Читать книгу Перепутье (сборник) - Вадим Дядик - Страница 6

Чуркин тупо уставился на объявление и ещё раз, чисто машинально, перечитал его:

«В связи с отсутствием горячей воды баня закрыта до 17.00 час.

Администрация»

«Мама мия, матка бозка, пшиска една, пся крев! Ни фига себе!» – вздохнул обескураженный Чуркин и в бессилии опустился на скамейку, стоявшую возле входной двери. Было двенадцать часов.

«Размечтался!.. – подумал Чуркин – Накось, тебе, выкуси!»…

…А какое было утро! Он проснулся с ощущением полёта, невыразимой лёгкости и радости, которые испытал во сне. Они с Катериной летали бескрайними просторами неба, закладывая невероятные виражи над лесами и полями, над горами, покрытыми снегом, над голубыми змейками рек и изумрудными зеркалами озер, отражавшими редкие облачка, казавшиеся парусами сказочных бригантин. И воздух был чист и прозрачен. И они с упоением отдавались этому неописуемому чувству свободного полёта. Да, они – летали! Они были счастливы!

Это чувство не покидало Чуркина даже в давке дачников, битком заполнивших автобус: день был субботний, тёплый. Ярко сверкало солнышко. И это – после двухнедельной слякоти с моросящими холодными дождями! Чуркин радовался. И, вдруг, радость пропала. Он почувствовал себя неуютно под чьим-то взглядом. Чуркин внимательно оглядел пассажиров и его взгляд упёрся в инвалида на костыле. Тот пристально смотрел на Чуркина и, когда Чуркин обратил на него внимание, лукаво ему подмигнул и ухмыльнулся.

Наконец, жалобно поскрипывая и сотрясаясь, словно в лихорадке, старенький, видавший виды еще в советские времена, автобус натружено вздохнул, резко затормозил и остановился. Кондуктор громко объявила:

– Посад. Конечная остановка.

Дверь автобуса громко чавкнула, и, проскрипев, с грохотом открылась. Последние три пассажира выбрались из автобуса, попав прямо в лужу. Женщина взвизгнула, Чуркин чертыхнулся, а неопрятный и неухоженный, тот самый инвалид без одной ноги, на костыле, хмыкнул, и, умело, используя костыль, ловко её перемахнул, потом поправил на плече видавший виды «сидор» и, обернувшись к Чуркину, хрипло крикнул:

– Лёгкого Вам пару, сеньор!

– Благодарю, кабальеро!

Инвалид хохотнул и, привычно орудуя костылём, заковылял к скверу.

«Откуда он взял, что я иду в баню?» – удивился Чуркин. Он машинально поправил на плече ремень сумки и только теперь заметил, что берёзовый веник, торчавший из сумки, почти вывалился. Засмеявшись, он поправил веник и, сориентировавшись «на местности», направился к магазину, благо он был недалеко.

Пополнив банный ассортимент тремя бутылками холодного пива и четырьмя вялеными жирными тараньками, Чуркин направился к бане. Он давно собирался побывать именно в этой бане. Во-первых она была небольшой:

всего-то на двенадцать душ, а во-вторых – только тут был действительно сухой пар. Вся хитрость была в парилке: там, в углу, притулившись к кирпичной стенке, стояла печь с вмазанным в неё массивным металлическим диском, топившаяся за стенкой дровами.

Он шёл не спеша, посматривая по сторонам и отмечая произошедшие перемены в этом спальном районе Крутогорска. Он не был здесь давно. Лет семь. А, может, восемь? Впрочем, какая разница. Он шёл и предвкушал священный ритуал этой «помойки»: хороший пар, ароматный веник, холодный, обжигающий, душ, приятная истома на скамейке в раздевалке, под ленивое поглощение холодного пива с пожёвыванием тараньки. Чуркин подходил к бане, подспудно ожидая какой-то подлянки…

…«Лёгкого Вам пару, сеньор!» – передразнил Чуркин. – Ну, патлатый, ну, погоди!.. Где-то я его видел раньше… Но где?..».

