Читать книгу За что наказан великий импровизатор - В. О. Устьянцев - Страница 4

Помните, уважаемый коллега, какими были мы в школьные годы? Как вернувшись домой, бросали портфель здесь же на пороге у зеркального шкафа и, наспех перекусив чем придётся, весь день играли в приставку или бежали на улицу играть в мяч? И как потом вечером нам крепко доставалось от родителей за разбросанные вещи и несделанное домашнее задание? Помните?

Боже мой, сколько времени утекло с тех пор, в апреле мне исполнилось уже двадцать восемь, а в жизни моей ничего не изменилось. Ну кроме того разве, что теперь я не школьник, а учитель, и живу не с родителями, а в отдельной квартире. Так что никто меня за раскиданную обувь и брошенный портфель с тетрадками не ругает. О нём я вообще вспоминал только на следующий день, когда нужно было идти на работу.

– А когда ж, – спросите вы, – ты тетради проверяешь?

А я честно отвечу: а когда придётся. Бывает и за пять минут до урока. Забежишь в класс с мороза, дети шумят, галдят, а ты сядешь за стол и на скорую руку понавыставляешь кому четвёрок, кому пятёрок, кому троек. Понятное дело, в такой спешке и ошибки пропустишь, или того хуже, сам наделаешь. Но лень матушка дома работать. Ужасное и непростительное отношение! Теперь-то я это особенно хорошо понимаю.

– А чем же ты тогда дома занимаешься, если не работой? – опять спросите вы.

А чем: днём сплю, вечером кино смотрю. Ну книжку почитаю, если настроение будет. В компьютере посижу. А чем ещё заниматься? Я даже готовлю редко.

Так, полагаю, продолжалось бы и дальше, может и до гробовой доски, если б не случалась история.

А именно.

Проснувшись утром на следующий день, я увидел, приподнявшись на локте, что постельное бельё, в которое обёрнуты одеяло и подушка, не моё. Сроду не имел чисто белых, как в больницах, наволочек и пододеяльников. Я любил такие, чтоб с рисунком. Вчера вечером, ложась спать, я помнил, что спал в кровати, украшенной маками и колокольчиками. А тут ничего: ни маков, ни колокольчиков, одно белое. Кроме того, кто-то вырядил меня в полосатую пижаму, как заключённого. Я сел на кровати и огляделся.

Тут выяснилось, что и комната не моя. Ни обоев (одни голые серые стены в диких трещинах), под потолком висела лампочка в картонном абажуре, на котором было написано слово «Дъло». Из мебели простенький деревянный стол, стул и полка с книгами. На стене, справа от стола, зелёная занавеска, а за нею, судя по слабо пробивающемуся свету, угадывалось маленькое окошко.

Но когда вместо четвёртой стены я увидел решётку, какие бывают только в тюрьмах, я соскочил с кровати, как ужаленный, и сердце заколотилось. Да так неудачно соскочил, что ногой стянул на пол половину одеяла.

– Вот чёрт! – испугался я, схватившись на решётку: – Вот же чёрт!

Я начал трясти её, надеясь как-нибудь открыть. Но решётку вмонтировали крепко, не сдвинешь. Поискал глазами дверь, никакой двери в решётке не было. Только маленькое окошко, через которое заключённым подают еду. Я подвигал его, но оно тоже оказалось запертым.

Зато другая дверь была внутри самой камеры в углу напротив, белая-белая, и с круглой блестящей ручкой.

«– Странно, – думаю: – если меня здесь заперли, значит, рассчитывают, что я не сбегу. К чему тогда дверь? Фокусы какие-то!»

Понимая прекрасно, что это никак не может быть выход, все-таки решил проверить, что там. Оказалось, ничего особенного. Обыкновенная уборная с душем, раковиной и унитазом. На стене на маленьких металлических крючках висели два белых полотенца. На полу маленькое круглое отверстие для стока воды и битый в куски кафель. По такому на босу ногу не ходи, подошвы в кровь изрежешь. Впрочем, надо сказать, обо мне позаботились, сланцы оставили.

Да какие, к чёрту, сланцы, о чём это я?! Тут другое. Захлопнув дверь, вернулся к решётке. Насколько мог я сунул лицо между прутьями. Посмотрел влево, вправо. Был длинный коридор как по ту, так и по другую сторону, но никого. А напротив – серая глухая стена.

– Эй!

– Э-э-э-эй! – отозвалось эхо.

– Кто-нибудь! – снова позвал я и, вытянув вперёд руку, посигналил, будто хотел поймать такси.

– …нибудь… уть.

