Читать книгу Гимназистка Лиза. …когда любовь коварней морфина - Вадим Сатурин - Страница 4

тишина вязала секреты,

и тикало время в часах.

– мамочка, я не состою из света,

я – тьма и порочность во снах.

Ранним утром 30 августа автомобиль семейства Паттерсон проехал тридцатый километр, спустившись с крутой асфальтированной горы, и свернул на витиеватую проселочную дорогу. За рулем был глава семейства Мистер Стэнли Паттерсон – солидный мужчина, заработавший свой первый миллион фунтов стерлингов на отправках элитного алкоголя на Запад, открывший в столице своей страны сеть из десяти ресторанов и имевший к своим годам совершенно все, что мог себе позволить. Что сказать про его внешний вид? Всегда дорогие костюмы, длинные и толстые кубинские сигары или трубка, очки в золотой оправе и, конечно же, дорогие швейцарские часы – подарок от друзей-компаньонов. Справа от него, удобно расположившись на сидении автомобиля, ехала его жена – Миссис Оливия Паттерсон, известная в прошлом актриса, которая на пике своей популярности в возрасте 28 лет познакомилась со Стэнли на банкете, вышла за него замуж, бросив театр и набирающий успех в киноиндустрии. Муж обеспечил ее всем, а она, в свою очередь, подарила ему дочь Элизабет, которую отец всегда называл более ласково Лиза.

– Наконец-то мы приехали, Стэнли. Еще немного, и меня бы начало укачивать. Так рано и так далеко от дома мы не ездили очень давно. Мне следовало взять с собой больше минеральной воды, ты знаешь, что я не переношу езду в автомобиле, – сетовала жена, выходя из авто и открывая дверь своей дочери. – Элизабет, возьми свои вещи…

Отец припарковал машину, закрыл двери и направился к своему семейству. Открыв калитку, они вошли во внутренний двор частной гимназии, в которую попадали самые одаренные, а может быть, самые богатые дети со всей страны. Никого не было. Прошлись по каменной дорожке до входной двери в трехэтажное старинное здание каменной кладки. Мистер Паттерсон постучал.

– Одну минуточку, – раздался женский голос, послышались шаги. Дверь отворилась. На пороге стояла женщина со строгими чертами лица. На вид ей было чуть больше сорока лет; аккуратно подстриженная, в деловом платье и с двумя толстыми книгами в руках.

– Здравствуйте, мы семья Паттерсон, приехали к вам в гимназию. Лиза… Лиза, немедленно поздоровайся.

– Доброе утро, – неохотно и тихо произнесла девушка, смотря себе под ноги.

– Есть ли у вас приглашение? – спросила женщина.

Стэнли торопливо полез в карман своего пиджака.

– Вот оно, – сказал он, протянув свернутую пополам бумагу.

– Ах, да! Семья Паттерсон и их умница Элизабет, – мило улыбнулась женщина сорока с лишним лет с ярко накрашенными тонкими губами. – Проходите. К сожалению, наш директор – Профессор Эдгар Беррингтон – сейчас немного занят, но непременно примет вас некоторое время спустя. Что ж… А пока вы можете посмотреть нашу гимназию, – сказала женщина. – Простите, последнее время я стала крайне рассеянной. Совсем забыла представиться. Меня зовут Хельга фон Шварц. Я Комендант этой гимназии, правильнее сказать, Классная Дама. Эта должность более полно отражает суть моей работы в этих стенах. Ах да, родом я из Германии, из прекрасного лучезарного Берлина, о котором скучаю каждый день и каждую ночь.

– Я – Стэнли, это моя жена Оливия и дочь Лиза, – представил всех Мистер Паттерсон. – Совсем недавно мы получили приглашение от вашей гимназии отправить к вам на обучение нашего ребенка. Признаться, я часто слышал о высоком уровне образования и культуры в вашем учреждении, поэтому не думая согласился на ваше предложение…

– Да, у нас гимназия частного типа, которая чтит традиции классической школы, а от современности черпает только то, что поистине пригодится любой даме, станет она светской или домашней женщиной.

