Читать книгу От Сталинграда до Берлина. Воспоминания командующего - В. И. Чуйков - Страница 4

В начале марта 1942 года я вернулся в Москву.

…Москва. Здесь в 1918 году, на Первых Московских военно-инструкторских курсах Красной армии, окончательно определилось мое призвание.

Оказавшись тогда в курсантском строю, я, конечно, не сразу привык к строгому режиму армейской жизни.

– Подъем!..

Дневальный кричит, не жалея горла. Его голос прерывает самый сладкий утренний сон. Курсанты вскакивают как ошпаренные. Через две-три минуты все в строю. Зарядка, умывание, утренняя перекличка и снова строй. Без строя ни шагу. В столовую, в классы, в поле, на стрельбище, на плац – только нога в ногу, только со строгим равнением в рядах.

Тактика, огневая, ружейные приемы, штыковой бой – все с полным напряжением сил от подъема до отбоя. Курсант не солдат, ему дается двойная нагрузка. Хочешь быть командиром – терпи, закаляйся, готовь себя к суровым испытаниям.

Обучали нас бывшие офицеры царской армии. Учили, надо сказать, прилежно.

– Коли штыком! Бей прикладом! Не так. Выпад! Укол! Отбой! Вперед! Назад! Прикройся!

Так раз 10–15 подряд, да еще с перебежками, пока хватит сил держаться на ногах. Вероятно, нам давали чрезмерную нагрузку, муштровали с перебором, может быть, даже намереваясь отбить охоту стать командирами, но меня лично это ничуть не угнетало. Наоборот, хотелось еще больших трудностей, проверить, получится ли из меня краском. Ведь предстояли схватки с опытными, вышколенными офицерами и солдатами белой гвардии, с интервентами. Идти в бой без подготовки, без веры в свои силы – значит погибнуть…

По воскресеньям, получив на всякий случай по 15 боевых патронов, мы выходили на прогулки по Москве с оркестром. Водили нас из Лефортова по Садовому кольцу, Мясницкой и Тверской улицам. Пройти 20 километров было не так-то легко, если учесть, что дневной паек курсанта составлял фунт хлеба. Но ходили мы бодро, с песнями, ибо знали цель этих прогулок – показать жителям, друзьям и недругам, что у советского правительства есть такие надежные и преданные части, которые в случае необходимости могут дать достойный отпор вылазкам контрреволюции.

Утром 2 июля 1918 года нас срочно вернули с полевых занятий, приказали привести в порядок обмундирование и строем повели в манеж на митинг. Там была наша столовая. Когда мы пришли туда, то увидели, что столы убраны, стоит трибуна, а зал переполнен красноармейцами-добровольцами. Все чего-то напряженно ждали.

Внезапно дверь манежа открылась, и к трибуне быстрыми шагами прошел человек среднего роста. И сразу же оттуда, от трибуны, покатилась волна дружных аплодисментов. Как бы ударившись о каменные стены, она с еще большей мощью ринулась обратно, и теперь уже со всех сторон зала полетели восторженные возгласы:

– Ленин! Ленин!

Они слились в единый, все нарастающий гул.

– Да здравствует товарищ Ленин!..

Владимир Ильич быстро взошел на трибуну, поднял руку, прося тишины. Мне показалось, что он очень торопится, спешит, ему некогда и недосуг пережидать этот шум. Все притихли.

– Товарищи…

Слово прозвучало с такой доверительностью, что казалось, это не начало речи великого вождя, а продолжение прерванной беседы: заботы и думы вслух среди верных, старых друзей. Да, в этом зале были его верные и преданные друзья. И вероятно, в том и было его величие, что он вот так, одним жестом, одним словом, приближал к себе людей и начинал беседу на равных. Он поднимал слушателей до уровня осознания высокой ответственности за судьбу народов Советской страны, за интересы всего международного социализма. Он так и сказал в конце речи, что мы победим, «если передовые авангарды трудящихся, Красная армия будут помнить, что они представляют и защищают интересы всего международного социализма»[1].

