Читать книгу Ньюфаундленд - Вадим Бурковский - Страница 7

На следующий день ее организм, похоже, начинал привыкать к новому оборудованию, неприятные ощущения прекратились, по крайней мере, пока она лежала спокойно. Оглядевшись, заметила на полочке своего соседа пузырек с лекарством для увлажнения слизистой оболочки носа.

Ольга позвала медсестру и попросила принести свой чемодан с вещами. Он стоял неподалеку, в соседней комнате, в камере хранения. Открыв чемодан, вытащила оттуда коробку из нержавеющей стали с замком, ввела код. Протянула руку к тумбочке своего соседа, взяла флакончик с каплями для носа. Открыла крышку, вылила содержимое на полотенце. Потом достала из своей коробки ампулу, отломила стеклянный кончик и перелила содержимое во флакончик с каплями, завинтила крышку и поставила флакончик на место. Достала из чемодана аудиокнигу, надела наушники. Через некоторое время мужчина замотал головой, вытащил руку из под одеяла и принялся тереть лицо. Видимо, ко всем своим недугам, бедняга страдал еще и от сухости носа. Он открыл глаза, огляделся, неодобрительно покосившись на Ольгу, взял свои капли, впрыснул содержимое в носовые пазухи. Ольга засекла время на часах. Через четыре минуты она обратилась к своему соседу.

– Залман Горвиц. Вы могли бы сформулировать яснее. Вот скажите, чем вы недовольны? Я что, по-вашему, похожа на Йозефа Менгеле?

Залман внимательно посмотрел на Ольгу. Она была нисколько не похожа на Йозефа Менгеле.

– Вы знаете, я видел Вашу инсталляцию, когда ездил в Италию со своими студентами.

– А вы что, преподаете?

– Преподавал. Естествознание.

– Это хорошо, что естествознание, а то с некоторыми преподавателями мы общаемся на разном английском. Так вы говорите, были на том острове?

– Да, я приезжал на Сан-Джорджо.

– И видели мою инсталляцию?

– Мне сразу бросилось в глаза военная техника, которая грубо контрастировала с окружающей архитектурой и Венецианской лагуной.

– Чего же вы пошли, если вам было так неприятно?

– Я предпочитаю разобраться, что же хотел сказать автор. Помню, эти машины, выкрашенные в хаки, ограждения по периметру и табличка на металлических перилах: «Закрыто на обед». Вокруг висел отвратительный запах, не пойму чего…

– Это была смесь запахов от тряпок, в которых лежали мертвые собаки, плюс запах дизельного топлива, горелых волос и краски.

– О боже! В кузове грузовика лежал какой-то гадкий брезент с прилипшими волосами, перила с отпечатками липких рук, из треснувшего шланга капало что-то вонючее. Я подошел к фургону с закопченными трубами, и вдруг понял, что это такое. Все выглядело так, как будто рабочее место ненадолго покинули, и этот зловещий конвейер вскоре заработает. Мое лицо ощутило жар нагретого металла, эти запахи, пятна чего-то скользкого на полу. Я бросился бежать. Это было настолько реально. Как вы могли сделать такую мерзость! Я не могу поверить, что это сделали вы.

– Прежде всего, я хочу сказать, что когда делала эту инсталляцию, испытывала похожие ощущения. Тем более, я человек основательный, не могу себе позволить сделать как-нибудь, все агрегаты вполне функциональны. Вы зашли всего на минуту, а я возилась с этим реквизитом два месяца, но это было необходимо.

– Отчего же?

– Видите ли, Архитектурная Биеннале того года носила название «Репортаж с фронта». Такое название выставке дали потому, что проблема городов очень серьезна в связи с перенаселением, поскольку в города направляются огромные потоки беженцев. Мою работу взяли, потому что она единственная отражала название выставки. Участники должны были предложить пути решения…

– И вы предложили направить потоки беженцев прямо в…

– Нет, давайте расскажу вам все по порядку, возможно без этого трудно понять.

– Если произведение искусства нуждается в пояснениях, это говорит кое-что о его достоинствах…

– Возможно. Тем не менее, продолжаю. Я предполагала, что работы других участников будут рекламой архитектурных бюро или попросту благодушны. Меня давно раздражает приторная атмосфера выставок. Я понимала, что должна сделать работу, которая могла бы «взорвать» эту карамельную атмосферу. Нашла спонсора, директора завода по производству цемента, его звали Борух. Этот человек оказался с отменным чувством юмора, когда я рассказала ему концепцию моей инсталляции, он сначала долго смеялся, а потом перевел нужную сумму на расчетный счет.