Гости прошли вглубь гимназии в гостиную комнату. В уютной обстановке искусно сочетались классическая мебель и предметы интерьера с чем—то совершенно непонятным на первый взгляд. Например, на черном рояле стояла ваза, вылитая таким образом, что цветок в ней помещался под прямым углом; на стенах висели картины с геометрическими фигурами и разными, можно подумать со стороны дилетанта в этом деле, кляксами и мазками. На потолке висела массивная люстра на шесть лампочек, из которых были вкручены только две. Каждая мелочь, каждая деталь могла надолго увлечь человека, очутившегося здесь. Песочные часы, скульптуры и нэцкэ, копилки и небольшие фонтанчики на подоконниках.

– Как вы можете понять, Лиза с отличием окончила столичную школу прошедшей весной. Ей исполнилось 18 лет, и теперь она может стать полноценной гимназисткой и получить лучшее образование, как это подобает девушке из высшего общества, – так быстро и эмоционально говорил отец, что даже неподготовленный мог почувствовать его крайнюю заинтересованность в обучении дочери, словно ему это было в сотни крат важнее, чем ей.

Он, Лиза и жена сели на диван напротив. Между Классной Дамой и гостями стоял стеклянный столик причудливой формы – широкий, но не длинный – посередине которого, пожалуй, вмещалась только шахматная доска, а по бокам была куча свободного места.

– Мистер Паттерсон, вы, верно, заметили, что в гимназии мы преподаем самые разнообразные дисциплины, переплетая в единое целое теорию и практику…

Разговор прервала вошедшая в гостиную гимназистка, которая зло посмотрела на новых гостей своими пронзительными карими глазами, а затем что-то шепнула на ухо Фрау фон Шварц.

– София, немедленно вернись в свою комнату! Неужели ты не видишь, что я разговариваю с родителями нашей будущей ученицы?!

– Простите, Фрау Хельга. Я совсем не обратила на это внимания, – виновато ответила девушка и поспешила как можно быстрее покинуть комнату, не сводя взгляда с Элизабет, которой от этого стало и вовсе не по себе, а лицо залилось предательской краской. От злого взгляда жгучей брюнетки в ее сердце слегка закололо.

Продолжительную паузу прервала миссис Оливия, спросив Коменданта:

– Насколько мы понимаем, у вас организован интернат?

– Да, абсолютно верно! Как вы заметили, гимназия у нас частная, поэтому сюда попадают только самые лучшие девушки со всей страны, а их, увы, становится все меньше и меньше. Мода, светский бомонд, новые идеалы, падающая мораль и регрессия культуры – опускают все высокое на самое-самое темное дно. Мы же учим выживать во всем этом. Здесь проживают и сироты, которые отличились в своих приютах и готовы следовать из одного общественного класса в другой.

– Хм, оригинально! – улыбнулся Стэнли. – У вас правит консерватизм?

– Что вы, что вы. Конечно же, нет! У нас сформирована уникальная воспитательная программа. Миссис Паттерсон, Лиза, вы можете пройтись вместе со мной и пообщаться с любой гимназисткой от первого до второго курса, узнав от них мнения о качестве обучения, – ответив на вопрос, предложила Фрау фон Шварц.

– Отличная идея! – обрадовался отец. – А я пока пойду на улицу, выкурю сигарету и дождусь Профессора Беррингтона.

Если посмотреть на гимназию с высоты птичьего полета, можно увидеть прямоугольный двор, окруженный металлической оградой и средний по величине дом перевернутой Т-образной формы. Перед домом слева стоит небольшая беседка, выкрашенная в белый цвет. Справа по кругу расположились деревянные скамейки и несколько столиков, где в теплые весенние и летние дни гимназистки могут гулять, читать друг другу стихи или слушать лекции по культурологии и философии. Во внутреннем дворе, выйти в который можно было и через черный ход дома, стоит несколько качелей, сиденья которых крепятся толстыми металлическими цепями.