Как я слушал Ленина, что делалось со мной – едва ли можно передать словами. Скажу только, что я был весь – внимание, весь – зрение, никого, кроме Ильича, не видел. Его слова звучали в моих ушах, как набатный колокол, зовущий на подвиг, на самоотверженное дело. От возбуждения стало тесно в груди, захватило дыхание.

Особенно врезался в память рассказ Ленина о случае из недавнего прошлого. В Финляндии он услышал, как старая финка-крестьянка, увидев на перроне красноармейцев, сказала, что раньше многие, в том числе и она, боялись собирать хворост в помещичьем лесу, его охранял человек с ружьем, а теперь, наоборот, он не только не опасен, но и охраняет ее, помогает ей.

Под гром аплодисментов и крики «ура» Владимир Ильич закончил речь, быстро сошел с трибуны и зашагал к дверям. Там, на секунду остановившись, повернулся к нам, улыбнулся и помахал рукой.

Курсанты долго не расходились из манежа, взвешивали каждое слово Ильича. Помню, я тогда твердо решил: если потребуется, останусь «человеком с ружьем» на всю жизнь; это самая важная должность на земле – защищать трудовой народ…

В начале июля нас перевели в лагерь под Москву – в Серебряный Бор, где проходили полевые занятия. Увольнения запретили.

Рано утром 6 июля курсантов подняли по боевой тревоге и выдали по 60 боевых патронов. В лагерь прибыл представитель от товарища Свердлова. Комиссар курсов объявил перед строем, что в Москве левые эсеры подняли контрреволюционный мятеж. Они хотят сорвать Брест-Литовский мирный договор с Германией. Эсеры убили германского посла Мирбаха. Мятежники заняли телефонную станцию, телеграф, арестовали некоторых членов советского правительства, в том числе товарища Дзержинского. Штаб левых эсеров обосновался в Трехсвятительском переулке, пояснил комиссар Масленников. Руководит подавлением мятежа сам Владимир Ильич Ленин, а войсками командует товарищ Вацетис… Товарищ Ленин приказал: курсантам вместе с латышскими частями захватить штаб левых эсеров и подавить выступление…

Спустя некоторое время отряд под командованием комиссара двинулся к Москве. Нашу роту возглавлял ротный курсовой командир, фронтовик, бывший офицер Андреев. Я шел с первым взводом этой роты. Командовал взводом москвич Полетаев. Путь к Трехсвятительскому переулку он избрал самый короткий.

Взводу была придана одна трехдюймовая пушка. Артиллеристы перекатывали ее на руках. Мы продвигались вперед вдоль стен короткими перебежками. Вскоре из Трехсвятительского переулка ударил пулемет. Один из курсантов, перебегавший улицу, упал.

В ответ на пулеметный огонь ахнула наша пушка. Раз, другой… Третьего выстрела я не услышал: оказавшись чуть впереди пушки, я оглох от грохота. Звон в ушах как бы изолировал мой слух от внешних звуков. Вижу: вздрагивают винтовки в руках товарищей, кудрявится пороховой дымок у стволов, – значит, идет пальба; товарищи с открытыми ртами бегут вперед – это уже началась атака. Я делаю то же и стараюсь не отстать от бегущих.

В глубине переулка, на мостовой, вырастают косматые кусты дыма с клиньями огня – это рвутся снаряды. Их все больше, – значит, не одна наша пушка посылает сюда свои гостинцы. Земля под ногами вздрагивает все чаще и чаще. Артиллерия бьет залпами. Справа и слева по смежным улицам наступают курсанты и латышские стрелки.

Когда мы подскочили к зданию штаба, стрельба прекратилась. Из окон валил дым. Все стекла были выбиты. Из подъездов выходили мятежники с поднятыми руками.

Большинство участников мятежа было арестовано. Мы потеряли одного товарища.

Мятеж был подавлен очень быстро, потому что левых эсеров никто в Москве не поддержал. На следующий день Москва и москвичи работали так, как будто ничего не произошло.

9 июля весь личный состав курсов вышел на похороны убитого товарища (фамилию его я, к сожалению, забыл). Хоронили его на Всесвятском кладбище.