– Да уж, мобильный крематорий, обхохочешься…

– Я поехала на базу металлолома в пригороде Пармы, нашла подходящие грузовики, там же подобрала прочий реквизит для моей инсталляции: люки, трубы, горелки. На базе металлического лома хозяйничала Норма, итальянка. Деловая тетка, лет пятидесяти. До хрипоты спорила с владельцами подержанных машин о цене на их рухлядь, обжигала изоляцию с электропроводов, когда ветер дул в сторону от жилых кварталов – Норма вела семейный бизнес. У нее в подчинении было восемь итальянцев: разнорабочих, резчиков, крановщиков. Она прямо спросила меня, сколько у меня есть денег. Исходя из суммы наличных, подобрала пару грузовиков. Третью машину привез кто-то из ее знакомых. Машины выставили за ворота, на площадку перед базой и я могла там работать. Норма помогла уладить финансовые вопросы с рабочими, чтобы не брали с меня слишком много. Они установили на грузовики нужные детали. Еще одной проблемой было то, что у этой рухляди оказались спущены колеса. Растрескавшаяся резина не держала воздух. Я попросила приподнять автомобили погрузчиком, и залила гипс внутрь покрышек. Здесь же я покрасила машины в замечательный цвет хаки и немного состарила краску огнем горелки. Норма позвонила своему знакомому, из транспортной компании и договорилась о доставке моих экспонатов в венецианский порт. От Пармы до порта приблизительно 250 километров. И тут я вполне уложилась в мой бюджет. Сложности начались в порту. Венеция – очень дорогой город, это же касается портовых услуг. Стоимость доставки плавучим краном грузовиков на остров Сан-Джорджио поглотила почти всё. Когда я установила экспонаты, даже не осталось денег, чтобы после выставки убрать их. Мне уже приходили в голову дурные мысли, после окончания столкнуть эти грузовики прямо в лагуну.

– Я так и знал, вы просто хулиганка!

– Да, бывало всякое. Денег на гостиницу тоже не было. К счастью, внутри одной из машин, той, с трубами, была неплохая бытовка и какой-то топчан, и ночью я спала там.

– Но вы бы могли обратиться к своим родителям. Я бы помог своей дочери, что бы она там ни задумала…

– Види те ли Залман, мой папа университетский профессор журналистики, моя мама корреспондент ZDF3 и я окончательно рассорилась с отцом после одного случая в университетском кампусе…

– В кампусе?

– Расскажу, как-нибудь, если представится возможность.

– При таких родителях вы должны были вырасти типичной левой активисткой.

– Да, тем более меня окружали друзья отца и с детства я «варилась» в густом соусе, приправами к которому были: коммунизм, социализм, маоизм, мультикультурализм, постмодернизм.

– Что же с вами произошло?

– Да в общем ничего особенного. Я не имела травмирующего опыта общения с иностранцами, мои родители не конкурировали с приезжими за рабочие места.

– Но что же тогда?

– Пожалуй, были некоторые обстоятельства, которые заставили меня задуматься. На факультете биологии, где я училась, некоторые студентки стали доносить на преподавателей. Бдительность некоторых доходила до абсурда. Например, когда в лекциях зашла речь о различиях мужчин и женщин, студентки посчитали позицию преподавателя недостаточно политкорректной. Разумеется, они не сами до этого додумались, транслировали позицию левого истеблишмента. По сути, это была попытка уже тогда, при помощи лексики, контролировать наши мысли…

Ольга погрузилась в себя.

– Что же с вами происходило дальше, на острове?

