Читать книгу Крушение России. 1917 - В. А. Никонов - Страница 30

Из народнического корня, которым можно считать образованную в 1869 году «Народную волю», выросло множество революционных организаций, однако ко времени революции 1917 года имели значение три группы – эсеры, энэсы и трудовики.

Народовольцы искали особый для России путь, который должен был привести ее к социализму, минуя капиталистический этап. И основные надежды здесь связывали с общиной, которая и виделась готовой ячейкой будущего. Народовольцы явились и первой в мире организацией, которая стала добиваться политических целей путем осуществления терактов против правительственных чиновников и самого царя, став предтечей всех последующих террористических организаций. Причем террористы пользовались большим сочувствием и даже любовью в российском обществе, рассматривавшем их как защитников народных интересов. Особенно женщин, таких как Софья Перовская, Вера Фигнер и другие. «Женщины этого движения были нашими русскими валькириями, но они родились не из туманов и туч скандинавских мифов, а появились в России с первыми отблесками нового рассвета, который озарил нашу страну при переходе от крепостничества к свободе»[646], – писала Брешко-Брешковская, имея в виду конечно же и себя тоже.

На рубеже XIX–XX веков народничество схлестнулось в идейной борьбе с социал-демократами – «легальными марксистами» и «экономистами», безуспешно пытавшимися внедрить в рабочее движение тред-юнионистское сознание, и более радикальными течениями, представленными группой «Освобождение труда» и «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса». В этой борьбе постепенно изживалась «кружковщина» и начинали выкристаллизовываться собственно партии. С 1902 года ведет свою историю партия социалистов-революционеров (эсеров), объединившая народнические группировки, отвергавшие какие-либо тред-юнионистские идеи как иллюзии.

Идеологом нового народничества выступил, в первую очередь, Виктор Чернов, попытавшийся выработать европеизированное социалистическое учение для страны с преимущественно крестьянским населением. Он был дворянином из Камышина, которого за революционную деятельность исключили из Московского университета, где он учился на юрфаке, а затем посадили на 8 месяцев в Петропавловскую крепость. Потом Чернова выслали в Тамбов, где он и начал бурную публицистическую и организаторскую деятельность. Встречавшийся с ним позднее Федор Степун дал такую зарисовку: «…Вождь эсеров В.М. Чернов представлял собою импозантное и даже красочное явление. На первый взгляд типичная «светлая личность» – высокий лоб, благородная шевелюра… Серьезный теоретик модернизированного под влиянием марксизма неонародничества, Чернов как оратор не стеснялся никакими приемами, способными развлечь и подкупить аудиторию. В самовлюбленном витийствовании было нечто от развеселого ярморочного катанья: то он резво припускал речь, словно бубенцами, звеня каламбурами, шутками и прибаутками, то осанисто сдерживал ее, как бы важничая медленною поступью своих научных размышлений. Опытный “партийный деятель” и типичный “язык без костей”»[647]. Чернов стоял у истоков «Крестьянского братства», а затем Аграрно-социалистической лиги, которая соединилась с Южной партией социалистов-революционеров и Северным союзом социалистов революционеров. Этот альянс и стал партией эсеров.

Сформулировать ее программу коротко можно словами Чернова: «Бей чиновников царских, капиталистов и помещиков! Бей покрепче и требуй – земли и воли!»[648]. Если подробнее, то своей главной программной задачей они видели экспроприацию капиталистической собственности и реорганизацию производства и всего общественного строя на коллективистских началах под руководством социально-революционной партии рабочего класса. Земля должна быть социализирована, что означало отмену частной собственности на землю без выкупа, обращение ее в общенародное достояние, распределяемое местными органами самоуправления на основе «уравнительно-трудового» принципа.

Эсеры заявляли себя сторонниками федерации с широкой автономией губерний, волостей и общин и с правом наций на самоопределение. К существовавшей государственной власти были настроены бескомпромиссно, не признавая ее права на существование. Призывая к борьбе «в формах, соответствующих конкретным условиям русской действительности», они не сильно скрывали свое предпочтение методам революционного насилия[649]. Устав боевой организации (БО) партии предусматривал «борьбу с самодержавием путем террористических актов»[650].

