Читать книгу Сын палача - Вадим Сухачевский - Страница 5

Начало было положено. Теперь предстояло найти случай встретиться с теми двоими, Катей и Васильцевым, воочию. Но обстоятельства этой встречи надо было сперва хорошо обдумать, иначе можно запросто от них и маслину в лоб получить.

И Викентий думал. В иные дни думал с утра до вечера, даже поесть забывал, не до того было. А когда сваливало сном, сразу зачем-то появлялся Федька-Федуло, и вся та жизнь с Викентием Ивановичем представала перед ним.

Со временем, когда узнал от Викентия Ивановича о Тайном Суде, ему даже стало нравиться его двойное существование: с утра до вечера мазуриком Федулой на Сухаревке, а с вечера до утра – Викентием, помощником другого Викентия, палача Тайного Суда. Втайне, бывало, иногда думал: глядишь, время придет – и он, бывший Федуло с Сухаревки, станет таким же, как его новый друг.

Да какой там друг! Отца своего он не помнил и именно как отца воспринимал теперь Викентия Ивановича.

К зиме об этом Тайном Суде он знал уже многое. Суд возник лет пятьсот назад, а может, и намного ранее. Целью же Тайного Суда было восстанавливать справедливость в этом мире, где ее, справедливости, пока что с гулькин нос.

Особенно нравилось Федьке-Викентию слушать про давнюю историю этого Суда. Графы, герцоги, короли – и те страшились и не больно-то распоясывались, если кто-то поблизости произносил слова: «палка, камень, веревка, трава, страдание».

Викентий Иванович давал ему записи, в которых рассказывалось о некоторых делах Суда, и Федька-Викентий диву давался, к какой же силище он, оказывается, примкнул! Это не то что Минька Прыщ, которому пофартило примкнуть к уркам. Там тоже сила, но это смотря с чем сравнивать. Если с Тайным Судом – то просто смешно: вшивота!

Как вон это Суд с одним зарвавшимся маркизом расправился! Хоть дело было еще при царе Горохе, но все равно впечатляло! Тот маркиз, узнав, что Тайный Суд им занялся, стал прятаться аж в самом Лувре, во дворце французских королей.

Что, помогло? Шиш с маслом! Нашли в том же дворце повешенным. Да где?! В королевском нужнике!

Или тот царский полковник, что над детьми измывался навроде покойного Упыря. Ехал себе тот полковник в поезде – и вдруг нет его. А где он?

А вот где: возле рельсов прибит колом к земле. Ну, кто, кроме палача Тайного Суда, так сумеет?

А польский один магнат! Крестьян своих, гнида, запирал в погребе и держал там, пока не подохнут с голода. Как узнал, что Тайный Суд его приговорил, убёг аж в Южную Америку!

Помогло? Шиш! Там, в горах, и нашли в пещере, заваленной камнями. Он одной травой питался, пока с голоду не сдох, как те его крестьяне. Вот она, настоящая справедливость!

И еще множество таких историй он теперь знал. Читать – не оторвешься!!!

Одно стало печалить. Это когда дочитал до того места, где говорилось о том, кто имеет право стать членом Тайного Суда. Оказывается, только родной сын какого-нибудь другого члена, и ни в коем случае никто иной. Так что выходило ему, хоть он теперь и Викентий, все равно оставаться Федулой с Сухаревки. Глядишь, иногда кликнет кто-нибудь из Тайного Суда, чтоб помощь какую маломальскую оказал, – уже тем, Федуло, и радуйся.

Но даже этой малости он радовался всерьез. А помощь от него вскоре опять понадобилась.

Однажды Викентий Иванович сказал, что как раз вблизи Сухаревки живет такой гражданин Васильцев (вот когда он впервые услышал эту фамилию), и является этот Васильцев не больше не меньше, как сынком самого бывшего председателя Тайного Суда.

Бывает же счастье у людей!

Но только Васильцев этот об истинной должности своего отца пока, оказывается, ни сном ни духом не ведает. Подойдет время – ему расскажут, но пока оно, это время, не подошло.

Почему еще не подошло, Федька-Викентий спрашивать не стал, его старший друг не любил, когда перебивают вопросами. Не время – что ж, значит, не время.

А до той поры, когда этот хромоногий очкарик Васильцев обо всем узнает, надо беречь его всеми силами, чтобы дожил благополучно до той счастливой минуты.

