Читать книгу Семь звезд Гражуля Колы. Приключенческое фэнтези - Вадим Валерьевич Гуща - Страница 3

Костер с хрустом пожирает сучья, с удовольствием лижет древесные обломки и, стреляя искрами, бросает взгляды на уходящие ввысь, обомшелые, неохватные, старые, как сама земля белорусов, стволы. Вокруг вязкая, кисельная тишина, только шершавые метелки сухой травы, высотой по грудь, шуршат на краю лесной поляны, трутся на ветру, скрывая начало болота. Над древним, с отбитыми углами, расколотым надвое следовым камнем согнулась старуха: в левом сморщенном кулаке зажат пучок высушенных трав с бледными цветками, в правой ладони раскрытый складной нож.

– Изгоняю богов лживых, богов бесполезных, богов из тела, души и разума своего, нарекаю их именем забытым, именем неизвестным, именем Никто, отправляю их в несуществующее Нигде, во времени Никогда…

Старуха монотонно бубнит, еле слышно, даже шепчет, закрыв глаза и раскачиваясь всем телом из стороны в сторону. Ветхие лохмотья, едва прикрывающие хилое, словно высушенное прямо на костях тело старухи, почти касаются языков пламени костра, норовисто взбрыкивающих на ветру, и огненные щупальца жадно тянутся к старой, и кажется, что сейчас некая пародия на одежду, грязные и сальные обрывки ткани, чудом держащиеся на этом тщедушном теле, вспыхнут факелом. Только ветер каждый раз успевает вовремя и отводит угрозу от творящей ведьмы.

– И придет будущее в мир мой, и уйдет настоящее в прошлое, ибо путь его озаряют семь звезд Гражуля Колы, – голос немощной старухи перестал быть тихим шепотом с придыханием астматика, окреп, стал заполнять пространство вокруг костра, стал теснить августовскую ночь, обволакивающую нас, – и услышишь ты слово…

Старуха заголила левую тощую руку: все запястье покрыто стеклянно гладкими, затянувшимися рубцами, среди которых резко выделяются несколько недавних, и, не прекращая бормотания, полоснула лезвием по руке. И капли крови звонкой капелью, падая на выветренную поверхность камня, шипя и пузырясь, растекаются по незаметным бороздкам текста.

Отложив нож, ведьма щедро сбрызгивает кровью свой гербарий и бросает его в огонь. Пламя враз отшатнулось, прыгнуло в одну сторону, в другую, съежилось, стараясь спрятаться под поленьями, а затем, обезумев, рванулось вверх. Выше верхушек деревьев, шире лесной поляны, глубже самой сущности стал костер, и языки пламени превратились в челноки с лунной нитью, ткущие узор в воздухе.

И вспыхнули солнцем янтаря, стершиеся века назад, символы на камне. Символы узора были высечены не все – все не вместить одному камню, одному месту силы, ибо многие вехи пути Их разбросаны алтарями, покрывая древние земли мира Их – от Полоцка до Берестья, и меж морями, Янтарным и Греческим. Узор, выбитый в прошлом и застывший навеки в граните, мерцал, менялся, потек рекою, обнимая землю, и влился в проявляющееся видение.

Ведьма на несколько секунд затихла, давая мне возможность рассмотреть призрачную картину, сотворенную ее чарами из костра – сотканная огнем из крови, воздуха, росы, звезд и ночи, она была до одури реалистична. И зашептала вновь:

– И вместо когтей у него мечи, и чешуя его краше радуги, и блеск ее соперничает со звездами, и крылья его накрывают тенью полмира, а руки седока его одним движением обрывают жизнь, как бросок копья…

На звездное небо в призрачной картине, как сквозь игольное ушко, из небытия, сопя и отдуваясь, нетерпеливо протискивал свое неповоротливое тело гигантский дракон: скрежетали о невидимые мне стены когти-крючья на крыльях, терлась чешуя о пространство, цеплялся за что-то в темноте хвост. Протиснулся, шумно выдохнул гудящим пламенем, озирается по сторонам. Кажется, я могу коснуться перепончатых радужных крыльев чудовища, дотронуться до огромных зубцов сверкающего гребня, разобрать в мельчайших деталях причудливый узор на его грудных пластинах, ощутить взгляд его золотистых глаз и рассмотреть лицо всадника.

