Читать книгу О Боге, Который превратился в ноль - Вадим Иванович Корнеев - Страница 5

– Слушай, Адка, а что это за туман, там – снаружи? – спросила Ленка свою подругу, когда они вечером шли на просветительское театрализованное представление, которое давали Марина Сергевна и Владимир Павлыч.

– Туман? Ты это о чем? – удивилась Адка.

Они вошли в огромный зал, в котором без труда могли бы уместиться три тысячи человек. В центре зала находилась небольшая сценическая площадка, а на ней – два алюминиевых стула.

– Знаешь эти сказки про людей, которые едят опиум: с каждым годом их страсть растет. Кто раз узнал наслаждение, которое дает она, в том она уж никогда не ослабеет, а всё только усиливается², – читала свою роль Марина Сергевна, стоя за одним из стульев.

– Да и все сильные страсти такие же, всё развиваются чем дальше, тем сильнее, – отвечал ей Владимир Павлыч, сидя на другом стуле.

– Пресыщение! – Страсть не знает пресыщения, она знает лишь насыщение на несколько часов, – возмущалась кем-то Марина Сергевна.

– Пресыщение знает только пустая фантазия, а не сердце, не живой действительный человек, а испорченный мечтатель, ушедший из жизни в мечту, – вторил ей Владимир Павлыч.

– Будто мой аппетит ослабевает, будто мой вкус тупеет от того, что я не голодаю, а каждый день обедаю без помехи и хорошо. Напротив, мой вкус развивается оттого, что мой стол хорош. А аппетит я потеряю только вместе с жизнью, без него нельзя жить.

Ленку не покидало ощущение, что она уже где-то слышала эти слова, читала где-то их сама, но тогда ничего в них не понимала. А сейчас?

– Если в ком-нибудь пробуждается какая-нибудь потребность, – ведет к чему-нибудь хорошему наше старание заглушить в нем эту потребность? Как по-твоему? Не так ли вот: нет, такое страдание не ведет ни к чему хорошему. Оно приводит только к тому, что потребность получает утрированный размер, – это вредно, или фальшивое направление, – это и вредно, и гадко, или, заглушаясь, заглушает с собою и жизнь, – это жаль.

– Запомни эти слова и никогда не забывай их, – зашептал на ухо Ленке Игорь Николаевич, – потому что в них – вся жизнь.

Ленка обернулась, но увидела только множество мужчин и женщин, сгрудившихся вокруг сцены.

– То, что делается по расчету, по чувству долга, по усилию воли, а не по влечению натуры, выходит безжизненно. Только убивать что-нибудь можно этим средством, – продолжала Марина Сергевна.

– Запоминай, – шептал Игорь Николаевич.

– Если кто-нибудь, без неприятности себе, может доставить удовольствие человеку, то расчет, по моему мнению, требует, чтобы он доставил его ему, потому что он сам получит от этого удовольствие, – отвечал Владимир Павлыч.

– Запоминай, так расчет, как струна – камертону, начинает соответствовать влечению натуры, – шептал Игорь Николаевич.

– А если кто-нибудь, без неприятности себе, имеет потребность доставить неприятность человеку с выгодой для себя, то расчет, по моему мнению, требует, чтобы он выбрал и доставил ему ее. Главное – чтобы это было не чувство долга, а влечение натуры, которое доставляет удовольствие, – договорил за Владимира Павлыча Игорь Николаевич, появившись на сцене из-за стула. – Иначе выйдет безжизненно. Это и вредно, и гадко, или, заглушаясь, заглушает с собою и жизнь, – это жаль.

– И что надобно будет сказать обо мне? – спросила Марина Сергевна.

– Если вы поступили хладнокровно, рассудительно обдумав, то надобно будет сказать, что вы поступили обдуманно и, вероятно, не будете жалеть о том, – отвечал Владимир Павлыч так, как будто Игоря Николаевича на сцене и не появлялось, и это не он придал разговору новое направление.

– Но будет мой выбор заслуживать порицания?