Когда под звуки траурного марша стали опускать гроб в могилу и загремели залпы винтовок – трехкратный прощальный салют, – я как бы вновь ощутил напряжение того момента, когда мы под пулеметным огнем ринулись в атаку на мятежников.

Побывав под огнем вражеских пулеметов, курсанты – будущие молодые командиры – вдруг словно повзрослели. Учеба приобретала теперь иной, практический смысл.

В ночь на 31 августа снова раздалась команда:

– В ружье!

По голосу дежурного было ясно, что это не обычная учебная тревога.

Я кинулся к пирамиде с оружием. Схватил свою винтовку, поставил рядом с койкой и начал одеваться.

– Получите боевые патроны! – распорядился дежурный.

В темноте нас построили, сделали перекличку, а затем разделили на группы и развели в разные стороны.

Меня и еще семь курсантов посадили в автомашину. Эту группу возглавляли два товарища из ЧК. Один сел рядом с шофером, другой – с нами в кузов. Когда тронулись, чекист, что сидел с нами, сказал:

– Сегодня было совершено покушение на товарища Ленина. Сжалось сердце.

«Где? Кто? Как? Жив ли он?» – роились в голове вопросы, но спросить не хватало смелости.

– Ленин остался жив, – как бы отвечая нам, сказал товарищ. И далее объяснил, что мы едем в район расположения явочного пункта крупных контрреволюционеров, которых надо во что бы то ни стало арестовать.

С той минуты я ни о чем не думал, ничего не замечал – только бы поскорее встретиться с врагами и отомстить за Ленина!

Как мы ехали по темным улицам и куда нас привезли – я от перенапряжения не понял. Помню только, что это было за городом, в каком-то дачном поселке. Оставив машину на окраине, мы прошли несколько сот шагов вперед, в глухую темноту. Здесь чекисты остановили нас, дали осмотреться. Вскоре из темноты выступили очертания дачного забора. В глубине – крыша высокого дома. Расставив нас вокруг дачи, чекисты строго наказали: никого не пропускать и не выпускать – и, взяв с собой двух курсантов, перелезли через забор.

Прошло десять, а может быть, и более томительных минут. В окнах дома зажегся свет, и одновременно раздалось два выстрела. Послышался звон разбитых стекол. Я услышал топот бегущего и притаился. На фоне светлеющего неба над забором мелькнул силуэт незнакомого человека.

– Стой! Стрелять буду!

Но тот уже прыгнул вниз. В это же мгновение я выстрелил. Невдалеке от меня что-то шмякнулось на землю – и снова тишина. Ни стона, ни шелеста. Напрягаю зрение. Неужели промазал? Нет, не может быть. Однако надо быть готовым ко всему. Держу винтовку на боевом взводе…

Через несколько минут из дачи донеслись знакомые голоса. Шли свои. В руках у них светились карманные фонарики.

– Кто стрелял? – подходя ко мне, спросил один из чекистов.

– Я.

– Он ушел?

– Как будто нет…

Подошла машина, мы погрузили в нее убитого и, посадив двух арестованных, отправили в Москву, на Лубянку.

Утром 31 августа улицы столицы заполнили колонны москвичей с плакатами, на которых было написано: «Против белого террора мы требуем красный террор!» Я гордился тем, что хоть как-то отомстил за покушение на Ильича, что уже делом сумел ответить на призыв рабочих.

В казарме меня ждали письма от братьев – Ивана и Ильи. Они сообщали, что выехали на подавление кулацких восстаний. «Значит, и в деревнях эсеры делают свое черное дело», – заключил я, прочитав письма. И снова подумал о своем призвании. На память пришли думы, навеянные речью В.И. Ленина в манеже: да, быть человеком с ружьем, охранять завоевания революции – вот мое призвание.

В начале сентября приказом по Московскому гарнизону была объявлена перерегистрация всех бывших офицеров, проживающих в Москве. Они должны явиться к нам в помещение манежа. Перерегистрацию проводили работники ЧК, мы же несли охрану.

