Читать книгу Декамерон 1914 - Вадим Вольфович Долгий (Сухачевский) - Страница 6

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Оглавление

Проделки Беяз Шаулы. – «Пулемет-

хреномет» и «революция-хренолюция». – Новые сюрпризы.


Завтрак, как и обед давешний, происходил за table d'hot12. Хозяйка, Амалия Фридриховна, завтракала вместе с гостями, а из постояльцев пансионата по какой-то причине отсутствовал только инженер, господин Шумский.

– Дуня! – позвала княгиня.

Девушка немедля явилась на зов.

– Дуня, – строго спросила княгиня, – ты господина инженера случаем не забыла пригласить?

– Как же! Три раза к ним стучалась! Должно, спят очень крепко.

– Что ж, оставь для него жульен, потом еще раз подогреешь.

– Так жульен никак нельзя ж подогревать по второму разу, Амалия Фридриховна, спортится он.

– Да, пожалуй… Ладно, ничего не поделаешь, будет есть холодный, сам виноват.

– И весьма, весьма пожалеет, – вставил купец Грыжеедов, как раз в этот момент с наслаждением поглощая грибной жульен. – Сейчас, пока он теплый, вкус – преотменнейший! Давненько такого не едал! Премного благодарен, Амалия Фридриховна.

Княгиня, довольная, кивнула:

– Да, Лизавета у меня отличная стряпуха. За что и плачу ей, как повару в первоклассной ресторации.

Гости наперебой принялись нахваливать и жульен, и прочую снедь, я же, вспомнив о звуках, донесшихся до меня ночью, все внимательнее приглядывался теперь к нашему молчуну-учителю, господину Петрову. Он пользовался лишь вилкой, держа ее в правой руке, поскольку ладонью другой руки все время прикрывал левую сторону лица, но когда он, на какой-то миг забывшись, чуть сдвинул ладонь, я увидел, что эта часть лица у него изрядно распухла, а под левым глазом образовался основательный синяк.

Господин Львовский тоже заметил у него это украшение и по природной то ли глупости, то ли простоте, то ли бестактности воскликнул:

– Батюшки! Сергей Сергеич, да что ж с вами такое приключилось?! У вас же, право, под глазом натуральнейший… как бы это?..

– Фингал, – подсказала Ми.

– Да тут такая история… – пробормотал тот. – Нынче что-то не спалось, спускался ночью по лестнице, хотел свежим воздухом подышать, да по неловкости и сверзился. Все ступеньки пересчитал – вот оно и…

Прежде я лишь однажды слышал его голос, оттого тогда, ночью, и не узнал. Теперь не сомневался – то был он!

– Теперь вот и рука болит, и ребра, – добавил Петров.

– Не знаю, как начет руки и ребер, – прошептал мне на ухо сидевший рядом Кляпов, – но фингал такой получается вовсе не от ступенек, а исключительно от рукоприложения, это уж поверьте мне.

Да, его правота не вызывала у меня сомнений.

– Как же так получилось? – не унимался Львовский. – Лестница тут всегда освещена, а ступени широкие. – Экий вы, ей-Богу, голубчик, не осторожный!

Во мне настолько взыграло любопытство, что в бестактности я даже перещеголял господина Львовского. Произнес:

– Да, я слышал спросонья, как вы навернулись. Еще удивился – кого это вы там обругать изволили? Оказывается – их, ступеньки! И поделом!

– И это совершенно не лишено смысла, – вступила в разговор Дробышевская. – В каждом предмете, даже в лестнице, прячутся мистические силы, иногда добре, а иногда, как в данном случае, весьма злокозненные. Мир полон самых разнх дỳхов, иногда весьма не дружественных к нам, уверяю вас, господа. Просто не всем дано это узреть.

Петров зарделся – трудно сказать, от чего более, от своего столь явного вранья или от столь абсурдного объяснения. Он проговорил:

– Вы, возможно, правы, но в данном случае… Просто мне показалось, что кто-то толкнул меня в спину. Но потом, придя в себя, увидел, что там – никого.

И тут вдруг Дуня подала голос:

– Это он шутки шуткует, он колобродит! Точно говорю, – он!

– Что за глупости? Кто – «он»? – спросила княгиня.

– Он! Этот бес! Абдулла называет: Шаула.

– По-татарски – «призрак», – пояснил генерал Белозерцев. – Я по-ихнему, по-татарски, еще с Геок-Тепа малость понимаю.

