Читать книгу Отшельник - Ульяна Павловна Соболева - Страница 7

Отверженным быть лучше, чем блистать

И быть предметом скрытого презренья.

Для тех, кто пал на низшую ступень,

Открыт подъем и некуда уж падать.

Опасности таятся на верхах,

А у подножий место есть надежде.

Король Лир

© Уильям Шекспир

Я сидел в кресле перед монитором ноутбука и смотрел на девчонку, потягивая скотч и сбивая пепел с сигары. С тех пор, как ее провели в комнату и закрыли там на ключ, она не переставала рыдать навзрыд.

Нет, я не испытывал жалость. Мне вообще неведомо это чувство. Оно недостойное и ненужное ни тому, к кому его испытывают, ни тому, кто настолько слаб, что может себе позволить жалеть. А сочувствия и сострадания я лишился еще в юные годы, как ненужного балласта. В моем мире оно ни к чему. Я смотрел на нее по трем причинам, и все три меня выбивали из равновесия.

Первая – она мне нравилась. Да, она мне дико нравилась. Притом нравилось в ней все, даже ее странное поведение и ее слёзы. Ненавистные мужиками женские слезы, где я не отличился эксклюзивностью и дергался от раздражения, когда очередная подружка вытирала платочком слезу, выжимая из меня чек на какую-то херню, без которой, по ее мнению, она не может быть счастлива. Знаете, что мне нравилось в этот момент? Показывать истинную цену счастья и в чем оно заключается. Например, приказать при ней утопить ее любимую кошку в унитазе, а может, отправить на тот свет престарелую бабушку или сжечь оранжерею с цветами? Я смотрел, как они менялись в лице, бледнели, дрожали, и хохотал, заливался смехом. Интересовался – насколько они будут счастливы, если я выпишу чек с удвоенной суммой, но они лишатся чего-то очень любимого. И тут выплывают причины истинного счастья. Никто не готов расстаться со своими слабостями и привязанностями.

В этот момент я их ненавидел… Почему? Потому что у них было что-то кроме денег, что делало их счастливыми. Я им завидовал. У меня не было. Даже моя мать никогда не могла сделать меня счастливым, хотя и любила меня только одной ей понятной и специфической любовью.... Пожалуй, единственная в этом мире, кто меня любил. Своеобразно, но все же. Меня это не расстраивало. Мне гораздо больше нравилось, когда меня ненавидели и боялись. Партнеры по бизнесу, журналисты, конкуренты, политики. Деньги дают власть. Огромные деньги дают огромную власть. Все остальное лишь иллюзия выбора народа. Страх – вот истинная эмоция, которая правит миром. Тот, кто заставляет вас его испытывать – владеет вашим разумом. Все это фигня насчет чувства вины. Ложь безграмотных заграничных психологов и пафос цитаток, которыми пестреют аккаунты напыщенных идиотов, возомнивших себя умниками. Мне всегда нравился отрывок одного очень известного фильма, где главный герой убеждал конченого ублюдка, что прощать – это и есть истинная власть. И я был с ним всецело согласен, но не в том, что надо уметь прощать (тут мне сразу вспоминался Аль Капоне)*1, а в том, что власть – это не только иметь право выбора, а возможность предоставлять его другим… или не предоставлять.

Я снова возвращался мысленно к ней. Впервые мне нравилось женское имя, и я не просто его запомнил, а оно пульсировало у меня в висках, как мой член в ее неумелых руках всего каких-то пару часов назад. И эта неумелость завела похлеще самых изощренных и раскрепощенных шлюх. Меня это бесило и в то же время дразнило, как дикого зверя запахом крови. Мне хотелось понять, что в ней такого особенного. Почему меня вскинуло, едва ее увидел. И не понимал… Смотрел на нее вот уже несколько часов и ни хрена не понимал.

Пытался найти что-то отталкивающее, но в золотоволосой малышке не было ни одного изъяна, за который я мог бы зацепиться и начать остывать. Нет, маленькая игрушка заводила меня все больше. Очень красивая маленькая игрушка. Идеальная во всех местах. Прикоснулся к ней пальцами и спустил, как прыщавый подросток. Нет, не потому, что трогал ее плоть, а потому, что меня адски скрутило от ее реакции на касание. Искренняя, настоящая, до безумия вкусная. Она взорвалась у меня в голове калейдоскопом самых ослепительных осколков наслаждения точно так же, как потом затопило чернотой от ненависти в ее взгляде.

