Читать книгу Набат. Сказка в стихах. Том первый - В. Камедин - Страница 2

I

. Псы.

Река неслась,

сметая всё в стремнинах:

и лавки, и телеги, бочки…

хлопая дверьми,

домов тех, чьи хозяева в перинах

забыли, что живут в стране,

где смерть так неожиданна, и ныне

у власти папские псари.

Река неслась

горячей лавой,

как будто ада извержение в сей миг.

Река огня,

великая забава

для паствы инквизитора,

для игр и интриг…

Река из факелов -

сжимают древки братья,

коптя до черноты ночные облака -

монахов всех изрыгнуло аббатство

на городские улочки

вершить священные дела.

Сомкни же очи, милый брат,

заткни и пальцами ты уши…

Гремит

Набат!

И разрывает души…

«Чу! Впереди…

огни, огни…

Поводья натяните руки крепче!

Среди ночи, ох, не к добру они,

огни…

Уж лучше переждать в тени.

В ад не спеши, успеешь, грешник!» -

Себе под нос так говорил,

коня смиряя пилигрим.

«Ба! Буцефал,

ведь это же монахи,

власть поимевшие!

Вертай скорее вспять!

Хватало мне отваги

сражаться

с сотней сарацинов

в лютой драке,

и я не разу не дрожал!

Я не боялся дьявола на поле брани,

я легиону бесов открутил рога…

Но тут страшнее враг,

тут те, которые у власти.

И для костра готовы факела»

Набат!

Рыдает колокол вдали…

Мой маленький, любимый брат,

коль сможешь, поскорей усни.

По мостовой копыта цок,

уставший конь бредет назад,

уставший конь назад везёт

уставшего до смерти седока…

«Мой, милый Буцефал,

я думал, вот у цели…

Я спрыгну и помчусь,

и обниму её…

В пути я так давно…

ни дни и ни недели,

ни месяца… а ровно год!

Я истощен уж ожиданьем!

Моя любовь сильней, чем смерть -

коль не любил бы, сгинул без прощанья

и месяца б не одолев.

Я так хочу объятий нежных…

Не страсти, только знать, что есть

средь будней тяжких и мятежных

тот ангел, что сошел с небес,

и вот он подле,

руку я сжимаю

его, и просто молча рядышком сижу.

Боюсь нарушить словом… ведь тишина святая!

Её я сердце слышу в эту тишину!

Я помню всё, как мы вчера простились…

Не удивляйся, было то вчера…

Вчера, которое лишь год назад явилось,

И вот сегодня лишь настало год спустя.

Она скромна была…

Она же скромности богиня,

Она же жрица храма девственности вешней,

Она поцеловала на прощание так невинно,

как будто на земле нет места жизни грешной.

Её уста… её в движенье плечи,

в тревожном трепете, и слёзы на щеках.

Мой друг, ведь то вчера мне душу лечит,

и не даёт мне обратится в прах…

Но… полно слёзы лить!

Давай ускорим шаг мы!

Быть может, встретим путника в пути,

которой нам дорогу вдруг укажет

туда, где дом врача, где дом моей любви…»

II

. Морской волк.

Брёл старичок в ночи с попойки.

О чем мечтал? Конечно, лишь о койки,

но не как в юности с девицей у стены,

а просто чтоб тепло и чтоб клопы

поменьше жалили. Да чтоб его старуха

не угостила вновь его оплеухой.

Он был когда-то капитаном

и бороздил моря и океаны,

морской, как говорится, волк,

и вот теперь он бродит со стаканом,

чтобы плеснул ему кто в долг.

Увы, не нажил пенсиона,

и помогает лишь икона…

но помощь он давно не ждёт.

О! Дьявол! Тысяча чертей!

Огни ли то в глазах?

То искры ли в зрачках? Огней

тех целая река!

Она несётся на него!

Старик, шевель больные ноги!

Скорее прячься от греха!

Два румба влево! Так держать!

Туда… под лестницу порога

залезть и переждать…

Старик укрылся за досками,

дрожит, вперяет взоры в щель.

Монахи быстро с факелами,

наполнив улицу всю пухлыми телами,

все в балахонах, все с крестами,

все в масках, все поют псалмы и воют псами…

У старика прошел весь хмель.

Набат!

Уж лучше бы отсюда, брат,

бежал ко всем чертям!

Набат!

По чью-то душу вновь звонят

колокола…

На колокольне, верно, Том?

