Читать книгу Заговор королевы - В. Энсворт - Страница 5

В толпе студентов раздался крик, что Кричтон убит. Смятение было так велико, что несколько минут нельзя было понять, справедлив или ложен этот слух.

Толпа пришла в ярость. Она требовала, чтобы убийца был предоставлен ее возмездию. С воплями, бранью, угрозами и проклятиями студенты проталкивались вперед, вбок, во всех направлениях. Стрелки, расставленные вокруг докторов и профессоров, были тотчас вынуждены отступить. Деканы коллегий немедленно укрылись в зале, из которого только что вышли. Дела принимали угрожающий оборот. Палки свистели в воздухе. Удары сыпались без разбора, и многие из учеников постарались свести свои старинные счеты с некоторыми докторами, слишком строгими и требовательными, но недостаточно проворными в отступлении. Напрасно старался ректор утихомирить бурю, голос его, обыкновенно наводивший страх, терялся в этой суматохе.

– Хвала науке! – кричали студенты, проталкиваясь вперед.

– Хвала науке! – кричал Шико, который, спрятавшись в нише главного входа, издали смотрел на беснующуюся толпу. – Я никогда еще не слыхал этого крика, но он напоминает крик стаи чаек перед бурей и не предвещает ничего хорошего.

– Их проклятые крики похожи на кваканье лягушек в комедии Аристофана[41], – сказал Ронсар. – С той самой минуты, как я увидел эту толкотню, я предсказывал, что случится какое-нибудь несчастье.

– Я надеюсь, что в ваших словах более поэтического, чем пророческого смысла, – возразил Брантом. – Но признаюсь, однако, что у меня есть некоторые опасения…

– Я полагаю, милостивый государь, – обратился Рене де Виллекье к ректору, – что следовало бы подавить это волнение в самом начале. Иначе некоторым придется поплатиться жизнью. Смотрите, они приближаются к убийце, они его схватили, они вырывают его из рук Кричтона! Смерть Христова! Милостивый государь, они его разорвут на части! Не следует допускать этого. Мы не можем стоять сложа руки, когда совершается убийство!

– Живодеры! – закричал Жуайез. – Сам Кричтон в опасности. Клянусь Богородицей! Я двину на них моих стрелков.

– Остановитесь, милостивый государь! Одну минуту, умоляю вас, мое присутствие положит конец их неистовствам. Я сам пойду к ним. Они не посмеют ослушаться моих приказаний. – И в сопровождении начальника Наваррской коллегии ректор пробился к месту основной свалки.

– Дайте ему сделать эту попытку, – обратился д’Эпернон к виконту Жуайезу, который, как горячий конь, не мог устоять на месте. – Если они не послушаются ректора, тогда…

– Хвала науке! – подхватил Шико. – Мы скоро увидим презабавный образчик их рыцарских чувств. Клянусь моей погремушкой, им теперь не до нравоучений.

– Это напрасная трата времени! – вскричал Жуайез. – Я потерял терпение. Эти свирепые школяры не преклоняются даже перед величием королевской власти, – как же ректор может ожидать от них послушания. Ко мне, Ларшан! Вперед!

Выхватив шпагу, в сопровождении капитана гвардии виконт смело бросился в свалку.

Между тем известие, что Кричтон не ранен, немного успокоило ярость толпы. Однако же она была еще в сильном возбуждении. Огильви был вырван из рук Кричтона, и ему угрожала немедленная мучительная смерть. Лишенный возможности говорить под давлением сильной руки Кричтона, от которого он спасся только для того, чтобы очутиться в положении еще более ужасном, оглушенный ударами студентов, он только в минуту крайней опасности снова приобрел дар речи. С отчаянием он вырвался из рук студентов и стал звать Кричтона на помощь. Его тотчас опять схватили. Неистовые вопли и насмешки этой безжалостной толпы заглушили его крики.

– Он зовет на помощь Кричтона! – ревел Каравайя, который одним из первых напал на злополучного шотландца и дико радовался угрожавшей ему опасности. – Ты имеешь столько же права просить помощи у Кричтона, которого хотел убить, как змея у пяты, которую ужалила. Но ты видишь, твой земляк остается глух к твоим мольбам.

– Вероятно, я ошибаюсь, – сказал Кричтон, который своим вышитым платком старался унять кровь раненого джелозо и ушей которого только что достиг последний возглас испанца. – Возможно ли, чтобы убийцей был один из моих соотечественников?

– Между тем это так и есть, сеньор Кричтон, – отвечал Каравайя. – Да падет на него вечный позор.