Мои крики не сразу, но возымели успех: на шум явился неизвестный. Или тюремный надзиратель, или ещё кто, одним словом, субъект. Шёл он, не торопясь, посохом держа метлу. Стук её черенка доносился ещё с конца коридора. Было ему не больше пятидесяти. Невысокий, чуть полноват. Чисто выбрит, одет аккуратно.

– А, батюшка, проснулись! Доброго утречка! Как спалось? – говорил субъект сладко и так мягко, будто перед ним маленький ребёнок.

Я обиделся на такую любезность. Да и как не обижаться, подумайте! Похитили, засунули в клетку и изображают, будто так и положено.

– Где я? – грубо спросил я.

– Изволите видеть, – нисколько не оскорбляясь и очень вежливо говорил субъект, пальцем приподняв фуражку со лба: – в исправительной колонии.

– Ничего не понимаю! В какой колонии?

– Исправительной.

– В исправ… Но как?! Как я оказался здесь?

В секунду мне представилось, как меня ночью, в одеяле и крепко спящего, двое в чёрном тащат вниз по лестнице к машине с распахнутыми задними дверями. «Но это маловероятно, да и попусту невозможно! Сплю я чутко, и, если б что случилось, немедленно бы проснулся!»

– Э, батюшка Виталий Александрович, – задушевно говорил субъект: – Вы не совсем правильный вопрос задаёте. Как оказались вы здесь не важно…

– То есть….то есть, как это не важно?!

Не обращая внимания, тот продолжал:

– …важно как и когда вы выйдите отсюда.

Несмотря на то, что гражданин в форме говорил с педагогическим тактом и максимально дружески, что должно быть, совсем не свойственно тюремным надзирателям, его последние слова я расценил как угрозу.

– Что за шутки! Вы не имеете права! Отоприте решётку! Это не законно, слышите? – кричал я и так хватил ладонью по стальному пруту, что тот глухо загудел как натянутая струна.

Субъект перепугался:

– Что вы, что вы, батюшка! Голубчик, миленький, успокойтесь! Христа ради, успокойтесь! Батюшки, какой вы, однако, дюже сердитый!

– Какой я вам голубчик! Что это за!… И бросьте эти любезности, слушать противно!

– Хорошо-хорошо, батюшка, не буду!

– Я что, арестован?

– Так точно!

– За что? По какому обвинению? В конце концов, где орден?

Субъект удивился, брови приподнял:

– Какой орден? Вам никакой орден не полагается! – и укоризненно-ласково добавил, грозя пальцем: – Эк, вы какой, а! Рановастенько это вы, с орденом-то!

– Орден! За что, в смысле, задержали? Основание!

– А, вы, голубчик, наверное, имели ввиду ордер? Будет ордер, не сомневайтесь. Вы, Виталий Александрович, вот что, – субъект порывался куда-то бежать: – посидите, буквально пару минуток, я…

– Ну что вы, – ёрничал я, копируя интонации субъекта: – конечно, посижу. Не сумневайтесь! Мне ведь есть куда бежать из этой клетки.

– Вы не так поняли. Я к тому, что успокойтесь, на стульчик присядьте. Я завтрак вам принесу, хорошо. Ведь вы со вчерашнего дня ничего не ели. А нехорошо это говорить на пустой желудок. Вредно.

– Что за бред? – змеёй прошипел я, с трудом сдерживая ярость: – Какой завтрак? Какой вообще может быть зав… Сейчас же откройте решётку, я жаловаться…

– Не горячитесь, умоляю вас, любезнейший Виталий Александрович. Я вам всё-всё расскажу. Далеко всё не так, как думаете. Есть приятнейшая для вас новость. Я мигом!

И побежал. Я, вдогонку:

– Главного вашего позовите, и…. – хотел добавить «и моего адвоката», только никакого адвоката у меня, конечно, не было, да и звучала бы эта просьба очень смешно. Театрально.

Субъект же, убегая, пробормотал что-то вроде: «Сердитый какой попалси! И взгляд недобрый!»

– Какой бред! Какой… – держась за голову, я шагал по камере взад-вперёд, словно загнанный зверь: – Какая ещё колония? По какому вообще обвинению? А что, если попробовать сбежать… через окно.

Я тут же кинулся к окну, хотя в дороге сообразил, что оно наверняка зарешёчено. Откинув занавеску, убедился: так и есть. Причём, двойная.

– Вот зараза-то, а!

В коридоре послышался скрип колёсиков, и к решётке подошёл тот же субъект. Главного он, конечно, не позвал, и метлы при нём не было, зато был маленький столик, который субъект тихонько катил перед собой, будто боялся расплескать. На столике – тарелка с кашей, стакан какао и блюдце с двумя кусками хлеба. На краешке, чуть в сторону, жёлтый полиэтиленовый пакет.