Надо сказать, что это мероприятие советского правительства застигло врасплох тех офицеров, которые состояли в контрреволюционных организациях. Они бросились на вокзалы, чтобы уехать туда, где формировались белогвардейские войска. Но на вокзалах и железнодорожных платформах были расставлены отряды чекистов.

Помню, к нам хлынули сотни людей. Некоторых, не замешанных в заговорах против советской власти, тут же отпускали на работу, но большинство явившихся требовало тщательной проверки. Комиссия работала день и ночь. Мы, курсанты, также круглосуточно несли усиленные наряды.

Сентябрь 1918 года ознаменовался радостным событием. Красная армия, разгромив объединенные силы чехословаков и белогвардейцев, развернула широкое наступление на Казань и Симбирск. Разгорались бои на Восточном, самом опасном для республики фронте. А мы по-прежнему прилежно грызли гранит военной науки. Конечно, мы понимали, что рано или поздно наше обучение закончится, нам дадут командирские удостоверения – и в путь… Но все-таки это случилось гораздо раньше, чем мы предполагали. Поступил приказ: «Срочно направить курсантов в распоряжение Подвойского на Южный фронт против белых войск генерала Краснова».

– Экзамен в конце октября. Мы отзовем вас с фронта, – предупредил Масленников, вручая нам предписания.

«На фронт, на фронт, на фронт», – выстукивали колеса вагонов, приближая нас к цели. Эшелон остановился в Балашове. Там, на запасных путях, стоял штабной вагон председателя Всероссийской коллегии по организации и управлению Красной армией Николая Ильича Подвойского.

Подвойский тотчас же пригласил курсантов к себе. Он принимал нас в своем вагоне группами – человек по десять. Я попал в первую группу.

Усталый, с воспаленными глазами, Николай Ильич поздоровался с каждым из нас за руку и тут же поставил перед нами задачу: отправиться на укомплектование частей бригады Сиверса.

– В бригаде, – сказал он, – еще существует выборное начало. Командиров не назначают приказом вышестоящих штабов, а выбирают сами солдаты. Вы прибыли на командирские должности, однако рекомендую входить в свою роль с учетом этого обстоятельства. Приглядитесь и при первой возможности доложите мне о настроении красноармейцев и командиров.

…На станции Родничок в штабе бригады нас принял Сиверс – белокурый, худощавый командир высокого роста, в солдатской гимнастерке, туго перехваченной ремнем. В откровенной беседе он сказал:

– Выборность командиров сильно укоренилась в войсках. Переломить настроение людей не так просто. Предложить вам самостоятельные должности пока не могу. Советую пойти помощниками или заместителями командиров. Ближе познакомитесь с подчиненными, покажете себя в бою, а там будет видно…

Мы, конечно, не могли с ним не согласиться. Я был назначен помощником командира роты в один из полков бригады.

Прибыв в подразделение, которое обороняло село Новый Родничок, я сразу почувствовал, что красноармейцы смотрят на меня с нескрываемым недоверием. Обстрелянные еще в империалистическую войну, они прошли большую школу боев с белогвардейцами, а тут перед ними безусый юнец – и туда же, явился на командирскую должность. Они видели во мне человека, чем-то похожего на бывших офицеров. Посыпались соответствующие вопросы:

– Давно ли получил офицерские ремни?

– Зачем прилепил на грудь инструкторский значок?

– Почему наган в кобуре, а не за поясом?

Оправдываться перед солдатами было бесполезно. Я смолчал.

Бригада занимала широкий фронт, но обороняла отдельные села, не имея сплошного переднего края. Непосредственного соприкосновения с противником не было. Белогвардейцы, особенно казаки, совершали налеты – чаще всего ранним утром. Ударят по заставам, наделают шуму – и скроются.

Бороться с налетчиками было нелегко. Основу их тактики составляла внезапность. Поэтому необходимо было сначала ознакомиться с местностью, изучить скрытые подходы к населенным пунктам.