– Люди, говорящие разные пустяки, могут говорить о нем, как им угодно; люди, имеющие правильный взгляд на жизнь, скажут, что вы поступили так, как следовало вам поступить; если вы так сделали, значит, такова была ваша личность, что нельзя вам было поступить иначе при таких обстоятельствах; они скажут, что вы поступили по необходимости вещей, что, собственно говоря, вам и не было другого выбора.

– Никогда не слушай людей, говорящих разные пустяки, – вновь зашептал на ухо Ленке фигаро ее сна. – Всегда поступай так, как это делают люди, имеющие правильный взгляд на жизнь.

– И никакого порицания моему поступку? – продолжала вопрошать со сцены Марина Сергевна.

– Кто имеет право порицать выводы из факта, когда существует факт? Ваша личность в данной обстановке – факт; ваши поступки – необходимые выводы из этого факта, делаемые природою вещей. Вы за них не отвечаете, а порицать их – глупо, – успокаивал играющую Марину Сергевну играющий Владимир Павлыч.

– А как, однако же, верна теория: эгоизм играет человеком, – вздыхала Марина Сергевна.

– Теперь ты знаешь, что делать? – спросил Ленку Игорь Николаевич.

– Где же я всё это слышала? – пытаясь вспомнить, задумчиво проговорила Ленка.

– Ты о чем это, коза? – спросила Адка.

– Конечно, в школе. Я не позволил бы себе иного. Разве в школе плохому учат? Верь мне, – зашептал Игорь Николаевич.

На сцене продолжали играть.

– Саша, как много поддерживает меня твоя любовь. Через нее я делаюсь самостоятельна, я выхожу из всякой зависимости и от тебя, – даже от тебя. А для тебя что принесла моя любовь?

– Для меня? Не менее, чем для тебя. Это постоянное, сильное, здоровое возбуждение нерв, оно необходимо развивает нервную систему; поэтому умственные и нравственные силы растут во мне от моей любви… Ты возвратила мне свежесть первой молодости, силу идти гораздо дальше того, на чем я остановился бы, на чем я уж и остановился было без тебя.

За время представления ряды зрителей заметно поредели. Они разбивались по парам и исчезали из зала.

– Куда это они? – спросила Ленка Адку.

Адка захихикала.

– В комнаты с роскошными коврами, поглощающими звук. Там тишина и тайны каждого из нас ненарушимы, как учил учитель. Роскошные ковры, правда, не у всех… – с сожалением добавила Адка. – Да что с тобой, Ленка? Ты как с неба свалилась, – выходя из непродолжительного состояния задумчивости, вдруг воскликнула она. – Ты сегодня как спишь? Я сначала с Лёнькой, а потом с Алёшкой. Им, подлецам, хотелось обоим сразу в одно время, но я так подумала, что пока интересно с одним, то лучше с одним, а то потом с одним будет уж и не интересно. Верно ведь? А то где ж я на каждый день двоих возьму? А вначале я чуть было не согласилась, дура. И Игорь Николаевич сказал, что лучше так, раз я решила.

– Игорь Николаевич?!

– Да уж верно не Будда, – сказала Адка, вновь удивленно посмотрев на Ленку и намереваясь сказать ей что-то еще, но тут к Адке подошел высокий красавец, взял ее под руку, и они оба побежали в сторону выхода.

