Читать книгу Человек над ситуацией - Вадим Петровский - Страница 3

Вглядимся, во что превращается построенный выше макет деятельности под прицельным огнем методологической критики. Для этого суммируем некоторые «экспертные оценки», даваемые теоретиками.

Деятельность бессубъектна. Напомним, что «субъект» есть индивидуум как носитель и творец деятельности – единое, неделимое существо, производящее деятельность. Всякое другое понимание субъекта, как было подчеркнуто, представляется условным и метафоричным и, более того, «само предположение, что вопрос может ставиться как-то иначе, например, что деятельность носит безличный характер, кажется им <большинству людей. – В.П.> диким и несуразным» (Щедровицкий, 1977, с. 88). «Но есть, – продолжает цитируемый автор, – совершенно иная точка зрения. Работы Гегеля и Маркса утвердили рядом с традиционным пониманием деятельности другое, на наш взгляд, более глубокое. Согласно ему, человеческая социальная деятельность должна рассматриваться не как атрибут отдельного человека, а как исходная универсальная целостность, значительно более широкая, чем он сам. Не отдельные индивиды тогда создают и производят деятельность, а наоборот, она сама “захватывает” их и заставляет вести себя определенным образом. По отношению к частной форме деятельности, речи-языку, В. Гумбольдт, как известно, выразил эту мысль так: “Не люди овладевают языком, а язык овладевает людьми”. Деятельность трактуется, таким образом, как то, что по существу своему надындивидуально, хотя, безусловно, и реализуется индивидуумами (в соответствующих актах деятельности). Не деятельность принадлежит людям, а сами люди оказываются “принадлежащими деятельности”, “прикрепленными к деятельности”» (там же).

Приведенная цитата наиболее точно выражает собой позицию основателя одной из достаточно влиятельных школ, объединяющей к настоящему времени представителей различных специальностей: философов, логиков, психологов, системотехников и др., развивающих особую теорию, которая обозначается в их трудах как «общая теория деятельности».

И этот взгляд побуждает усомниться в традиционном «субъекте» деятельности, поскольку она – должны сказать мы, следуя логике такого подхода, – безлична, то есть индивидуум не выступает в качестве ее субъекта. Субъект «исчезает» (см. рис. 1.6)[2]:

Рис. 1.6. Исчезновение субъекта

Деятельность не направлена на объект. Согласно обыденным представлениям, как мы помним, в деятельности реализуется субъект-объектное отношение к миру. Развитие деятельности не мыслится иначе как результат практических или теоретических актов, направленных на объект. Ставится ли кем-нибудь под сомнение правомерность подобной точки зрения, сводящей деятельность и связанные с нею процессы развития к реализации субъект-объектных отношений? Да, ставится!

В известном нам выступлении (к сожалению, устном) одного из видных философов[3] – Г. С. Батищева, подчеркивалось, что до сих пор все еще слишком распространена манера обсуждать проблематику деятельности даже внутри философии при непоставленности под сомнение и непреодоленности сведе́ния «деятельности» к представлениям о «технокогнитивном отношении» субъекта к объекту. При этом субъект— объектное отношение рассматривается лишь как ветвь на древе отношений субъект-объектных, что совершенно недопустимо.

«Сомнение», о котором идет речь, конечно, не есть одно лишь мнение или одно из мнений известного философа. За этим сомнением вырисовывается позиция, которую начинает разделять все большее число современных философов и психологов. Тем самым формируется особая, «субъект-субъектная», парадигма в трактовке деятельности. Сущность формирующегося подхода заключается в том, что в качестве нового предмета анализа выделяется та сторона деятельности, которая интенционально ориентирована на другой субъект. Конечная ориентация здесь – не преобразование вещи или сообразование с вещью в целях насыщения тех или иных интересов агента активности (деятеля), а другой человек, «значимый другой», которому первый адресует свои проблемы и ценности.

