Читать книгу Сочинения. Том 2. Экономика и власть. Политическая история экономической реформы в России (1985–1994) - В. А. Мау - Страница 4

В середине 80-х годов провозглашение масштабных задач хозяйственных преобразований не могло ограничиться технократическими установками. Уже с хрущевских времен советские лидеры, выдвигавшие амбициозные цели прорыва на производственном фронте, непременно предполагали сопровождать их сдвигами в системе экономических стимулов производства[11]. Естественно, что такой подход был в полной мере воспринят М. С. Горбачевым, который на протяжении ряда предшествующих лет довольно тесно соприкасался с экономистами, работавшими в области «теории социалистического хозяйственного механизма». И столь же естественно, что доктринальная основа экономической политики являлась с самого начала весьма противоречивой. В ней находили отражение как противоречия реального политического процесса, борьба различных политических группировок и групп интересов, так и непоследовательность общей концепции трансформации системы в том виде, как эта концепция сложилась к середине 80-х годов.

Прежде всего воспроизводился традиционный партийный механизм решения хозяйственных задач – через организацию массовых кампаний. Недаром поначалу М. С. Горбачев проводил открытые параллели с опытом ускоренной индустриализации страны в 30-е годы. И в соответствии с этой аналогией речь шла об использовании высокого мобилизационного потенциала, существование которого обычно приписывали советской хозяйственно-политической системе благодаря наличию в ней механизмов централизованного планирования[12]. Как видим, в партийном руководстве оставались весьма живучими иллюзии раннесоветского периода, и опора на них составляла естественный источник надежд властей.

Проведение курса на перестройку вписывалось также в систему традиционных представлений относительно экономической природы существовавшего строя. Политическая экономия социализма, имевшая всеобъемлющий доктринальный характер, хотя и подвергалась вполне обоснованной критике за схоластику и отрыв от реальности, составляла, однако, основу воззрений советского партийного истеблишмента и его ученых консультантов. И даже беглого взгляда на основные опорные пункты раннеперестроечных взглядов М. С. Горбачева и его окружения достаточно, чтобы увидеть в них весь перечень сюжетов («экономических законов»), рассматривавшихся в учебниках по политической экономии социализма[13].

Сама необходимость перестройки в соответствии с «основным экономическим законом социализма» мотивировалась важностью повышения благосостояния, удовлетворения растущих потребностей советского человека. В качестве основного рычага называлось централизованное планирование как решающее преимущество социалистического хозяйствования, дающее возможность обеспечивать сознательную оптимизацию экономического роста и структурных сдвигов («закон планомерного, пропорционального развития народного хозяйства»). Именно с совершенствованием планирования на макро – и микроуровне поначалу связывалось решение задач ускорения.

Структурно-инвестиционная и макроэкономическая модель перестройки вполне описывалась так называемым законом опережающего роста производства средств производства (и особенно их активной части) над производством предметов потребления.

Речь шла и о необходимости совершенствования системы распределения по труду («закон распределения в соответствии с количеством и качеством труда»), что нашло отражение в относительно ранней либерализации (децентрализации) распределительных механизмов при одновременном резком усилении попыток государственного вмешательства в оценку «справедливости» распределения. Последнее наиболее ярко выразилось в обострившейся полемике относительно существа нетрудовых доходов и роли государства в их элиминировании[14].

Наконец, в концептуальных рассуждениях политической элиты непременно присутствовали ссылки на необходимость использования товарно-денежных отношений как важного стимулирующего рычага развития производительных сил. Однако подобные высказывания носили весьма осторожный характер и непременно сопровождались оговорками об изменившейся природе стоимостных механизмов при социализме и о недопустимости при использовании товарно-денежных отношений принижать ведущую роль планового начала.

Впрочем, не политическая экономия социализма как таковая стала основой дальнейшей проработки теоретических основ социально-экономической трансформации. Эту роль взяла на себя теория хозяйственного механизма, которая представляла собой особый раздел политэкономии – раздел, сформировавшийся на рубеже 60 – 70-х годов и вскоре ставший одним из наиболее динамично развивающихся направлений советской экономической науки.

Корни ее восходят к середине 60-х годов. Точнее, к экономической реформе 1965 года, знаменовавшей собой наиболее масштабную доперестроечную попытку усовершенствовать коренным образом социалистическую систему хозяйствования, приспособить ее к современным условиям научно-технической революции. Сама попытка реформы осталась половинчатой и не дала заметных устойчивых результатов. Было ясно, что на этой основе и теория, и практика должны двигаться вперед или возвратиться примерно к исходному состоянию. Экономическая политика вскоре повернула вспять: партийное руководство, сделав несколько шагов по направлению к рынку, не было способно решиться на дальнейшую трансформацию хозяйственной системы, так как понимало неизбежность дополнения экономической либерализации политической. Однако для экономистов-«шестидесятников», выросших на волне широких и откровенных дискуссий тех лет, последующие годы стали временем отработки аргументов и механизмов осуществления будущих хозяйственных преобразований. Поскольку же незыблемость социалистической собственности являлась как бы заранее заданной предпосылкой теоретических спекуляций, реалистически мыслящие экономисты вскоре нашли своеобразную политическую (или идеологическую) нишу: принимая как данность тезис о незыблемости фундаментальных основ социалистической системы и оставляя эти вопросы на откуп идеологизированной ортодоксальной политэкономии (со всеми ее перечисленными выше «законами»), эти экономисты сформулировали вывод о необходимости глубокого «совершенствования хозяйственного механизма» и стали рассматривать последний как самостоятельный объект исследования, который можно анализировать и реформировать, оставляя в стороне вопросы собственности[15]. Это был один из важнейших моментов: согласие на подобный подход давало известную свободу анализа, но и налагало жесткие и потенциально весьма опасные ограничения, которые неизбежно должны были сказаться в будущем.