– На острове? Ах, да. Помню, очень доставали левые активистки, восторженные тупые девки. Как только я отлучалась, тут же писали на машинах свои левые лозунги и чертили знаки. В то время я была весьма энергичная перфекционистка и считала, что мои экспонаты должны выглядеть так, как изначально задумывалось. Я съездила в строительный магазин, купила нитрокраску (она оказалась самая дешевая и быстро сохла), растворители и перекрашивала машины кисточками. Когда я в очередной раз красила машины в аутентичный цвет, эти идиотки кидались помидорами и яйцами. Окончательно одурев от испарений растворителя, я мыла голову в морской воде, доставая из волос кожуру и помидорные семечки. Меня окликнул продавец сувениров, его звали Гуерино. Он наблюдал за моими злоключениями, как я жила там, в этой машине и предложил мне комнату, рядом, на острове Файзолла, за совсем символическую плату. Я ответила ему, что если отлучусь ночью, эти девушки могут перекрасить мои машины целиком. Вечером, однако, активисток не было, но зато я заметила молодых людей, которые молча проплыли на лодке, глядя в мою сторону. Стычки с активистками, мысли об отсутствии денег и безвыходность ситуации держали меня в напряжении, обострили мои инстинкты. Я почувствовала, что будет лучше воспользоваться предложением Гуерино, решила переночевать у него. Я не испугалась, просто поняла, что так нужно сделать. Мне удалось нормально помыться и выспаться за много дней. Утром внучка Гуерино сказала, что мои машины сожгли. Я еле дождалась вапоретто4, чтобы добраться до острова. Вокруг машин уже стояли любопытные и журналисты. Оказалось, что кто-то ночью замотал дверь в мою бытовку проволокой и внутрь кинули бутылку с горючим. Поскольку там же я хранила растворители и краску, машина сгорела целиком. Деформированная пламенем дверь не хотела открываться, журналисты ждали спасателей, когда достанут под их профессиональные объективы мой обгоревший труп. Я подошла к ним и процитировала слова сенатора Лонга о том, что фашизм будущего будет называться антифашизм, о том, что я думаю по поводу экспонатов на выставке «Репортаж с фронта». Я предложила макет жилого комплекса для эмигрантов из синей пластмассы, обнести забором, чтобы сразу локализовать преступность. Я напомнила об опыте строительства таких гетто в Сент-Луисе, что у людей там возникали нехорошие мысли, самые позитивные из которых – о самоубийстве. Еще я комментировала строительство дронодромов в Африке… После этого меня обвинили в том, что это я сама подожгла машины, что я расистка и. т. д. На следующий день мою инсталляцию демонтировали, чем я была вполне довольна, так как денег на разборку у меня не осталось. Во всяком случае, это научило меня двум вещам: более основательно планировать финансовую сторону проектов и доверять своим инстинктам.

– Про вашу инсталляцию писали, что она профашистская.

– Вы должны были заметить, Залман, что в последнее время такие слова как «фашизм», «расизм» используют левые, когда предлагают нечто противное логике и здравому смыслу, когда не хватает разумных аргументов, когда хотят уничтожить политического противника. Запомните, если вы слышите от левака «фашизм» или «расизм», значит он уже задумал что-то против ваших интересов. Рамки толкования этого слова раздвинули настолько, что под определение «фашисты» уже попадают сами евреи. Поэтому нужно заставить леваков выкашливать эти слова как можно чаще, чтобы лишить их магического эффекта, который они производят на мягкие мозги обывателей. И еще одно. За словом «фашизм» я вижу попытку поделить геноцид на плохой и другой. Как-будто газовые камеры – это ужасно, а мотыгами по темени, вполне нормально.

– Но отличие, наверное, не в методах…

– Конечно не в методах. Дело только в том, что Пол Пот, в отличии от фюрера, был взрощенным французской профессурой леваком.

Залман не понимал. До того, как Ольга обратилась к нему, он испытывал неприязнь к этой женщине. Но после того, как она завела с ним разговор, он почувствовал, что пожалуй, с ним еще никто не разговаривал так откровенно, и она, похоже, не желала никому зла, но все же возражал.

– Вы любите шокировать публику.

– Вы бы еще начали выговаривать птице за то, что поет. Это моя работа. К тому же это не единственная моя инсталляция.

– Да, я знаю.

– Однако я должна извиниться за то, что вы лично имели травмирующий опыт общения с моим произведением. Вы, евреи, болезненно относитесь к некоторым обстоятельствам прошедшей войны.

– У меня неоднозначное отношение к этому историческому событию.

– ?

– Если бы первый муж моей матери не погиб там, меня вообще бы не было на этом свете.

– А что с ним произошло?

– Он подорвался на мине во время высадки в Нормандии.

– Необычно.

– Да, евреи, это не только холокост.

– А как вы попали в клинику?

– Я жил в Бруклине, в Боро Парке.

– Да вы оказывается, толстосум!

– Вы знаете, есть такой анекдот:

– «Моня, я люблю по утрам читать антисемитскую прессу.

