Читать книгу Скрытые пружины - Уолтер Кенни - Страница 5

На следующий день я проснулась так рано, что опередила нянюшку Бейкер, вызвав этим её непритворное изумление.

Обычно няня, если пребывала в добром расположении духа, позволяла мне понежиться в постели и насладиться теплом перед тем, как выбраться наружу. Если же она бывала с утра раздражена перебранкой с кухонными девушками и миссис Дин (с которой время от времени у них разгоралась настоящая вражда), то безжалостной рукой сдёргивала с меня одеяло и заставляла умываться ледяной водой из кувшина, при этом зорко наблюдая за всеми моими действиями.

Одевшись и умывшись без единого напоминания с её стороны, я сейчас же направилась к комнате матери, оставив без внимания накрытый в столовой завтрак. Теперь, когда нас с матерью связывала общая тайна, я считала себя вправе претендовать на большее количество её внимания, не дожидаясь, когда она пришлёт за мной.

Мать занимала большую комнату в центральной части дома, к которой примыкали вместительная гардеробная и будуар. Частенько, когда строгий доктор запрещал мне или кому бы то ни было беспокоить мать в её нездоровье, я пользовалась, бесспорно, неблаговидным приёмом – проникала в гардеробную через неприметную дверцу, находившуюся под лестницей. Каждый раз, пробегая под ней, я ощущала холодок в животе, ведь всем известно, что проходить под лестницей – это дурная примета.

Вот и сегодня, пробежав на цыпочках под пыльными ступенями, затянутыми паутиной, я вошла в гардеробную и притаилась за дверцей открытого шкафа. Почти сразу же я поняла, что в комнате матери находится отец. Судя по всему, между ними происходила очередная бурная ссора, после которой отец обычно несколько дней не спускался в столовую, а мать запиралась в своей комнате, никого не желая видеть.

Их раздражённые голоса глухо доносились до меня через тонкую перегородку, но подобраться ближе я не рискнула, опасаясь выдать себя неосторожным движением. Всем в доме был известен буйный отцовский нрав, который он давал себе волю демонстрировать при малейших признаках неповиновения его приказам.

– Извольте зарубить себе на носу, что я не потерплю в своём доме кучу всякого сброда! – даже из своего укрытия я слышала, каким возмущением и яростью звенит его голос. – Я понимаю, что вы привыкли якшаться с отребьем, но, став моей женой, вам придётся усвоить правила поведения в достойном обществе. Даже если вам не привили эти правила с детства! Неужели жизнь вас ничему не научила?

– Не вам рассуждать о достойном обществе! – запальчиво выкрикнула мать в ответ на тираду отца. – Ваши скверные занятия отвратили от нашего дома всех людей в этой забытой богом дыре. Я нахожусь в полнейшей изоляции, не имея даже возможности общаться с людьми моего круга. А ведь в Лондоне я блистала! Наш дом в Хэмпстеде посещали представители лучших английских фамилий! Но вы увезли меня в этот забытый край, поселили в холодном полуразрушенном доме, а теперь хотите лишить даже малой толики радостей, которые я могу отыскать в своём положении вашей узницы. Иногда мне хочется закричать во весь голос, и чтобы от моего крика обрушился весь этот старый выморочный дом со всеми его чёртовыми тайнами. Или чтобы у меня выросли крылья, на которых я улечу из этого склепа вместе со стаей птиц!

Наступила пауза, но звенящий голос матери продолжал раздаваться у меня в голове, столько пронзительной тоски и печали было в её словах. Через несколько минут, наполненных тяжёлым молчанием, отец откашлялся и холодно произнёс:

– Прошу, избавьте меня от ваших больных фантазий. Они навеяны опиумными снадобьями, которые вы поглощаете в неумеренных количествах. Позволю себе напомнить, что вы потеряли возможность вращаться в высшем обществе Лондона исключительно по своей вине. К этому как раз и привело ваше нежелание следовать установленным правилам и традициям. Все эти годы я неукоснительно соблюдаю условия сделки, которая была предложена мне вашей покойной матушкой. И всё, чего я требую от вас, это всего лишь соблюдение своей части договорённости, не более того.

Голос отца, рассуждавшего про какую-то сделку (я не знала тогда значения этого слова), звучал до того холодно и безучастно, что у меня началась нервная дрожь. По-видимому, на мою мать эти рассуждения подействовали таким же образом, потому что истерическая экзальтация покинула её, уступив место привычной вялости и апатии. Тем не менее она не собиралась отступать и со свойственным ей упрямством попыталась оставить последнее слово за собой.