Стэнли любовался четкой каменной кладкой здания, стараясь растянуть сигарету подольше, чтобы Оливия и Лиза могли полноценно осмотреть гимназию изнутри. На улице для последних дней лета было относительно тепло, а главное сухо. Последние дни августа, согретые полуостывшими солнечными лучами, навевали на сердце легкую меланхолию, но не столь глубокую, чтобы уйти в печаль с головой. Ему было жаль расставаться с дочерью на такой продолжительный срок, а еще грустнее было остаться один на один с женой, ведь в их отношениях уже давно исчезли страсть и взаимопонимание. Умел бы он ее слушать… ах, умела бы она восхищаться им. Быть может, тогда, как две бочки сухого пороха, взорвались их сердца и от вспышки зажглась любовь. Но уже не сейчас. Есть то, что никогда не вернет любовь.

Неожиданно, словно по чьей-то команде, ученицы, взяв чашки с чаем и кофе, вышли во двор и направились по своим делам. Кто-то принялся читать книгу, кто-то – расчесывать волосы, другие девушки, сев на деревянные скамейки, принялись о чем-то беседовать.

Паттерсон насчитал около двадцати гимназисток, одетых в одинаковые черные платья с белыми воротничками и туфли на невысоком каблуке. На левой руке у каждой были надеты одинаковые золотые часики, на шее – золотые цепочки с крестиком. Но еще больше мужчину привлекло то, что в этих молодых, еще юных и невинных девушках совершенно не было никаких эмоций: ни радости, ни тоски, ни печали. Каменные, бледные, словно неживые, кукольные лица не выражали совершенно ничего. Пожалуй, и вам они бы показались странными, будто бы гуляющими наяву под гипнозом. Но подобные наблюдения ни сколько не отбили желания познакомиться с будущими сокурсницами и старшекурсницами своей дочери.

– Доброе утро. Меня зовут Стэнли… Мистер Стэнли Паттерсон. Мы вместе с женой привезли сюда нашу дочку. Она поступила на первый курс по приглашению Профессора Беррингтона, – вежливо обратился к девушкам мужчина, подыскивая урну, куда он может выкинуть окурок.

Никто не обратил на него внимания, лишь одна из гимназисток, подняв голову, посмотрела ему прямо в глаза. От этого холодного равнодушного взгляда по спине пробежал холодок, но спустя мгновение, еще не успев опомниться, он услышал:

– Мы думаем, что вашей дочери очень понравится у нас. Это лучшая гимназия во всей стране, а может быть, и в мире. Говорят, не так давно ее закончила девушка из Москвы: русская, прекрасная, самых голубых кровей и самой высокой чести. Она уехала обратно в Россию и многого добилась там. А как зовут вашу дочку? – спросила девушка невысокого роста с родинкой на верхней губе и каплей вишневого джема на белом воротничке.

– Лиза… Элизабет, ее имя.

– Лиза, – уголки рта девушки слегка вздрогнули, но на лице осталась совершенно равнодушная гримаса. – Красивое имя. Ей здесь непременно понравится. Профессор Беррингтон и Хельга фон Шварц – самые замечательные люди на свете…

Почему-то от всех этих слов на душе отца не стало легче. Быть может, даже наоборот…

Вернувшись в просторную гостиную комнату, он застал сидящего на диване мужчину, читающего газеты последних известий за чашкой кофе.

– Вы мистер Паттерсон? – спросил мужчина, откладывая газету в сторону.

– Да, мы приехали по вашему приглашению. Моя жена, дочка Лиза и Фрау Хельга пошли знакомиться с ученицами, заодно подыскивать комнату для размещения, – сказал Стэнли, протянув руку профессору, но Профессор сделал вид, что не заметил этого жеста и тут же продолжил:

– Я в курсе. Я знал, что вы приедете, уважаемый Мистер Паттерсон! Лучшего места для обучения вашей дочери не найти во всем мире… Эм, я думаю, мне не стоит показывать все регалии своей гимназии и передавать вам книгу отзывов и благодарностей для изучения. Поверьте, она толще, чем «Война и мир», и красочней, чем «Алиса в стране чудес», – сдерживая улыбку, произнес хозяин. – Но это неважно. Я вижу, что вас мало интересуют подробности. Мы, люди, зачастую не думаем о том, как приходим на ту или иную дорогу – нас интересует только выход из нее… нам важнее конечный результат, чем средства и методы, которыми мы его добиваемся! Ведь так?!