Чуркин сокрушённо вздохнул, поднялся со скамейки и уже хотел было уходить, когда заметил за стеклом окна маячившую ему рукой женщину в белом халате – она жестами показывала ему на дверь и звала войти. Чуркин пожал плечами, подошёл к двери. Дверь открылась, появилась женщина и, оглядевшись по сторонам, спросила:

– Ваша фамилия, какая?

– Чуркин.

– Александр?

– Ну, да – Шурка. А в чём…

– Тебя велено впустить. Заходите. – Почему-то шепотом сказала она, и, отстранившись, пропустила его внутрь. Чуркин, недоуменно пожав плечами, проскользнул мимо неё. Он ничего не понимал. Но если «пущают», тем более, «велено» войти – грех не воспользоваться.

Уже поддав пару и сидя в парилке, Чуркин анализировал произошедшее. Итак, он был впущен в баню, в которой «нет горячей воды». В бане два человека. Тот самый инвалид из автобуса (когда Чуркин проходил в парилку, тот сидел к нему спиной и намыливал голову) и он. Кому и для чего он нужен? Что может произойти? Нет, он не боялся: что с него, горемыки, взять? Для чего нужна такая таинственность? Выпытать секрет их секретного (ну, очень секретного!) НИИ? Смешно. Какие секреты, когда по НИИ запросто шастают всякие японцы, американцы и прочие лица иностранного происхождения! Окончательно разомлев от пара, Чуркин махнул рукой и перестал думать на эту тему.

Вспомнился их диалог с инвалидом при выходе из автобуса:

«– Лёгкого Вам пару, сеньор!

– Благодарю, кабальеро!»

Это «кабальеро» вырвалось у него автоматом. Со школьных лет, когда они, троица неразлучных друзей, с девятого класса звали друг друга не иначе как «кабальеро» или «идальго», иногда добавляя «дон». Все они были «донами»: Мишка – дон Мигель, Родик – дон Родригес и он, Шурка, – дон Сандро. Тогда они были рыцарями «Ордена дон Кихота», которые защищали честь и достоинство «прекрасных дам» (в смысле – девчонок своего класса, а иногда и школы) и, вообще, всех слабых и обиженных…

…Боже мой! Как давно это было! Как будто в другой жизни! И его встреча с Катериной – тоже. Может быть, это и правда был только сон. «Чудный сон…»

Из парилки он, розовый, сопровождаемый облаком пара, вышел сразу в раздевалку, открыл пиво, немного пригубил и, закрыв глаза, молча погрузился в раздумье. Он отстранённо слышал, как из мыльного отделения, мягко шлёпая босой ногой и постукивая костылём, инвалид подошёл, очевидно, к своему шкафу, и сел. Чуркину, вдруг, почудилось, что его кто-то позвал: «дон Сандро». Чуркин открыл глаза: закутанный с головой в простыню так, что «торчали» только глаза, инвалид молчал, но внимательно изучал Чуркина взглядом. Смутившись, Чуркин, вдруг, жестом предложил ему пиво, но тот, тоже жестом – приложив руку к груди и склонив голову – отказался. Чуркин смутился ещё больше и снова закрыл глаза. Но слухом он уловил, как опять прошлёпали босая нога и костыль, открылась и закрылась дверь, и в «предбаннике» начался какой-то разговор. Но его это уже не интересовало: может быть, в тысячный, раз он погрузился в приятые грёзы последней встречи с Катериной… А сколько раз он пытался разыскать её и хотя бы просто посмотреть на неё ещё раз, хотя бы издали… Как ни как – замужняя женщина… «Как хороши, как свежи были розы…» – грустно улыбнувшись, мысленно процитировал Чуркин…

– Бедный идальго вспомнил жаркие объятья Дульцинеи Тобосской?

– Нет, Кате… – машинально поправляя, начал Чуркин но, спохватившись, осёкся и открыл глаза.

