Читать книгу Купель Императрицы - Вацлав Невин - Страница 3

Дул штормовой ветер перемен. Строй одной страны безвозвратно рушился, строй другой – шагал еще не в ногу. Страна жила законами военного времени, и приговор по моему политическому делу сошел на меня подобно лавине – гулко и беспощадно: «Расстрел! Решение суда обжалованию не подлежит!».

Последняя бессонная ночь в одиночке: сожаления о бездарно прожитых годах и о том, чему уже никогда не суждено сбыться, раскаяния в причиненной боли и обидах (и прощение нанесенных мне), и тлеющая надежда на то, что кровный долг будет выплачен не ценой моей жизни. Думая об обратном, лишь одна мысль успокаивала меня: если жизнь после смерти существует, значит скоро я увижу отца и мать.

Последнее утро. Последний завтрак, встававший комом в горле. Последняя сигарета (и она же – первая в моей жизни). Команда из-за двери: «Лицом к стене! Руки за спину!». Вошедшие конвоиры замкнули наручники на моих запястьях, а на голову накинули мешок плотной ткани и затянули на шее. Под руки вывели из камеры. Я знал о коридоре смертников, о приказе идти вперед, о пуле в затылок, но не думал, что это будет вот так: в темноте. Я слышал звон ключей, лязганье отпираемых замков и хлопанье металлических дверей за моей спиной. Утренняя прохлада. Машина. Ехали, должно быть, час. Впрочем, время для меня стало тогда величиной неопределенной. Жалел я только о том, что не дали в последний раз увидеть летний рассвет, напитаться видом любимого города. «Скорее бы уже!» – думал я тогда. Ожидание стало тягостным, мучительным. Остановились. Действия повторились в обратном порядке. Снова ввели в здание. Негулкий коридор. Странный запах – не тюремный. Мяуканье и шипение кошек.

– Куда меня ведут? – спросил я, полагая, что в последний миг своей жизни имею право знать.

– Не разговаривать! – отрезал голос одного из конвоиров.

Череда поворотов и коридоров. Крутые ступени вниз. Лестничных площадок не было. Спускались забирая круто влево. Шли, по-видимому, по винтовой лестнице. Я потерял ощущение пространства и не мог определить на сколько этажей мы спустились. Звук тяжелой скрипучей двери. Меня ввели и поставили лицом к стене. Снова звон связки ключей, отпирание решетки (звук более легкий, его не спутаешь с отпиранием тяжелой железной двери), а еще… запахи! При отсутствии зрения мои слух и обоняние обострились. Это были… аромат кофе, запах табачного дыма и что-то… церковное. Ладан? Решетка заскрипела. На шее ослабили узел и сдернули с головы мешок. Я с осторожностью открыл глаза, готовясь к яркому свету, но его не было. Царил полумрак. Стена из красного кирпича перед глазами. Из-за спины последовала команда: «Направо!». Я повиновался, повернувшись лицом в сторону дверного проема с распахнутой решеткой. Там, впереди, было уже светлее, но глаза отказывались фокусироваться на чем-то определенном: все плыло. «Вперед!» – снова скомандовали из-за спины. Я шагнул из коридора в помещение. Решетка за мной захлопнулась. «Руки!». Привычным движением я попятился назад, упершись спиной в решетку, и просунул руки в кормушку. Заскрипели наручники, и запястья получили внезапную свободу. Удаляющиеся шаги за спиной. Отпирание двери в глубине коридора. Гром захлопывания. Лязганье ключей с обратной стороны. И позади меня все стихло.