Едва седок на драконе стал оборачиваться, как старуха резко выкрикнула что-то гортанное, похожее, скорее, на рык, нежели речь, и дева – всадником оказалась женщина – взглянула невидяще, спросила безголосо:

– От чего осмелились Дажьбоговы внуки? Неужто не знаете, что прийти ко мне легко, а вот выбраться трудновато?

Тихий приятный голос в мозгу, а мышцы в животе сводит болезненной судорогой. Я почтительно обнажил плечо, демонстрируя нож на вытянутой ладони. Рык дракона пригнул к земле траву и остудил мое рвение, а дева небрежно отмахнулась. Зачадил костер, злобно плюясь трещащими искрами, продираясь сквозь отчаянно сопротивляющиеся сучья, чтобы ближе рассмотреть гостей.

– Мы ищем Отражения Гражуля Колы, великая Макошь, – склонилась до земли в поклоне старая ведьма.

– Приняли рабскую жизнь, гнусное погребение в темных могилах, вместо веселого погребального пламени и веру в последующее бессмертие, а спрашиваете у меня шлях до семи звезд? – изумляется дева на драконе.

Боль в животе усилилась, пульсирует волнами, пробирается ниже, пытаясь выбраться наружу. Рычу, не сдерживаясь, ибо еще одно ее гневное слово и у меня навсегда скрутятся мышцы не только в животе.

– О, Макошь! Будь добра к нему, – просит ведьма, видя мои муки.

– Чужая доброта – зло. Так было всегда и так всегда будет, – отвечает всадница.

Как бы там ни было, является чужая доброта злом или нет, но мне уже не так хочется вырвать у себя внутренности, становится чуть-чуть легче.

«Только ли мужчинам доставляет такую боль разговор с покровительницей женщин?»: – я с трудом перевожу дыхание.

– Иноземная книга говорит: «Ваши боги кровожадны и злы». Я помню: это – мои боги. Она говорит: «Ваши капища безобразны». Я помню: это – мои капища. Она говорит: «Ваши велеты – убийцы». Я помню: это – наши воины, герои нашей земли, отцы и деды наши, прародители наши, – обращается к богине старуха.

– Ты права, и когда вам потребуется иная правда, то ваши боги подарят ее вам. Зачем тебе все семь звезд, колдунья? Что хочешь найти в их отражениях? – Макошь даже посмотрела на нас с интересом.

– Прошлое, – твердо говорит ведьма.

– Ты нашла пять звезд, две последних лежат в болотах Кройдана. Ты рискнешь всем, отправившись туда, и легко сможешь потерять даже то, что имеешь, – Макошь негромко смеется. – Не требуются ли вам кандалы судьбы, Дажьбоговы внуки?

Молчит ведьма. Дева задумалась. Страдаю болью я. Шумно дышит Цмок. Медленно-медленно ползут секунды рядом с богиней судьбы.

– Боги не будут помогать, – наконец, изрекает Макошь, – но и мешать не станут. Иди ведьма. Кройдан будет ждать. Переживите хотя бы следующий рассвет, и тогда ты убедишь меня, что все семь звезд тебе действительно необходимы.

Дракон взмахивает крыльями, разворачивается, из трехмерного становится плоским, затем крохотной точкой, исчезает, плавно тускнея, как изображение на экране осциллографа. И картина, мгновенно растворившись, проливается лунным светом на поляну.

Тихо-тихо стало вокруг. Плавно уходит боль. Мир словно оглох. Лишь трясутся руки, и режет глаза, будто в них засыпали песок. И в довесок ко всему ведьмино огнище смачно выплюнуло в мою сторону клуб густого, с отвратительным запахом дыма.