Эсеровское руководство черпалось из двух основных источников: отбывших каторгу и ссылку старых народников (Брешко-Брешковская, Михаил Гоц, Осип Минор, Марк Натансон) и экстремистки настроенных молодых людей, в основном из числа исключенных из вузов (Николай Авксентьев, Георгий Гершуни, Абрам Гоц, Владимир Зензинов, Павел Крафт, Борис Савинков, Евгений Созонов). Эсеры всегда страдали организационным нигилизмом, который граничил с организационной расхлябанностью. Кто и когда входил в их ЦК, сказать невозможно, – первоначально, вероятнее всего, его просто не было. А возможно, функции центрального комитета выполняла комиссия по сношению с заграницей в составе Брешковской, Гершуни и Крафта. Когда первая уехала за границу, а двоих других в очередной раз посадили, все эсеровское руководство сосредоточилось в руках Евно Азефа, который сменил Гершуни на посту главы БО, самой законспирированной части партии.

У эсеров была присказка: террор делают, но о терроре не говорят. БО впервые громко заявила о себе покушением на министра внутренних дел Сипягина в апреле 1902 года. При скромном аптечном служащем и изготовителе адских машин Гершуни в ней было не больше 10–15 человек, при Азефе стало 25–30. Всего за время ее существования через боевую организацию прошли немногим более 80 человек. ЦК называл, кого убить, после чего БО работала самостоятельно, имея собственную кассу, конспиративные квартиры и т. д. Руководители боевиков были самыми влиятельными членами ЦК[651]. Алексей Васильев пожалуется, что «Боевая группа социалистов-революционеров тоже доставляла немало беспокойства Охране, так как она совершала множество покушений на жизнь членов Императорской семьи, правительства и самой полиции. Число жертв от взрывов бомб и револьверных пуль террористов весьма велико. Даже жизнь Царя часто подвергалась серьезной опасности. Мы постоянно узнавали о замыслах убить Государя, и несколько раз только особая осторожность и изобретательность дали возможность предотвратить эти преступления»[652]. Не случайно осведомителям за выданного боевика эсеров платили тысячу рублей, а за большевика – только трешку.

Азеф был сыном еврейского портного из Ростова, выросшим в нищете, но выбившимся в люди своими силами, став инженером-электротехником (что потом пригодилось). Чернов не мог нарадоваться на главного террориста партии: «Со своим ясным, четким, математическим умом Азеф казался незаменимым. Брался ли он организовывать транспорт или склад литературы с планомерной развозкой на места, изучить динамитное дело, поставить лабораторию, произвести ряд сложных опытов – везде дело у него кипело. «Золотые руки» – часто говорили про него»[653]. Про профессионального убийцу. Всеобщее недовольство прогрессивной общественности он вызовет только тогда, когда выяснится, что еще с 1893 года Азеф был… ценнейшим осведомителем спецслужб.

Его правой рукой в БО был Борис Савинков, одна из самых загадочных фигур русской революции. «В суховатом, неподвижном лице, скорее западноевропейского, чем типично русского склада, сумрачно, не светясь, горели небольшие, печальные и жестокие глаза. Левую щеку от носа к углу жадного и горького рта прорезала глубокая складка»[654]. Чернов вспоминал его как личность исключительно противоречивую: «Занимательный собеседник, увлекательный рассказчик, с неплохим художественным вкусом, Савинков обладал большим запасом фантазии; в его поведении однако Wahrheit (Правда) преплеталась, хотя и не грубо, с Dichtung (Сочинение)[655]; то был крайний субъективизм в восприятии людей и фактов; чем дальше, тем больше он окрашивался какой-то «мефистофельщиной», искренним или напускным презрением к людям»[656]. Занятие убийствами не мешало этому сыну варшавского судьи и бывшему студенту Петербургского университета находить время для литературного творчества. Его книга «Конь Бледный» многими была воспринята как претензия на сверхчеловечество и проповедь аморализма. В то же время эстетство и претензии на аристократизм бросили Савинкова в сторону «христиан Третьего завета» – Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус, – размышлявших как раз о создании «религиозного народничества», чтобы сделать именно религию душой революции. Для почитательницы его талантов Гиппиус «Борис Савинков – сильный, сжатый, властный индивидуалист. Личник»[657]. Степун же при встрече убедился, что тот «был скорее фашистом типа Пилсудского, чем русским социалистом-народником»[658].