Таким образом, деятельность отнюдь не всегда «вещна», «объектна» (хотя без вещи, по-видимому, в ее трактовке не обойтись – что, впрочем, не всегда специально оговаривается). Наоборот, собственно человеческая деятельность, реализующая его «сущностные силы», есть деятельность, ориентированная на другого человека, реализация субъект-субъектных, а не субъект-объектных, отношений. Итак, вслед за Г. С. Батищевым, сомневаемся в обязательности объектной направленности деятельности (см. рис. 1.7):

Рис. 1.7. Исчезновение объекта

Деятельность не есть процесс. Можно усомниться в субъектности или объектности деятельности. Но можно ли усомниться в том, что деятельность есть процесс? В результате проведения строгого анализа содержания понятия «процесс» было убедительно показано, что деятельность не может быть непосредственно представлена как процесс (Щедровицкий, 1977). Мы бы изложили этот взгляд так.

Первое. О «процессе» разумно говорить лишь тогда, когда есть что-то, что подвергается изменению. Развитое научное мышление не может обойтись без представлений, фиксирующих происходящую во времени смену некоторых состояний вещи при относительной неизменности самой вещи. Тем самым фиксируется некоторый объект – «носитель процесса».

Деятельность же открывается нам в виде переходов, происходящих между различными объектами-носителями. Например, индивидуальная деятельность выступает как движение субъекта, переходящее в движение ее объекта, которое в свою очередь переводится в новые формы движения субъекта, и т. п.

При более дифференцированном взгляде на субъект и объект деятельности, например при разделении ее материала и средств, она выступает перед нами как еще менее гомогенная по своему строению, как «разноосновная». Еще более демонстративным образом гетерогенность деятельности (отсутствие чего-то единого, что подлежит изменению) выступает в коллективной деятельности, в деятельности, реализация которой требует техники, вычислительных машин и т. п. Все это примеры, когда деятельность одна, но реализуется разными агентами, предстает как эстафета процессов.

Второе. Тот факт, что «процессу» отвечает один и тот же объект, рассматриваемый как носитель процесса, вовсе не означает, что последний внутренне не дифференцирован, что он не выступает той или иной своей стороной или частью, что он в наших глазах аморфен. Нет, наоборот, идея процесса, позволяющая сказать: «Вот перед нами тот же самый объект, но в нем изменяется что-то», – непосредственно указывает на существование, по крайней мере, одной выделенной части объекта, а именно той его части, которая рассматривается как его изменяемая часть. Примерами таких «частей» (качеств, сторон, свойств) могут служить: температура, электропроводность, вес, цвет, положение тела в пространстве и т. п. Процесс, затрагивая какую-нибудь одну часть объекта, выражается в последовательности смен состояний этой части во времени. С этой точки зрения, деятельность в отличие от процесса непосредственно нельзя представить в виде последовательности состояний какой-либо одной фиксированной части объекта (или строго параллельно изменяющихся многих его частей). Так, этапы программирования и осуществления той или иной индивидуальности деятельности реализуются разными «частями» индивидуума и, кроме того, взаимообусловливают друг друга, частично перекрещиваясь, частично расходясь друг с другом. Тем более, сказанное относится и к характеристике массовой деятельности, в целом реализующей движение общественного производства. Последнее может быть описано двояким образом: и в виде переходов от одних изменяющихся объектов к другим, и в виде переходов от одних изменяющихся «частей» к другим «частям» в пределах одного и того же объекта, в данном случае того, что может быть названо «обществом». В обоих случаях для описания всего происходящего, очевидно, непригоден термин «процесс».

Третье. Помимо отмеченных двух моментов, должен быть назван еще один, характеризующий процесс со стороны его непрерывности. В этом аспекте рассмотрения понятие процесса предполагает возможность выделения сколь угодно дробных (мелких) переходов между определенными состояниями выделенных «частей» этого объекта, так что из этих переходов как из единиц может быть реконструирован любой фрагмент процесса. Из этого следует, что при каждом таком разбиении процесса на последовательность переходов между его состояниями каждое предшествующее состояние переходит в одно и только одно последующее, и наоборот, каждому последующему соответствует одно и только одно предшествующее. Цепочка переходов, таким образом, не раздваивается и, кроме того, не сводит в один два ряда переходов между состояниями. Процесс, таким образом, представим сколь угодно мелкой, в пределе непрерывной, линейной цепочкой переходов между мгновенными состояниями объекта в предшествующих и, соответственно, в последующих моментах времени. Соответствует ли «деятель ность» этой идее «процесса»?