Какое-то время я стоял без движения, – потерянный, обессиленный, словно обескровленный. Комнату без окон, освещенную приглушенным электрическим светом, наполняли предметы, постепенно приобретавшие очертания в моем помутненном сознании, – зрение возвращалось ко мне. Наконец, я различил зеленый абажур на витом шнуре, свисающий из-под сводчатого белого потолка и бросающий свет на круглый стол в центре комнаты; на столе, покрытом таким же зеленым сукном, – граненый графин и стакан, пепельница из толстого стекла и курительная трубка в ней; два стула, придвинутые к столу по противоположным сторонам, а вокруг… Эта комната походила на кабинет путешественника, ученого или писателя: у стен, во весь их рост, располагались книжные шкафы, теснящиеся книгами – от крохотных, до настоящих фолиантов; между шкафами размещались столы с резными столешницами: на одном – громоздились стопки бумаг, журналы и газеты; на другом, самом длинном, ютились граммофон, сверкающий латунной трубой, бобинный магнитофон, телевизор и видеомагнитофон, пластинки, пленки и видеокассеты; третий стол был отведен под старинный телеграфный аппарат, с катушкой ленточной бумаги и клавишами пишущей машинки (там же стоял зажженный ночник в красном абажуре); пространство над этим столом занимали корабельный штурвал и колокол. Над другими столами, на стенах винно-красного цвета, между золочеными подсвечниками с оплывшими свечами, висели картины с морскими сюжетами. По двум противоположным углам комнаты стояли напольный глобус и высокие часы, с раскачивающимся маятником. Густой и пестрый ковер устилал пол этого уютного кабинета. На стене по ту сторону от меня, слева от дверного проема, на полке стояла икона в золоченом окладе с ликом Спасителя, а под ней пламенел огонек лампадки; рядом с иконой висело кадило. И только теперь, в темноте того – другого дверного проема, я увидел фигуру человека: опираясь плечом о дверной косяк, он стоял и смотрел прямо на меня. Встретившись со мной взглядом, он выпрямился и вышел из темноты на свет. С минуту мы стояли, молча разглядывая друг друга. Это был мужчина преклонного возраста: впалые щеки, длинный нос и глубоко посаженные глаза под седыми бровями; его лысину окаймлял нимб из седых волос, переходящий на лицо седыми, аккуратно стриженными усами и бородой; на ногах – начищенные черные туфли, черные, остро отпаренные брюки, на теле – белоснежная рубашка с закатанными рукавами, и черный, плотно застегнутый жилет с серебряной цепочкой часов. Незнакомец пересек комнату и подошел к книжному шкафу по левую сторону за моей спиной.

– Подсоби-ка! – вдруг сказал он, налегая на боковину шкафа плечом. – Тяни на себя.

Шкаф, водруженный на полозья и плотно забитый книгами, сдвинулся с трудом. Но после нескольких налеганий и рывков, он занял свое новое место, полностью закрывая собой дверную решетку, впустившую меня внутрь всего пять минут назад. На стене, прежде закрытой шкафом, открылась большая карта материков и морских путей, испещренная какими-то сокращениями, датами, и утыканная иголками, связанными между собой пересечениями красных, синих и зеленых нитей.

– С глаз долой… – выдохнул мужчина, кивнув в сторону исчезнувшей решетки. Он указал на стул с моей стороны стола и добавил: – В ногах правды нет.

Я хотел тотчас же обрушиться на него с вопросами, но слова не шли. Только теперь я почувствовал, как пересохли мои губы и горло. Мужчина это понял. Он наполнил стакан водой из графина и протянул мне. А сам – отодвинул стул со своей стороны и присел к столу. Я последовал его примеру, и только тогда одним залпом осушил стакан.

– Где я? – выдавил я из себя слова.

– Где мы! – поправил мужчина.

Достав из одного кармана жилета небольшой кисет, а из другого – спички, он взял из пепельницы трубку и принялся набивать ее табаком.

– На том свете, – наконец, продолжил он, зажег спичку и начал раскуривать трубку, выпуская дым уголком рта, – так сказать. Но и вполне буквально тоже. Меня зовут – Харон.

Считав с моего лица непонимание и не дожидаясь ответного представления, он продолжил:

– Родные есть? Жена? Дети?

– Нет, – ответил я, следя за его манипуляциями с трубкой.