Когда я, наконец-то, решился открыть глаза, то на месте костлявой, обглоданной безжалостным временем старухи с клочьями волос цвета воды в огненной реке Сафать, оказывается милая рыжеволосая девушка. Она, как ни в чем не бывало, стоит на коленях перед объемистым рюкзаком с надкусанным крекером в одной руке, а второй сосредоточенно шарит в его распахнутых брезентовых внутренностях.

– Аллахора! – завопил я. – Какого лешего требовалось таким образом закончить представление?

Девушка невинно похлопала ресничками, расправила плечи, выпрямилась, натянула свободной рукой на все свои выпуклости свитер, крутанула джинсовым задом несколько па полинезийской хулы, снова откусила от крекера и, отвернувшись, подбросила пару смолистых сосновых сучьев в снова разгоревшийся костер.

– Это необходимо, Алекс. Момент обретения истинного тела. Смотреть запрещено. Сколько раз мне уже повторять? И у меня сейчас создается впечатление, что ты ни разу не видел меня голой, а тот, кто видел, был не ты. Не хочешь пофилософствовать на эту тему?

– Перестань, Аллахора. – я потер все еще слезящиеся глаза и чертыхнулся, – Проклятье, – спрей от комаров, которым я щедро сбрызнул открытые участки тела, безжалостно вцепился в глаза.

– Держи.

Рыжая шепелявит с набитым ртом и, не глядя, бросает мне пакет с салфетками. Я прыгнул вперед и неуклюже поймал слегка не доброшенный целлофановый сверток правой рукой, едва не лязгнув саперной лопаткой о камень. Разорвал упаковку и, вытряхнув несколько салфеток на лицо, присел рядом с девушкой, залепив левый глаз примочкой, устроился удобнее, обнял ее за плечи, прижал к себе крепче, вдыхая запах ее волос.

– И…?

Я предлагаю Аллахоре прояснить произошедшее событие, вызванное ее чарами. Девушка отвечает, осторожно оглаживая кончиками пальцев по кругу свежий, кровоточащий, багрово вспухший, тонкий порез на запястье.

– И богиня времени и судьбы на Гусином Шляхе, но без пряжи. И дракон Цмок в придачу.

– Макошь не держала наши нити судьбы в руках и не приняла моего ритуального почтения. Физическая смерть неизбежна, она предназначена каждому, но время и обстоятельства своей смерти знать не дано. Ты потратила силы зря – предсказание ничего нам не дает.

– Не совсем так. Вспомни, как она предложила кандалы. Если это предупреждение о близкой смертельной опасности, то и предсказание к месту. А, может, это прямое указание именно на цепи узников. Однако она прямо сказала, что мы должны остаться в живых в течение суток в Кройдане, в кандалах или без них.

– Ты видишь дальше и глубже, Аллахора. Твои предсказания и видения могут быть истолкованы и после какого-либо дополнительного знака. Сколько? Рыжая нахмурила лоб, задумалась, что-то вспоминая, сопоставляя обрывочные сведения, обдумала ответ:

– Дни, недели, месяц? Не знаю. Мне снился Знич, и он ждал момента снять мою звезду в небе.

– Знич? Пока Макошь не оборвала нить твоей жизни ему нечего здесь делать, – это я знаю точно, – А рассвет? Макошь совсем туманно выразилась о рассвете, – пытаюсь угадать про себя, каким он будет.

– «Никому не дано встретить рассвет Их прихода, ибо ничем не будет он отличен от бесконечной череды других, подобных ему».

Аллахора процитировала отрывок какого-то древнего текста и зябко передергивает плечами – даже через толстый свитер я всем боком ощутил, как покрылась ее кожа мурашками, затем девушка поворачивается ко мне. Она показывает рукой на гротескные, пляшущие в пронизанном лунным светом тумане тени над болотом, и спрашивает:

– Скажи, Алекс, ты сомневаешься, что у нас получится?

