Читать книгу Тутытита - Вадим Сургучев - Страница 4

Абсолютно лирическое:

В этой генной инженерии

Верховодит странный кто-то:

Бывают бабы – незабвенные,

Но с попами от бегемотов.

Кстати, об отце. Который бульдозерист.

Папка красавчик был, блюл себя, подолгу брил своё красное лицо, разглядывал морщинки часами.

Это когда трезвый.

Когда не очень, то свой имидж отличного папы и прекрасного мужа он ограничивал тем, что никогда не ходил в магазин за пойлом. Посылал друзей, с которыми зависал, а если их не было, то маму. Потом храпел, а после вставал, и мама подчинялась единственному в таком состоянии для папы слову с этим лингвистическим чудом – мягким брежневским «г»: «Сбегай!»

Мне было пять, и он научил меня, когда можно женщину так, чтобы она не забеременела. Все эти новые слова мне были интересны, и я источал задумчивый вид.

Такой вид соблюдать было необходимо, потому что папа сердился, если не замечал понимания в глазах слушающего, и повторял до тех пор, пока этим самым пониманием не начинало пахнуть.

Папка любил свои воспоминания об армии, и потому мы с братом часто ходили строем из одной комнаты в другую и пели песню «Нежность» – иные папа не видел хорошими для строевого исполнения.

Однажды несколько дней кряду с перерывами на отцов сон строились по росту. Вдвоём. Проницательный взгляд полководца всё время выискивал и находил в строе из двух человек огрехи, и папка затевал перестроения. Он кричал: «Разойдись!» – и мы расходились бегом. Брат в туалет, а я под кровать, наивно полагая, что там про меня забудут.

Но никто не забывал, и уже через минуту папин голос трубил построиться по росту для исполнения песни «Нежность», обозначая шаг на месте.

Папка часто рассказывал о своих многочисленных армейских подвигах. В течение пяти лет я слушал его потрясающие истории, не зная тогда, что папа весь свой армейский срок пробыл в степи где-то под Челябинском, что-то охраняя. Из рассказов выходило, что отец – герой. Только об этом никому нельзя было рассказывать, потому что папа служил в очень секретной части и давал подписку о неразглашении. Я шёпотом поклялся, что никому.

Однажды отец рассказывал, что пришлось ему служить на корабле, на котором только он один мог переносить хоть какую качку, даже в девятибалльный шторм. Стоял он за штурвалом один, потому что всех, кроме него, сморила морская болезнь.

– Стою, – говорит, – сынок, за штурвалом, а ветер такой, что рвёт из рук руль, но я из последних сил держусь. И вот волна с левого борта, такая сука страшная, огромная, будто дом на меня падает. Смывает меня через леера правого борта, и я оказываюсь в море. Ну всё, думаю, трындец мне пришёл, прощаюсь с жизнью. Но тут с правого борта такая же волна, подняла меня и – в корабль. Очухался я, смотрю – опять за штурвалом стою, крепко держу его, мокрый весь до трусов. И тут ветер в лицо. Вот. А ты спрашиваешь, отчего у меня лицо красное. Конечно, на том задании секретном и продубился лицом я.

Я хоть про лицо у него ничего и не спрашивал, но всё равно было интересно. И гордо. За это папке дали орден Красной Звезды, но при переезде на другую квартиру он затерялся.

Потом отца послали на танке в Чехословакию, а то там произошёл переворот и с ним могло справиться только одно подразделение – отцово, конечно. Всех, кого надо, разогнали, особо буйных арестовали, а одного генерала из бунтарей отец арестовал лично. Потом конвоировал его на танке в Кремль самому министру обороны. За это отца наградили звездой Героя Советского Союза, но награду можно будет забрать в Кремле только по окончании срока подписки. Через пятьдесят лет.

– Вот, сынок, – плакал папа, – я уж не доживу, а ты съездишь и возьмёшь лично у Леонида Ильича мою геройскую звезду, он тебя будет благодарить, а ты хорошо запомни его слова и то, что папка твой – герой.

Папа много раз водил самолёты, особенно бомбардировщики, и однажды почти получил приказ сбросить атомную бомбу. Но на какую страну собирались бросать, папка не сказал. Секретная информация, мол. Летал он и на истребителях, наводя ужас на немецкие «мессеры», которые через двадцать лет после окончания войны всё ещё летали над Румынией и Болгарией. Но тут прилетал папка, и «мессеры» в страхе разлетались кто куда, какая бомбами. За это его наградили вот такенным, в полгруди, орденом Дружбы народов. Орден этот тоже в Кремле.

Однажды перебросили его на Дальний Восток, поближе к Японии. А то что-то их подводные диверсанты разгулялись. Кого посылать? Понятно, папку. Как он их там всех отметелил под водой! Лет пять после этого самураи там не появлялись. За это отцу дали денежную премию в десять тысяч рублей, но их украли, когда он ехал на поезде домой.

На улице я ходил гордый и загадочный – ещё бы, какой у меня батя герой. Сейчас только немного расслабился. Ну так конечно – нагрузки такие, и всё тело изранено, и шрамы даже на голове, под кудрями. Как тут не расслабиться.

А ещё папа учил всегда говорить правду.

– Потому что, – говорил он, – враньём ты оскорбляешь в первую очередь себя.

– А других? – я чадил любознательностью.

– А других – хрен с ними, – сказал отец, слегка подумав.

А сейчас папка бульдозерист в своём селе, хоть и на пенсии. Работать-то некому, одна пьянь кругом. Папка тоже не промах в этом деле. Но зато он много где служил и много чего видел. С его слов. Его слушали. Всем было весело. Наливали и пили сами. Так там и жили.