– Нельзя не согласиться! Вы зрите в корень! – ухмыльнулся Паттерсон, осматривая тем временем помещение, в котором стоял приятный запах кофе.

– Это «Крем-брюле» – кофе, который мне подарил один месье из Парижа, – опередив мысли гостя, заявил Беррингтон. – Его дочь наконец-то избавилась от своих комплексов. Две недели назад она подарила своему мужу и отцу – теперь уже дедушке – двух великолепных девочек, которых сейчас записали в нашу гимназию. Ах, надеюсь, жизнь позволит мне воспитать их третье поколение. Увы, наше существование недолговечно.

Мужчина встал с дивана и жестом предложил сесть туда Стэнли, а сам направился к массивному кожаному креслу напротив. Густые черные волосы с мелкой проседью были аккуратно зачесаны на левую сторону, в правый глаз был вставлен монокль, а из нагрудного кармана бежевого пиджака свисала серебряная цепочка от карманных часов. Сам же Профессор Беррингтон был одет в однотонный костюм-тройку. Верхняя пуговица белой рубашки с высоким воротником была застегнута, а конец черного в белую полоску галстука был спрятан под жилетку, на безымянном пальце правой руки – красивое дорогое обручальное кольцо. «Вдовец», – подумал Паттерсон.

Двое мужчин сели напротив друг друга.

– А теперь по существу, Мистер Паттерсон! A maximus ad minima, или если перевести с моей любимой латыни – от большего к меньшему! – сказал Профессор, который всегда любил вставлять крылатые выражения в разговор. Это помогало ему не только концентрироваться и выдерживать необходимую паузу, но и чувствовать себя в диалогах и спорах на уровень выше своих оппонентов. – Первое! С дочерью вы сможете видеться в любое время, но только после предварительной заявки. Это может быть телефонный звонок, телеграмма или письмо. Спросите, почему?.. Ответ прост! Наша программа обучения состоит из непрерывного погружения в материал. Неделю мы можем изучать одну только философию, другую – уйти в историю и живопись. Поймите меня правильно, крайне важно, чтобы ни одна гимназистка не отвлекалась от занятий из-за приезда родственников. Мне и моим преподавателям не нужна тоска по дому, а вдали, мы понимаем, насколько нас тянет назад. Соответственно, наш уровень развития откатывается назад. Так зачем толкать тяжелый камень в гору дважды, если мы и так его тяжело подняли однажды?

Стэнли внимательно слушал хозяина гимназии.

– Второе, – продолжил он, вытащив монокль и протерев веки безупречно белым носовым платком. – Срок всего обучения два года, но зачастую наши безмерно талантливые ученицы закрепляют материал быстрее. Оплату за обучение вы можете произвести в любом банке страны, – сказал Беррингтон, протянув бумажку с реквизитами своему собеседнику. – Я думаю, что эта сумма не удивляет вас?

– Нисколько, – улыбнулся Паттерсон и убрал реквизиты в нагрудный карман. – Разве можно жалеть деньги на любимого человека?

«Деньги и любимый человек? Он видит в этом прямую связь?! Глупец!» – подумал Профессор.

– Великолепно! Вот, собственно говоря, и все, что я хотел вам сказать.

– Одну минуточку, – приподняв указательный палец, сказал гость. – Помимо того, что я оплачу обучение дочери, я бы хотел сделать небольшой финансовый взнос в фонд вашей гимназии.

Чек. Ручка. Круглая сумма. Подпись.

– Вот возьмите!

– Что это и зачем? – удивился Эдгар Беррингтон, зная, что когда человек дарит деньги так спонтанно и так много, он хочет что-то купить: любовь, доверие, симпатию или нечто вовсе непредсказуемое, например, душу.