Дело осложнялось тем, что Викентий Иванович узнал от своих поднадзорных: начал охоту на этого Васильцева какой-то майор по фамилии Чужак, из самого НКВД, большая там, на Лубянке, шишка, и теперь все о Васильцеве вынюхивает, чтобы на чем-нибудь накрыть.

Почему не взяли этого Васильцева за просто так, как здесь, в СССР, нынче любого взять можно, Викентий Иванович тоже объяснять не стал (а Федька-Викентий не стал спрашивать – не любил Викентий Иванович, когда лишние вопросы задают). Можно было лишь догадываться, что и тут не обошлось без Тайного Суда. А если Тайный Суд вступается – за просто так человека не возьмешь.

И тогда вознамерился тот майор Чужак накрыть Васильцева на чем-нибудь по-настоящему серьезном, на таком, что его уже никто не отмажет.

Вообще-то ангелом-хранителем этого Васильцева был самолично Викентий Иванович, но ему часто приходилось отъезжать из Москвы по каким-то делам Тайного Суда, о которых знать никому не полагалось; вот тогда забота об этом Васильцеве перекладывалась на плечи Федьки, благо, он всегда тут, на Сухаревке, и много раз видел, как Васильцев выходил из своего подъезда.

В тот день все поначалу вроде бы шло как обычно – мазурики грелись у котлов, сухаревские щипачи приглядывались к чужим карманам.

Потом шнырь какой-то появился – по всем повадкам явно из легавых. Щипачи, мигом его раскусив, тут же разошлись. Ну а Федьке-то что – на мазуриков легавые шныри внимания давно уж не обращают.

Вдруг смотрит – а из своего подъезда Васильцев выходит. Глядь – и шнырь смотрит в ту же сторону. Потихоньку шнырь фотографию из кармана достал, сравнил ее с настоящим Васильцевым, и сразу глаза стали радостными. Значит, его-то, Васильцева, и поджидал.

Федька потихонечку – да поближе к нему. И пригляделся внимательнее, чтобы потом шныря этого Викентию Ивановичу поподробнее описать. Увидел даже, когда тот папироску крутил, что у него двух пальцев на левой руке не хватает.

Закурив, обрадованный шнырь наконец направился к Васильцеву. Подошел и с улыбочкой такой змеиной его спросил:

– Господин фон Шварцбург? Вон, пятнадцать лет прошло – а почти и не изменились, ваше высокоблагородие.

Васильцев – ему:

– Обознались, гражданин. И фамилия у меня другая, и знать вас не знал никогда.

А тот продолжал улыбаться, как параша:

– Как же не помнишь, Андрюша! Пятый батальон Добровольческой армии! Ты в первой роте командиром, а я – во второй. Нас еще его высокопревосходительство генерал Врангель Петр Николаевич награждал за храбрость одновременно! По рюмке рома поднес!.. Ну, вспомнил, никак?

– Чушь какая! – сказал Васильцев. – Сроду я ни у какого Врангеля не служил! Оставьте меня, ради бога.

Причем правду говорил. Федька про него почти все знал. Был он математиком. Правда, как Федька слыхал, со службы его недавно выперли, теперь вкалывал истопником.

Математику Федька когда-то учил – еще до того, как родители померли с голоду. Дроби какие-то, треугольники, пропорции, в общем, всякая хренотень. То, что взрослый дядька может всерьез всей этой хренистикой заниматься, когда давно мог бы уже заседать в самом Тайном Суде, сильно подрывало в глазах Федьки-Викентия его авторитет, отчего окрестил он про себя этого очкастого, хромого Васильцева Чокнутым.

Но уж у Врангеля чокнутый этот Васильцев ни с какого боку не служил, да и служить никак не мог: ему в ту пору лет шестнадцать было, а то и меньше.

Но Трехпалому до того дела мало – лезет с объятиями, хоть палкой от него отбивайся.

– Ну как же! Крым! Перекоп! Пятый батальон!.. Помнишь, каких дел с тобой понаделали, до сих пор большевички небось помнят!

Васильцев, ясно, не понял ничего, на то он и чокнутый; стряхнул с себя Трехпалого и захромал поскорей своей дорогой. А Федьке-то стало ясно все, потому что Викентий Иванович про такие дела рассказывал. В НКВД держали на службе недобитых беляков, чтобы они такие вот штуки выделывали. Нападут на человека: помнишь то? помнишь сё? Потом его же в НКВД и сдают. Пусть тот хоть землю ест, что ни в какой белой армии не служил – кто ему поверит? Тем более вот он тут, живой свидетель.

