Читать книгу Дети Эльцинда - Вадим Юрятин - Страница 13

Красный юрятинский трамвай пролетел мимо Амфитеатра и, гремя тормозными колодками, на полной скорости пересёк главный перекресток города, где Проспект Ленина и Комсомольский бульвар сходятся в смертельной битве за звание самой-самой юрятинской улицы. На стороне Проспекта были огни Главного Универмага, а Бульвар пытался взять скамеечками в тени лип.

Вадим, далёкий от этой войны, закрыл глаза и снова надел наушники, чтобы погрузиться в полудрему, в то время как за два часовых пояса от него члены Совета Мудрейших тоже собирались после некоторого перерыва, чтобы продолжить свою работу. Пока прислуга заменяла семисвечники, в которых выгорели свечи, присутствующие в ожидании господина Хавронского разбились на группы и вели светские беседы. Лишь Великий Эльцинд тихонько почивал на троне с золотыми ручками, свесив голову на плечо.

Одна группа состояла из Якова Соломоновича Бердичевского, банкира, и Матвея Израилевича Птицинского, владельца «пятой кнопки» телевидения. Разговор двух членов Совета Мудрейших состоял из разбора некоторых талмудических терминов, недавно вычитанных Матвеем Израилевичем.

– А вот когда десять наших собираются вместе, то это означает, Яков Соломонович, миньян.

– Как, Матвей Израилевич?

– Миньян! Это не то, что ты подумал, потому что на конце того, что ты подумал, немного другие буквы, а то, что я тебе говорю, – это именно «миньян», понял?

– А что это? Ну то есть я понял, что можно вдесятером собраться, но зачем?

– Чтобы Богу молиться, Яшенька.

– Эх, Матвеюшка, – неожиданно грустно отозвался Яков Соломонович и после небольшой паузы добавил, – поздно это всё.

– Что «всё»?

– Вот это вот «всё», – рука Якова Соломоновича прочертила круг, указывая Матвею Израилевичу на окружающий их интерьер, – я ведь всю жизнь учил подрастающее поколение, что бога нет, а есть только единственно верное и правильное учение, я ведь, знаешь ты, чуть было диссертацию не защитил, да вот не успел. Знаешь, какая тема была? «О преимуществах социалистического типа производства в мясной и молочной промышленности». А знаешь, где защищаться должен был? В Институте марксизма-ленинизма. Да, все уже готово было: автореферат распечатал, разослал, оппоненты речи написали, третьи лица, все чин-чинарем, комиссию созвали, знаешь, на когда? На 22 августа 1991 года.

Яков Соломонович умолк, пристально вглядываясь в себя. Матвей Израилевич для приличия тоже подождал минутку и продолжил:

– Еще я тебе сегодня хотел рассказать про значение кашрута.

– Слушай, а откуда ты все это знаешь, Матвейка? – спросил Яков Соломонович.

– Ну как… книги есть, разные люди знающие…

– Книги… Я вот раньше одну-единственную книгу читал по этому вопросу, называлась «Осторожно: сионисты!», автор, по-моему, какой-то Николай Петров, издательство «Молодой коммунист», Москва, 1971 год.

– Да нет, ну что ты, Яшка! Ну что ты все плохое вспоминаешь. Забудь, слушай меня. Так вот, значение кашрута состоит в том…

Тут к говорящим неожиданно присоединился Дубовский. Резким движением он словно занырнул внутрь пространства между Матвеем Израилевичем и Яковом Соломоновичем и сразу же вклинился в разговор.

– Так, вы кончайте эту вашу жвачку ни о чём. Дело есть, Матвейка!

– Какое же, Абрам Борисович?

– Да вот про тельавидение твое, то есть наше. Про кнопку твою, пятую. Передачу надо тиснуть одну, сюжетец показать.

– Так у тебя ж, Абрамушка, своя кнопка есть. Моя-то тебе зачем?

– Моя уже задействована, не переживай. Мне большая аудитория нужна, поэтому понадобятся все ресурсы.

– А о чем сюжетец?

– Да про этого, – Абрам Борисович кивнул на спящего Эльцинда, – валить его думаю, будем давать честную, объективную картину, объяснять народу, что пора бы уже его на покой.