В ответ на вопрос Аллахоры что-то мерзко захлюпало в болоте, выдираясь из грязи, и поволоклось вглубь трясины, остановилось, повернуло обратно, затихло, и бултыхнулось вновь, передумав.

– Честно? Я бы пошел один.

Говорю откровенно, прислушиваясь к звукам близкой трясины, а Рыжая в упор смотрит на меня.

– Тогда тебе придется утопить меня, иначе я никуда не отпущу тебя одного.

Я пожимаю плечами, молча демонстрируя свое неодобрение. Выуживаю из рюкзака термос с кофе. Отворачиваю пластиковые стаканчики-крышки и наливаю в них исходящую паром ароматную жидкость. Протягиваю девушке обжигающую пальцы посуду и мы молча пьем крепкий напиток – я, переваривая услышанные слова, она – пытаясь понять, не упустила ли чего. Мы даже слышим в тишине, как тяжелыми кегельными шарами вяло сталкиваются мысли друг у друга в головах.

Где-то недалеко на болотах снова возник какой-то шум, похожий на всплеск, донесся хриплый вопль, и опять тишина. Смотрю на светящийся циферблат часов. Быстро приближается рассвет. Поднимаю голову вверх. На фоне прозрачного, в аспидно-черной тени крон деревьев, августовского неба уже можно различить отдельные фрагменты теней. Звезды точно разбухли за ночь, смотрят вниз, мигают – далекие золотистые глаза дракона Цмока. Перевожу взгляд на Аллахору. Она смущенно улыбается и тянется к рюкзаку, неуверенная улыбка делает ее лицо удивительно нежным. Задумалась. Поворачивается ко мне.

– Извини, мне просто было страшно. Вот, второй раз принимаю здесь другой облик, а все равно, при превращении обратно, оказываюсь в джинсах и свитере. Не в белье, не обнаженной, а именно в своей повседневной одежде. Как считаешь, почему?

Я понимаю, что мне готовится какой-то подвох, поэтому из вредности молчу. Рыжеволосая красотка повеселела. Страх задвинут глубже, и в зеленых глазах Аллахоры снова появились мерцающие искорки.

– Так почему? – продолжает настаивать она.

Мои внутренности почти отпустила боль, и они становятся намного дружелюбнее к хозяину, позволив мне усмехнуться:

– Потому что ты не умеешь наколдовать себе красивое нижнее белье, а показаться передо мной в непрезентабельном виде тебе стыдно и жутко неудобно – вдруг разлюблю.

– Врешь ты все. Нет у меня никакого белья – ни красивого, ни обычного, абсолютно никакого.

Рыженькая несколькими быстрыми движениями сбрасывает с себя джинсы и свитер. Аллахору совсем не ласкает солнце, и ее совершенное обнаженное тело в красноватых отблесках догорающего костра с одной стороны цвета светлой меди, как и ее волосы, а в мутно-тусклом освещении низкой луны вторая половинка напоминает мраморную статую. Только страшный кольцеобразный шрам с пятью отходящими отростками-лучами уродует бархатистую кожу над левой грудью. Сегодня лучей стало пять – отражение Гражуля Колы оставило еще одну отметку.

– Держи руки при себе, – шипит девушка в ответ на мои поползновения проверить все ли у нее на месте.

Рыжая вытаскивает из рюкзака камуфлированный комбинезон и ввинчивается в него своим гибким телом в секунду, как песчаная змейка в бархан. Белья действительно нет. «Натрет тело комбинезоном, глупышка: – не в шутку разозлился уже я». Однако решил промолчать – ничего же не сделаешь сейчас. Так всегда – маленькая проблема гарантированно сулит большие неприятности.

– Если честно, – продолжает она разговор, с трудом заталкивая копну своих роскошных волос в специальную сеточку, – у меня просто опять не вышло сразу одеться в камуфляж при переходе в истинное тело.