До меня донеслось судорожное всхлипывание, отчего моё сердце наполнилось острой жалостью и состраданием, а затем она произнесла:

– Несомненно, вы вправе требовать от меня соблюдения условий той чудовищной сделки, благодаря которой вы получили неограниченную власть надо мной. Но имейте в виду, и я заявляю это вам со всей серьёзностью – если вы не позволите мне изредка приглашать к чаю друзей, я найду способ покинуть этот дом. И тогда вы не сможете отыскать меня и вернуть обратно!

Решимость в голосе матери, казалось, напугала её саму. Судя по молчанию отца, он тоже не ожидал от неё ни такого неприкрытого противодействия, ни таких мрачных в своей неопределённости угроз. Я стояла в своём укрытии, оцепенев от ужаса и представляя себе стаю гигантских птиц, которые уносят с собой мою мать, оставляя меня совершенно одну.

После недолгого молчания отец с матерью одновременно снова заспорили, но я уже не слушала их, целиком погрузившись в отчаяние. Услышав, как отец громко призывает Абигайль, приказывая ей принести наверх грелку и горячий чай с виски, я поняла, что у матери начался нервный припадок.

Проворно выбравшись из будуара, я на цыпочках пробежала по лестнице, ведущей на третий этаж, избегая рассохшихся ступеней, которые могли скрипом выдать моё местоположение. Сердце в груди колотилось, как сумасшедшее, от мысли, что мать может покинуть Хиддэн-мэнор, оставив меня одну.

Бросившись на заправленную кровать в одной из гостевых спален, где жила тётушка Мод во время своего пребывания в нашем доме, я дала волю слезам и отчаянным рыданиям, захлестнувшим меня. Затихнув через некоторое время, я свернулась калачиком среди подушек, пахнувших пылью. Когда тётушка Мод гостила в Хиддэн-мэнор, здесь витал лёгкий аромат её цветочной воды и мятного масла, но сейчас в затхлой атмосфере комнаты слышалась только тошнотворная сладкая гниль, которую распространял увядший букет полевых цветов.

Многое в разговоре между матерью и отцом, которому я была незримым свидетелем, показалось мне непонятным. Упоминание о некой сделке, воспоминания матери о том времени, когда она была незамужней девицей – всё это не вызвало у меня большого интереса. Более всего меня испугала решимость в голосе матери, когда она пригрозила отцу бегством, и неприкрытая ненависть, сквозившая в каждом её слове.

Скверные же занятия отца, о которых упомянула моя мать в пылу ссоры, с недавнего времени перестали быть для меня секретом. Большая наивность полагать, что даже в таком доме, как Хиддэн-мэнор, можно долгое время скрывать тайну от любопытного и заброшенного взрослыми ребёнка, каковым, бесспорно, я являлась в пору своего одинокого детства.

Всё началось с того, что я научилась читать. Тётушка Мод, обнаружившая в один из своих визитов, что я совсем не знаю букв алфавита, приложила немало усилий к тому, чтобы преподать мне первые уроки грамоты. Терпеливо объясняя значение букв и их сочетаний, она хвалила и поощряла меня, восхищаясь моей цепкой памятью и любознательностью. От её похвалы внутри меня начинали звенеть голоса райских птиц, отчего я старалась прикладывать ещё большие усилия в стремлении заслужить одобрение и ласку.

Отчётливо помню, как однажды во время нашего урока я так сильно рассмешила тётю Мод, что у той на глазах выступили слёзы, а из-за белоснежного надушенного платка, которым она прикрывала рот, донеслись невнятные хрюкающие звуки, вряд ли уместные для благовоспитанной леди.

Тем утром после завтрака я получила от тётушки задание прочесть вслух газетную заметку, в которой повествовалось об испытаниях огромного дирижабля «Лебоди», состоявшихся недавно во Франции. Газетная статья привела меня в сильнейшее возбуждение. Сама мысль о том, что может испытывать человек, поднимающийся в воздух и взирающий на бренную землю с высоты птичьего полёта, вызвала у меня восторг, граничащий с почти религиозным трепетом.

Не сдержав эмоций, я с благоговением и одновременно решимостью произнесла:

– Когда-нибудь я тоже обязательно стану испытателем и поднимусь высоко в воздух, как эти смелые джентльмены. Стану самым знаменитым испытателем! И обо мне тоже напишут в газете! А сверху я увижу и океан, и Францию, и пролив…

Приступ гомерического смеха тётушки Мод прервал мою маленькую речь, вызванную искренним восторгом перед неутолимостью человеческой жажды свершений, но так велика была моя любовь к ней, что я не ощутила в своей душе обиды, а только недоумение.