– Да ты что, Абраша! С ума сошел, зачем тебе это?! Ведь хорошо же все, спокойно. Чем он тебе мешает? Пьет и пьет. Спит и спит!

– Ну, во-первых, происхождение у него какое-то смутное. Вроде бы и из наших, опять же жена Иосифовна, а вроде и нет, может, он из гоев?

– Изгой! Какой он изгой? Он же наш, Абраша, наш благодетель и заступник, надежда и опора…

– Ладно-ладно, не части. Привыкли вы всё восхвалять! Это у тебя с секретарских времен, а? Сидел, поди, в райкоме-то комсомола, чаек попивал? Ха-ха. «В райкомовском рае попивая чаёк! Всё в порядке! Все нормалёк!». Помнишь, песню такую? Вряд ли, ты, кроме «Ленин всегда молодой», не слыхал ничего, наверно. Да ладно, не красней, Матвейка.

– У меня, между прочим, дома коллекция пластинок, джазовых. Я всего Маклохлина собрал…

– Ладно-ладно, говорю, не гунди. Надо серьезные вещи еще обсудить, как сегодня отмечать будем.

– Что отмечать, Абрамушка?

– Семидесятилетие комсомола! – дразнивым тоном отозвался Дубовский. Наши праздники мы отмечаем, наши! Зарубите себе на носу. А то надели ермолки, корчат тут из себя, а по ночам, поди, Маркса читают по старой памяти!

– Маркс тоже из наших, вроде, – робко возразил Бердичевский.

– Из наших! – опять искривился Абрам Борисович. – В общем, имейте в виду, сегодня Наш Новый Год! По-нашему Рош Ха-Шана. Так что гуляем, пОцики! Сегодня после этого все к Ромаше в баню. Девочки, музыка – все как положено.

– Поцики!.. Девочки!.. – раздался слегка раздраженный голос входящего в зал человека.

Пройдя в конец зала, человек этот резким жестом ткнул выключатель. В течение пары секунд, пока свет распространялся по залу, человек подошел к круглому столу и остановился, хмуро оглядывая присутствующих. Внешний вид вошедшего разительно отличался от представителей Семи Мудрейших: ни талита с цицитами, ни ермолки с пейсами на нем не было, вообще одет он был достаточно прозаично: синий деловой костюм, красно-сине-белый галстук в полоску и белая сорочка. Внезапно средневековье встретилось с концом двадцатого века. Средневековье при этом морщилось от яркого света, конец двадцатого как будто готовился к схватке, приближался уверенно, но в то же время, не торопясь, вглядываясь в лицо главного своего соперника.

– Звал? – коротко начал вновь прибывший.

– С новым годом тебя, Хавроша! – отозвался Птицинский.

– С каким еще новым годом?! Ты меня звал? И прекратите уже эти ваши местечковые… клички использовать. Меня зовут Никита Семенович Хавронский, если забыли.

– Мы ничего не забыли, Никита Семенович, – начал Абрам Борисович, но внезапно был прерван проснувшимся Великим Эльциндом.

– Бааа! Никита! Ну, этааа, хорошо, выбрался наконец! Нашел, значит, время. А то все возишься там со своими нефтяниками, совсем дедушку забыл.

– Ну что Вы, как можно, я Вас не забывал. Просто дел много.

– У всех дел много, а мы вот не забываем друг о друге, собираемся, вот, обсуждаем. У нас вот вопросы есть к тебе, панимашшшь!

– Готов ответить, спрашивайте.

– Разрешите я, – поднялся со своего места Липшиц, – у меня есть вопрос. Можно, Абрам Борисович?

Абрам Борисович махнул рукой, дескать, «валяй, задавай».

– Очень хорошо, спасибо, товарищи, то есть господа. У меня к Вам, Никитушка, то есть Никита Семенович, есть вопросы по поводу подготовленного, как я понимаю, Вами плана. Итак, я смотрю Ваш план, Никита Семенович, и что же я там вижу? Таки ничего хорошего я там не вижу, хочу я Вам сказать. Может быть, Вы спросите меня, почему? А я Вам с удовольствием отвечу, без всяких обиняков и украдок. Собственно, вот что: все мы исходим из того, что деятельность наша должна быть направлена на достижение Великой Цели. Цель эта, как известно, изложена в Великом Плане…, а План этот…

– надо осуществить в течение Великой Пятилетки! – перебил Абрам Борисович, – Лёнька, давай скорее, а то мы уже ВСЕ сейчас заснем.