– Выслушайте меня, благородный Кричтон, – кричал Огильви, тогда как испанец напрасно старался принудить его к молчанию. – Не считайте меня виноватым в этом преступлении. Я не хочу погибнуть обремененным тяжестью чужого злодейства. Я не убийца, я Гаспар Огильви де Бальфур!

– Остановитесь! – воскликнул Кричтон, поручая бесчувственного джелозо попечению одного из присутствующих и направляясь к Огильви. – Дайте мне переговорить с этим человеком. Докажи мне, чем бы то ни было, что ты именно тот человек, за которого выдаешь себя. Твой голос напоминает мне давно минувшее, но я не могу узнать Гаспара Огильви по этим чертам, залитым кровью.

– Вы не узнали бы моего лица, даже если бы оно было отмыто от крови. Мы оба достигли зрелости с тех пор, как виделись в последний раз. Но вы вспомните, хотя это было очень давно, прогулку в лодке при лунном свете на озере Клюни, во время которой был спасен утопавший человек. Воспоминание об этом поступке было всегда моей радостью, сегодня же оно составляет мою гордость. Но не в этом дело, я лишь хочу дать вам возможность вспомнить меня, уважаемый Кричтон, а потом эти чертовы собаки могут делать со мной все что им заблагорассудится.

– Вы достаточно сказали, я удовлетворен, более чем удовлетворен, – отвечал Кричтон. – Господа, отпустите этого человека, он совершенно не повинен в предъявленных ему обвинениях. Я своей головой отвечаю за него.

Студенты засмеялись с явным недоверием.

– Порукой в его невиновности служат только его собственные слова, – сказал бернардинец, – а очевидность, к сожалению, против него.

– Этот нож находился в кармане его куртки, когда мы его вырвали из рук сеньора Кричтона, – добавил Каравайя, показывая окровавленное оружие. – Я нахожу, что это неоспоримое доказательство.

Буря ругательств разразилась в ответ на это воззвание к страстям толпы.

– Ты лжешь! – закричал Огильви, стараясь высвободить свои руки, – этот кинжал принадлежит тебе, мой же висит у меня на поясе. Хорошо бы было, если бы я имел его под рукой.

– Ну так покажи его, – возразил Каравайя и запустил руку в разорванную куртку шотландца. – А! – закричал он вдруг. – Что это я нашел! Вот бриллиантовый перстень с гербом университета. Он вор и убийца!

Казалось, внезапная мысль озарила Кричтона.

– Здесь скрывается какая-то тайна! – воскликнул он. – Отведите к ректору обвиняемого и обвинителя.

Среди студентов поднялся ропот:

– Он хочет спасти своего соотечественника! – кричали они. – Мы уверены в его виновности.

– Но вы не можете по своему произволу судить его, – строго возразил Кричтон, – передайте его в руки начальства, схватите этого испанца, его обвинителя, и я буду удовлетворен.

– Превосходно! – отвечал Каравайя. – В награду за мои усилия схватить убийцу меня же самого обвиняют в преступлении. Это хорошо. Но если вы, сеньор Кричтон, так легко одурачены увертками вашего земляка, то мои товарищи не так скоро поддаются обману. Ноу da Dios! Они слишком хорошо меня знают, чтобы подозревать в таком гнусном поступке!

– Студенты Парижа пользуются правом выносить приговор в случаях, подобных настоящему, где виновность подсудимого вполне доказана, – сказал студент Сорбонны. – Право разбирательства в собственных делах – одна из их привилегий, и они готовы принять на себя ответственность за последствия их решения. Мы осудили этого человека и не выпустим его. Для чего откладывать, друзья?

– Да, для чего? – добавил Каравайя.

– Берегитесь совершить еще какое-либо насилие! – закричал Кричтон громовым голосом. – Я долго сдерживался из чувства почтения к вашему университету, но я не намерен более быть хладнокровным зрителем ваших жестокостей.

– Я с вами заодно, господин Кричтон, – заявил английский студент Симон Блунт, подходя к нему как всегда в сопровождении своего громадного бульдога, широкая грудь, короткие ноги и могучая пасть которого имели большое сходство с угловатым сложением, кривыми ногами и отталкивающей физиономией его хозяина. – Вашему соотечественнику не нанесут никакой обиды, пока у меня есть палка и шпага для его защиты. Что же касается возводимого на него обвинения, то я убежден в виновности этого испанского головореза. Но во всяком случае, его не следует убивать без участия судей и присяжных. Ну-ка, Друид! – прибавил он, бросая выразительный взгляд на громадное животное. – Придется снять с тебя намордник, если эти собаки вздумают показать зубы.