На одном только примере речевой деятельности проиллюстрируем достаточно общую черту: разветвление процессов, реализующих деятельность. Не требуется специального знания психолингвистики, чтобы понять, что здесь мы имеем дело со сложным динамическим образованием, одну процессуальную «часть» которого образует собственно фонетический ряд, другую «часть» – планирование речевого высказывания (план мышления), между процессами мышления и произнесения слов выделяются процессы, реализующие взаимозависимость слова и мысли (порождение слова мыслью и становление мысли в слове). Речь, таким образом, не «выстраивается» в линейную цепочку, процессы, ее реализующие, переплетаются и ветвятся. Но картина этих переплетений и ветвлений еще богаче. Достаточно рассмотреть существующие модели порождения высказываний: «артериальные» переходы от мысли к слову и «венозные» от слова к мысли еще сложнее, чем было показано и, если иметь в виду, что они лишь связывают между собой характеризующиеся своими специфическими закономерностями процессы мышления и произнесения слов, то становится разительней расхождение между этой картиной речевой деятельности и схемой процесса.

Одна из моделей порождения высказывания: «Первая ее ступень конструкция линейной внеграмматической структуры высказывания, его внутреннее программирование. Вторая ступень – преобразование этой структуры в грамматическую структуру предложения. Третья ступень ее реализация последней. Если мы имеем дело с достаточно сложным высказыванием, есть основания предполагать, что на первой ступени мы имеем нечто вроде набора “ядерных утверждений” Осгуда, конечно, как Поручик Киже, “фигуры не имеющих”, то есть еще не оформленных ни лексически, ни грамматически, ни, тем более, фонетически. При восприятии речи все происходит в обратном порядке…» (Леонтьев А. А., 1969, с. 124–125). Здесь, однако, еще не рассматривается феноменология «самослышания», «самоинтерпретации»: всегда ли обратная развертка собственного высказывания тождественна его исходным посылкам? Ведь если бы это было всегда так, мы бы никогда не замечали случайной двусмысленности произнесенных нами слов.

Поднимаясь от этого частного примера к общей оценке динамических особенностей деятельности, приходится констатировать, что деятельность непосредственно непредставима как процесс (см. рис. 1.8):

Рис. 1.8. «Деятельность не есть процесс»

Деятельность не предваряется сознанием. В ходе разработки проблемы деятельности представление о первичности сознания по отношению к деятельности было радикально пересмотрено в работах А. Н. Леонтьева и его школы. Первые шаги «деятельностного подхода» в психологии были ознаменованы восходящей к Ж. Пиаже и Л. С. Выготскому идеей «интериоризации» (перехода извне вовнутрь) объективных отношений, существующих в природе и обществе. А. Н. Леонтьев при этом сосредоточил свое внимание на исследовании становления психического образа мира, теоретически и экспериментально обосновав тот тезис, что основой любых форм психического отражения, от элементарных до наисложнейших, является активность субъекта, причем последняя в своих генетически ранних проявлениях должна быть понята как внешне-предметная, регулируемая не изнутри (теми или иными готовыми психическими содержаниями), а извне – объектами и отношениями окружающего мира. «Согласно внутренней логике этой теории, – отмечает В. В. Давыдов, – конституирующей чертой деятельности должна быть ее предметность. Она обнаруживается в процессе преобразования деятельности через ее подчинение (в других местах говорится об “уподоблении”) свойствам, явлениям и отношениям от нее независимого предметного мира. Поэтому может быть оправдан вывод о том, что это качество деятельности выступает как ее универсальная пластичность, как ее возможность преобразовываться в процессе принятия на себя, впитывания в себя тех объективных качеств предметов, среди которых и в которых должен существовать и действовать субъект. Преобразованиями такой деятельности управляют сами предметы в процессе практических контактов субъекта с ними. Иными словами, превращения и преобразования деятельности человека как целостной органической системы, взятой в ее полноте, происходят при ее пластичном и гибком подчинении объективным общественным отношениям людей, формам их материального и духовного общения. Таков один из “явно непривычных моментов”, характеризующих деятельность, и таково одно из положений, выражающих “глубокую оригинальность и подлинную нетрадиционность его (А. Н. Леонтьева) подхода к проблеме построения психологической теории”» (Давыдов, 1979, с. 32).