– Оно и к лучшему. Знаю твои вопросы. Тянуть с ответами не стану, – выпустив несколько клубов дыма, мужчина откинулся на спинку стула. – Расстрел отменен.

Я выдохнул и тоже откинулся на спинку. Ноги отяжелели, руки и тело начали подрагивать. Выходил адреналин: геройство, бравада перед лицом смерти, напряжение последних дней и бессонной ночи. В тот момент я не думал «как?», «почему?» или «что же дальше?», голову захватила ватная пустота, и только слова «расстрел отменен» упоительным эхом раздавались в мыслях. Дрожащей рукой я налил еще воды в стакан и пригубил.

– Но и этих стен ты тоже не покинешь, – не давая мне перевести дух, продолжал мой собеседник. – Для всего мира – ты мертв. А значит, здесь ты на пожизненное.

Я огляделся и проглотил ком, вставший в горле. Мужчина проследил за моей реакцией и продолжал:

– Думается мне, прошлой ночью ты счел бы за счастье провести остаток дней в камере, но остаться живым. А здесь, – он тоже обвел комнату взглядом, – всяко лучше, чем в камере. И это только наша кают-компания, так сказать. С остальным нашим хозяйством я познакомлю тебя позже. Сколько продлится твое пожизненное, зависит, конечно, во многом от тебя. Но выходят отсюда только ногами вперед.

Мужчина снова принялся раскуривать трубку.

– Меня зовут… – начал было я.

– А тебя зовут, – оборвал меня Харон, – просто – Парень. Знаю, звучит странно. Но не нами придуманы правила. Традиции, так сказать. И не нам их нарушать. Такова специфика. Наши прежние имена значения не имеют. Как, впрочем, и все наше прошлое. Наставник же всегда – Харон. Бог даст, дослужишься и ты.

Я кивнул в знак понимания и перевел взгляд на недавно передвинутый шкаф:

– А поверок не будет?

– Не будет, – улыбнулся Харон. – Здесь вообще никого не бывает. Только если по нашей чрезвычайной надобности. Мы сами себе хозяева, так сказать. На самом-то деле, за хозяина у нас – работа. Не работать нельзя, если хочешь выжить. Хотя и работа не безвредная. А жизнь здесь весьма неплоха. Особенно в это беспокойное и голодное время. А времен таких было немало. Да и пострашней случались. Здесь же – покой и все блага. Довольствие, опять же. Хоть ананасы в шампанском, в умеренных количествах и в нерабочее время, разумеется.

– А вы здесь давно? – поинтересовался я.

– Давай сразу на «ты». Некогда расшаркиваться.

Харон положил угасшую трубку в пепельницу и вскинул блуждающий взгляд в потолок, припоминая и подсчитывая проведенный в заточении срок.

– Да уж сорок один год, – ответил он. – С пятидесятого, значится.

– И все это время, вы… то есть – ты… был здесь один?

– Скажешь тоже, – Харон махнул рукой. – Был и у меня наставник. Крепкий мужик. Умер своей смертью. И прожил долго. А после, перед тобой, значит, – трое. Молодые, навроде тебя. Кто долго держался, кто коротко. Но ни один не сдюжил.

Харон поднялся и вышел из кают-компании. Вернулся он уже с бутылкой водки под мышкой, с рюмками в одной руке и с черным хлебом на тарелке – в другой. Поставил все на стол, наполнил рюмки и, не присаживаясь, поднял свою.

– Сегодня ты родился заново, Парень. Выпьем за это, – Харон «опрокинул» рюмку и закусил хлебом.

Я тоже поднялся и выпил. Тепло растеклось по горлу и согрело желудок.

– Переоденься. Отдохни, – продолжал Харон, бросая взгляд на часы. – Спешить некуда. Работа у нас ночная. Да и я вздремну. Не до того было, пока тебя дожидался. Все прочие вопросы – после. Идем, покажу тебе удобства и твою келью, так сказать.