Перед ним стоял «инвалид» и, иронично улыбаясь, ждал. Он был на двух ногах!.. Правда, вторая была протезом. Исчезли патлатые волосы головы и бороды. Вместо них – стрижка «под нуль» и аккуратная испанская бородка с лёгкой проседью. Чуркин ошалело поморгал глазами и, наконец, с вызовом и даже с неприязнью произнёс:

– А вам, собственно, какое до этого дело?

– О, дон Сандро! Когда бедный идальго в беде, кабальеро Родригес обязан оказать посильную помощь… Или дон Сандро забыл клятву рыцарей «Ордена дон Кихота»?

– Родион?.. Это – ты?.. Ты?!. Боже, мой! Родька! Господи, дон Родригес! – «дон Сандро» медленно поднялся и, боясь поверить своим глазам, осторожно дотронулся пальцем до «дона Родригеса».

– Я это, Шурик, я! Ты куда запропастился?

– Это ты куда исчез? – спросил «дон Сандро», усаживая «дона Родригеса» рядом с собой – Как в воду канул. Причём, на следующий же день после партсобрания цеха…

– …с повесткой дня «об аморальном поведении коммуниста…», ну, и так далее – закончил Родион и засмеялся, – А ты тогда здорово всех ошарашил: «Да, товарищи, она же сама его изнасиловала!». Помнишь! Всё собрание тогда дружно грохнуло.

– А, что, не так, что ли?

– Может и так, Шурик. Понимаешь, любила она меня…

– А – ты? Ты любил её?

– Может быть… А, может быть, мне её было просто жалко. Она же несчастная женщина, Шурик. Она прекрасно знала, что муж изменял ей с секретаршами, которых менял, как перчатки.

– Ага, несчастная! А в итоге – тебя исключают из партии за аморалку, вышвыривают из НИИ с «волчьим билетом», от тебя уходит жена, а ей хоть бы хны! Даже пальчиком не погрозили. Как будто она не причём, да? – разгорячился Чуркин.

– Ты не учитываешь маленький нюанс.

– Это, какой же?

– Да тот, что она была женой заместителя Главного инженера.

– Подумаешь, шишка! Если она шлюха, так будь она хоть женой Цезаря, она остаётся шлюхой.

– Фи, как грубо, Шурик, – грустно вздохнул Родион. Он обнял Шурку за плечи, потрепал его за рыжие космы и с улыбкой спросил:

– Но ты мне так и не ответил, куда пропал? Укатил на свои Севера и ни слуху, ни духу. Как там?

– Да, нормально. Только обидно, что рухнуло всё. А заводище должен был быть огромный. А какое оборудование закупили! Ты бы видел!

– Наслышан об этом. Ребята рассказывали как-то.

– Понимаешь, километра полтора вдоль и метров пятьсот поперёк стоят недостроенные корпуса. Только колонны и на них крыша и – всё. И в одночасье всем стало всё до фонаря. Лишь бы восторжествовали «демократия» да рыночная экономика.

– А как там поживает Виктор Палыч?

– Это директор-то? Самохин? А что ему сделается – живёт-поживает, добра наживает. Стал главой собственной фирмы собственного имени – «ВиПСам» называется. Звучит? Занимаются бизнесом. Если по-советски, то – спекуляцией. Распродали почти всё оборудование будущего завода… Теперь там купят, тут продадут. Кстати, в октябре девяносто третьего, ну, когда Ельцын Верховный Совет разогнал, у меня с ним, с Самохиным то-есть, конфликт был.

– Это у тебя-то конфликт, Шурик!?

– Ага. – Засмеялся Чуркин. – Представляешь, на заводе было собрание по поводу выдвижения кандидатур в депутаты национального «хурала». Я выступил против него, а активисты национальной партии «Родное гнездо» меня поддержали…

– Иди ты!? Есть такая партия? И что она из себя представляет?