Логика концепции «совершенствования хозяйственного механизма» опиралась на тезис о необходимости стимулирования производителя (хозяйственного агента) развивать производство и обновлять продукцию. Предполагалось, что этого можно добиться путем расширения самостоятельности предприятий в принятии решений относительно объемов и номенклатуры выпускаемой продукции, увязывая перспективы развития производства и материальное благополучие работников с финансовыми результатами работы предприятий (прибыльностью, рентабельностью).

Однако с учетом неэффективности ценового контроля за производителем в условиях устанавливаемых государством цен постоянно обсуждался вопрос о системе экономических показателей, отличных от прибыли и рентабельности, которые объективно оценивали бы соответствие функционирования предприятия потребностям народного хозяйства и конкретных потребителей. Очередной такой показатель (как правило, объемный) регулярно выдвигался на первый план и объявлялся спасительным инструментом от всех бед как централизованного плана, так и рыночной стихии. Такую роль «спасителя» отводили последовательно объему реализованной продукции, чистой или нормативной чистой продукции (НЧП), уровню выполнения хозяйственных договоров. В отдельных, весьма редких, случаях экономисты подходили к формулированию тезиса о целесообразности «включения» механизмов конкуренции, но это всегда встречало решительный политический отпор[16].

«На первый план выдвигаются такие коренные проблемы, как пути ускорения научно-технического прогресса и всесторонней интенсификации производства; совершенствование форм социалистической собственности, обеспечивающее все более органическое соединение непосредственного производителя с общественными средствами производства, укрепление у него чувства коллективного хозяина всего общественного достояния, активизацию и оптимизацию системы интересов при ведущей роли общенародного интереса; развитие научных основ и практики планирования народного хозяйства как главного средства осуществления экономической политики партии; совершенствование всей системы отношений распределения»[17]. В этой длинной фразе сосредоточены, пожалуй, все основные элементы позднесоциалистической экономико-идеологической доктрины, суть представлений и надежд реформаторов (как политиков, так и экономистов) образца середины 80-х годов.

Итак, вопрос о собственности оставался практически незыблемым. Считалось, что перечисленные механизмы смогут подтолкнуть экономический рост, резко повысить эффективность работы госпредприятий, которые, освободившись от ведомственной опеки и указаний централизованного плана, поведут себя как полноценные рыночные агенты. Существование или возникновение других (негосударственных, частных) форм собственности оценивалось как второстепенный фактор – желательный, но неспособный ощутимо воздействовать на положение дел на госпредприятиях. Эти подходы отразились и на аргументации, и на процессе реализации решений о развитии кооперативного движения и индивидуальной трудовой деятельности в 1986 – 1988 годах.

Явно недооценивалась роль реальных экономических механизмов как неотъемлемого атрибута эффективного хозяйствования. Прежде всего речь идет о ценах. Традиционно в советской экономической литературе не ставился вопрос о допущении свободного ценообразования. В лучшем случае говорилось о переходе к сбалансированным ценам, рассчитанным в соответствии с математическими моделями «теории (системы) оптимального функционирования экономики» (ТОФЭ, или СОФЭ)[18]. Но даже при такой постановке проблемы многие ее видные идеологи-экономисты поспешили решительно отмежеваться от еще недавно провозглашавшихся ими целей, когда на начальном этапе перестройки вопрос о введении системы сбалансированных цен перешел в практическую плоскость. Тем самым они открыто продемонстрировали нежелание брать на себя ответственность за непопулярный политический курс.

В рассмотренной нами вкратце схеме «совершенствования хозяйственного механизма» оставались нерешенными некоторые вопросы, имевшие, как показал ход перестройки, критическое значение для экономической системы социализма и перспектив его эволюционной рыночной трансформации.

Во-первых, отсутствие в социалистической экономике реального собственника, т. е. экономического агента, заинтересованного в стратегическом инвестировании на микроуровне. Без этого и без жесткого централизованного политического контроля в советской хозяйственной системе интересы текущего потребления (выплаты зарплаты) неизбежно оказывались доминирующими по сравнению с интересами накопления и инвестирования (т. е. роста производства).

Во-вторых, оставался открытым вопрос о принципиальной возможности (точнее, невозможности) построения эффективной хозяйственной системы в условиях сохранения несбалансированности советского рынка, отсутствия реального механизма установления равновесия между спросом и предложением.

Жизнь подтвердила положение, теоретически обоснованное рядом видных социальных мыслителей либерального направления еще в период массового увлечения социалистическими утопиями (в 20–30-е годы), что названные проблемы являются ключевыми для всех типов социалистических экономик и не могут найти принципиального решения в их рамках[19].