Дуня подтвердила:

– Вот-вот! Абдулла говорил: Беяз Шаула. Белый Призрак, то есть.

Когда-то судебный следователь Лежебоко учил меня, что мелкие подробности способны помочь изобличить любую нечистую силу. Сейчас, кажется, настал соответствующий момент. Увидев, что Петров близоруко щурится, я вспомнил, что вчера на нем были весьма приметные очки с толстой костяной оправой. Наверняка, тот Шаула, что саданул ему в глаз, и сломал эти очки. Но тогда, коли это все же не призрак, а человек, он неминуемо должен был поранить себе рук.

Я внимательно осмотрел руки всех сидевших за столом, но никаких следов ни у кого из них на руках не обнаружил.

Неужто и впрямь призрак?.. Вздор, конечно!..

Тем временем Дуня продолжала поминать этого самого Шаулу.

– Ах, опять все те же глупости… – вздохнула госпожа Ахвледиани. Затем пояснила для остальных: – Видите ли, у здешних детей гор существует такое поверье: дескать, когда сходит этот ледник, просыпается спавший досель под ним этот самый Беяз Шаула и творит свои проказы. – И укорила горничную: –Ты бы хоть, Дуняша, избавила нас от этих глупостей, ей-Богу.

Та вспыхнула:

– «Глупостей»?! А гребень мой – тоже, выходит, глупость, да?!

– Что еще за такой гребень? При чем тут?…

– А притом!.. Я хотела вам после рассказать, но раз уж так… Вот он, полюбуйтесь! – С этими словами она достала из кармана своего передника гребень для держания волос, украшенный разноцветными стекляшками. – Это «глупость», или что?!

– Ну гребень – и что с того?

– Да вы смотрите, что с ним сотворили! Абдулла сказал – теперь не поправишь, зубчики сломаются.

И тут я увидел, что два его медных зубца отогнуты, и вместе они напоминают некую конструкцию, подобную которой я, будучи судебным следователем, видывал не раз у N-ских воров, а именно – весьма умело сотворенную отмычку для замков. К слову сказать, изловленный у нас, в N., вор-домушник по кличке Ноздря однажды во время допроса даже в подробностях объяснил мне, как этой штукой пользоваться.

– Подумаешь! – сказала княгиня. – Ну наступил кто-нибудь невзначай на твой гребешок.

– Да?! А кто его из прически вынул по-незаметному? Он у меня завсегда крепко сидит в волосах.

– Да кому он нужен? Ему цена-то три копейки.

– Ну, положим, не три, а все семьдесят пять, три четверти рубля; для меня деньги немалые, десятая часть жалования, как-никак.

– Ладно. Но если кто-то и позарился, то откуда он снова у тебя?

– То-то и оно! Абдулла нашел возле лéдника.

– Сама же там, наверно, и обронила. А кто-то потом наступил.

– Да не была, не была я вчера вечером возле этого лéдника! Когда гости стали расходиться, сразу пошла к себе наверх. Здесь, в зале, он был еще на мне, а вернулась к себе – нет его! А мимо лéдника этого я вообще нынче не хожу, боюсь я до жути покойников, это уж Абдулла там нынче утром проходил. Он сказал: точно – это Беяз Шаула абекай. «Наколдовал», то есть. А кто бы еще? Люди–то здесь все – приличные.

«Да уж, приличней некуда», – подумал я, вспомнив про шишку на своей голове. Да и жертва кого-то из «приличных людей», ротмистр Сипяга, уже третий день лежал, не отпетый, совсем поблизости. Если прибавить к этому нынешний вид господина Петрова и обнаруженную мною адскую машину, то трудно сыскать публику более порядочную, чем та, что собралась здесь!

Дуня стряхнула набухшую слезинку.

– Что плачешь, глупая? – спросила княгиня. – Если нет другого горя, кроме как эти твои семьдесят пять копеек, то я тебе, так и быть, возмещу.

– Благодарю, конечно, но я – не по деньгам… Просто замуж теперь не возьмут, а у меня уж третий десяток – к середине.

– Отчего ж не возьмут, из-за заколки, что ли?

– Вот вы потешаетесь, барыня, – сквозь слезы сказала Дуня, – а Абдулла мне говорил…

– И что же он говорил такого?