Видно, и с Васильцевым такую штуку решил проделать тот энкавэдэшный майор.

В общем, беда!

Головы, однако ж, Федька не потерял – понял, что шныря трехпалого надо позадержать, чтобы тот не донес, пока он, Федька, к Викентию Ивановичу сбегает – тот как раз нынче должен был вернуться.

Когда-то у щипачей кое-какую науку прошел, да и трехпалый этот больно радостен был, мало что замечал вокруг, оттого Федьке удалось, подкравшись, легко вытащить у него из кармана наган, и с тем наганом – наутек. Знал, что за утерю нагана таких из легавки выгоняют запросто.

Шнырь, понятное дело, за ним:

– Стой, стой, сучонок!

Почти что догнал уже.

А Федька тот наган – раз – и в котел со смолой. Тут, у котла, шнырь и стал. Мазурик ему что? Наган главное.

Да поди этот наган достань, когда он уже на дне, а смола густая, как глина.

Не совсем глупый, правда, оказался шнырь, смекнул довольно быстро, что наган можно извлечь, если ту смолу разогреть и выплеснуть на мостовую. Начал под котел подкладывать дровишки.

Ну теперь-то ему надо было не меньше получаса, чтобы как следует разогрелось, а Федька тем временем – на Мясницкую, докладывать.

Викентий Иванович был уже дома. Выслушал – за придумку с наганом похвалил, но от самого известия мрачным стал, каким Федька его прежде не видел.

– Ну-ка, – сказал, – обрисуй-ка мне этого шныря.

Обрисовывать – этому он его еще раньше обучил, и тут Федька не ударил лицом в грязь, не упустил ни одной подробности: лет эдак пятьдесят, рост высокий, шевелюра с залысинами, нос острый, набок слегка и на конце красный, как отмороженный; лицо с боков, как у воблы, сплюснутое; один глаз косит; на руке двух пальцев недостает…

Дальше Викентий Иванович и слушать не стал.

– Ясно, – кивнул он, – Леденцов по прозвищу Муха. Он в царской охранке шпиком был. – И заключил: – Раздавить эту Муху срочно надо, а то, боюсь, много нам доставит хлопот. Полчаса, говоришь, у нас есть? За такое время хорошую цепь не сложишь…

Федька (то есть теперь-то, в этих стенах, уже Викентий) предложил:

– А может – как с Клешней? По роже видно, что выпить не дурак. Подмешать то же, что и Клешне, – он и того…

– Боюсь, Викеша, это не выйдет, – покачал головой Викентий Иванович. – Его сейчас никакой выпивкой не соблазнишь. Наган только отыщет – и сразу помчится докладывать, что-де белого офицера на Сухаревке углядел. Нелегко тогда будет нам спасти этого Васильцева.

– Так если из царской охранки, – размышлял вместе с ним Викентий-младший, – то можно и на понт взять. Там его самого могут за такое прошлое – к стенке.

– Едва ли, – вздохнул Викентий Иванович. – Там, я знаю, сейчас немало таких служит… Да если и к стенке – все равно сперва заставят дать на Васильцева показания. Паршивые, в общем, брат, дела…

И тут Федьку (уж неважно – Федулу, Викентия) вдруг осенило. Два-то он всего слова и произнес, но уже ясно чуял за ними всю цепь.

– Перстень княгинин… – сказал он, и сразу Викентий Иванович изменился лицом. Потому что уж кто-кто, а он подобные цепи умел угадывать безошибочно.

А с перстеньком этим – вот что. Месяца полтора тому назад был на Сухаревке большой шмон – самого Графа брали, главаря всех сухаревских уркаганов. Пальба была, как на всамделишной, наверно, войне. Все мазурики за котлами попрятались, но не разбежались однако: интересно.

Потом пальба прекратилась; Федька из-за своего котла смотрит: ведут. Как раз мимо его котла проводили. Хоть Граф и по рукам связанный, а позади все равно пять человек с наганами шагают. Ну а он себе идет, улыбается, сверкая золотыми фиксами.