Потому что, да, я, бл*дь, не привык, чтоб игрушки показывали свои эмоции, я достаточно много им платил, чтобы они играли для меня оргазмы, охали, ахали и закатывали глаза. Безо всяких истерик. Но она не истерила. Нет. Она просто смотрела на меня с такой лютой яростью, что мне хотелось ее раздавить или задушить… и именно поэтому, когда пронзительная голубизна ее взгляда подернулась дымкой возбуждения, меня как током шибануло. И всего вот этого стало ничтожно мало. Захотелось получить от нее намного больше. Сжирать ее эмоции. Каждую. Не важно какую. Они все имели обалденно острый вкус. Пряный, незнакомый мне ранее вкус непредсказуемости.

Вторая причина – ее слова о том, что устроилась ко мне горничной. Я не нанимал персонал с тех пор, как этим занялась моя мать. И я не вмешивался в этот процесс. Меньше всего меня волновала безликая, почти не появляющаяся на глаза обслуга в униформе. Ими руководил Антон – мой управляющий и начальник моей личной охраны. Он отбирал их и интервьюировал после первично отбора, он решал – кого и когда уволить, за что уволить и дать ли при этом выходное пособие. Мне лишь приносились бумажки для подписи, составленные моим юристом. Поэтому ошибки быть не могло, и сучка мне лгала. У меня было пару версий на этот счет, и мне не нравилась ни одна из них. Но больше всего бесила мысль, что я ей противен. Она засела занозой в мозгах и ковыряла меня изнутри. Захотелось узнать, а кто был не противен. Кто вообще касался ее тела и сколько их было. Раньше меня это не волновало никогда. Кого интересует – сколько раз и кто спал на гостиничной кровати, если она красивая. Выглядит идеально и все простыни новые, хрустящие и пахнут цветами? Их можно смять, испачкать и выкинуть в стирку, и назавтра забыть, как называлась эта гостиница. Так вот, мне вдруг стало важно, кто до меня трогал мою игрушку и из какого магазина мне ее привезли.

И третья причина – мне еще никогда не было настолько интересно играть. Я буквально взрывался от ядовитого удовольствия, когда она посылала меня к дьяволу и готова была расцарапать лицо. Я трогал эти царапины и улыбался. Меня захлестывало азартом, желанием измять, испачкать, потрогать изнутри, ставить там свои метки. А перед глазами стояла картина, как она идет впереди, едва ступая на носочках по снегу босыми маленькими ступнями. Стройная, тоненькая в моей рубашке, через которую просвечивает полоска черных трусиков, и эти волосы…. волосы божественны, я мог смотреть на них бесконечно. Они опускались ниже ее колен и раскачивались тяжелой золотой волной при каждом шаге. И эти чулки – один на щиколотке, а второй скрутился под коленом. Образ потрёпанной невинности. У меня зашевелился член, снова вставая, несмотря на то что я только что кончил.

Снова взгляд на экран – ходит туда-сюда по комнате, то закрывает лицо руками, то мечется у окна. Стала у зеркала, вытирает слезы, судорожно вздрагивая. И эти по-детски изогнутые губы… я никогда их не целовал. Своих шлюх. Их рот слишком во многих местах побывал, чтобы удостаиваться поцелуев. Я трогал их губы, я мял их пальцами, засовывал их туда и трахал. Я обожал их иметь и смотреть, как я их имею… но целовать. Я не целовал в губы даже свою жену. Покойную жену. А тут почему-то подумалось, что капризные губы солнечной девочки могут быть сочными и сладкими на вкус. И мне это не понравилось. Вот эти мысли.

Собрала волосы, тяжело дыша, закручивает в узел на макушке, а я снова смотрю на ее грудь под тонкой шерстяной голубой материей платья, выданного ей прислугой. Как у истинного любителя кукол, у меня была для них одежда. Ведь в них интересно играть по-разному. Не только раздевать, но и одевать, чтобы раздеть самыми разными способами. Иногда я больше любил смотреть, как они одеваются, чем как раздеваются.

Голубая ткань четко обрисовывает соски… и я тру палец о палец, вспоминая, какие они острые на ощупь. В паху снова все трещит по швам от болезненного стояка. Пошла в ванну. И я переключил камеры, продолжая наблюдать. Открыла кран и начала тщательно мыть руки. Сильно трет мылом. С остервенением, еще и еще. И меня вскинуло от ледяной ярости – это она после меня. Вот же тварь. Брезгливые мы? А взять деньги она не брезговала? Сучка лицемерная, как и все они. Придумала историю про брата слезливую, как в дешевых мелодрамах. Брат у нее умирает.