Тем, кому посчастливилось слушать яркие лекции Алексея Николаевича Леонтьева, памятен пример, который не был бы так доходчив, если бы не удивительная пластика жеста лектора. «Понимаете, – говорил он, как всегда, с подкупающей доверчивостью к понятливости слушателей, – рука движется, повторяя контуры предмета, и форма движения руки переходит в форму психического образа предмета, переходит в сознание». И его длинная узкая ладонь легко скользила по краю стола.

«На первоначальных этапах своего развития, – продолжает свое повествование А. Н. Леонтьев, – деятельность необходимо имеет форму внешних процессов… Соответственно, психический образ является продуктом этих процессов, практически связывающих субъект с предметной действительностью». Если же отказаться от изучения этих внешних процессов как генетически ранних форм производства образа, то «нам не остается ничего другого, как признать существование таинственной “психической способности”, которая состоит в том, что под влиянием внешних толчков, падающих на рецепторы субъекта, в его мозге – в порядке параллельного физиологическим процессам явления – вспыхивает некий внутренний свет, озаряющий человеку мир, что происходит как бы излучение образов, которые затем локализуются, “объективируются” субъектом в окружающем пространстве» (Леонтьев А. Н., 1975, с. 92–93). В работах А. Н. Леонтьева, А. В. Запорожца, Л. А. Венгера, Ю. Б. Гиппенрейтер, В. П. Зинченко, их сотрудников и учеников идея по рождения психического образа в деятельности, производности сознания от чувственно практических контактов субъекта с окружающим миром прослеживалась экспериментально и в значительной мере была обобщена в формуле «восприятие как действие». Такой подход к психологии восприятия составляет необходимое условие понимания генезиса сознания в деятельности, служит конкретно-психологической формой реализации того положения, что «идеальное есть материальное, пересаженное в голову человека и преобразованное в ней» (К. Маркс). Человеческая чувственная предметная деятель ность рассматривается как производящая основа, «субстанция» (А. Н. Леонтьев) сознания. Таким образом, отвергается универсальность тезиса, согласно которому сознание предвосхищает деятельность, и наоборот – утверждается, что деятельность предшествует сознанию. Еще одна «бесспорная» характеристика деятельности теряет силу (рис. 1.9):

Рис. 1.9. «Деятельность не предваряется сознанием»

Деятельность невидима. Достаточно внимательно познакомиться с основными работами А. Н. Леонтьева, чтобы понять, что деятельность в них ни в коей мере не может быть отождествлена с поведением, – активностью в ее внешних проявлениях. Принцип предметности и, соответственно, круг феноменов предметности («характера требований», «функциональной фиксированности» объектов и т. п.) «позволяют провести линию водораздела между деятельностным подходом и различными натуралистическими поведенческими концепциями, основывающимися на схемах “стимул-реакция”, “организм-среда” и их модификациях в необихевиоризме» (Асмолов, 1982). Выразительный пример того, что предмет деятельности отнюдь не тождествен вещи, с которой в данный момент непосредственно взаимодействует человек и которая непосредственно доступна стороннему наблюдателю, приводит А. У. Хараш, напоминая об одном примечательном эпизоде, рассказанном К. Лоренцем. Известный этолог однажды водил «на прогулку» выводок утят, замещая собой их мать. Для этого ему приходилось передвигаться на корточках и, мало того, непрерывно крякать. «Когда я вдруг взглянул вверх, – пишет К. Лоренц, – то увидел над оградой сада ряд мертвенно-белых лиц: группа туристов стояла за забором и со страхом таращила глаза в мою сторону. И не удивительно! Они могли видеть толстого человека с бородой, который тащился, скрючившись в виде восьмерки, вдоль луга, то и дело оглядывался через плечо и крякал – а утята, которые могли хоть как-то объяснить подобное поведение, утята были скрыты от глаз изумленной толпы высокой весенней травой. Страх на лицах зрителей – это не что иное, как их невербальный самоотчет о том перцептивном впечатлении, которое так хорошо воспроизвел сам К. Лоренц. Его деятельность наблюдалась в урезанном виде – из нее был полностью “вырезан” предметный, смыслообразующий кусок» (Хараш, 1980, с. 3).

