! Он каждый раз не мог в это поверить и останавливал, молил часы не торопиться, а они, как назло, ускоряли свой ход.

После речки решили перекусить в кафе – попить кофе с шоколадными пончиками и поесть мороженого – как же без него? Ещё и Шурку с собой взяли, чтобы веселее было. Потом фотографировались, а вечером, когда стали прощаться, мама дала Тошке денег, сказав, что это на «вкусненькое». А он не спешил их тратить – сложил их в свою коробочку, где хранил самое дорогое. Вкусненького не хотелось, а деньги – мало ли, пригодятся. Выходит, пригодились?

Неизвестное будущее – лучше прошлого. Неведомая дорога звала Антона – она обещала успокоение. Она была переменой. И она вела к дому.

Он встряхнулся и посмотрел на яркое солнце, на воробьёв, которые копошились в песке – улыбаться не хотелось, но стало спокойнее. Слёзы вскипали в глазах, когда он вспоминал о разговоре в кабинете директора. Тоска окружала болотом. А дорога выглядывала спасительным мостиком.

«Ничего… Больше такого не будет!»

…Стало смеркаться. И вдруг Антон заметил, что район какой-то незнакомый. А он – один. И он уже устал и очень хотел спать. Но где?

Он прошёл через двор, обогнул дома и оказался на пустыре. Позади оставался микрорайон, а впереди… Впереди были Гаражи. А ещё дальше – равнина.

«Ну и ладно, переночую в Гаражах», – решил он.

Гаражи – так назывался район, состоявший из отчасти заброшенных, отчасти используемых гаражей. Используемые гаражи были расположены ближе к жилому микрорайону. Остальные, заброшенные, находились дальше. Это было одно из самых опасных мест в городе. Изредка там, недалеко от жилых домов, играли ребята. А вглубь заброшенных гаражей опасались ходить даже взрослые. Редко, с краю, милиция просматривала гаражи, но дальше двух-трёх рядов не заглядывала. Ходили слухи, что там живут бродяги, наркоманы.

Антошка, задумавшись, шёл вглубь гаражей. Пока тишина вокруг не заставила его оглядеться. Гаражей было много и, судя по тишине, он ушёл далеко от микрорайона.

И он был здесь один. Совсем!

Тошка бросился искать дорогу. Но в темноте, среди множества похожих гаражей разве это возможно? Он долго ходил, но в конце концов ему показалось, что он просто ходит по кругу. В изнеможении он присел на какой-то ящик.

«И вот как теперь отсюда выбраться? Дождусь утра…» Даже думать сил уже не было: Тошка откинулся на прохладную железную стену и закрыл глаза. И даже почти уснул, как вдруг какой-то шорох разбудил его. Он прислушался и услышал разговор двух людей.

Первый:

– Смотри, тут кто. Увидит же.

Второй ответил как-то неопределённо:

– Не расскажет.

Они стали шептаться ещё тише, и Тошка не мог разобрать их слов, но от этого шёпота становилось не по себе. Он хотел вскочить, как вдруг его крепко схватили за руку. Тошка дёрнулся:

– Пусти!

– Тихо ты, пойдём!

– Куда?!

– Куда надо!

– Да что вам от меня нужно?! Я вас не трогал!

– Чтобы молчал…

– А кому мне говорить?!

Парни снова зашептались. «Нахальный…» – «Нельзя его оставлять тут, увидит…» Он дёрнулся, пытаясь высвободиться, как вдруг что-то тяжёлое ударило его по голове. В глазах потемнело…

Когда он пришёл в себя, его уже куда-то тащили. В нос ударил резкий и отвратительный запах перегара. Тошку замутило.

– А ну пусти!!! – Он дёрнулся так, что в плече что-то хрустнуло и резкая, обжигающая боль пронзила руку. Но вырвался, видимо, парень от неожиданности выпустил его. Антон отскочил и вдруг вспомнил про пистолет. Про игрушечный. Достал его.

– Не подходи, – тихо сказал он. Парень замер на месте. В темноте игрушку не отличить от оружия.

– Эй, вы чего там? – крикнул второй, но оглянувшись, остановился. Покачнулся.

Тошка выстрелил. Пистолет с пистонами, но грохот, который он издавал, был очень похож на звук настоящего выстрела.

– Следующий будет в тебя! Только подойди!

Парень шевельнулся, и следующий выстрел прогремел в сторону гаражей.

– Ты чего, пацан, мы же по-хорошему! Давай договоримся, – начал было второй.

Тошка краем глаза заметил слева, между двумя гаражами, темнеющую щель. Лазейку. Но был ли там выход? Напротив, справа от парней, высилась груда ящиков, возле которых был проход, откуда они пришли. Сзади – кирпичная стена. Западня.

– К ящикам! Быстро! – Он навёл пистолет на первого парня. – Стоять! – крикнул он второму и медленно-медленно стал отступать влево, к лазейке. Поравнявшись с тёмной щелью, он снова выстрелил и нырнул в неё. Щель оказалась проходом.

Не думая куда, он бежал между гаражами, крепко сжимая в руке пистолет-игрушку. «Как, как всё-таки выбраться отсюда?!» Ноги уже еле двигались, в груди словно поселился жгучий шар. «Ещё немного, ну…»

И вдруг гаражи кончились. Впереди был пустырь, а за ним микрорайон. Не видя ничего вокруг, кроме светившихся огней домов, Тошка миновал пустырь, забежал в первый попавшийся подъезд, юркнул в уголок под лестницу и крепко заснул.