Чудак юродивый наш Том

поднялся бить в Ночи…

Из преисподней, верно, Том,

покойничек наш милый Том

поднялся бить в Ночи…

Ты ту историю не знал

про Тома дурака?

Он местный был звонарь,

звонил в колокола.

И как-то вот звонит,

звонит,

звонит…

День-ночь звонит,

ночь-день звонит.

Пошли на колокольню мы,

а бедолага там висит

холодный как из тьмы.

Канат язычный как петля

аббатской виселицы новой

обвил вкруг шею дурака…

И испражнился он тогда

в сем мире, точку будто ставя,

в тот мир ушел, и показал

язык всем нам лукаво…

И вот опять… наверно, Том,

чудак юродивый наш Том

поднялся бить в Ночи…

Смердит

как будто бы его говном.

Иль запах этот милый Том

всем передал,

кто сжался и дрожит?

Огни исчезли.

Наступила тьма.

Старик из подворотни выполз.

Кафтан стряхнул,

и от кошачьего дерьма

штаны избавил, и ботфорты вытер.

Бредет он далее и

вот те на!

Сам сатана пред ним возник!

На черном скакуне

в плаще и в капюшоны седока

увидел вдруг старик.

«Эй, старина,

поди сюда!» -

ему вдруг крикнул дьявол.

Старик подумал, мне хана.

А конь копытом скрёб об камень

и фыркал, и глазищами сверкал,

сказать хотел как будто, я, мол,

лягну легонько, и тебя

снесут вперёд ногами…

«Старик, не бойся,

подойди!» -

второй раз крикнул изверг.

«Ах, Господи, душу мою спаси,

и ежли можешь, пронеси…» -

шептал старик,

а призрак

зацокал по булыжной мостовой,

дыханье было слышно,

как будто он… живой.

«Не бойся, старче,

Бог со мной.

Я не в ладу ни с сатаной,

ни пёсьей сворой.

Я путник дальний,

странник я судьбой,

я заблудился, и ищу постой…

Прости, коль напугал случайно.

Зовут меня Апрель, и я

приехал свататься сюда

на дочки Парацельса…»

«Ты, что?

Безумный пилигрим!

Мои больные старческие уши,

наверное, сошли с ума,

услышав имя колдуна,

которого сегодня вздернули на ужин…»

«Ты лжёшь, мерзавец!»

«Я не лгу, -

старик сказал в ответ ему, -

Сегодня Авадон,

аббат наш жулик и гандон,

устроил маскарад.

Святую мессу снарядил,

её по улицам пустил

он прямиком к домишку чародея.

И мага там он изловил,

и вздернул как последнего еврея…»

«А дочь?

Скажи… она жива?»

«Увы…

Мертва… как та надгробная плита,

недвижна, так же холодна…»

«Уйди, старик,

тебе не верю!»

«Поверь, Апрель!

Наш Авадон,

до девок падкий гад, пардон.

Он как-то в воскресенье

увидел девочку твою

и в дом явился чародея.

Он умолял и так и сяк,

пусть ублажает втихаря,

у нас того, ведь целибат.

Кокоткой станет Марта,

так говорил в тот день аббат,

в покои девы рвался.

Но был отец неколебим,

огрел того он вдруг плетьми,

сказал вдруг заклятье,

чтоб выметался поскорее

из дома поп. Ни то плетей

ещё изведает каналья.

А поп того, уж ушлый уж,

нашел в законе он статью

святейшей инквизиции.

И подтянул поди судью,

чтоб шею мага вмиг в петлю

впихнуть по всей традиции…

А к дочери залез в постель…»

«Постой, старик, – сказал Апрель, -

мне больно слышать это.

Ты отведи туда, где хмель

во мне пробродит до рассвета.

Веди туда, где есть кабак,

где буду до утра рыдать

и поминать невесту.

А утром рано, чуть заря

ты тайно проведи в аббатство.

Зарежу я у алтаря,

освобожу народ

от рабства».

«Идём, Апрель,

я отведу тебя в трактир,

и мы пропьем твою невесту.

Пусть будет проклят этот мир!

Пусть проклят Папа с миром вместе!»

Взял за узды старик коня,

и зарыдал,

повел во тьму он седока,

и тот верхом рыдал.

Дождь вдруг полил,

и небеса рыдали с ними вместе

и…

колокол на миг утих,

скорбел он по невесте…

И первой здесь главы конец,

поплачь же над судьбою, чтец…