– Не сочтите за наглость, но у меня к вам есть небольшое деловое предложение. Мой самый большой страх заключается в том, что я боюсь, что моя Лиза станет похожа на свою мать – истеричную психопатичную стерву, которая может часами рыдать в спальне нашего дома, срываться на меня и дочь, а потом как ни в чем не бывало чувствовать себя веселой и жизнерадостной, – сказал он полушепотом, опасаясь быть невольно подслушанным кем-то. – Когда мы познакомились, она была совершенно другой. Она была женщиной, живущей на широкую ногу, а я со своим состоянием мог позволить ей совершенно все и даже больше. Одна фраза «я хочу…» радовала и заводила меня. Я покупал ей шубы и дорогие духи, колье и бриллианты. Сейчас ей это не нужно. Да, возможно, я целиком поменял ее! – досадливо сказал Мистер Паттерсон. – Возможно, она повзрослела и лишилась девичьей беззаботности и задора. Но вы поймите меня как мужчину. Я хотел жить с женщиной, а не со стареющей каргой, которую тошнит от вина и которая не переносит запаха моих сигар, хотя зачастую выпивает и курит сама, причем скрытно от меня. Будьте добры, сделайте из моей дочери самостоятельную личность, независимую и гордую, не боящуюся встречного ветра и жизненных проблем. Пусть она не будет разбираться в музыке и литературе, пусть деньги и мужчины станут ее искусством, и однажды она не испугается покинуть наш дом и узнать завещаемую ей правду!

– Я вас понял… понял, – закивал Эдгар, пряча чек в нагрудный карман и понимающий, что это не просто желание родного человека, а вызванная чем-то необходимость. – Обещаю, я поработаю над Лизой и оправдаю ваши ожидания, Мистер Паттерсон. Главное, чтобы вы этого искренне хотели и потом не жалели о том, что сотворили сами. Ведь так?!

– Спасибо, я знал, что вы поймете меня, как мужчина мужчину, – пожал руку Эдгару Стэнли.

– Конечно, – улыбнулся Профессор. – Ваша Лиза станет самой лучшей в мире женщиной – настоящим подарком для смелого мужчины, уважаемый.

Лиза, Хельга и Оливия закончили осматривать этажи гимназии. Сошлись на том, что первокурсница Элизабет Паттерсон заселяется в комнату №69, которая находится на втором этаже, и в которой проживают еще три ученицы, переходящие на второй курс. Фрау фон Шварц пообещала матери Гимназистки, что как только станет свободна одиночная комната, умницу и красавицу Лизу, о величии заслуг которой говорили десятки разных цветастых дипломов и благодарственных писем с позолоченными вензелями, сразу же переселят туда.

– Элизабет, спускайся к отцу. Мне нужно поговорить с Фрау один на один! – попросила Оливия свою дочь, бросив на нее строгий недобрый взгляд из-под тонких выщипанных бровей.

– Хорошо, мама, – улыбнулась дочка, но улыбка больше походила на нервный спазм, чем на искреннюю радость. Лиза выглядела моложе своих 18 лет только из-за того, что по настоянию матери совсем не пользовалась косметикой и одевалась не очень-то искусно для молодой девушки нового столетия. Темные волосы были туго и глупо закручены в немодный хвост, а лицо небрежно покрыто тонким слоем белил. Но, как бы ни пряталась красота за безвкусностью и серостью, Классная Дама не могла не обратить внимания на ее большие загнутые ресницы, худую длинную шею, большие глаза и пышные губы, которые могли бы стать причиной зависти светских модниц и соблазном для кавалеров.

Оливия обратилась к Коменданту:

– Уважаемая Фрау Хельга, я знаю, что и вы принимаете участие в обучении юных девушек. Мне бы хотелось попросить вас об одной услуге. Дело в том, что я не хочу, чтобы моя дочь стала похожей на меня. Всю свою молодость я провела в постелях и ресторанах вместе с теми, кто сделал меня знаменитой и известной на весь мир. Да, я могу это признать, ведь как-то раз призналась в этом самой себе. Это было тяжело сделать, но… – тяжело вздохнула Миссис Паттерсон, которой с трудом давались откровения «глаза в глаза». – Эмм… В общем, именно поэтому я ушла из шоу, чтобы стать прекрасной матерью и любящей женой для своего Стэнли. Признаться, у меня это получалось скверно – по сей день мне хочется страсти и огня, танцев и феерий, а моя стервозная сущность… стерва внутри меня, ох, так и норовит выпрыгнуть, страстно искусать тела мужчин и опуститься на самое холодное каменное дно… К сожалению, все это мне приходится скрывать от мужа, который видит только поверхность моих чувств и мыслей. Что творится во мне – это сравнимо с морским ураганом, опоясывающим мое сердце и душу. Я хочу иметь мужчину, который станет мне другом и любовником одновременно. Да-да… Когда-то я бы послала к черту свое настроение, напилась бы виски и отправилась на такси кутить по городу, а на следующий день выступила бы в театре и снова напилась до потери сознания. Но сейчас… Я изменилась и изменения уже необратимы, хотя в душе, пожалуй, осталась прежней, – полушепотом говорила женщина, то поднимая, то опуская взгляд. – Возможно, я больна.