Нетождественность деятельности поведению по критерию воспринимаемости («данности», «видимости», «наблюдаемости») – не единственный дифференцирующий признак соответствующих понятий. Мы же отмечаем его в связи с нашей основной задачей: показать, что и этот признак – «наблюдаемость» деятельности – критически переосмысливается методологами.

Но, может быть, речь идет только о том, что деятель ность всегда наблюдаема со стороны и достаточно встать на позицию «внутреннего» наблюдателя, как картина деятельности мгновенно откроется наблюдателю, и деятельность станет «видимой»? Увы, и это не всегда так! Если бы все обстояло именно таким образом, то, пожалуй, была бы совсем неоправданна критика интроспективного метода исследования психических явлений (этот метод претендовал на прямое изучение сознания «изнутри», глазами внутреннего наблюдателя), не нужны были бы какие-либо специальные приемы, позволяющие человеку понимать самого себя; да и вся современная психология, не слишком-то доверяющая непосредственным свидетельствам внутреннего опыта человека, должна была бы быть существенно упразднена. Деятельность «изнутри» воспринимается и переживается далеко не во всей ее целостности, зачастую искаженно, ви́дение деятельности нередко выступает в качестве особой деятельности субъекта (рефлексии), иногда не приносящей, в сущности, никаких иных, кроме негативных, результатов. Таков, например, феномен «безо́бразности мышления», открытый вюрцбургской школой: отсутствие структурированных и содержательно интерпретируемых данных сознания, выступающих в качестве промежуточных продуктов решения ряда интеллектуальных задач. Так же и мотивы человека (предметы его потребности), как подчеркивается большинством исследователей, могут находиться «за занавесом сознания».

Деятельность, таким образом, может быть «невидимой» – ни извне, ни изнутри. «Скобки», символизирующие «наблюдаемость» деятельности, исчезают:

Рис. 1.10. «Деятельность невидима»

Подведем итоги всему сказанному. Если попытаться учесть и равным образом принять за основу взгляды главных «разработчиков» проблемы деятельности – авторитетных философов, методологов, психологов – и, опираясь на соответствующий круг идей, вновь попробовать ответить на вопрос «Что же такое деятельность?», то мы вынуждены будем констатировать следующее. Оказывается, что все то, что обыденному сознанию представлялось определяющим в описании деятельности, не является для теоретиков чем-то непреложным и обязательным. Наоборот, базисные характеристики деятельности, выделяемые в суждениях здравого смысла, не могут быть сколько-нибудь надежно связаны с тем, что должно быть понято как деятельность, и без всякого ущерба для «деятельности» могут быть отъединены от нее. Деятельность необязательно «субъектна» и необязательно «объект на», ее нельзя непосредственно представить как «процесс», она не всегда предвосхищается сознанием и к тому же временами «невидима». Субъектность, объектность, представимость в виде процесса, предвосхищаемость сознанием, наблюдаемость – все эти, казалось бы, внутренне присущие деятельности характеристики опровергаются (скажем мягче, не отмечаются) в качестве ее атрибутов (см. рис. 1.11).

Деятельность – исчезла?

Рис. 1.11. «Исчезновение деятельности»

Исчезла ли деятельность? Отвечая на этот вопрос, мы в первую очередь должны выяснить, на какой идейной основе рождается тот образ деятельности, который вначале кажется вполне приемлемым, а затем буквально сходит на нет, как только становится объектом методологической рефлексии. Здесь мы столкнемся с кругом не всегда резко очерченных и не всегда осознаваемых установок исследователей, совершенно разных по своим убеждениям, но придерживающихся, тем не менее, одного и того же принципа в понимании поведения и сознания человека – «постулата сообразности».

Далее мы обратимся к анализу тех методологических предпосылок, которые лежат в основе критики обыденных представлений о деятельности, и попробуем установить, в чем заключается действительная общность (и имеется ли она) позиций тех, чьи критические суждения о деятельности привели к ее «разрушению». Обращаясь в этой связи к феномену самодвижения деятельности, мы вплотную подойдем к проблематике активности личности и наметим возможные пути «восстановления» деятельности.