– Есть такая партия, Родик, есть. Сейчас много всяких партий развелось. А, может быть – движение. Не знаю. Впрочем, неважно… Да, натуральные националисты они, по-моему. Заявляют, что, мол, понаехали тут всякие, работу, квартиры у них отбирают, ихних специалистов зажимают и, вообще, мол, русские их четыреста лет назад покорили и с тех пор мордуют… Да, но суть не в этом: они Самохина забаллотировали. Ой, что потом было, Родик! После собрания он меня разыскал, и давай меня костерить: я тебя на работу взял, я тебе квартиру дал, и по матушке, и по матушке и послал меня далеко-далеко. Правда, я тут же выложил ему всё, что я о нём думаю и послал его ещё дальше… Кстати, вскоре после этого его молодая жена ушла к одному из активистов этой партии…

– А с твоей женой у тебя что произошло?

Чурки засмеялся:

– Да, тоже ушла. К Жорке. Кротову. Где-то через год, после того, как я туда уехал. Приехала и давай права качать.

– К Жорке, значит. Не ожидал… Хотя, Жорка всегда был мастак по женской части. Я только удивляюсь, как это Ленка твоя сумела его захомутать.

– Бог его знает. Может – любовь…

– Может быть, может быть. Ну, ладно, хватит разговоры разговаривать. Пошли-ка в парилку, отпарим свои заскорузлые грехи.

Шурка помог ему снять протез и, обнявшись, двое на трёх ногах, они направились в парилку. У дверей в мойку Родион, приостановился, крикнул Машу, женщину, которая впустила Чуркина, и что-то коротко шепнул ей на ухо.

Поддав пару и расслабившись, они сидели на верхнем полке и лениво перебрасывались короткими фразами.

Шурику стало известно, что после ухода из НИИ, Родион долго не мог найти работу, хотя был хорошим специалистом, пока, наконец, его, не спрашивая о моральном облике, не приняли сцепщиком вагонов на станции Крутогорск-Сортировочный, где он и оставил пол ноги, когда во время дождя на ходу состава соскользнул со ступеньки вагона прямо под его колесо.

Родион в свою очередь узнал, что Шурка около года назад вернулся с «Северов» и снова работает в «родном» НИИ, что сын его, Димка, бросил политех и всерьёз занялся восточными единоборствами и сейчас вместе с женой, Татьяной, они открыли свою спортивную школу, что живёт он сейчас один, в своей однокомнатной квартире всё в той же Зареченке.

Согревшись, они ещё поддали пару, со смехом нещадно похлестали друг друга вениками и, совсем разомлев, решили передохнуть в раздевалке, при этом Родион многозначительно заметил, что «Аннушка уже пролила масло».

– А?.. Ну, да, сейчас головы будем отрезать… – согласился Шурик, и они прошли в раздевалку.

Когда они ввалились в раздевалку, у Чуркина отвисла челюсть: посередине раздевалки стоял небольшой, но богато накрытый стол. Белая скатерть, бутылка хорошего коньяка, банка чёрной икры, запечатанные глиняные бутылки с неведомыми напитками, не считая всякой прочей снеди.

– Слушай, Родригес, – пробормотал Чуркин, понемногу приходя в себя, – почему стаканы из стекла? Где хрусталь! Где икра заморская!

– Простите, кабальеро, сей секунд будет… Э-э-й, чело…

– Ты чего, шуток не понимаешь… – перебил его Чуркин.

– Ты – тоже. – Смеясь, парировал Родион.

Засмеялся и Чуркин. Они уселись за стол, Родион открыл коньяк, плеснул в стаканы по чуть-чуть и, подняв свой, провозгласил тост:

– За встречу, сеньор Сандро!

– За встречу, дон Родригес!

Посмаковав, молча выпили, с большим аппетитом закусили. Родик налил ещё, с улыбкой уставился на Шурку и снова поднял стакан:

– За прекрасных дам!

– За прекрасных дам! – грустным эхом отозвался Шурка.

– «Откуда у парня испанская грусть»? – уже снова закусывая, спросил с хитринкой Родик.