Ослабев от смеха и промокнув уголки глаз платком, тётушка Мод выпрямила спину и, ласковым жестом поправив мои растрепавшиеся волосы, произнесла чуть охрипшим голосом:

– Ты такая забавная малышка, Маргарет! Но, прошу тебя, не высказывай подобных идей при других людях. Они могут счесть это не совсем приличным, что может выставить тебя в крайне дурном свете. Путешествиями, испытаниями и исследовательской работой занимаются только джентльмены. Благонравные леди с хорошими манерами не думают о таких вещах. И тем более не выказывают подобных намерений вслух. Особенно, принимая во внимание все прочие условия…

О «прочих условиях» я тогда знать не могла, но случай этот крепко врезался в память, заронив в моей душе зерно, всходы которого много лет спустя уже не вызвали у тётушки Мод такого добродушного смеха.

Чтение же открыло для меня целый мир, ничуть не менее привлекательный и захватывающий, чем прогулки по вересковым пустошам с маленькими мохнатыми пони в качестве спутников или воображаемые поединки и игры в высоких залах отцовского поместья. Моя бурная фантазия, доселе ограниченная границами Хиддэн-мэнор и близлежащих земель, теперь переносила меня сквозь время и пространство с той же лёгкостью, с какой обычные люди открывают дверь.

Книги и стали для меня той дверью, за которой скрывался необъятный мир, полный и величайших чудес, и чудовищных ужасов. В сыром зале библиотеки поместья находилось множество книг, но многие из них пребывали в таком плачевном состоянии, что прочесть их не представлялось возможным. Пятна плесени, сырые и склеенные между собой страницы, размокшие переплёты – всё это являло собой крайне печальное зрелище. Тем не менее я отыскивала наименее пострадавших от неправильного хранения бедолаг и позволяла им унести меня прочь из нашего невесёлого дома, впитывая, как губка, все истории, которые они хотели поведать мне.

Не всё из написанного было понятным, смысл многих слов оставался таинственным даже после прочтения книги целиком, но я наслаждалась уже одним тем фактом, что книги давали мне возможность преодолевать границы собственного тела, будто в игре в призрака.

Теперь у меня появилась ещё одна причина с нетерпением ожидать приезда в Хиддэн-мэнор тётушки Мод и кузины Элизабет, которые непременно привозили в подарок для меня новые книги, упоительно и чуть едко пахнувшие свежей типографской краской. Навсегда в моём сердце осталась любовь к восхитительным и местами абсурдным приключениям Алисы, а также к невероятным поискам сокровищ юного Джима Хокинса.

Вскоре наступил день, когда неуёмное любопытство толкнуло меня на то, чтобы неосторожно открыть дверь, которую лучше было бы не отпирать.

Мне, как и всем живущим в Хиддэн-мэнор, пришлось усвоить главное правило – никому, ни под каким предлогом не дозволялось беспокоить отца в его таинственных занятиях, которым он предавался в подвалах северного крыла поместья. Это место находилось довольно далеко от жилой части дома (если не знать потайного хода, начинающегося в библиотеке), и производило гнетущее впечатление.

Северное крыло Хиддэн-мэнор не подвергалось ремонту уже несколько столетий, а близость густого леса и протекающая под зданием дома подземная река были причиной высокой влажности, не лучшим образом воздействующей на каменную кладку и дубовые панели внутренней отделки.

Слуги, да и местный люд, как я узнала позже, старались избегать этой части поместья, втихомолку рассказывая всякие небылицы о том, что там происходит. Молоденькие горничные, выпучивая от ужаса глаза и округляя рты, иногда шушукались с нашей кухаркой миссис Дин о том, чем же занимается отец в подвалах Хиддэн-мэнор. С детства прислушиваясь к их болтовне, я уяснила для себя, что отец занимается чем-то недозволенным, чем-то таким, о чём не принято говорить открыто.

Помню, что однажды моя мать, спустившись в столовую к обеденной трапезе и находясь в том состоянии, когда ею овладевало лихорадочное возбуждение, неожиданно вскинула раскосые шальные глаза на отца и истерически выкрикнула:

– Ну, что? У вас получилось? Вызвали, наконец, своего дьявола?

Отец тогда вздрогнул, как человек, которого застали на месте преступления, и резким голосом приказал нянюшке Бейкер увести меня в детскую, а слугам покинуть столовую.

Потайной ход, ведущий из библиотеки в северное крыло здания, прямиком к толстой заржавленной двери подвала, я обнаружила случайным образом. Мрачный зев представшего передо мной туннеля вызвал в моей душе неутолимую страсть к исследованию, затмившую страх и доводы разума. Трепеща, я шагнула в туннель с горящей свечой в руке. Трудно вспомнить, что я ожидала увидеть в конце своего пути, но само путешествие через недра поместья, отсыревшие стены, слабый, еле слышный плеск воды где-то под ногами и неизвестность, ожидающая меня впереди, – заставили моё сердце биться в ритме бешеной скачки.