А проходя возле Федькиного котла, взял да и в котел тот плюнул. Те, с наганами, и внимания не обратили, а он, Федька, сразу смекнул, что больно уж тяжело тот плевок в смолу плюхнулся. Но виду, ясно, не подал. Тогда же, кстати, и подумал, что смола в котле – иной раз полезная штука, и прикинул в уме, как бы ее еще использовать. Потому сразу и смекнул, что делать с наганом трехпалого шныря.

Ну а в тот день подождал, покуда Сухаревка после шмона притихнет – тогда по-незаметному палочкой в смоле покопался (благо, было ее только на самом донце) и вытащил что-то твердое, тяжелое. Потом, уже на Мясницкой, штуковину эту в керосине отмыл; глядь – перстенек с синим камешком.

Дурень Федька этот перстенек бы, конечно, заныкал, да после попытался бы его какому-нибудь барыге сбыть. Тут бы и конец ему, дураку Федьке. И поделом! Но потому он и был давно уже не Федькой-Федулой, а Викентием, что, как его учили, умом думать начинал. И немедля тот перстенек показал Викентию Ивановичу.

Викентий Иванович про легавские дела откуда-то много знал – свои люди, должно быть, у него там, в легавке, имелись. Перстенек осмотрел и сразу установил, что прежде принадлежал он какой-то княгине Гагариной, а после достался зубному доктору одному. Но и у того задержался ненадолго – с полгода назад нагрянули к нему ночью фартовые люди, самого доктора порешили, всю семью вырезали, денег и золотишка прихватили немало, а заодно, выходит, и перстенек.

Теперь-то ясно, что люди это были Графа, и стало быть, его, Графа, по перстню мигом привязали бы к тому налету на квартиру доктора, оттого и избавиться от него Граф поспешил.

Но фартовый-то люд числит, что перстенек у легавых теперь, раз Графа с ним повязали. И если перстень этот кто-нибудь продавать надумает – как пить дать башку ему тут же оторвут: перстенек-то засвеченный.

Однако же на всякий случай Викентий Иванович перстенек подальше спрятал – вдруг впишется в какую-нибудь из его хитрых цепей.

И вот теперь…

Тут была даже дважды Федьки-Викентия заслуга: и перстень он добыл, и своей головой додумался, как этот перстень к делу Тайного Суда приспособить…

Ну а дальше было так. Федька двинулся обратно на Сухаревку и поспел как раз к тому времени, когда трехпалый уже извлек из смолы свой наган и, зло матюгаясь, оттирал его тряпицей.

Вдруг рядом с ним появился кто-то усатый, в хорошей кожанке. Пару слов шнырю кинул – и зашагал не спеша в обратную сторону.

Да, умел облик менять Викентий Иванович, тут ничего не скажешь! Даже Федька его в этой кожанке не вмиг узнал.

Вздохнул трехпалый, пошел следом за ним. А Федька по-незаметному – сзади. Так, втроем, хоть вроде и порознь, дошли до дома на Мясницкой. Федька вошел с черного хода, а трехпалый вслед за Викентием Ивановичем – с парадного.

Викентий Иванович нарочно, видать, дверь кабинета приоткрытой оставил, чтобы Федька все, что там, в кабинете, происходит, мог услышать и подглядеть – чай, он тоже теперь в этом деле не посторонний.

Там у них происходила потеха. Трехпалый стоял по струнке, а Викентий Иванович, развалившись в кресле, важным голосом говорил:

– Известно ли вам, товарищ Леденцов, где вы находитесь?.. А находитесь вы, товарищ Леденцов, на конспиративной квартире самого Московского уголовного розыска, о которой ни одна душа больше не должна знать. Чувствуете, какое к вам доверие, Леденцов?

Трехпалый тянется – голова, того и гляди, оторвется от тонкой шеи:

– Точно так! Чувствую, товарищ комиссар! Разве ж не понимаю?.. Имею также доложить, что на Сухаревке сейчас видал бывшего белогвардейского офицера фон Шварцбурга, замаскированного под умственно ненормального математика. А таких дел натворил в Крыму в двадцатом годе! Я как раз шел уже об нем сообщать куда надо…

Викентий Иванович ему:

– Молодец, Леденцов, что зоркость революционную не теряешь… Этим фон Шварцбургом я лично сам сейчас займусь… А к тебе у меня другое важное дело. Выполнишь как следует – командирское звание получишь, сам за тебя похлопочу. Вот этот перстенек видишь?

– Точно так, товарищ комиссар!