Лживая, как и Марта, жена моя покойная. Только та играла для меня любовь неземную, а я помнил, как она целовала в губы моего отца и называла «котиком» при матери. Потом она попыталась назвать котиком и меня, и долго не могла улыбаться, потому что я разбил ей губы. Я любил, чтобы они называли меня по имени. Кстати, моя игрушка ни разу не сказала его вслух. И мне вдруг ужасно захотелось узнать, как оно звучит ее голосом. И я узнаю. Уже сегодня.

Девчонка сняла платье и стала под душ, а я откинулся на спинку кресла и закинул ноги на столешницу, жадно рассматривая ее тело. Упругое, молочного цвета, точеное, словно фарфоровое. Меня возбудили даже ямочки на ее пояснице. Красивая шлюха. Шлюха, которая какого-то хрена говорит мне «нет». Может, я и извращенец, но я беру только если «да», каким бы это «да» ни было. Я заставлю его сказать и даже попросить. Потом мне может стать не интересно и даже эрекция пропасть… А эта дрянь упорно повторяла свое «нет» каждым жестом и каждым взглядом. Именно поэтому мне дико хотелось ее сломать и именно поэтому мне дико хотелось ее трахать до потери пульса.

Взял трубку внутреннего телефона и набрал Антона.

– Пусть моей гостье принесут коньяк и апельсин. Скажи, я распорядился, чтоб выпила и съела.

Поставил телефон на место и снова посмотрел на нее. Плачет. Опустилась на мраморный бордовый кафель и захлебывается слезами. Приблизил изображение еще и еще ближе. Красивая, даже когда плачет. Мне вдруг до боли захотелось увидеть, как она кончает. Вот такая в слезах… как она запрокинет голову и захлебнется криком, как закатятся эти синие глаза и задрожат ажурные черные ресницы.

Взял сотовый и набрал Гошу.

– Кто эта Надя, которую ты мне подсунул?

– Тщательно отобранная для вас девочка, Роман Павлович.

– Ты мне лжешь. А я не люблю спрашивать дважды, но я сделаю для тебя исключение. Что за неопытную шлюху ты мне подсунул и где ты ее взял?

В трубке повисла тишина.

– Я жду.

– Нннне знаю. Ларка привела в офис, и она каким-то образом попалась мне в коридоре. Увидел, что это ваш типаж и… если вам не нравится, я найду другую за наш счет. Я могу прислать за ней машину. Духу ее в вашем доме не будет. Вот сучка драная… Я же сказал Ларке – проинструктировать.

– Заткнись. Хватит причитать. Я не сказал, что ее надо менять, я спросил – кто она и где ты ее взял.

– Ларкина какая-то знакомая. Я не думал…

– Думать, Гоша, надо всегда. Желательно головой. Иначе потом без головы думать будет нечем.

– Роман Павлович, это первый раз такая ошибка.

– Я тебе на счет кинул еще денег. Мне понравилась твоя ошибка. А теперь узнай мне о ней все. Носом землю рой. Я хочу знать, когда родилась, где, кто ее мать и отец, где училась и работала. Чем дышит, чем увлекается, какого цвета трусы носит, когда последний раз была у гинеколога, с кем трахалась и трахается сейчас. У тебя времени до вечера.

Отключил звонок и решительно встал с кресла. Я хотел играться дальше. Моя игрушка манила и влекла меня к себе с дикой силой. К дьяволу сон. Посплю днем после встречи с ублюдком итальяшкой, который имеет мне мозги еще с прошлой недели и не подписывает контракт, а я еще не нащупал и не нашел, куда можно надавить посильнее, чтоб подписал.

Сейчас я хотел есть… у меня проснулся зверский аппетит, и есть я хотел не в одиночестве. Я достаточно заплатил за то, чтобы она садилась со мной за стол даже в шесть часов утра. Зазвонил внутренний телефон, и я услышал голос Антона:

– Она вылила коньяк, раздавила апельсины – ковер безнадёжно испорчен.

Я ухмыльнулся. Какая отчаянная девочка.

– Ты считаешь, что меня должен волновать ковер и мера его испорченности? Пусть ей принесут одежду к завтраку, и прикажи накрыть стол в южном крыле дома в прозрачной комнате. Мне как обычно, а для неё меню.

– Отправить к ней Кристину?

– Нет. Пусть умоется, переоденется и спустится к завтраку.

Чуть помедлил и добавил:

– А если откажется, позови парней и приведите ее насильно.