В эту минуту подошли ректор и доктор Лануа.

– Выслушайте меня, дети мои, – начал громким голосом ректор, – шотландец будет подвергнут суду, передайте его сержанту, пришедшему со мной. Я берусь разобрать сам, без отлагательства, его дело. Чего же еще вы можете требовать? Своим буйством вы лишь усугубите вред, который уже нанесли университету, поколебав уважение к нему его знаменитых посетителей.

Кричтон с минуту совещался с ректором, который, казалось, принял данный ему совет.

– Расходитесь сию же минуту, и чтобы каждый из вас шел в коллегию, к которой принадлежит, – продолжал Адриан Амбуаз строгим голосом. – Сержант, подойдите и арестуйте Гаспара Огильви из Шотландской коллегии и Диего Каравайя из Наваррской коллегии. Господа студенты, помогите ему. А! Вы, кажется, колеблетесь! Возможно ли, чтобы вы осмелились ослушаться родительских увещеваний отца университета?

Ропот неудовольствия пронесся по рядам студентов, и их вид был так грозен, что сержант гвардии не решался привести в исполнение приказания ректора.

– Для чего стали бы мы уважать его желания? – ворчал студент Сорбонны. – Ясно, что наш отец обращается с нами не с большим уважением. Пусть отец университета скажет нам, почему его дети не были допущены к сегодняшнему диспуту, и тогда мы посмотрим, следует ли исполнить его просьбу!

– Да, пусть он на это ответит! – поддержал бернардинец.

– Ему очень трудно дать этот ответ, – сказал Каравайя. – Клянусь погибелью мира! Я не дамся никому в руки, ни сержанту, ни ректору, ни шотландцу, ни англичанину, и чтобы доказать, как мало обращаю я внимания на их угрозы, я первый нанесу удар этому презренному типу, если никто не решается убить его.

Говоря это, Каравайя занес кинжал, собираясь ударить Огильви, но в ту же минуту был схвачен мускулистой рукой и отброшен назад с такой силой, что с глухим проклятием тяжело рухнул на землю. Кричтон, рука которого свалила испанца, бросился в толпу студентов с такой непреодолимой энергией, что их общие усилия не могли остановить его. Внезапно отстранив тех, которые держали Огильви, он вложил ему в руку кинжал, и, выхватив свою шпагу, спокойно ожидал нападения студентов.

Пылкий и решительный, вдобавок свирепый, как и бульдог, его сопровождавший, Блунт последовал за Кричтоном. Довольствуясь тем, что отражал удары, направленные на последнего, он некоторое время воздерживался наносить их сам. Но он не мог долго ограничиваться одной обороной. Тяжелый удар по голове привел его в ярость. Он принялся рассыпать ответные удары так старательно и с такой решительностью, что каждый из них валил с ног одного из нападающих. Казалось, в одной руке Блунта было столько силы, как у двадцати молотильщиков. Он разбивал головы нападающих так же легко, как мальчишка, играя, разбивает тыквы. Студент Сорбонны попробовал противопоставить дубине англичанина свою палку, но нашему софисту пришлось защитить диссертацию потруднее тех, к которым он привык! Под силой удара Блунта гибкая виноградная лоза, выскользнув из руки студента, отлетела на порядочное расстояние, рука же, державшая ее, была раздроблена и повисла без движения. В течение этого времени Огильви и Кричтон не оставались без дела. Спина к спине они стояли в оборонительной позе. Испуская дикие крики и потрясая палками, студенты начали яростно нападать на них. Удары градом сыпались на Кричтона. Шпага его, описывая круги, сверкала, как молния. Казалось, он был неуязвим. Ни один удар еще не коснулся его. Каравайя, уже успевший подняться, был в первом ряду нападающих. «Клянусь святым Иаковом, – кричал он, – я смою его кровью пятно, которое он наложил на наши академии и на меня. Берегись, гордый шотландец!» И вдруг, кинувшись вперед, он нанес Кричтону отчаянный удар.

Каравайя был искусный боец, но противник его не имел равных себе в искусстве защиты. Он с необыкновенной ловкостью отбивал удары испанца, и после нескольких взаимных быстрых движений длинная толедская шпага выскользнула из рук Каравайя, и он оказался во власти победителя. Но Кричтон не воспользовался своей победой и оставил своего врага, решив, что тот не стоит удара его шпаги. Скрежеща от ярости зубами, Каравайя искал какое-либо оружие, между тем как студенты, ободряя друг друга криками, продолжали наступать.

