Читать книгу Атлантический цикл - Вадим Борисович Кракович - Страница 22

Кентавры, боги, пифии, лапифы…

Лет восемь было мне, ну десять пусть.

Легенды древней Греции и мифы

Я знал и назубок и наизусть.

«Вначале был лишь Хаос безграничный,

Исток всего, всех мыслимых частиц…», —

Запев я бормотал давно привычный

С пяти обрывков первых двух страниц.

Дыхание рвалось на этих строчках,

И видел я, один среди слепцов,

Что можно лишь на порванных листочках

Читать рожденье мира и богов.

И я читал – от верхней и до нижней

Обложки, от доски и до доски,

До точки неизменной, неподвижной,

Последней, заключительной строки.

Там слышались героев исполинских

Удары, стоны, треск мускулатур,

Там были фотографии афинских

Гробниц, и ваз, и фресок, и скульптур,

Фигуры Илиады, Одиссеи,

Геракла булава, Дианы грудь…

А чуть позднее, в Пушкинском музее

Увидел я их мраморную суть.

Я столбенел колонною свинцовой,

Не верил мозг, не верила моя

Бессмертная душа, что за грошовый

Билет все видят тайны бытия.

Но по тому, как большинство, бесстрастны,

Не замедляют взглядов и шагов,

Я понял быстро – люди непричастны,

Глухи и слепы к магии богов.

Идут, смеясь, по каменному цирку,

Не ведая, зачем, какой закон

Позволил, чтоб привязывали Дирку

К рогам воловьим Зет и Амфион.

Несчастные и варварские души,

Не знаете ни альфы, ни аза!

Не слышите, имеющие уши?

Не видите, раскрывшие глаза?

А вперемешку с Кадмием и Паном,

Читал я в сотый раз, сходил с ума

От трех друзей с гасконцем д’Артаньяном

В тяжелой старой Библии Дюма.

Получены в подарок, иль с базара

Принесены, друг друга оттеня,

Не знаю, почему, два экземпляра

«Трех мушкетеров» были у меня.

Один – макулатурный, с фронтисписом,

Чуть кособокий, крепко сшитый том.

Портос, Атос там были с Арамисом

И шпагами на фоне голубом.

Другой – потолще, маленькой ладошкой

Я мерил переплет его витой,

С картонною оранжевой обложкой

И вырванною первою главой.

Какою эта книга мне казалась,

Констанцией средь прочих дульциней!

Раскрытая, раскрытой оставалась,

И буквы были четче и крупней.

А главное – две чудные картинки,

Бумагой папиросною шурша,

В ней трепетали в самой серединке,

Как вдох и выдох, сердце и душа.

Я помню, что одна изображала

Заросший двор французского кремля,

А в нем дуэль гвардейцев кардинала

И верных мушкетеров короля.

Упавший с невысокого откоса,

Лежал там в окровавленном гнилье,

Убитый в горло шпагою Атоса,

Де Каюзак, любимец Ришелье.

А на другой картинке, у бокала,

В огне предсмертном плача и горя,

От боли содрогаясь, умирала

Констанция в стенах монастыря.

И истиною было несомненной,

Не говорил хоть этого я вслух,

Что тайна окружающей Вселенной

Заключены в картинках этих двух.

Давал я клятву, что любой ценою,

Что уже точно, тысяча чертей,

Сейчас узнаю, вырву и раскрою,

Секрет бесценный этих двух смертей.

Не раскрывал… И мне уже в привычку

Вошло, что ладно, бог с ним, не сейчас,

И знал я, что смогу, найду отмычку

Теперь бесспорно, в следующий раз.

Де Бражелон, Мордаунт, Навсикая,

Терсит, Селена, герцог де Бонне, —

Так смешивались книги, проникая

Одна в другую, в яви и во сне.

По воздуху крылатые драконы

Несли приказ, что отдал кардинал,

Палач из Лилля голову Горгоны

И голову миледи отрубал,

Передавали Анна и Медея

Подвески с бриллиантами затем,

Чтоб в них на свадьбе Тетис и Пелея

Мог красоваться герцог Бэкингем,

С мешочком полновесных луидоров

Летел, привязан к огненной стреле,

Патент на лейтенанта мушкетеров

На борт Арго в порту Па-де-Кале.

Бессмертные герои-побратимы

На многие года, на сотни миль,

Непобедимы, неуничтожимы, —

Атос, Ясон, Адмет и де Тревиль.

Неуязвимы шпагой никакою…

Но почему, какой же был резон,

Что я с такой тяжелою душою

Вновь открывал «Виконт де Бражелон»?

Взрывалась бомба этого вопроса

Пороховым разрывом из теснин,

Но все равно читал я: «Смерть Портоса»,

Часть номер три, глава тридцать один.

И, уходя по сумрачной дороге,

Один, другой, за дальний горизонт,

Встречали смерть герои-полубоги:

Геракл, Аякс, Ахилл, Беллерофонт.

Уже летел снаряд из-за бойницы,

А я листал, хоть жалкий был предлог,

Всё медленней тяжелые страницы,

Чтоб д’Артаньян пожить подольше мог.

О, боги мои в панцире крылатом!

Оплакивал я, малое дитя,

Над книгой ваши сумерки с закатом,

Где двадцать лет, где тридцать лет спустя.

Покинув ваши склепы и гробницы,

С обломками Арго оставив мель,

Читал опять я первые страницы

Про Хаос, про Рошфора и дуэль.

Я закляну, я отведу невзгоду!

На этот раз изменится мой миф!

Другим путем прорвусь я на свободу,

Как новый заключенный замка Иф.

Пропустит Одиссея злая Скилла,

Над Пейрифоем смилуется мгла,

По моему велению Ахилла

Минует равнодушная стрела.

Я прорицаю, Пифией провижу,

И знаю что, купив билет в музей,

Над мраморным Патроклом не увижу

Резню его врагов, его друзей,

Казнь Стюарта, конечно, будет мнимой,

Эдипа жизнь не будет так горька,

И выбьет д’Артаньян из рук любимой

Бокал вина до первого глотка.

Отпущенные все призвав мне силы,

Читал взахлеб, сидел я взаперти…

…И оставалось все так, как и было,

Опять я никого не мог спасти…

И я забыл двойной священный свиток,

И щит, и меч, и шпагу, и мушкет.

Прошло с тех пор, с горячечных попыток

Все изменить, почти что тридцать лет…

И лишь вчера, внезапным третьим зреньем,

Открывшимся, как светлое окно,

Уже ненужным, поздним озареньем

Я понял все – и страшно, и смешно…

Беспомощный, бессильный и бессонный,

Я тщетно бился об страницы лбом, —

Так и Господь, должно быть, в миллионный

Читает раз всей жизни нашей том.

Он знает – все, как прежде, бесполезно.

Кто был каков, останется таков,

И поступью пройдут полки железно,

И будет плач со скрежетом зубов.

Он знает – нет преграды этой силе.

И коль тогда, как ни был бы он свят,

Пророка осудили и казнили,

Теперь опять осудят и казнят.

С уверенностью той же, тот же голос

Все то же скажет, не наоборот,

И ранее не падал если волос,

Он и сейчас с главы не упадёт.

…И все стерев и давши выход гневу,

В который раз, средь райских лопухов,

Господь, вздыхая, вновь подводит Еву

С Адамом к древу, полному плодов.