– Чем я могу вам помочь? – с тревожным видом спросила Хельга. Женщина достала из сумочки пачку банкнот на круглую сумму и протянула их Фрау.

– Пожалуйста, я хочу, чтобы вы повлияли, воспитали мою дочь и сделали ее нежной и романтичной, наделили ее способностью влюбляться и любить по-настоящему – просто, честно, безвозмездно, а не потому, что из карманов падают на пол деньги, а связи и влиятельные друзья позволяют достать с неба луну.

Комендант взяла деньги, оглянулась по сторонам и спрятала их себе в бюстгальтер.

– Хорошо, уважаемая Миссис Паттерсон, я позабочусь об этом, и возможно, обсудив некоторые детали с Профессором, мы сформируем индивидуальную программу для вашей дочки, – пообещала она, но тут же поправилась. – Хотя с каждой гимназисткой мы и так работаем индивидуально…

Оливия улыбнулась. На сердце стало легче. Пожалуй, никому и никогда она не исповедовалась так быстро и без зазрения совести. Всегда она была женщиной уверенной в себе, вертящей мужчин как мячик на указательном пальце, но не способной любить всем сердцем. Муж изменил ее, показал, каким образом он зарабатывает те деньги, что ей так нравится тратить. Вместе с этим пришло и осознание своей причастности, а с последующим изменением характера и модели поведения женщина почувствовала себя самой последней дрянью на земле, виновной во многих злодеяниях. Муки совести, вспышки меланхолии и зачастую скверное настроение в барах и ресторанах, в которых она привыкла пить дорогое вино и танцевать на столах, не думая о последствиях.

– Пойдемте вниз, должно быть, Беррингтон уже побеседовал с вашим мужем, – взяв Оливию под локоток, заявила Хельга, не заметив, как весь их разговор подслушала София, спрятавшись за угол, нервно кусая ногти и истекая злом и завистью к новенькой Гимназистке.

Из-за чего? Почему?

Пока отец и мать давали последние наставления своей дочери, в роскошную гостиную гимназии с мебелью ручной работы и дорогими антикварными картинами спустились несколько преподавателей. Беррингтон поспешил их представить:

– С Классной Дамой Хельгой фон Шварц вы уже знакомы. Она, как и я, проживает в гимназии, превосходно знает философию, особенно немецкую, преподает ее и этику, – начал он, указав на сухую тощую женщину правой рукой, средний и безымянный пальцы которой, сильно дрожали. – Идем дальше! Антонио Фантуано – родом из Италии, но в совершенстве владеет английским, немецким, французским, испанским и русским языками, – Профессор перевел взгляд на седого сгорбившегося старика, который мило улыбнулся и покивал головой. – Маргарет Брюнз – преподаватель бальных танцев и балета, – родители увидели молодую приветливую белокурую девушку со светящимся от радости лицом, словно сегодня самый лучший день в ее жизни. – Так-с, дальше… Эмм. Анастасия Соловьева иммигрировала в нашу страну десять лет назад с русских земель. Она небывало талантливый художник, историк, знаток классической и современной живописи и литературы, да и просто удивительно красивая женщина и восхитительно эрудированный собеседник. Последнее время она преподает мне русский язык. Эмм… «Полье. Ночь. Рхастют цветы, о как крхасиво, беззащитно и пичьально. Ф свете луннай тимноти полюбил йа их нечаянно…» – объявил последнего вышедшего на встречу педагога Эдгар, прочитав строчку из стихотворения любимого русского поэта, немного рассмешив Анастасию произношением. – Простите, у меня еще очень сильный акцент… Итак, это наш малый коллектив за неимением тех, кто… Видите ли, уважаемые родители, сегодня в расписании нет их предметов и педагоги могут спокойно предаться чтению научной литературы.