– И почему так? Что-то стало здесь изменяться или… может, я залетела?

Рыжая аккуратно приземляется на пятую точку, одновременно вытаскивая из бездонного рюкзака высокие солдатские ботинки на шнуровке. Видя мое изумление, Аллахора по-настоящему потешается, а затем вдруг жалобно всхлипывает:

– Страшно? Да? Нам, может, завтра конец, а тебе страшно, что твоя навка беременна?

Вот так перемена настроения, думаю я про себя, а вслух говорю:

– Разве я против этого, рыженькая? Мы же с тобой столько вместе. Вот выберемся отсюда и подальше куда уедем. Несколько десятков лет воспоминания о Кройдане будут сказками нашим детям.

Рыжая внимательно смотрит на меня исподлобья, затем удовлетворенно кивает головой.

– Ты обещал. Но физической близостью это подкреплено не будет, – она, дурачась, показывает мне язык, – потом, дома, я забеременею сразу двойней, я знаю, – и она снова хмурится.

– Возможно, так и будет, – доносится саркастический голос из-под деревьев и на поляну легкими шагами выходит высокая, стройная женщина, – а, возможно, и нет, – откровенная усмешка в голосе.

Голос мгновенно вскочившей Аллахоры напряжен, звенит натянутой струной:

– Я не обращалась к твоей мудрости, Мать Не Живущих. Прости, что не заметили раньше твоего присутствия, не воздали тебе должные почести.

Паляндра! Боль в животе была бы более милосердной, чем вонзающийся в мозг ужас при виде богини смерти. Вот сейчас я падаю на колени совсем не из почтения – мне приказали уткнуться лицом в землю. Мельком успеваю заметить насколько прекрасно лицо под прозрачной вуалью. Говорят, даже красота богини может убивать.

Глаза Паляндры сверкают ненавистью из-под собранного пелериной прозрачного покрывала, струящегося по лицу:

– Тебе не нужен совет, ведьма?

– Не сейчас, Мать Смерть.

Рыжей страшно. Я физически чувствую, насколько. Не вижу, но ощущаю каждой своей клеточкой, как страх сочится из всех пор ее тела. Она словно вечно купалась в нем, и он стал ее запахом. Даже мне позволено приподнять голову и увидеть, как пахнет ее ужас.

– А ведь мне известно, где найти еще две отраженных звезды, строптивая ведьма, – вкрадчиво предлагает Паляндра, – ты же не сомневаешься, что нет в двух мирах тайн от меня?

Аллахора несколько бесконечных секунд молчит и, пересилив себя, спрашивает:

– Что потребуешь за это, Мать Нижних?

– Твоего волка.

Мой позвоночник становится пластилиновым, когда Паляндра плавным жестом изящной руки указывает на меня.

– Нет, – не раздумывая, качает головой девушка, – никогда.

Паляндра совсем не гневается на отказ, удовлетворенно кивает головой:

– Ты, сказала свое слово. Я заберу его сама, и Отражения Гражуля Колы тебе больше незачем сводить воедино. Да будет так!

– Нет!

Аллахора дико кричит, и ее голос многократно отражается от могучих стволов окружающих поляну и, запутавшись в воздухе, три буквы бесконечной тоски вибрируют в воздухе и буравят мне барабанные перепонки.

– Да, – смеется богиня, – но сначала я дам ему сил, чтобы он шел со мной, а не полз на брюхе, стеная и плача. Ползи ко мне, волк.

– Ты не Перкон… ты не имеешь власти над ним, – запинаясь, выдавливает из себя Рыжая.

В руке Паляндры появляется деревянная, иззубренная, словно обкусанная по краям чаша, которую она протягивает мне.

– Посмотри, ведьма. Пей, волк.

Я послушно, наполненный бесконечным обожанием, ползу к ней через поляну, и Аллахора со стоном, бессильно опускаясь на землю рядом с костром.