Я вставал до рассвета, брал с собой нескольких бойцов, обходил все заставы, караулы, секреты и возвращался к командиру роты с подробным докладом.

Но вот прошла неделя, и ни одной схватки с налетчиками. Красноармейцы по-прежнему смотрели на меня с этаким прищуром: дескать, стараешься, курсант, но еще неизвестно, что из тебя выйдет, а мы вот умеем не только воевать, но и веселиться.

Помню, как-то они затащили меня на свадьбу. Женился один из бойцов на местной девушке. Свадьбу устроили в школе. Среди приглашенных были и командиры. Заиграла гармонь.

Кто-то из красноармейцев, обернувшись в мою сторону, крикнул:

– А ну, москвич, давай спляшем!

– Давай, – ответил я, – только не вижу стоящего партнера.

– Ах, вот ты какой! – закричали со всех сторон. – А ну выходи на круг, мы тебя общиплем… Ты еще узнаешь наших…

– «Яблочко», – попросил я гармониста.

В центр круга вышел щеголеватый пулеметчик – и давай, не жалея сил, выстукивать каблуками залихватскую дробь. Он сделал несколько красивых колен и остановился. Я прошелся по кругу точно так, как это делал Ваня Зимин. Развернулся, отбил чечетку, затем… Ох эта матросская «натирка полов», которую разучивал я с Ваней до пота в пятках! Кажется, она получается, я будто обрел крылья и пошел, пошел… Теперь уже все вскочили, заулыбались, захлопали в ладоши. Затем подхватили на руки и начали качать.

– Вот это дал! Курсант – свой парень…

Может быть, именно в эту минуту произошел тот сдвиг в отношениях с красноармейцами, которого я добивался так мучительно долго. Но это было, конечно, лишь начало: бойцы могли признать во мне командира не по пляске, а по поведению в бою.

Вскоре после этой свадьбы, выйдя рано утром к хутору, что находился в двух километрах от села, я заметил белогвардейцев, крадущихся вдоль железнодорожного полотна. У меня тут же мелькнула мысль угостить белых ударом из засады.

Пригнувшись, я побежал на заставу, находящуюся в стороне от железной дороги, а сопровождающего меня бойца послал в село – предупредить командира роты…

Расчет был прост: поднять заставу, вывести ее в хвост белогвардейским налетчикам и, как только они завяжут бой за село, ударить по ним с тыла.

И вот застава поднята. Объяснив задачу, осторожно по балке с мелким кустарником веду бойцов к железной дороге. Нас – двадцать три человека. Белогвардейцев раз в шесть больше – сотни полторы. Но меня это не смущает: красновцы рассчитывают нанести внезапный удар по селу с фланга, мы – неожиданный для них с тыла.

Притаились, ждем… До насыпи шагов двести. Позиция у нас выгодная – пригорок. С него видно все, что делается справа и слева. Белогвардейцы как на ладони…

Послышалась стрельба. Ясно: враги обнаружили себя. Надо повременить еще несколько минут. У них, вероятно, есть тыловое прикрытие. Пусть и оно втягивается в перестрелку. Так и случилось. Вижу, вдоль железной дороги несутся две пароконные повозки с пулеметами. Вот они выскочили на возвышенность, развернулись невдалеке от своей цепи и застрочили по селу. Теперь пора вступать в дело и нам.

Вскакиваю во весь рост:

– Взвод, за мной!

Белогвардейские пулеметчики азартно ведут огонь по селу, не замечая, что мы бежим к ним с тыла.

– По пулеметам, взводом… пли!

Залп двадцати трех винтовок сделал свое дело.

Захватив пулеметы, мы тут же открыли из них огонь по налетчикам.

Не выдержав перекрестного огня с фронта и с тыла, красновцы бросились бежать в степь, оставляя на поле боя убитых и раненых.

Нам достались богатые трофеи: около ста винтовок, две пароконные повозки, два станковых пулемета «максим» и 38 пленных.