– Да-да, конечно, в общем-то Вы все, конечно, знаете, что Великий План был изложен около ста лет тому назад в одной книге, которая, к сожалению, была каким-то непостижимым и даже, я бы сказал, мистическим образом похищена и в дальнейшем распространена среди… посреди… ну, в общем, гоев, которые, как бы это сказать, теперь, конечно, немного в курсе происходящего. Но я уверен! Что Центральный комитет наших братьев, заседающих, насколько мне известно, в Вашингтоне, постоянно работает над усовершенствованием и доработкой Великого Плана с тем, чтобы, во-первых, исключить возможность нового внезапного вторжения гоев в наши секреты, а во-вторых, для своевременной корректировки Великого Курса в связи с постоянно меняющейся обстановкой. Возможность проникновения в наши планы особенно усилилась благодаря современным технологиям, интернету, мобильной связи и прочему. Во многом поэтому-то мы и проводим наши заседания, так сказать, по старинке, не внося ничего в компьютеры, а записывая наши протоколы, равно как и иные документы, на древних папирусных свитках.

Лицо Хавронского на протяжении всей речи Липшица не выражало ничего. Взгляд его глаз был направлен из-под очков не на говорящего, а на Дубовского, который в то же время внимательно изучал роспись потолков зала, служившего резиденцией для заседаний Совета Семи Мудрейших.

– Так вот, я продолжаю, любезнейшие мои, – невозмутимо тараторил Липшиц, – мало того, что документы подготовлены Вами не по форме, не в свитках, а на печатных листах юрятинской бумажной фабрики «Снегурка», так и что же там за содержание? Это же идет в полном противоречии с планом, я имею – с Великим Планом!

– Абрам Борисович, можно Вас на пару слов? – тихо спросил Хавронский, не спуская с Дубовского глаз.

– Ничего, повторяю, ничего совершенно не говорится о нашей гей-программе, – продолжал тем временем Липшиц. – Я, конечно, понимаю, дело деликатное, даже и говорить-то не хочется «НАША» гей-программа, но все-таки… Мы все с Вами прекрасно понимаем, что если говорить о потенциальном сокращении количества населения подведомственной нам страны, то распространение гей-движения – это один из самых интересных путей для достижения цели. В самом деле, тут, по-моему, и спорить нечего, геи-то не размножаются! Так, вот про это ни слова. Хотя мы уже обсуждали, говорили и, как мне казалось, договорились о том, что на телевидении, или, как тут некоторые шутят, на тельявидении, надо побольше рассказывать о жизни геев, вообще всяких там транссексуалов и прочих лесбиянок, проводить с ними ток-шоу, как-то так ненавязчиво, но в то же время настойчиво проводить в жизнь мысль о том, что неплохо бы стать тебе, «Ваня», геем!

– Абрам Борисович! – немного повысил голос Хавронский.

– У него и про алкоголь там ничего нет! – вклинился в разговор до этого молчавший Мурмулис. – Ни-че-го-шень-ки! А ведь это же важная часть «Великой стратегии Порабощения», об этом вообще никогда забывать нельзя. Где бы мы с Вами все были, если бы тогда, в смутное время девяносто второго, водка стоила, как при Горбачеве, ну, в сопоставимых ценах? Где, я Вас спрашиваю?! Вот, правильно Матвей Израилевич сейчас тихонько выразился, вот там бы и были. А так что ж, вышел Ваня с завода, получил с грехом пополам ползарплаты после пары месяцев задержки, смотрит: на мясо не хватает, на молоко с хлебом не хватает, зато на водку – в самый раз! И вместо того, чтобы штурмовать Кремль, пьет Ваня горькую, смотрит сюжетец в телевизоре про гей-парад и радуется, что живет в такой демократической стране. Но вот что я хочу Вам сказать, товарищи, то есть господа. Не все еще у нас хорошо, ой, не все! Более того, все еще может перемениться, а чтобы этого не случилось, как раз и нужно продолжить процесс, который я частенько про себя называю «дешевая водка в обмен на демократию». А демократия – это мы с вами!