– Во мне наслаждение чувства, которое было в Астарте. Во мне упоение созерцанием красоты, которое было в Афродите. Во мне благоговение перед чистотою, которое было в «Непорочности», – продолжала говорить со сцены Марина Сергевна. – Но во мне всё это не так, как было в них, а полнее, выше, сильнее. Это новое во мне то, чем я отличаюсь от них, – равноправность любящих. Тогда она любит его, как он любит ее, только потому, что хочет любить, если же она не хочет, он не имеет никаких прав над нею, как и она над ним. Поэтому во мне свобода. Моя непорочность чище той «Непорочности», которая говорила только о чистоте тела: во мне чистота сердца. Я свободна, потому во мне нет обмана, нет притворства: я не скажу слова, которого не чувствую, я не дам поцелуя, в котором нет симпатии… Я всё сказала тебе, что ты можешь сказать другим, всё, что я теперь. Но теперь царство мое еще мало, я еще должна беречь своих от клеветы не знающих меня, я еще не могу высказывать всю мою волю всем. Я скажу ее всем, когда мое царство будет над всеми людьми, когда все люди будут прекрасны телом и чисты сердцем, тогда я открою им всю мою красоту. Но ты, твоя судьба, особенно счастливы; тебя я не смущу, тебе я не поврежу, сказавши, чем буду я, когда не немногие, как теперь, а все будут достойны признавать меня своею царицею. Тебе одной я скажу тайны моего будущего. Клянись молчать и слушай.

На этом постановка закончилась. Немногие оставшиеся зрители не спеша покидали зал. Владимир Павлыч встал перед Мариной Сергевной на колени и стал ее всячески обнимать. Ленка подошла к подмосткам.

– В чем же тайны будущего? – спросила она.

– Разве ты не слушала меня? – удивилась Марина Сергевна.

– Слушала, – сказала Ленка.

– Тогда в чем же дело? Ах, вот оно что: тебя сбила с толку концовка. Тебе показалось, что учитель чего-то недосказал, что-то важное скрыл от тогда еще необтесанной публики, чтоб не смущать ее? Глупая! Учитель сказал всё, и это всё в той фразе, которая уже прозвучала с этой сцены: Она любит его, как он любит ее, только потому, что хочет любить, если же она не хочет, он не имеет никаких прав над нею, как и она над ним. Поэтому во мне свобода. Полная, неограниченная свобода любви, которой подчиняются все когда-то приобретенные обществом привычки. Если же что-то стоит на пути у этой свободы, тó должно быть выкорчевано из нашей жизни. Нет больше брака и других общественных и религиозных анахронизмов. Нет больше мужчин-донжуанов и женщин-подстилок. Равноправность любящих – во всем. Мужчина любит женщину до тех пор, пока хочет ее любить. А когда нет, то не насилует себя брачными узами, а выбирает себе другую, чтоб полнота чувства и здоровое возбуждение нерв, необходимо развивающее нервную систему, не прекращалось ни на минуту. То же и женщина. Вот почему Владимир Павлыч, как видишь, теперь со мной, глупая!

Ленке всё сказанное Мариной Сергевной не понравилось, потому что обосновывало права Марины Сергевны на Володьку, и Ленка разозлилась.

– Хорошо, – сказала она, – если муж не любит свою жену, это не вызывает у него здорового возбуждения его нервов…

– Что подводит мужа к опасному депрессивному состоянию, – зашептал на ухо Ленке Игорь Николаевич.

– … что подводит мужа к опасному депрессивному состоянию, – не желая того, повторила Ленка. – Он уходит от жены и начинает заниматься возбуждением своей одряхлевшей нервной системы. Взамен этого уже его жена впадает в опасное для нее депрессивное состояние. Что же тут хорошего?

– Зачем? – удивилась Марина Сергевна. – Зачем? – повторила она. – Чего ради жена должна корчить из себя обиженную девочку? Разве мало на свете мужчин, что ей дорог только один? Глупости! Страсть к одному со временем угасает, так что смена постельных декораций пойдет ей только на пользу.

– Но может же случиться так, что страсть жены к мужу еще не прошла, в то время как муж уже успел разлюбить жену? Тогда новая общественная привычка к свободной любви оказывается для жены не менее опасной, чем старая привычка вступать в брак и сохранять его независимо от обстоятельств. Или для мужа, если он продолжает любить жену, а она уже любит другого.