– Говорил, что этот Беяз Шаула – он не зря у девушек вещи ворует. Это значит, что он ее себе в невесты облюбовал. А коли так – он теперь никому подступиться не даст.

– Тоже Абдуллайка сказал? Боже правый, глупости какие!

– И вовсе даже не глупости! Он рассказывал… У них в ауле такое было шестьдесят лет назад; тоже тогда лавина с гор сошла, и Беяз Шаула проснулся. Тогда у одной девушки вещи начали пропадать, а потом все, кто к ней сватался, помирали: кто от болезни какой-нибудь помрет, кто вдруг с обрыва сверзится…

– …а кто – с лестницы… – по-жеребячьи гыгыкнул господин Львовский.

После его слов все как-то машинально перевели взоры на красного, как вареный рак, опустившего глаза Петрова.

Повисшую тишину снова нарушил господин Львовский.

– Кстати, господа, – сказал он, – в моей комнате, кажется, тоже какой-то… как его там?.. Беяз Шаула (гы-гы!) побывал. Вот, посмотрите-ка. – С этими словами он достал из кармана какой-то темный стеклянный бутылек.

– Что это? – спросила княгиня.

– Не могу знать, ибо, даю слово – сей предмет не мой, и как он очутился у меня, я ведать не ведаю. Тут на нем что-то написано, но… я не могу понять.

– Дайте-ка сюда, – попросил профессор Финикуиди и прочел: – Оculus guttis. Что означает всего-навсего – капли для глаз.

– С роду ничем подобным не пользовался! – воскликнул Львовский. – С глазами у меня, тьфу-тьфу, все в полном порядке.

– К тому же флакон пуст, – сказал Финикуиди.

– Где вы это нашли? – спросил я.

– Представьте себе, в кармане собственного пиджака. Вот этого самого. Утром стал надевать, а там, в кармане, что-то… Я этот пиджак в последний раз только позавчера надевал, в тот день, когда несчастный господин Сипяго… – Он примолк.

– Да, мы еще мало знаем о мире темных сил, – изрекла многознающая госпожа Дробышевская, а настроенная более практично госпожа Евгеньева сказала:

– При известной ловкости рук кто-то мог вам и на ходу положить. Вы могли и не заметить, когда вечером разоблачались, не так ли?

– В сущности, вполне мог, в тот вечер, признаться, вина выпил с господином Шумским. Но если кто-то подсунул – то, спрашивается, зачем?

– Ну а вы-то как полагаете?

– Да, собственно, ничего я даже и не полагаю. Вот, думаю, господин профессор определит, что там было, для того и прихватил с собой. Вы ведь, кажется, химик, профессор? – обратился он к Финикуиди.

– Ну-ка, попробуем, – сказал профессор. – Дайте-ка сюда… Вообще-то для определения нужны колбы, реактивы; но… можно и проще… – С этими словами он взял со стола уксус, накапал немного во флакон, встряхнул его, затем произнес: – М-да, тут было все что угодно, но точно не глазные капли. Как мне не хватает моей химической лаборатории!

– Уж случаем не яд ли?! – испугалась госпожа Евгеньева и отодвинула от себя подальше бокал с минеральной водой.

Купец Грыжеедов, уже было собиравшийся запить сельтерской водой проглоченный ломоть осетрины, тоже поставил на место свой бокал. У остальных вид был такой, точно увидели проползающую змею.

Профессор не стал никого успокаивать.

– Не знаю, не знаю… – проговорил он. – Была б лаборатория – тогда бы… В здешних условиях не могу даже сделать пробы на заурядный арсеникум?

– На что-с? – насторожился Грыжеедов.

– На арсеникум, в быту называемый мышьяком.

– Дуня! – прервала его рассуждения Амалия Фридриховна. – Ты чем мышей травишь? Этим самым… арсеникумом?

– Мне такое и повторить-то.. Не-е, я их – порошком. Я его в аптеке в прошлом годе покупала. Да уж давно и не травила – с первого же разу мыши передохли все…

Тем временем профессор, чиркнув спичкой, стал нагревать флакон.

– Нет, во всяком случае, не арсеникум, – наконец заключил он.

Более, однако, никто из присутствующих не прикоснулся ни к еде, ни к питью.

– Так ты говоришь, инженер Шумский никак не отозвался на стук? – настороженно спросила княгиня горничную.

Та лишь покачала головой.

На какое-то время над столом повисла напряженная тишина.