– Абрам, поговори со мной, пожалуйста, – не унимался Хавронский.

– Тут вот правильно говорят некоторые ученые про влияние пива на человеческий, я бы сказал, гоевский, организм, – продолжал Мурмулис. – Существуют исследования, согласно которым в пиве содержится непропорционально большое количество женского гормона, который при постоянном и многократном употреблении пива приводит к ухудшению половой функции у мужчин. Не знаю, можно ли связать эту тему с ранее обсуждавшейся – о геях и всем таком, не уверен, что упившийся женскими гормонами гой станет в итоге геем, но потенциально это интересно.

– Это только на гоев действует или на наших тоже? – тревожно обратился к Мурмулису Матвей Израилевич.

– Слышу-слышу в голосе твоем легкое беспокойство по данному вопросу, – усмехнулся Мурмулис, – одно тебе скажу точно: наше пиво лучше не пей, почти на всех заводах уже тайно установлены аппараты по обогащению пива концентратом женских гормонов. Так что если чего, бери лучше чешское.

– Уже установлены?! Ты бы хоть предупреждал заранее! – воскликнул в сердцах Матвей Израилевич.

– Да ладно, Израилевич, куда тебе в твои-то годы, нашел о чем беспокоиться, – хохотнул Яков Соломонович.

– Таки я продолжу, – возобновил изложение своих претензий Липшиц. – Абсолютно никак не отражено положение о физиологическом превосходстве наших людей перед гоями. Как мы уже отмечали ранее, посмотрите протокол номер пять, тут ясно обозначено, к чему мы должны прийти: осознание серой гойской быдломассой своего ничтожного состояния не только в сфере интеллектуальной, но и в эстетической. Для этого победителями различных конкурсов красоты как среди женщин, так и среди мужчин должны быть только представители Избранного Народа; не менее 70 процентов всех телеведущих должны также представлять Наших. Поскольку телевизионная картинка формирует постепенно у гоев представление о том, что есть красота, а что уродство, то присутствие в кадре гоев должно быть, по возможности, сопряжено с некоей отрицательной деятельностью, которая (для смягчения ситуации) должна подаваться как неотъемлемая часть культурного кода, например: алкоголизм, наркомания, беспорядочная половая жизнь, проституция и т. д. Тут у нас еще есть некоторые цифры, обозначенные нами в одном из первых протоколов: плановые показатели соотношения Избранного Народа и гоев в различных отраслях народного хозяйства, помимо уже упомянутых телеведущих, вот, к примеру: режиссёры – 80 на 20, писатели – 70 на 30, актёры – 60 на 40, губернаторы – 50 на 50, ну, как понимаете, это определенная уступка…

– Абрам, удели мне сейчас же пару минут! – уже достаточно твердо попросил Хавронский.

Абрам Борисович повернулся к нему, выждал несколько секунд и уже собирался было что-то сказать, как в залу ворвался кто-то из обслуживающего персонала и громко сообщил:

– Абрам Борисович! Он рвется сюда, требует, чтобы его пустили, никак не могли задержать. Настаивает, чтобы Вы с ним встретились.

Из приемной раздались звуки высокого с надрывом голоса:

– Я требую, чтобы меня пропустили! Я все-таки бывший премьер-министр. Это я писал, а не Хавронский! Что он вам тут наговорил? Я требую, чтобы меня выслушали! Впустите меня немедленно!

– Хорошо, хорошо, Володя, пропусти его, киндер-сюрприза нашего.

Вошедший вырвался из рук Володи, поправил галстук и очки, одернул пиджак и молча подошел к столу.

– Это безобразие! Вы меня не пускаете, а у моей мамы, между прочим, девичья фамилия Зильберштейн!

– Слышь, Абрам Борисович, а ведь у нас тут, похоже, теперь вместе с Киндером, Хаврошей и Володей полноценный миньян, – заметил в глубокой тишине Матвей Израилевич Птицинский.