– Почему?

– Я здесь живу, еле свожу концы с концами, а почитать, так мы правим всем миром.»

– Это про меня. Перед тем, как попасть сюда, я вел жизнь пенсионера, до этого преподавал естествознание в Нью-Йоркском Политехническим университете.

– А ваша семья?

– Свою жену я давно похоронил, дочь выросла, преподает в Филадельфии.

– Как же вы попали в клинику?

– Ну, если вам интересно, расскажу. Как-то, на Пурим, я отправился в Синагогу. Не то, чтобы я очень религиозен, но так уж принято. После чтения Мегилат Эстер мы прошли в банкетный зал. Как водится, покушали, выпили. Я немного захмелел, сидел, облокотившись о спинку стула, мимо бегали дети в костюмах роботов и суперменов. Ко мне, как обычно, уже подступали эти мысли: «Зачем я сюда пришел?», но тут за мой столик подсел Цион. Это очень, очень богатый человек. Он не спеша расспрашивал меня о том, о сем. Поскольку у меня появился собеседник, мне захотелось напиться. Почему нет? Цион тоже не отставал. Мы выпили за Пурим, за свиток, за народ Израиля, который чудом и в который раз, избежал гибели. Когда мы уже «не отличали Амана от Мордехая», Цион, глядя в стол, произнес: «У вас, Залман тоже есть дочь и вы, наверное, поймете меня. Вы, наверное, помните Адину (это дочь Циона), она отличается непоседливым характером. (Слово „непоседливый“ очень мягкая характеристика для этого создания, которого боялись даже старшие братья). Я думал, что она пошла в меня и не придавал большого значения этому, думал, пройдет с возрастом. Но оказалось, что у нее прогрессирующая опухоль мозга, этим и объяснялась ее энергичность. У меня есть деньги и я хочу помочь девочке перехитрить смерть.» По соседству с Боро Парком находится Бруклинский Чайна – таун и Цион вел дела с тамошними китайцами. По словам Циона, китайцы – те же евреи, только азиатские. Так вот, помимо прочего, они рассказали ему, что в Китае, в подземной клинике, проводят процедуры криоконсервации, по секретной методике. И он захотел отправить свою дочь в Китай, чтобы ее заморозили, а потом вылечили в будущем. Цион продолжал: «Но я знаю ее характер, она может шалить там, знаете ли, может навредить себе. За ней нужен присмотр. Вы, Залман, уже не молоды. Если вы поедете с ней, я оплачу вашу криоконсервацию. Это большие деньги, вы столько не зарабатываете. Кто знает, может это правда и вас оживят в будущем, вы снова станете молодым и здоровым.» Мы еще выпивали за наш народ, топали ногами, насылали проклятия на Амана. Я подумал: «Сколько мне еще осталось?» и согласился. На следующий день Цион пришел ко мне и сказал: «Учитывая то, как мы вчера „надрались“, ты можешь отказаться, но мое предложение остается в силе. Я могу заплатить за тебя». Для меня это большие деньги, а как говорится в старом анекдоте: «двадцать долларов, есть двадцать долларов». Я согласился во второй раз. Но я боюсь, моих сил может не хватить на все ее проказы.

Залман помолчал.

– Девочка, за которой мне поручили присматривать, отличается активностью и своенравным характером. Это ее недавняя проделка привела к тому, что я лежу здесь. От нервов у меня случились спазмы и начались проблемы с этими искусственными почками. Но, извините, я пока не готов говорить об этом. Как подумаю, что она еще затевает, мне становится нехорошо.

– А как вам живется с этими новыми почками?

– Вы знаете, по отзывам местных, очень неплохо, только если вам не 76 лет и на вас не лежит ответственность за маленькую ведьму. Со временем вы перестаёте их замечать.

Залман лежал молча, видимо, набираясь сил.

– А вы почему оказались здесь?

– У меня бывают очень неприятные галлюцинации.

– Я не понимаю. Допустим, что вы видите нечто. Но ведь с этим можно жить, это можно лечить.

– Я и сама не решалась. Но произошло одно странное событие, которое не оставило мне выбора.

– Что за событие?

– Здесь есть телевизионные новости?

– Да, CNN, BBC, CCTV

– Включите.

Залман достал и надел наушники. Включил телевизор над головой. После разговора Ольга почувствовала слабость и заснула.