Один из них, огромного роста, прославившийся среди своих собратьев необыкновенными подвигами, достойными Атлета, кичась данным ему прозвищем Оборотень (у Рабле оно принадлежало колоссальному бойцу, против которого так храбро боролся Пантагрюэль), с железным прутом в руках, заменявшим ему палку, решительно бросился на Кричтона. Пользуясь моментом, когда на того нападали со всех сторон, он хотел нанести ему сильный удар по голове. Тяжелое оружие опустилось, Кричтон, предвидя удар, отпрянул в сторону, хотя и не успел в полной мере уклониться от него.

Сила удара была такова, что шпага Кричтона, сделанная из самой лучшей стали, переломилась у эфеса. Тогда-то необыкновенная физическая сила и замечательная ловкость Кричтона отлично помогли ему. Не давая времени своему гигантскому противнику повторить удар, он бросился на него и схватил с такой силой, что гигант зашатался. В первый раз встретил он достойного противника. Стиснутый сильными руками Кричтона, Оборотень не мог ни освободить свою правую руку, ни воспользоваться своей силой. Он едва дышал. Его сильная грудь вздымалась и дрожала, как огнедышащая гора. Утомляя себя напрасными усилиями, он пыхтел, как кит, преследуемый морским единорогом.

Уверенные в исходе борьбы и не желавшие лишить своего защитника славы победителя, студенты перестали нападать на Кричтона и направили свои удары на Огильви и Блунта. Покинутый своими товарищами, Оборотень стыдился звать их на помощь и вскоре почувствовал, что слабеет подобно своему тезке, когда тот изгибался, придавленный страшным Пантагрюэлем. Как башня, поколебленная подземной работой минера, он пошатнулся и с шумом, покрывшим гул битвы, упал неподвижным и бездыханным на землю.

Схватив железный прут, выпавший из рук противника, Кричтон хотел присоединиться к товарищам, но внезапно другое событие привлекло его внимание. Голос, принадлежавший, как ему показалось, джелозо, отчаянно выкрикнул его имя, и он бросился в направлении этого призыва.

Между тем Огильви неожиданно приобрел сильного союзника в лице Друида, бульдога англичанина. Раздраженный упорными нападениями врагов, Блунт снял наконец намордник с озверевшей от окружающей кутерьмы собаки и, отстегнув поводок, быстро придал делу иной оборот. Сперва послышалось глухое рычание, потом ужасный рев взбешенного животного. Его огромная пасть раскрылась, морщинистая кожа на лбу съежилась в тысячу складок, глаза метали молнии, клыки блестели. Он ринулся на студентов. Блунт науськивал пса, контролируя его нападение. Удары, казалось, не производили никакого действия на толстую шкуру ужасного животного, а только еще более раздражали его. Он бросался, как волк на стадо овец.

Сцена была ужасна, но вместе с тем не лишена комизма. Студенты охотно бы отступили, но отступление было невозможно. Крики и ругательства свидетельствовали об опустошениях, произведенных их безжалостным противником. Его зубы впивались то в ногу одного, то в руку другого, то в горло третьего.

– Это сам сатана в образе собаки! – кричали студенты. – Изыди, сатана!

Но на Друида не действовали ни мольбы, ни заклинания. Встряхнув своей огромной головой и снова показывая свои ужасные клыки, он готовился к новым подвигам.

Вокруг Блунта и Огильви, благодаря их страшному помощнику, образовалось пустое пространство. На земле, закрывая лицо руками, чтобы защититься от зубов собаки, которая его повалила, лежал неподвижный бернардинец.

Положив тяжелую лапу на горло полуживого студента, Друид устремил свои раскаленные глаза на хозяина, как бы спрашивая его, должен ли он довершить дело. Это была критическая минута для бернардинца.

Но в это время бряцанье оружия, стук лошадиных копыт и громкие крики возвестили о приближении Жуайеза и его стрелков.

С быстротой орла, нападающего на стаю мелких пташек, Жуайез на коне, становившемся под ним на дыбы, бросился в толпу. С другой стороны приближались алебардщики ректора и лакеи Рене де Виллекье. Кроме того, справа обступили толпу хорошо обученные шотландские гвардейцы под начальством барона д’Эпернона. Окружаемые со всех сторон, студенты очутились в самом критическом положении. Снова послышался ропот:

– Долой любимцев! Долой шотландских головорезов!

Но эти крики быстро умолкли. Получив несколько ударов, нанесенных шпагами гвардейцев, студенты побросали палки в знак покорности.