– Иди постучи погромче, – приказала Амалия Фридриховна. – А если не отзовется – что ж, тогда будем ломать дверь.

И в этот самый момент…

– А вот и я! – послышался из темной прихожей разбитной голос, как у циркового гаера. – Прошу вели… вилле… великодушно простить за опоздание…

С этими словами в гостиную вступил никто иной, как господин Шумский. И хотя он едва передвигал ноги, но был вполне себе жив и даже здоров, если не считать того, что был он, совершенно очевидно, пьян, причем пьян что называется до чертиков.

– Дает инженер! В стельку наклюкался! – резюмировала его появление Ми

– Мне пок-казалось, вы тут что-то хотели л-ломать? – обрушившись в кресло, спросил Шумский. – Это вполне даже можно! Только чур, я командую, п-поскольку я – инженер! Итак, что л-ломать будем, господа? Л-ломать – дело хорошее. Ломать – не строить!

Ему долго объясняли, что ничего, слава Богу, ломать уже не надобно, а он все хорохорился и рвался в бой, с трудом удалось его угомонить и усадить в кресло. Но вообще-то все искренне радовались его появлению, ибо это и впрямь было первое радостное событие за все утро.


– – —

…………………………………………………………………………………………………….

…………………………………………………………………<…> мы же с профессором Финикуиди тем временем играли в шахматы. Семипалатников, Грыжеедов, Кокандов и Львовский, стоя по сторонам, наблюдали за нашей игрой. Инженер Шумский похрапывал, лежа там же, в гостиной, на кушетке.

Вообще-то я играю весьма недурственно, однако тут мысли мои витали где-то на отдалении, я допускал одну промашку за другой, и наконец профессор, объявив мне шах, сказал:

– М-да, в такой позиции господин Ласкер на вашем месте, пожалуй, уже сдался бы.

– Да, да, сдаюсь, – поспешил согласиться я.

– Еще одну партию?

– Как-нибудь в другой раз, нынче я, право, как-то не в форме.

– Понимаю, – кивнул профессор. – Я, знаете ли, тоже чувствую себя не в своей тарелке после случившегося, все думаю…

– О призраке этом?.. Как бишь его, черт?!..

– Вот уж в мыслях не было держать в голове! Призраки, как известно, – объекты, в природе не существующие, посему и раздумывать о них – пустое… На душе, однако, тревожно, правда, по совсем иной причине.

– По какой же? – полюбопытствовал Кокандов.

– Да тревожно и зыбко нынче все на планиде нашей, крутящейся в мироздании. При нашей нынешней оторванности от мира, остается лишь гадать, что там… – он махнул рукой на пейзаж за окном, – что там сейчас происходит. Неспокойно, ох, неспокойно вступаем мы в завершение Эры Рыб!..

Грыжеедов прокашлялся, затем сказал:

– Осмелюсь вставить… Вы, конечно, человек университетский, не мне чета, касательно ваших «эр» ничего не смыслю, могу опираться лишь на здравое чувство. Так вот, оно мне говорит: ничего там плохого не происходит, и движемся мы исключительно к лучшему.

– О да! Все к лучшему в этом лучшем из миров! – иронически отозвался профессор. – Вы мне напоминаете господина Панглоса13.

– Виноват, с этим господином не знаком-с, но если бы он при мне произнес эти слова, то я не стал бы ему возражать. Видит Господь – хоть мы и наша матушка Россия в достатке натерпелись уже всяческого, но теперь притихло все на долгое-долгое время, и в обозримом будущем не ждут нас ни войны, ни эти, ну их к лешему, революции.

– Да, бытует и подобное мнение, – кивнул Финикуиди. – Профессор Менделеев из Петербурга… мы с ним как раз на эту тему беседовали незадолго до его смерти… так вот, он даже, знаете ли, прогноз составил на случай столь благоприятного развития. По его подсчетам, в этом случае к началу Эры Водолея, лет, стало быть, менее, чем через сто, население нашего отечества превысит миллиард (каково?!), а по промышленному производству мы превзойдем не то что какие-то там Североамериканские штаты, но даже Францию, и даже самою Великобританию.