В 1904–1907 годах боевая организация совершила более двухсот крупных терактов. Наибольшими своими достижениями эсеры считали убийства Плеве Евгением Созоновым и брата царя, великого князя Сергея Александровича – Каляевым. Чернов в мемуарах в нескольких местах пишет об этом в самых восторженных тонах: «Метко нацеленный и безошибочно нанесенный удар сразу выдвинул Партию социалистов-революционеров в авангардное положение по отношению ко всем остальным элементам освободительного движения. Тяготение к ней обнаружилось среди социалистов польских (ППС) и армянских (Дашнакцутюн); переговоры с ней завела новообразовавшаяся партия грузинских социалистов-федералистов, в которую входили и грузинские эсеры; в Латвии наряду с традиционной социал-демократической партией обособился сочувствующий эсерам Латвийский социал-демократический союз; от российских социал-демократов отошла и сблизилась с ПСР Белорусская социалистическая громада»[659]. Множились ряды террористов. А ведь будут убиты еще два десятка губернаторов, несколько тысяч рядовых чиновников и полицейских, просто невиновных людей. «Бабушка» Брешковская электризует восторгающуюся видом крови молодежь: «Иди и дерзай, не жди никакой указки, пожертвуй собой и уничтожь врага!» И каждую свою статью неизменно заканчивает одним и тем же двойным призывом: «В народ! К оружию»[660]. Число членов партии росло астрономически – с 2 тысяч в начале революции, до 50–60 тысяч к концу – причем в основном за счет рабочих и крестьян.

После введения конституционного строя руководство эсеров приняло решение использовать представившуюся свободу для реализации своей программы-минимум и организации масс. По авторитетному предложению Азефа боевая организация была законсервирована. Выборы в I Думу партия, как и другие левые силы, бойкотировала. Но затем обнаружила в числе уже избранных депутатов большое число крестьян, охотно откликавшихся на эсеровскую программу. ПСР начала активную работу с депутатским корпусом. И здесь неожиданно столкнулась с конкурентом в лице энэсов – Трудовой народно-социалистической партии (ТНСП).

Эта партия возникла летом 1906 года по инициативе Алексея Пешехонова, выпускника Тверской духовной семинарии и земского статистика; Николая Анненского, народника со стажем, публициста и экономиста; и Венидикта Мякотина, историка, преподавателя Александровской военно-юридической академии. Все они прошли обязательные для революционеров круги арестов и ссылок. Их идея заключалась в том, чтобы возродить традиционное народничество, извращенное новомодными теориями, которые делят единый трудовой народ на классы, требуют немедленных перемен по западным образцам и призывают к насилию, от которого гибнут люди. В связи с этим энесы расходились со всеми остальными социалистическими партиями, отрицая диктатуру пролетариата или какого-либо другого класса, призывая не спешить даже с установлением республики. Партия выступала за поэтапное обращение всей земли в общенародную собственность, а землю сельскохозяйственного назначения предлагали предоставлять только в пользование и только тем, кто ее обрабатывает. Под этими лозунгами охотно подписывалась сельская интеллигенция, да и многие крестьяне.

Таким образом, эсеры и энесы столкнулись в борьбе за выработку крестьянской повестки дня, и депутаты отмечали преобладание идей ТНСП в аграрном проекте 104-х, с которой выступила объединявшая селян трудовая группа I Думы. Эсеры очень болезненно отреагировали на роспуск Думы, призвав к народному восстанию и попытавшись заразить революционным духом войска. Из этого ничего не вышло. Все левые партии, вопреки своим первоначальным решениям, приняли участие в выборах во II Думу. Эсеры получили 37 депутатских мест, энесы – 16 (плюс еще трое к ним примкнули), что даже в общей сложности было меньше, чем у социал-демократов. Но после роспуска и следующей Думы эсеры и энесы вернулись к тактике бойкота выборов, за что и поплатились резким и долгосрочным проседанием в уровне поддержки.