– Твой напиток слишком крепок для него. Ты убьешь его. Возьми лучше меня.

Лицо богини выражает нескрываемое отвращение на бесконечную мольбу в голосе девушки:

– Зачем ты мне? Но в твоих словах достаточно здравого смысла. Пусть пьет, как младенец.

Паляндра распахивает свои одежды – вид ее идеального тела приводит меня в исступление. Выплескивает из чаши себе на грудь ее содержимое – всепоглощающая жажда неодолимо тянет меня к ней – вожделение и желание обладания вычищают метлой мой разум от других мыслей.

Капли огненной жидкости, сверкая, текут по ее высокой груди, полыхают в лунном свете драгоценными яхонтами и лалами, запутавшись в волосках шелковистой кожи, повисают на сосках, срываются вниз, оглушительно бьют в землю в унисон с грохотом моего сердца. И со всей округи к богине роем стремятся ночные бабочки, привлеченные ароматным сиянием, и краткими вспышками сгорают их тельца, едва попав за распахнутые полы одеяния Матери Смерти.

Кровь вскипает в моих венах, и я ползу.

Нет ничего в мире важнее, чем припасть губами к этой прекрасной груди, отведать напиток, лизать ее бедра, живот, грудь, или лучше не жить.

Я ползу.

Аллахора сжимает зубы и рвет ногтями свежую рану на запястье. Вой раненой волчицы, пугая ночную живность, несется сквозь лес, в болото, через ночь, когда Рыжая, стряхивая в костер кровь, быстро шепчет:

«А зубы ее – черные камни, и ноздри – пещерами в скалах…».

Я ползу.

– Заткнись, ведьма, – пренебрежительно бросает ей Паляндра через плечо.

«И груди ее – холмы бесплодные, а волосья на них – кусты колючие, высохшие…».

Я ползу.

«Живот ее – море иссохшее, а бедра – кряжи горные…».

– Заткнись, ведьма! – клокочет в ответ в горле Паляндры, и голос уже не мед – злоба лютая.

– Пей, волк, – это грубый приказ мне.

Я встаю. Скорее. Нетерпение.

«Лоно ее – мост над бездной, а лицо – золоченый череп…»

Рыжая хватает головню из костра и бросает в Паляндру. Что может сделать кучка углей повелительнице мертвых? Даже не долетев, она рассыпается слабым веером искр. Но и в этой вспышке, под взметнувшейся вуалью, я вижу оскаленный череп вместо прекрасного лица и отшатываюсь.

Передо мной глыбой стоит чудовищно безобразная женщина и сверлит меня пустыми глазницами на изъеденном червями черепе. Сзади что-то кричит Аллахора. Не разобрать. Выхватываю саперную лопатку из чехла. Смех. Паляндра толкает меня в грудь – как копытом лягнула. Отлетаю к ногам Рыжей. Вскакиваю снова.

Паляндра стоит неподвижно. Молчит. Скалится безгубо. Накидывает вуаль на лицо. Превращается снова в молодую женщину. Говорит. Не железом режет. Ласково.

– Смерть не возьмет вас сейчас. Слишком просто для вас четверых, – рисует в воздухе какой-то знак, – внимай ведьма, – и смех ее похож на звон разбитого вдребезги глиняного горшка.

– Ты, волк, – указывает на меня, – приползешь и будешь молить, чтобы хоть издали учуять мой запах. И каждый день необузданная радость станет переполнять тебя, когда рыжую ведьму будут насиловать на твоих глазах и вырезать у нее на груди все семь звезд Гражуля Колы. Запомни, волк. Ежедневно.

– Не будет так! – выплевываю я в Паляндру всю народившуюся ярость попавшего в капкан зверя и прижимаю Аллахору к себе.

– Спроси свою рыжую, волк. Скоро, очень скоро. Еще до шестого отражения, – и Мать Смерть тает в воздухе, выбрасывает уже из пустоты три слова – «Да Будет Так!».