В тот же час мне стало известно, что командир роты серьезно ранен. Из штаба полка прибежал ко мне связной с приказом о назначении меня командиром роты. «А как же выборность? Что скажут по этому поводу красноармейцы?» – подумал я, еще не зная, как вести себя в такой обстановке. Однако тут же сами бойцы подсказали мне выход:

– Принимай роту и командуй.

И каждый теперь обращался ко мне по всем правилам: «Товарищ ротный».

Так я стал командиром роты.

Через месяц поступило распоряжение, отзывавшее всех курсантов в Москву на экзамены.

Наша группа командиров-инструкторов, находившихся в бригаде Сиверса, возвращалась без моего друга Василия Рыкина. Он погиб. Мы служили в разных частях, поэтому подробности его гибели я узнал лишь перед самым отъездом. В штабе бригады мне сообщили, что Рыкин, находясь в разведке, попал со своим взводом к красновцам. Кругом голая степь. Во взводе – 14 человек. Отходя, они отстреливались до последнего патрона и все до единого были перебиты. Василий Рыкин распрощался с жизнью в восемнадцать лет… Для него этот первый экзамен – боевой экзамен на фронте – оказался последним. Но выдержал он его с честью, как и подобает красному командиру.

И снова Лефортово.

Пополнение наших знаний началось с политической подготовки. Лекции читали видные деятели Коммунистической партии: Я.М. Свердлов, А.М. Коллонтай, Д.И. Курский и другие. Надо ли говорить, с каким вниманием мы впитывали все сказанное ими, какие словесные баталии разыгрывались у нас после занятий!

Вскоре все, кто побывал на фронте, получили удостоверения «Красный офицер» без экзаменов. Вместе с таким удостоверением мне и еще шестерым товарищам по курсам вручили предписание отбыть в Приволжский военный округ, в Казань, на формирование 40-го стрелкового полка.

Перед отправкой красные офицеры были приглашены в Дом союзов на объединенное заседание ВЦИК, Московского Совета, фабрично-заводских комитетов и профессиональных союзов. И тут на мою долю вновь выпало счастье увидеть и услышать Владимира Ильича Ленина.

Мы пришли в Дом союзов в новом командирском обмундировании, подтянутые, праздничные.

Заняли свои места, притихли, председательствующий – Яков Михайлович Свердлов объявил:

– Слово предоставляется председателю Совета народных комиссаров Владимиру Ильичу Ленину.

Сначала показалось, что я ослышался или Яков Михайлович оговорился: ведь со дня покушения на Владимира Ильича прошло совсем немного времени и было известно, что после ранения отравленными пулями он перенес тяжелую операцию, что ему надо еще лежать, лечиться и лечиться…

Но вот он подходит к трибуне.

Зал замер. Затем будто громовой раскат:

– Ур-ра!

Горячие рукоплескания – и снова «ура!». Как в атаке, как после взятия крепости – победное и неумолкаемое.

Так длилось несколько минут.

Наконец в наступившей тишине зазвучал голос вождя. Владимир Ильич говорил об опасности, которая угрожала республике и революции. Раскрывая планы Антанты, он разоблачал подлую деятельность империалистических кругов различных стран, снабжающих белогвардейские войска оружием, боеприпасами, обмундированием. Вторая часть его доклада была обращена непосредственно к нам, военным.

«Мы знаем, – говорил он, – что перелом в сознании Красной армии наступил, она начала побеждать, она выдвигает из своей среды тысячи офицеров, которые прошли курс в новых пролетарских военных школах… Теперь мы говорим, что армия у нас есть; и эта армия создала дисциплину, стала боеспособной»[2].

…Объединенное заседание еще продолжалось, а мы были уже на Казанском вокзале, в вагонах. Мне хотелось как можно быстрее прибыть к месту назначения. В пути не выходили из головы слова Ильича. И тусклое – светлело, пыльное – очищалось, рассыпанное – объединялось, гнилое – отваливалось, сомнительное – прояснялось.

Так я расстался тогда с Москвой, отправляясь на Восточный фронт. Расстался на несколько лет, готовый сражаться до последнего вздоха с интервентами и белогвардейцами, которые рвались к столице Советской России, где жил и работал великий Ленин…