– Что ж, если жена не желает принять наши правила игры, пусть мучается одна, а не мучает вместе с собой мужа. Всё лучше для общего благополучия. Но у нас, милочка, я тебе скажу, такого не бывает, чтобы кто-то обиделся на кого-то из-за такого пустяка. Ты пришла к нам из тумана, и тебе не понять… пока не понять той свободы, которая достигнута нами в отношениях между мужчиной и женщиной. Стань свободней, глупая, и тогда мужчина перестанет быть для тебя объектом, над которым ты готова лить сейчас свои никому ненужные слезы и ради которого ты готова идти на жертвы, поступаясь своими личными потребностями, а превратится в субъект удовлетворения тобой твоих желаний.

– Но разве мужчины не будут тогда относиться к женщинам так же?

– Боже мой, ну, конечно, милая! Как же им по-другому стать свободными?

– О какой же любви вы говорите в своей постановке? Это вовсе никакая и не любовь, а удовлетворение животной страсти.

– Мне жаль тебя, – вздохнула Марина Сергевна. – В твоей голове – сплошной туман и ни капли света.

– Но я знаю много женщин, которые хотели бы, чтобы мужчины относились бы к ним не как к каким-то субъектам, которые способны служить им, как какая-то вещь, удовлетворяющая их потребность, а как к живому человеку, родному существу, единственному, которым дорожили бы по-настоящему.

– Дорожили… – проговорила Марина Сергевна. – Разве можно дорожить тем, что имеется в избытке: сигаретой, куском мыла, услугами человеческого тела? Дорожат тем, чего не хватает. Жена – деньгами мужа, если они ей нужны, его положением в обществе, если она им пользуется; муж – домашним уютом, который создает жена, если создать его больше некому, приготовленным ею обедом, если пообедать больше негде; сочувствием, если оно оказывается, поддержкой, если она требуется, если всё это ты не можешь получить нигде, кроме своей семьи. Но этого мало для той любви, о которой ты заговорила. Ты хочешь быть его рабыней, чтобы он был твоим рабом. Это неприлично, милая. Да и невозможно при той свободе любви, которую мы выбрали. Доступность тела уничтожает чувства, которые ты привыкла считать высокими, и возвращает нас к прозе нашего существования. Потребности нашего тела растут, требуя от нас из раза в раз всё новых ощущений. Разве ты не чувствуешь этого? – Марина Сергевна внимательно посмотрела на Ленку и громко рассмеялась. – Чувствуешь, девчонка! Пора выбить этот туман из твоей головы вместе с твоими замшелыми предрассудками. Надеюсь, Игорю Николаевичу не составит большого труда сделать это. Запомни, грязь, чистенькая среди нечистых – чернее сажи. Будь с нами, и станешь бела, как снег. Пошли, Владимир Павлыч.

Они развернулись, чтобы уйти.

– Хорошо, свободная любовь, так свободная любовь, – согласилась Ленка. – При такой системе, я так понимаю, у каждого на каждого равные права, и каждая вправе рассчитывать на успех у мужчины, – сказала она и скинула с себя платье.

Марина Сергевна и Владимир Павлыч обернулись.

– Володька, неужели эта старая мымра привлекает тебя больше, чем я?

Володька с сожалением посмотрел на Ленку.

– Ха-ха-ха! – громче прежнего рассмеялась Марина Сергевна. – Володька, неужели эта голая девка привлекает тебя больше, чем я? – передразнила она Ленку. – Если б ты, дрянная девчонка, спросила меня: «Можно ли мне иметь по нескольку мужей каждые два часа?» Я б тебе сказала: «Да!» Но ты требуешь к себе моего собственного мужа! Ну до такой наглости у нас еще никто не доходил. А что же скажет Володька?

– Идем отсюда, – вымолвил Володька, глядя на Ленку, потом взял Марину Сергевну под руку и вывел ее из зала.

– А как же предательство? – крикнула им вслед Ленка.

– Если б Володька пошел с тобой, он бы лишился того положения в обществе, которое занимает сейчас, как муж Марины Сергевны. Она здесь главная, – сказал Ленке Игорь Николаевич, которого по-прежнему нигде не было. – Хочешь утешиться? Специально для тебя я тут припас отменного молодца.