Грыжеедов воскликнул:

– А что! И переплюнем, непременно переплюнем! Верю я в нашу Россию-матушку! Да Россия, если ей только не мешать…

Господин Семипалатников улыбнулся своей надменной улыбкой – трудно определить, то ли в знак согласия с этими словами, то ли внутренне отторгая их, а Финикуиди сказал:

– Вот и покойный профессор Менделеев тоже верил, да и подсчеты его были, в сущности, верны… Коли бы только не одно маленькое «если»: если до тех пор не случится ни войн, ни революций, то есть если вас, Прохор Васильевич, не обманывает ваш достохвальный оптимизм. Кстати, на чем сей оптимизм у вас зиждется, любопытно было бы знать.

– Вы о чем конкреКтно, о войнах или же о революциях?

– «КонкреКтно» – о революциях, – по-прежнему глядя на него с насмешкой, пояснил Семипалатников.

– Да очень просто! Натерпелись уже! Будет! «Довольно!» – сказала Россия! Только-только начинаем жить по-правильному, это после реформы покойного Петра Аркадьевича14 даже в глухих деревнях понимают: возьмись за дело – и без всяких революций будет дадено тебе всё. Хоть бы взять к примеру (уж простите великодушно) вашего покорного слугу… Я ведь в девятьсот седьмом годе с десятка пирожков в день начинал, продавал их по деньге15 за штукую, за вычетом расходов, две с половиной копейки был весь мой навар в день. Только я эти копеечки не пропивал, не проедал, а пускал дальше в дело, – и что? Уже через месяц продавал по сотне в день. А через год про пирожки «От Жерома» знала уж вся Губерния!

– От… простите… кого?.. – не понял Львовский.

– Ну это я так назвал. Сами понимаете: для благозвучности.

Конечно, Львовский, по природной глупости, не смог промолчать.

– Да, – сказал он, – пирожки «От Грыжеедова» – это бы оно как-то… – И, поймав на себе укоризненные взгляды, стушевался: – Нет, это я так… Ровно ничего не имея в виду…

– Ничего-с. Мне и самому порой бывает забавно… Да, так вóт: третью гильдию себе приобрел; а сейчас, когда по шести губерниям мои пирожки пошли, – уже вторую. Теперь думаю первую гильдию приобрести и тогда открыть производство и в Берлине, и в Праге, и в Вене16, уже имеются на сей счет кое-какие договоренности… То есть это я к тому, что каждый так может; так к чему же, я вас спрашиваю, какие-то там революции? Господа революционисты, я слыхал, о счастье народном пекутся; ну так вот он, счастье, бери его голыми руками!

– Ну, если счастье одними пирожками мерить… – начал было Кокандов, но профессор перебил его:

– Ладно, с революциями, положим, разобрались; ну а войн почему не будет, тоже любопытно было бы знать.

– Да потому что невозможны они нынче, войны!

– Вот как? Всегда были возможны, а теперь видите ли, – невозможны! Извольте-ка пояснить.

– Пожалуйте… Я, правда, человек не военный, но с господами офицерами вожу дружбу, и вот что мне сказал один подполковник, командующий батальоном. Теперь, с появлением пулемета, войны решительно лишены всяческого разумного смысла. Посудите сами: на каждый батальон полагается два пулемета, стало быть, по восемь пулеметов на полк, на дивизию – еще в три-четыре раза больше. А даже один! – слышите, один! – пулемет способен из окопа за минуту посечь сотню наступающих! А сколько минут требуется для наступления?.. То-то! Перемножим все на все, и выйдет, что через двадцать минут целой дивизии как не было! И какие, скажите мне, могут быть войны при таком подсчете?

Тут вмешался генерал Белозерцев, стоявший в этот миг позади меня.

– Умен ваш подполковник, – сказал он. – Да-с, умен, с этим не поспоришь! И считает он, видно, хорошо столбиком. Только вот что я, старый вояка, вам, господа, скажу: войны – они не от смысла происходят и не от столбиков, и вообще не от разума. А происходят они от дурости людской и от амбиций немереных. Ну а дурость – ее никогда и никакими пулеметами не истребишь и никакими столбиками не посчитаешь. На том наше военное сословие и держится, иначе давно бы род людской разогнал нас, дармоедов; а вот же, канальи, все еще таки существуем!.. Что же касательно пулемета… Да, видел я его в деле, машина, подтвержу, основательная. И в подсчетах ваш подполковник, должно, не ошибся, только вот чтó сие означает? Лишь одно: что поляжет солдатỳшек бравых ребятỳшек великое множество, ничего более.