Мне казалось, что время замедлило свой бег, таким однообразным был потайной ход на протяжении всего пути. Подол моего платья отсырел и липнул к ногам, вызывая неприятное ощущение, будто кто-то невидимый хватает меня за щиколотки, намереваясь остановить. Иногда на голову с потолка падала ледяная капля, что заставляло меня вздрагивать всякий раз, как это происходило.

Наконец, передо мной возникла дверь, покрытая ржавчиной. Поколебавшись всего лишь мгновение, я наудачу толкнула её. Дверь поддалась, заставив меня ещё сильнее затрепетать от любопытства в ожидании того, что я могла обнаружить и где оказаться.

На середине дверь застопорило, будто полностью распахнуться ей мешала какая-то преграда, и тогда я протиснулась в образовавшуюся щель, торопясь быстрее проникнуть внутрь.

Оглядевшись, я пришла в недоумение. Комната, в которой я оказалась, вся была уставлена массивными книжными шкафами, стоявшими вдоль стен. Во избежание тлетворного влияния сырости стены были обиты тонкой жестью. Сквозь маленькие окошки, расположенные под потолком, в комнату проникали тусклые лучи заходящего солнца, заставляющие золочёные корешки фолиантов загадочно мерцать.

«Я отыскала секретную библиотеку!», – подумала я, и от восторга чуть не захлопала в ладоши. Поставив свечу на стол, стоявший в углу таинственной комнаты, я кинулась к ближайшему шкафу и распахнула его створки. Бережно вытащив первую книгу, я сдула с неё толстый слой пыли и громко расчихалась, после чего замерла в испуге.

Книга была в порыжевшем от времени кожаном переплёте, и я сразу же поняла, что она очень старая, намного старше тех изданий, которые находились в библиотеке поместья и попадали ко мне в руки ранее. Страницы в ней были покрыты пятнами, из-за которых причудливая вязь текста кое-где не поддавалась расшифровке. Книга изобиловала иллюстрациями, поблёкшими от времени и изображающими странных животных и птиц, а на переплёте было вытиснено незнакомое мне слово «Бестиарий».

Стремясь удовлетворить терзающее меня любопытство, я бережно доставала книги с полок, не замечая, что паутина и пыль оседают на моих волосах, и с возрастающим удивлением рассматривала замысловатые картинки, пытаясь выяснить, для чего эти книги предназначены. Почти все они были на незнакомом мне языке, а едва различимые таинственные значки на полях и вовсе были мне непонятны.

Бережно вернув эти странные книги на полку, я перешла к следующему шкафу и была вознаграждена – в нём находились книги, пребывавшие в значительно лучшем состоянии и написанные на понятном мне языке, хотя и содержащие массу незнакомых слов.

Даже их названия ничего мне не говорили: «Библиотека химических диковин», «Правомерность Спагирического Искусства Иоганна Тритемия», «Трактат Парацельса», «Гептамерон», «Философский огонь».

Сокрытый в этих книгах смысл странным образом взволновал меня, я как одержимая продолжала рассматривать затейливые рисунки и прочитывать вслух названия, вытисненные на переплётах, в надежде, что если приложу ещё немного усилий, то смогу проникнуть в предназначение каждой из них. Большинство этих сочинений были рукописными и от сырости, царившей в помещении, чернила растеклись неряшливыми кляксами. Многие содержали иллюстрации, от которых меня начала бить нервная дрожь. Два рисунка по-настоящему, до трясущихся коленок, испугали меня.

На одном был искусно нарисован привязанный к широкой доске человек, из разрезанного живота которого господин неприятной наружности доставал нечто отвратительное на вид. На втором же было изображено непонятное существо, одновременно походившее и на человека, и на птицу. У него был длинный угрожающий клюв, неестественно большие круглые глаза и огромные чёрные лапы вместо рук. Одето существо было в свободную хламиду, под которой, как мне показалось, скрывались мощные крылья.

Быстро захлопнув страшную книгу, я вернула её в шкаф и почему-то ощутила приступ дурноты. Прислонившись лбом к прохладной поверхности шкафа, я так сильно погрузилась в собственные ощущения, что не сразу увидела, как за моей спиной вдруг выросла большая тёмная тень. Почувствовав лёгкое дуновение на шее, я оцепенела от ужаса, а когда мне на плечо легла чья-то ледяная рука, отчаянный крик вырвался из моего горла и заметался по комнате.

Позже, когда я успокоилась, встревоженный моим испугом отец взял с меня обещание никогда больше не проникать в это помещение через потайной ход. Я, не колеблясь, заверила его в этом, изо всех сил стараясь забыть увиденные неприятные картинки, но именно с той поры мне начал сниться один и тот же повторяющийся сон, в котором сплелись воедино реальность и вымысел.