– Так вот, давно уже ловим мы одного скупщика краденого, а поймать с поличным никак не удается, смышленый, гад! Но адресок его известен – тут это, недалеко, на Варварке, дом девять. Записывать не надо. Запомнишь?

– Точно так!..

А Федька-то знал – в том доме на Варварке Щербатый живет, этого самого Графа первейший дружбан. Уж он-то перстенек признает наверняка.

– Сейчас немедля пойдешь туда с этим самым перстеньком, – продолжал Викентий Иванович, – и предложишь перстенек купить. Будешь косить под трамвайного щипача. Слишком большой цены не заламывай… Барыга тебе скажет, что должен перстень осмотреть, в квартиру непременно зазовет. Ничего не бойся, заходи – мои люди будут уже наготове, при оружии. На этом самом-то перстне мы его и возьмем. Ну, все уразумел, Леденцов?

– Так точно, ваше бла… Товарищ, то есть комиссар! Не впервой! Еще, помню, в девятьсот двенадцатом годе…

Да и примолк в испуге. С этим «вашим бла…» и с девятьсот двенадцатым годом он, конечно, промах изрядный дал – сразу ясно, что при царе Николашке Кровавом ту же легавую службу нес. Выходило – совсем уж тупой. Но тупой для такого дела, как сейчас, подходил как раз лучше всего.

Викентий Иванович, ясно, виду не показал, что заметил его промашку.

– В общем, – сказал, – держи перстень, Леденцов, и дуй туда, на Варварку. Да смотри там не лопухнись.

– Никак невозможно, ваше… товарищ комиссар! Разрешите выполнять?

– Выполняй, – разрешил Викентий Иванович. – Потом вернешься – доложишь…

Это «доложишь» было последним, замыкающим звенышком в цепи. Если не вернется докладывать – значит, можно этого трехпалого больше уже не опасаться: Щербатый все сделает.

Так оно, понятно, и вышло – с концами сгинул навсегда трехпалый Леденцов.

И кто во всей цепи был на этот раз за главного? По всему выходило, что он, Федька-Викентий! Тут и считать нечего! Сколько звенышек из всей цепочки нацело им выковано!

Перстень нашел кто? (Это – раз!) Кто засек этого Леденцова (уже покойника наверняка) рядом с Васильцевым? (Это – два!) Кто придумал, как его задержать? (Это – три!) С наганом и вправду вышло здорово, вспомнить приятно! Кто, наконец, вспомнил про перстенек в нужный момент? (Это – четыре!)

Очень гордился собой Викентий, и даже в случайных мыслях себя ни Федькой, ни Федулой в тот вечер не называл.

А Викентий Иванович оценил его заслугу по-своему. Да как!..

Ближе к ночи призвал его к себе в кабинет и протянул какой-то листок:

– На, читай, оголец!

Федька глянул – не поверил глазам. Настоящая метрика, на ней печать с серпом и молотом, и черным по белому выведено, что он – не кто иной, как Непомнящий Викентий Викентиевич, 1922 года рождения, русский, родившийся в Москве, является сыном гражданина Непомнящего Викентия Ивановича, из рабочих, и какой-то гражданки Непомнящей Клавдии Петровны, из мещан.

– Усыновили? – спросил Витька-Федька недоверчиво, боясь спугнуть удачу.

Викентий Иванович усмехнулся:

– Ну считай, что так. Метрика, правда, липовая, и гражданка Непомнящая Клавдия Петровна если и существует на свете, то только по случайному совпадению, но печать самая настоящая, так что комар носа не подточит. Ты только эту метрику где-нибудь тут, в доме, спрячь, а то если вдруг на Сухаревке кому-нибудь попадется на глаза… Я тебе ее позже отдам, да только смотри… Боюсь, ты скоро с именами своими путаться начнешь.

– Чего путаться? – спросил он (уже, впрочем, путаясь). – Всего два: Викентий да Федор, невелика штука запомнить.

Уже давно не было на свете Викентия Ивановича, но он, вспоминая тот разговор, то и дело выдергивался из сна то под одним, то под другим именем. И к утру уже сам толком не знал, кто он, Федька-Федуло или Викентий Викентиевич Непомнящий, теперь уж по праву будущий Великий палач Тайного Суда.

Правда, Суд этот еще только предстояло возродить. Но Викентий теперь ни одной минуты не сомневался: рано или поздно он это сделает, непременно сделает!