Оливия и Стэнли посмотрели друг на друга. Рука Мистера Паттерсона лежала на плече Лизы.

– Дорогая, все просто замечательно! – улыбнулся он жене. – Не зря мы выбрали именно вас, Профессор!

– Да, согласна, – смотря на Хельгу, немного улыбнулась мать. – Лучшего места для образования нашей Элизабет не сыскать на всем белом свете. Каждый из родителей думал о том, что всего через два года Элизабет станет воплощением их подсознательных желаний, но точную цель и намерения не представлял никто. Только Лиза, сердце которой чуть ли не выпрыгивало из груди, чувствовала что-то неладное.

Спустя час после совместного чаепития Оливия и Стэнли сели в свой автомобиль и поехали обратно в город. Хельга провела Лизу в комнату №69 – небольшое помещение с четырьмя кроватями, расположенными в углах.

– Элизабет, теперь это твой дом, – обратилась она. – Ты можешь пользоваться всем чем угодно. В тумбочке имеются средства гигиены, в общем шкафу я выделила для тебя несколько вешалок, а также приготовила тебе форму гимназистки, а часики, кулон и цепочку тебе выдаст Профессор.

– Хорошо, я очень рада, – улыбнулась девушка, сев на мягкую и удобную кровать и начав распаковывать свои вещи.

– Твои будущие подруги сейчас на занятиях и освободятся ближе к вечеру, поэтому пока ты можешь почитать любимую книгу или сходить в нашу библиотеку и еще раз прогуляться по гимназии, – предложила Комендант.

Фон Шварц ушла, прикрыв дверь.

Переодевшись и распустив волосы, Лиза посмотрела на себя в небольшое квадратное зеркальце. «Мне бы следовало немного поправиться, чтобы выглядеть более симпатично. Слишком сильно выступают скулы, слишком бледное лицо. Ах, сегодня первый день моей новой жизни», – тихо прошептала она.

Поздний вечер. Комната №96. На письменном столе стоит бокал с безупречным виски и прозрачным льдом. Свет от настольной лампы, преломляясь в алкоголе и кубиках льда, тает на дне. В пепельнице дымится сигарета, вокруг разбросаны листы бумаги, открыт личный дневник, в который Беррингтон, аккуратно выводя каждую букву, а порой срываясь в неистовую спешку, записывает свои откровения, не забывая при этом использовать лист промокательной бумаги.

Из дневника Профессора Э. Беррингтона:

«Как наивны родители мальчиков и девочек, как глупы, бездумны и бестактны. Деньги – мерило отношений, деньги – символ власти, деньги – все и вся?! Чушь собачья, вздор, безумие. Кто знает цену денег – тот презирает и ненавидит их, как карманную вошь, как мелких разноцветных паразитов и микробов.

Новая ученица. Лиза. Кого она мне напоминает? Что-то неуловимое в ее грустном миловидном лице… от ее первых робких жестов учащается биение моего сердца? Ни одна гимназистка, ни одна скверная женщина за последние пять лет не вызывали такое чувство непонятной необъяснимой тревоги.

Ах, стоит отметить, что, быть может, сама судьба посылает мне тайные знаки. Неспроста из всех комнат до конца не была укомплектована только одна – комната под номером 69, словно что-то неподвластное моему рассудку нашептывает мне: «Присмотрись… присмотрись… внимательно и тщательно… не торопясь, но и не упуская возможность сделать то, что ты задумал давным-давно».

Боль. Морфий. Сон».

Он вывел последнее слово, чиркнул спичкой, подкурил еще одну сигарету и поджег полученный днем денежный чек, пристально смотря на то, как в синем пламени яро сгорают круглые, как луна, нули… бесполезные холодные нули… цифры.

Эдгар не знал, что этажом ниже, в комнате Хельги фон Шварц горят синим пламенем банкноты – ненужные ей деньги, подаренные Оливией.