– Вот, Виталий Александрович, пожалуйста, покушайте. Сейчас, решёточку только приоткрою.

Звякнули ключи, и субъект со скрипом отпер оконце.

«– М-да, маленькое, даже плечи не пролезут!»

– Я не хочу есть!

– Здрасьте, батюшка, как же без еды-то?! – ласково говорил загадочный субъект: – Хотя бы ложечку. Махонькую!

– Издеваетесь, что ли?! – я не выдержал и снова заорал. Трудно было держать себя в руках в такие минуты: – Упрятали в клетку, а говорите так, будто ничего и не случилось! Да вы знаете!..

– Что вы, голубчик, что вы! Мы вас совершенно не держим! Хоть сию минуту на свободу! Примите.

«-Вот те раз! – подумал я: – А зачем же меня тогда сюда?..»

Субъект в это время воткнул в кашу ложку и протянул мне. Словно онемелой рукой я принял тарелку и спросил:

– Вот как? – и решительно: – Тогда выпускайте меня, раз так. Ну? Выпускайте же!

Субъект будто и не слушал. Вручив в другую руку стакан с какао, он добавил:

– Я блюдце с хлебом оставлю здесь, хорошо? Тележечку подкачу поближе, чтоб вам было удобней дотянуться. Вот так, и ладушки.

– Вы не слышите, что ли?

Субъект, сев на табурет у стены, вытащил из-за пазухи портсигар, оттуда – папироску, постучал ею по крышке, дунул в неё и сунул в рот. Из другого кармана достал коробку спичек, потряс ею у уха, судя по звуку, спичек осталось немного, вытащил одну и, чиркнув, закурил. И всё это делалось спокойно, неторопливо.

– Слышу, батюшка, слышу. Не беспокойтесь. Вы кушайте, голубчик, остывает.

Я стоял, держа в руках тарелку и стакан, и не двигался. Во мне всё кипело, пылало. Если б не решётка, кинулся бы на таинственного субъекта, и кто знает, чем бы всё кончилось.

– Вы сказали, – я старался говорить как можно спокойней, но от этого получалось ещё злее и агрессивнее: – что я могу выйти в любую минуту, хоть сейчас. Прошу вас, очень прошу, выпустите.

Субъект трижды цокнул языком и пальцем погрозил.

– Э, не так просто, батюшка, не так просто. Как ж так сразу-то?!

– Но вы сами сказали…

– Сказал. И от слов своих не отказываюсь.

– Вам денег надо?

Субъект аж побледнел.

– Ну что вы, батюшка! Зачем вы нас обижаете?! Совсем нет.

– Тогда что же?

Субъект дунул длинную струю дыма в потолок и серьёзно ответил:

– Выйти отсюда вы сможете, если сами откроете эту решётку.

Хм!…

– И как же мне это сделать?

– Чтобы ответить на этот вопрос, Виталий Александрович, нужно сначала разобраться, почему вы оказались у нас.

– И почему же?

– А сами как думаете?

– Послушайте, мне надоело, что вы со мной говорите всё какими-то загадками! Можно конкретнее?! Пожалуйста.

– Ну хорошо, – он поднял ладони, как бы капитулируясь: – Давайте так, вы учитель, верно?

– Да.

– Работаете в начальных классах?

– Да. А почему вас… Что в этом такого?

– Нет-нет, – вежливо говорил субъект: – Всё прекрасно, просто…

– Что?

Субъект подошел к столику и, держа в зубах папироску и щуря правый глаз от дыма, вытащил из жёлтого пакета пухлую чёрную папку.

– Узнаёте?

– Да, – недоумённо ответил я: – Это моё портфолио. Откуда оно у вас?

– А, голубчик Виталий Александрович, вместе с вами и поступило. Я уже успел ознакомиться с ним. Должен поздравить – замечательная папка!

При других обстоятельствах я бы поблагодарил за такой комплимент. Но сейчас, сами понимаете, было не время и не место для благодарностей.

Субъект, взвесив папку в руке, как кирпич, гордо заметил:

– Ох и толстенькая, хе-хе! Можно поздравить, не каждый, даже с большим стажем педагог может похвастать такой папкой! Чего у вас тут только нет, – он открыл её где-то в середине: – сертификат на ведение курса ОРКСЭ, сертификат с правом ведения финансовой грамотности, удостоверение в том, что вы прошли повышение квалификации по теме «Игровые технологии», а уж грамот-то, грамот! Вы сколько лет работаете?