Я спросил:

– Так что же, по-вашему мнению, война в близком времени все-таки будет?

– А это уж – все равно что сегодня, во вторник, задаваться вопросом, будет ли когда-либо пятница. Нет, не завтра, – но всенепременно настанет! То же и с войной. Ибо она – в дурьей человеческой природе, а как известно, против природы, пардон, не попрешь. Ну а там, где война, – там и голод, и чума, и революция, все, то есть, ангелы Апокалипсиса. Уж поверьте, не запозднятся!.. А вы говорите – пулемет…

– Пулемет-хреномет!.. Революция-хренолюция!.. – подал голос с кушетки на миг проснувшийся Шумский. – Лучше скажите, никто ли не желает доброго французского коньячка? – Он извлек из-за пазухи флягу, однако тут же на лице его изобразилось разочарование. – Увы, пусто, господа, так что – my apologies17

Все, кроме генерала, заулыбались, тот же сказал с печалью в голосе:

– Спите, спите, мон шер, завтра всего лишь среда, до пятницы еще далеко, – и после этих его слов зависла тревожная тишина.

Но кто бы из присутствующих знал, что даже его превосходительство был настроен чересчур оптимистично, что его фигуральная пятница уже наступила, ибо примерно в эту самую минуту уже прогремел тот самый роковой выстрел в боснийском Сараеве, и все наши разговоры показались бы нелепыми для любого, кто не был, подобно нам, отрезан от остального мира, уже начинавшего свое падение в бездну…


Должно быть, глупость – все же лучшее лекарство от тяжких дум. Господин Львовский первым вывел все на веселую ноту.

– Посмотрите, посмотрите-ка на господина Васюкова! – шепнул он. – Как он гоголем выхаживает! Прямо Наполеон перед Ватерлоо!

Тот, явно ничего не замечая вокруг, действительно чем-то похожий на Наполеона, расхаживал взад и вперед в другом конце гостиной и при этом явно вел какой-то неслышный разговор с самим собой, ибо он то удовлетворенно кивал самому себе головой, то вдруг приостанавливался, мучительно раздумывая над каким-то мучительным вопросом.

Львовский все так же шепотом пояснил:

– Это он к нынешнему пети-жё готовится. Интересно, интересно, что нас сегодня вечером ждет!..

Дамы тоже уже собрались в гостиной и, поглядывая на шагистику Васюкова, тоже с очевидным нетерпением ожидали начала игры.

Между тем, гномы уже начинали подбираться к моему нутру, и мне необходимо было очередной таблеткой подавить их кровожадность.

Впрочем, тут мне в голову пришла одна мысль. Все, кроме прислуги, собрались в зале, и этим грех было не воспользоваться.

Что ж, сударь Беяз Шаула, отмычками орудовать, ей-ей, не вы один умеете! А уж как виртуозно это умел Савелий Игнатьевич Лежебоко! С этой мыслью я незаметно покинул …………………………………………………......................................

……………………………………………………………………………………………………..………………………………………………………………………………………………………


Две следующие затем страницы рукописи были почему-то залиты водой, строки совершенно расплылись, лишь в некоторых местах процарапывались обрывки фраз, как то:

– …от напряжения даже забыв о своих гномах…

– …Господи, а это еще что?!..

– …сколько ж всяких снадобий!

– …открывая крышечку…

– …Боже, какая красота!..

– …Да неужто же?!.. Ах, вот оно, оказывается как!.. Вот уж не ожидал!..

– …Нет, нужно сделать кое-что еще…

– …И в вашем нумере тоже поглядим…

– …любопытно бы узнать…

– …Впрочем, при нынешнем развитии методов… возможно и это…

– …Да, да, помнится, в подобных случаях нужен гуммиарабик

– …А это что за бумаженция?.. Ну-ка, мы ее… Не забыть потом положить на место…

– …и с чувством исполненного долга…


[Явно здесь Петр Аристархович сделал для себя некие немаловажные открытия, но неумолимое время и печка, возле которой хранились эти листы, свершили свое дело

12

Общим столом (фр.)

13

Персонаж философской повести Вольтера «Кандид».

14

Столыпина.

15

½ копейки.

16

Купцам 3-й гильдии разрешалась торговля лишь внутри одной губернии, 2-й – по всей России, и лишь 1-й – заниматься и международной торговлей.

17

Мои извинения (англ.)

Декамерон 1914

Подняться наверх