ПСР попыталась вернуться к террористической деятельности, но без особого успеха. В партии начало формироваться умеренное течение во главе с Николаем Авксентьевым, дворянином, автором диссертации о философии сверхчеловека по Канту и Ницше, написанной в Галльском университете в Германии. На 1-й общепартийной конференции в Лондоне в 1908 году он призвал отказаться от «частных боевых выступлений» и сосредоточиться на двух основных направлениях: пропагандистской работе и «центральном терроре»[661], то есть против царя и членов правительства.

Огромный урон престижу партии нанесло разоблачение Азефа, которому пришлось срочно скрываться за границу. Попытка Савинкова своими силами возродить БО закончилась неудачей. Эсеровские организации громились систематически. Новый ЦК, избранный из людей, не связанных с Азефом, где не было уже ни Чернова, ни Авксентьева, вскоре чуть ли не в полном составе был арестован, как и «бабушка русской революции». Эсеры перед войной перестали быть важным фактором российской политики.

Сама война разделила эсеров. Авксентьев и его сторонники оказались в лагере оборонцев. Савинков стал военным корреспондентом, вошел во французские офицерские круги и писал благонамеренные очерки в поддержку политики Антанты. Чернов и Натансон, напротив, были в числе «интернационалистов». Чернов развивал ту точку зрения, что «война будет величайшей катастрофой для социализма, для демократии и вообще для всей европейской цивилизации… что мы должны плыть против течения и звать охваченных массовым военным психозом “опамятоваться”»[662]. И Чернов, и Натансон вместе с Лениным принимали участие в конференциях интернационалистов в Циммервальде и в Кинтале.

Если в начале войны позиции оборонцев были заметно сильнее, то постепенно баланс сил стал меняться. В июле 1915 года в Петрограде состоялось совещание эсеров, энесов и Трудовой группы в Государственной Думе, которое пришло к выводу о наступлении момента для борьбы за решительное изменение государственного строя. Совещание было созвано по инициативе Трудовой группы, и трудовикам же было поручено выполнять принятое решение. Лидером трудовиков был Александр Керенский. В партии эсеров он занял место… над партией, являясь ее самым ярким представителем в Думе и не являясь формально членом ее ареопага.

Сын директора гимназии в Симбирске, Керенский поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета, но передумал и закончил юридический. Стал членом коллегии адвокатов, присяжным поверенным. В 1905 году был арестован и три месяца просидел в тюрьме по подозрению в принадлежности к боевой организации эсеров. Имя себе сделал, выступая адвокатом по наиболее громким политическим делам или входя в комиссии по их расследованию. Он был защитником на процессе партии «Дашнакцутюн» по делу об аресте большевистских депутатов IV Думы, расследовал «Ленский расстрел». Депутатом его избрали от Саратовской губернии, а в 1915 году Керенский возглавил фракцию «Трудовая группа».

Сейчас уже везде можно прочесть, что своей стремительной политической карьерой он обязан принадлежности к влиятельным масонским ложам. С 1910 года он входил в некогда знаменитую масонскую пятерку вместе с Коноваловым, Терещенко, Некрасовым и одним из лидеров прогрессистов, крупным кубанским помещиком Иваном Ефремовым. В 1912 году Керенского приняли в ложу «Великий Восток народов России», где он стал позднее генеральным секретарем.

«Лицо Керенского – узкое, бледно-белое, с узкими глазами, с ребячески-оттопыренной верхней губой, странное, подвижное, все – живое, чем-то напоминающее лицо Пьеро»[663], – это Гиппиус, она до поры без ума от него. «От природы уже испитое лицо… казалось бы, неказистая внешность, кисловатое выражение лица, бледность, что-то напоминающее не то иезуита или ксендза, не то… апаша»[664], – но Бенуа он тоже нравится. «Его внешний вид – некая франтоватость, бритое актерское лицо, почти постоянно прищуренные глаза, неприятная улыбка, как-то особенно открыто обнажавшая верхний ряд зубов, – все это, вместе взятое, мало привлекает, – кадету Набокову Керенский не импонирует совсем. – …Никому бы не пришло в голову поставить его как оратора рядом с Маклаковым или Родичевым или сравнить его авторитет парламентария с авторитетом Милюкова или Шингарева»[665].

В январе 1916 года столичный комитет партии эсеров опубликовал тезисы, провозглашая задачей дня организацию трудящихся классов для революционного переворота.