– Какая разница? – грубо отрезал я, но субъект сделал такое лицо, мол, «ну скажите».

– Ну четыре года!

– Четыре года, подумать только! И уже такое портфолио! – в голосе его прозвучала лёгкая, но колкая ирония: – Вы должно быть славно потрудились!

– Отдайте! Зачем оно вам?

– Вы не расстраивайтесь, голубчик, отдадим непременно. Как выйдите, так сразу. Это, поверьте, мелочи. Нас волнует другое: имеете ли вы право на это портфолио, – загадочный субъект прижал папку к груди как родную и музыкально постучал ноготками по пластиковой обложке.

– Что за чушь? – опять вскипел я: – Диплом, сертификаты, лицензии – всё это я получил по закону! Со всеми печатями! Любое учреждение, где я учился, докажет, что всё подлинное. В конце концов, если не верите, позвоните туда, вам всё подтвердят.

– Знаем-знаем, батюшка, не беспокойтесь так. То, что вы всё это получили по закону, нам известно. Я о другом. Вот, извольте посмотреть на это.

Субъект, отложив папку, вытащил из того же пакета две пачки школьных тетрадей.

– Мы взяли на себя смелость и позаимствовали тетрадки ваших учеников. Не тревожьтесь, тетради мы тоже вернём.

– А это-то вам зачем?

– Сейчас объясню, – субъект взял верхнюю тетрадку из первой пачки: – Позавчера вы в классе писали словарный диктант, помните? И вот что интересно: мальчик у вас пишет слово «варежка» через «ж», а вы исправляете на «варешка» через «ш». Или вот, скажем, – берёт другую тетрадь: – девочка пишет слово «арбуз» через «з», а вы – «арбус» – через «с». Как ж вы так, голубчик Виталий Александрович, опростоволосились-то? Ну варежку ещё ладно, бывают казусы, запутался человек. Хотя, впрочем, и это слово легко проверить. Скажем, нет чего? – варежек. Гласная после шипящей, и очень хорошо, букву слышно чётко. Но с арбузом-то? Достаточно сказать во множественном числе, и станет ясно. Вы вслушайтесь – ар-бу-зы. Какая согласная слышится?

– Зэ, – не сразу, тихо ответил я, опустив голову.

– Ну-ка ну-ка, ещё разик, будьте любезны! – весело попросил субъект, приставив ладонь к уху.

– Зэ.

– Молоток! Или вот, ещё примерчик: Коля ваш….так, он Коля? – сам себя спросил субъект и посмотрел на титульник тетради: – Коля. Так вот, Коля пишет слово «глобус» через «с», а вы как… читайте.

– Глобуз, – покраснев, ответил я.

– Ну вот, – добродушно сказал субъект, закрыв тетрадку: – Мы ведь не говорим «глобузы», правильно? Гло-бу-сы! Легко проверяется. Ну что, оставим русский язык, думаю, Виталий Александрович, сами понимаете, что показал я вам далеко не всё, – и он положил руку на первую пачку, как бы намекая на то, что работы здесь предостаточно.

Я кивнул.

– Теперь математика.

Тут меня передёрнуло.

«– Как! И здесь, что ли, накосячил?!» – подумал я, но вслух говорить не стал. Впрочем, тут и говорить не требовалось: всё и так было написано на моём лице.

– Ну-ну, голубчик, держитесь, родименький, держитесь, – успокаивал субъект, через решётку тряся меня за плечо: – Не смейте раскисать! Не смейте! Я вам не для того показываю, чтоб унизить или оскорбить, наоборот, помочь вам. Только помочь! – и схватил тетрадку Нади Ивановой: – Только один примерчик, батюшка, только один, кормилец! Здесь, будьте любезны, посмотрите.

Там, куда указывал палец субъекта, было записано выражение: «243—52×3=90». А ниже красной пастой: «Думай лудше» и 90 переправлено на 573.

– Ай-яй-яй, голубчик Виталий Александрович, – театрально покачивая головой, расстраивался субъект: – Знаменитое правило, со второго класса изучается. Сначала делается умножение, а уж потом, изволите видеть, вычитание. Ваша Надя всё правильно посчитала. А вы вот просчитались, ещё и тройку с замечаниями поставили девчушке. Обидели вы её, ах обидели! А знаете, что самое неприятное? Слово «лучше», Виталий Александрович, пишется через «ч», а не через «д», как вы изволили написать.

Ну, положим, ошибочное вычисление я ещё туда-сюда пережить мог. Но последнее убило моё самолюбие окончательно.