– Самца?

– Если тебе угодно.

– А что, правда, что Адка спит сразу с двумя за ночь? Или это она так, придуривается?

– Ну зачем же? Правда.

– А завтра?

– Завтра? Какое глупое слово. Надеюсь, будет не хуже, чем сегодня.

– Не хуже?

– Ты, наверное, думаешь: кто она такая для этих людей, и как к ней тут относятся? Так ведь?

– Ну да.

– Всё зависит от уровня понимания свободы, которого достигло то или иное общество. Давным-давно мужчину и женщину, которых заставали при деликатных обстоятельствах, выводили за город и побивали камнями. В средние века один рыцарь мог вызвать на смертельный поединок другого рыцаря только за то, что тот неподобающе взглянул на его даму. Со временем люди стали терпимей относиться друг к другу. В обществе будущего поведение твоей подруги будет восприниматься, как поведение нормальной, здоровой женщины, которая удовлетворяет потребности своего тела так, как того требуют от нее эти потребности. Кто-то неудовлетворен флегматичным мужем, как героиня, которую сыграла Марина Сергевна, кому-то неуютно с одним мужем или с одной женой, а кому-то необходимо жениться и разводиться каждый день. Как воспринимать факты такого поведения? Это зависит от нас самих. Кто имеет право порицать выводы из факта, когда существует факт? Наши тела – это факт. Наши поступки – необходимые выводы из этого факта, сообразующиеся с природою вещей. А равноправность любящих, являющаяся здесь законом, исключает возможность того, что кто-то будет поставлен в приниженное положение. Ну так как насчет самца?

– Всё не так просто, как хочет представить тебе твой визави, – заговорил с Ленкой еще кто-то, и этот женский голос показался ей знакомым. – Если ты делаешь вывод из одного факта, а их на самом деле не менее двух, твой вывод обречен грешить против истины. Но кто может сказать, что он знает все факты наперечет? Научись различать, где правда, а где ложь, полагаясь не на чьи-то кажущиеся тебе разумными доводы, а на свое собственное понимание добра и зла, основанное на твоих внутренних ощущениях. Не может быть добром то, что осуждаемо собственным сердцем.

– О, безмолвие! – воскликнул Игорь Николаевич. – Не слушай ее!

– Кто это?

– Возмутительница твоего душевного спокойствия. Она требует слепого подчинения, но не объясняет, почему.

– Она – из тумана?

– Из тумана?! Точно! Ловко ты ее раскусила.

– Ответит ли мне кто-нибудь, наконец, что это за туман, там – снаружи?

– Снаружи вообще ничего нет. И тумана там нет тоже. Он – в твоей голове, как результат тех сомнений, которым ты позволяешь мучить себя. Ты пытаешься заставить себя поверить в то, на что все втайне уже давно наплевали; надеешься на то, чему не находишь рационального объяснения, а потому сдерживаешь свои желания и печалишься, вместо того чтобы удовлетворять их и радоваться жизни. Ты смотришь на мир через матовое стекло своих предрассудков. Разбей его и посмотри вокруг непредубежденным взглядом. Разве мир так плох, что ты отказываешься от него? Тогда пожелай себе смерти! Разве ты не видишь, какого расцвета достигли общества, каких успехов добились люди, которые не церемонились с так называемыми нравственными ценностями и не сдерживали свои потребности? А что сделалось с остальными? Теперь они пытаются догнать первых, но не понимают, глупцы, что для этого нужно изменить свой образ жизни: удовлетворять свои желания, а не отвергать их, не стесняясь, приобретать новые, а не отказываться от них по религиозным, нравственным или каким-то иным соображениям, продиктованным людскими фантазиями, а не прозой жизни. Или ты не слышала, что нельзя служить двум господам одновременно – воздержанию и богатству? Неужели же ты – разумная здоровая молодая женщина, способная одними только своими женскими достоинствами покорить любую вершину, – выберешь первое?